До пятнадцати, плюс-минус, лет, я был не то что бы пай-мальчиком, но вполне благополучным ребёнком. Я был абсолютным, круглым отличником, являл собой пример для подражания, и имел неподлежащее сомнению примерное поведение.
И не то что бы я был каким-то идейным ботаном, нет. Я был таким не по убеждению. Сейчас я понимаю, главная причина такого моего идеального образа была – нежелание огорчать родителей. Отца. В первую и главную очередь конечно отца.
Отец, как потом выяснилось, тоже слегка тяготился таким моим образом идеального ребёнка. Он страшно не любил ходить на мои родительские собрания. Возвращался расстроенным. Десять лет хождения на родительские собрания к старшим сестрицам, которые усердием не блистали, на доске почёта школы не парились, и перебивались с троек на тройку с минусом, приучили его совсем к другому. Он привык к традиционному «…Да, а вам я конечно сказать ничего особо хорошего не могу! Не могу! История слабовата, математика из рук вон плохо, русский – никуда не годится!» И так далее. Вот такие нагоняи ему были понятны. Он их выслушивал, и добросовестно, как и остальные, кивал головой.
И совсем не знал что делать, когда на моих родительских собраниях его стали из раза в раз поднимать и нахваливать. Ещё хуже, ставить в пример, и контр пример другим родителям. Или просили поделиться, какими такими методами ему удаётся добиться таких выдающихся результатов в воспитании сына. Отец, в обычной жизни не дурак и умелец красиво и грамотно поговорить, в таких случаях тушевался, жевал губу, и начинал бубнить совсем уж какую-то несусветную чушь. За что ещё больше расстраивался и начинал на себя злиться.
Понятно, что мне он эти свои комплексы от моей такой нетрадиционной ориентации никак не озвучивал, а наоборот. Гладил по голове и хвалил. Ну, в самом начале. Потом перестал.
Вряд ли он понимал тогда, и вряд ли понял когда-нибудь потом, что всё моё усердие было единственно от нежелания его огорчать. Одна только мысль, что отцу могут сказать обо мне что-то нелицеприятное, и он вынужден будет опускать глаза и оправдываться, казалась мне нелепой. И я держал строй. Ой, да собственно и усилий-то особых не требовалось. Учёба давалась мне как по маслу, а похулиганить хватало времени и за пределами школьного двора.
И так продолжалось до девятого класса.
В девятом классе я поменял школу, и новая классная как-то раз написала в моём дневнике размашистым раздраженным почерком внизу страницы «ВАШ СЫН КУРИТ!!!».
Отец давно уже (несколько лет наверное) не заглядывал в мой дневник («А что там смотреть?»), но эту запись я не мог не показать. Во-первых, она предназначалась ему, во-вторых классная, не увидев подписи отца, могла дёрнуть его в школу, а то и домой припереться. Сам факт курения никого не волновал, мать уже с полгода покупала нам папиросы на двоих. Я переживал из-за вот этой осуждающей интонации донесения.
Отец удивлённо взял протянутый мной дневник, раскрыл его в нужном месте, несколько раз вчитывался в сообщение, потом наконец, понял смысл, засмеялся, саркастически хмыкнул, и написал ниже своим красивым ровным почерком «Америки Вы не открыли». И расписался. Он знал мою классную по жизни (маленький городок) и недолюбливал за мелочность и истеричность.
Вот. Вот это видимо событие и стало отправной точкой моего дальнейшего стремительного падения.
Я вдруг как-то ясно понял, что отец давно считает меня взрослым, и оценивает совершенно по другим приоритетам, нежели школьные оценки и записи в дневнике. Эти вещи его уже ни обрадовать, ни огорчить не могли. И вот тогда-то я и пошел в разнос. Вот тут я и пустился во все тяжкие. Пружина, которая сжималась внутри годами, наконец, выскользнула из пазов и со свистом начала раскручиваться.
