Проглотила? Проглотила? Проглотилаглотилаглотила? А кто вы такая? Почему мы разговариваем, нос к носу? Вы точно читали мой последний роман? Вы можете поручиться, что я НЕ СПЛЮ? Как можно иметь такой кра­сивый аленький ротик? УМУ НЕПОСТИ­ЖИМО, как можно быть такой стройняшкой, иметь всего двадцать один год от роду и носить мини-юбку размера XXXS? Вы хоть понимаете, чем рискуете, одобрительно глядя на меня такими голубы­ми глазками? Почему я потею свою ладонь в вашей? Почему ваши колени возбуждают во мне желание придумывать новые переход­ные глаголы? Да, кстати, который час? А скажите, как тебя зовут? Ты не хотите выйти за меня замуж? А где мы с тобой сейчас, скажи, пожалуйста? Что за бом­бу ты нам сунула под язык? Зачем тут эти лазеры, прорезающие пелену жид­кого воздуха? А в кого это пуляют ахо­выми бутылями шампанского, которые свистят у нас над головой? По проше­ствии какого времени человек начинает жалеть, что явился на свет? Ты знаешь, что у тебя красивые глаза, ты знаешь? Почему вы плачете? Когда ты меня по­целуешь? Может, еще водки? Когда мы опять поцелуемся? Почему вы больше не танцуете? А кто эти люди? Твои дру­зья или мои враги? Может, снимешь свитерок, пожалуйста? Сколько детей ты хочешь? Какие имена вам нравятся? А теперь что будем делать? Может, выйдем подышим воздухом? Как? Мы уже вышли? Пойдем к тебе или ко мне? Мо­жет, я возьму такси? Ты хочешь пешком? Зачем нам на Елисейские поля? Что за дурачество — снять мокасины и шлепать босиком по голому асфальту? А может, подогреем ложечку на могилке Неизвест­ного Солдата? У тебя есть парень? Почему мы с тобой думаем одинаково? Много ты видала людей, которые хором гово­рят одинаковые слова? Чего это легавый на нас уставился? И чего эти машины кружатся вокруг Триумфальной арки? Отправлялись бы по домам! А мы? Может, и нам пора домой? Сколько мы еще бу­дем в такую холодрыгу торчать тут, как на паперти, и лизаться, как дети малые, вместо того чтобы, как все нормальные люди, заниматься любовью в постели?

Как считаешь, мы правильно сдела­ли, стащив у него фуражку? Думаешь, полицейские нас не догонят? Это что, ТВОЙ мотоцикл? Ты уверена, что мо­жешь водить в таком состоянии? Может, все-таки притормозишь? Зачем мы свер­нули на кольцевую? А не крутовато ли выписывать такие виражи на скорости 180 км/ч? Разве правила не запрещают устраивать такой слалом между грузови­ками в шесть часов утра? Наступит ли ког­да-нибудь завтра? Какого черта мы едем в аэропорт «Руасси — Шарль де Голль->? Интересно, меняется ли жизнь, когда меняешь город? Стоит ли путешество­вать в мире, где все одинаково? Тебе не холодно? Значит, только у меня одного яйца отморозило? Что? Ты ничего не слышишь из-за шлема? Значит, я могу орать что угодно? Горланить «I wanna hold your hand»? Продолжать вешать тебе лапшу на уши, щупая твою спину под свитером, потом грудь сквозь лифчик, потом запустить руку тебе в трусики — блин, может, хоть это заставит тебя ехать помедленнее?

Куда бы нам приткнуться с нашим мотором? У аэропорта?  Или на стоянку? Почему наше парковочное место обозна­чено номером U-105? Похоже на «усту­пать», правда? Сколько действует эта пи­люля? Почему: не успеешь дотронуться, а автоматические двери уже открывают­ся? Почему от этих бледных неоновых ламп кажется, будто мы скачем по луне? Мы и вправду подлетаем метров на шесть или нам только мерещится? Ты не могла бы опять начать меня целовать, пожалуйста? Ничего, если я кончу тебе в рот? Ты не против, если мы запремся в сортире, и я буду целовать твое лицо? Ты отсосешь, если я запущу язык тебе в щелку?

Тебе было хорошо? Просто отлично? Да, черт возьми, было здорово, только который теперь час? И почему это после ночи ВСЕГДА наступает день? А может, вместо того, чтобы идти против движе­ния по ленточным эскалаторам внутри этого гигантского плексигласового ки­шечника, — бредового нагромождения труб, построенного в семидесятые годы, похожего на аппарат искусственного дыхания, трубки которого засовывают в горло пострадавшим в тяжелых до­рожных авариях, — эй, я говорю: может, перестать болтаться в Руасси и сесть в самолет? В первый отлетающий само­лет? Куда угодно, главное — подальше от­сюда? Чтобы эта любовь никогда не кон­чалась? Махнем куда-нибудь в Венесуэ­лу, или в Белоруссию, или в Шри-Ланку, или во Вьетнам? Туда, где теперь садится солнце? Видишь, вон там на допотоп­ном табло листаются буквы и мелькают названия городов прибытия: Дублин? Кёльн? Оран? Токио? Шанхай? Амстер­дам? Мадрид? Эдинбург? Коломбо? Осло? Берлин? Каждый город — это вопроси­тельный знак, тебе не кажется? Ты не жалеешь, глядя на те самолеты, что от­рываются от взлетной полосы без тебя? Ты знаешь, что там, на борту, голубые стюардессы уже, наверное, раздают пер­вые упакованные в целлофан завтраки бизнесменам, накачанным лексомилом? Ты слышишь, как после короткого элект­ронного джингла грустная дикторша каждый раз монотонно зачитывает объ­явления о вылетах? Можно, перед тем как исчезнуть, я еще разок поцелую тебя в губы? Кто из нас уйдет первым? Почему, ну почемууу каждый раз прихо­дится прощаться?

Тебя тоже, как и меня, угнетают аэро­порты? Ты не находишь, что в этих мес­тах отчуждения есть своя поэзия? Пе­чаль разлуки? Лирика новых открытий? Какое-то сгущение воздуха, заряженно­го отфильтрованными кондиционером эмоциями? Сколько времени занимает посадка? Выживет ли наша любовь, когда закончатся эти химические каникулы? Когда же мы, наконец, перестанем мол­чать, глядя, как за окнами этого пустого кафетерия занимается день? Почему все газетные киоски еще закрыты и не ра­ботают игровые автоматы? Ты завиду­ешь этим деловым господам, которые ждут вылета в покрытых линолеумной плиткой залах ожидания, устало разва­лясь на оранжевых диванах, попивая растворимый кофе? Что приходит в го­лову при виде вон того таможенника с ужасной вонью изо рта, или вот этого уборщика, таскающего за собой громы­хающий мусорник на колесах, или при виде вон тех бомжей, храпящих на ли­ловых пластиковых скамейках? Что они хотят сказать нам своим видом? Что бе­жать больше некуда? Что нельзя удрать от самих себя? Что путешествия никуда не приводят? Что каникулы должны длиться всю жизнь, иначе они вообще не нужны? Ты не могла бы отпустить мою руку? Неужели ты не чувствуешь, что мне необходимо побыть одному среди всего этого оставленного багажа? Можем ли мы расстаться без чрезмер­ных страданий, даже на фоне рекламы духов «Энви» фирмы «Гуччи»?

И пока наши затуманенные глаза смотрели на взлетающие «Боинги-747->, я невольно задавался последним вопро­сом: почему же мы все-таки не улетели?

Как, уже? — все ей тогда показалось отчаянно коротким и как горошек крошечным, шнурки в ботинках ветер ей развязал, мусором рот набил, а Бог сидит на небе и над ней смеется, заказала пирожное, а получила печеньице с пола, пожалуйста, это тебе, хе-хе, вот она, твоя величайшая мечта, жуй скорей, а то папа отберет и отдаст голубям, и тогда она сказала ему: «Спасибо за комплименты, но это не ко мне, вообще вали отсюда, ты думаешь, что ты себе вообразил, приятно познакомиться, но что ты можешь мне предложить, знаю, ты меня любишь, не спорю, но эта любовь, увы, твоя большая ошибка, и мне очень жаль, не звони, не спрашивай, не проси. Ты что думаешь, я никому не нужна? Да таких, как ты, у меня тысяч сто, под домофоном стонут, открываю, а они на коврике на коленях стоят, но их иллюзии это Кинотеатр «Радуга», Мирослав Пенчак у тебя дома в гостях, нет, нет и еще раз нет, никогда я с тобой не буду, сваливай, я тебя не хочу, на кого ты вообще похож, ты же нищий и противно воняешь, Артур Гроттгер «Осталась только нищета», Катажина Козыра, воротник из собачьей падали, а эта твоя рожа, это твое развороченное рыло, кто тебе его так уделал, скажи, кто тебе так удружил, дешевый алкоголь гены тебе замутил, может, тебе веревка нужна, одолжить на веревку? Не звони, это ошибка, хотя где-то, говорят, есть одна девка, звать Питц Патриция, она дико, почти так же, как ты, страшная, и может быть, ты позвони ей, спроси, потому что я — нет, я сейчас иду в Галерею Центрум, в манекены сдаваться, сорри бай бай, свали отсюда, спасибо за дерьмовые комплименты».

Старик, я тебе так скажу: Пе И Те Це, Питц Патриция, естественно, о мужчинах думала, хотя и была некрасивая, и наконец появился мужик, артист-вокалист, звали его Ретро Станислав, запомни эту фамилию и это имя, потому что это прекрасное имя для мужчины, для артиста-вокалиста прекрасное имя, но прежде чем это случилось, у нее уже была позади первая большая любовь, а как это было? Годом раньше гнил над городом розовый ранний вечер, и небу стыдно было светиться, в ватине выхлопных газов по улице шла Патриция, и тут появился он, ох и ах, несмотря на теплое время года он был в сапогах и противно вонял, «алло можно вас» — так он ей сказал, она думала, он хочет деньжат на вино и на водку, а это пришла к ней любовь желанная, большая, хотя и очень короткая. «Я уже давно за тобой иду, я заметил, что у тебя искривление позвоночника, я Мариуш, я по профессии массажист, я хотел бы тебя массировать везде, что ты имеешь против, скажи. Я, я очень люблю стирать, я хотел бы к тебе зайти, когда ты будешь одна, постирать твою одежду, лучше всего штаны, если ты согласна, не будешь ли ты против, если я обнюхаю их в шагу, и не будет ли твоему парню неприятно. Любые брюки, какие хочешь, могу. Мне девушки иногда свои брюки приносят, чтоб я эти брюки стирал, у меня есть порошок и все что надо, только чтоб были ношеные, понимаешь, что я имею в виду, юла, всякие брюки, брюки-юбки, брюки-шорты, брюки-джинсы, брюки-бриджи, брюки-брюки, брюки-колокола».

Короче, сегодня торжественно будет закрыт кинотеатр ваших иллюзий «Радуга», так что не думай, что жизнь игра, газетка из ашана, где ты так чертовски свободен, да и не ты один, потому что именно ты выбираешь самый дешевый маргарин и газированную мочу по девяносто девять вдобавок, а Бог на небе радуется, что положил тебе под елку такой чудесный подарок, от китайца шкварок, он так постарался, чтоб ты был первым, распродажа калесраки-ашан, резинки любых цветов, фасонов, размеров. Короче, если тебе показалось, осел, что ты знаешь о мире всё, потому что утром в метро читал дармовую газету, то ты ничего не знаешь об этом, потому что не знал никогда Патрицию Питц, не видел ее печальных ресниц, под которыми тускло мерцают глазишки, как баночка с мочой от кетчупа «Пудлишки». Где-то она теперь, Патриция Питц, может, спит, и ничего ей не снится, или идет по улице с пустой маткой Питц Патриция походкой шаткой, и все дети кричат сдуру, ну и уродина, ну и курва. Эй ты, лох, я тебе говорю, тебя спрашиваю, эй, минутку. Что ты будешь делать, если к тебе заявится эта уродина жуткая и тело свое принесет, похожее на завтрак туриста, и чтоб тебя соблазнить, завращает глазками быстро, что ты будешь делать, ведь ты же добрый, не злой, а если это Христос в костюме Патриции хочет делать это с тобой? Подумай об этом.