Выкладываю очередную мрачную сказку Нюты.
________________________________________________________________________
Она проснулась, как обычно - рано, с особым внутренним ощущением неясного волнения. Оно ясно давало ей понять, что сегодня должно произойти что-то особенное, важное. Вероятно, то, чего она ждала все последние годы. Сегодня ей не будет нужно мучаться вопросом – когда? Когда это слабое тело прекратит её тяготить? И в душе поселилась какая-то сумасшедшая ясность. Ничем не объяснимый покой. Определенность – это как раз по ней, по ее характеру. Не страдать от неизвестности, а с достоинством принять неизбежное.
Она смотрела на светло-серое парижское небо, дышавшее за занавесками, и совершенно ни о чем не думала - будто находилась в странном оцепенении. Пожилая женщина еще несколько минут лежала совершенно без движения.
Ее жизнь была долгой. Ее сын счастлив в своём поместье. Там, в Мексике, вместе с детьми и красавицей–женой он будет счастлив. Да, именно там: в месте, с которым у нее связано столько светлых и счастливых дней. И ему совершенно ни к чему делить с ней остатки ее старости среди старых вещей фамильного особняка в Париже.
Она осталась здесь сознательно. Город смерти должен был рано или поздно принять и ее саму.
Элизабет встала с постели, дернула за шнурок, по лестнице зашуршали шаги. Одевание, сборы на обычную прогулку. Ее расписание не изменится и сегодня. Нежаркий сентябрьский день, лёгкая дымка над городом, запах... так пахнет предчувствием осеннего дождя.
Старая женщина неспешно шагала по мостовой. Маршрут был проверен годами. За последние несколько десятков лет ее утро не менялось. Все близкие привыкли к этому. Сын и невестка появлялись у нее только после обеда.
\"Утро всегда принадлежит мне\", - любила говорить Элизабет.
К такому распорядку дня она тоже пришла не сразу. Ей было чуть более тридцати, когда она, овдовев, приехала во Францию из Индии с маленьким сыном. Старые родительские связи, встречи… Те, кто был знаком с ее семейством, молодую женщину узнавали с трудом. Лиззи была поглощена воспитанием ребенка, управлением делами в имениях… вместо надменных аристократов в кругу ее друзей теперь все чаще оказывались путешественники, художники, писатели. Ее мальчик рос среди этого окружения, а друзья не могли понять, как столь молодая и красивая женщина не торопится устроить свою личную жизнь.

Читать дальше

Очередная сказка. Выкладывается по просьбе автора для Vika-SP
--------------------------------------------------------------------------------

Чувство немоты от телефонного разговора все еще не прошло. Эта немота была того особого свойства, какое рождает обида, несправедливая, необоснованная. Она врывается в сознание, уничтожая то внутреннее представление о себе самом, которое всегда живет внутри каждого из нас. Эта немота нападает тогда, когда какие-либо вопросы просто бесполезны. Ответы на них не объясняют и не значат ровно ничего. Все еще гудела не повешенная трубка...
Все это было настолько нелепо, что было даже не смешно. Она, успешный юрист, совершенно самостоятельная независимая личность, только что узнала, почему лучшая подруга совсем не ждет ее в гости после рождения сына...

Алка взяла трубку в радужном предвкушении, у Ленки скоро крестины. Надо обязательно обсудить, что такого нужного ей и малышу к этому событию подарить.
Конечно, вопрос о том, кто будет крестной матерью, подругами ни разу не обсуждался. Алла считала, что это естественно - ну, кто еще у Ленки лучшая подруга? Кто всю беременность опекал ее, поддерживал, водил гулять?
Когда родился Пашка, Алла по-началу не лезла. Хоть ей очень этого хотелось. Всего пару лет назад она сама готовилась стать матерью, но случилась беда. Совершенно здоровая беременность закончилась потерей ребенка, огромными осложнениями, разрывом с любимым мужчиной... Эта рана затягивалась медленно и неохотно. Врач тогда только развел руками. Что-то говорил о каких-то ошибках, просчетах. Она почти не слушала. Ее жизнь тогда рухнула, никакие разбирательства и скандалы не могли бы ей вернуть ее малыша.
Зато есть ее подруга, ее малыш, с которым можно будет гулять и слегка баловать. Не сразу, конечно. Понятно, что молодой мамочке нужно привыкнуть, приспособиться к своей новой жизни.

Затем Алла несколько раз звонила, но как-то всегда не вовремя. Подруга все время торопилась, то кормить, то стирать, то купать... Сама же Ленка стала звонить все реже и реже, и наконец - только по дежурным датам: Новый Год, день рождения.
Алла приписывала всю эту напряженность в их дружбе заботам и нервному напряжению молодой мамочки...

Но неделю назад все изменилось. Алка устала от работы и взяла неделю за свой счет. Оказывается, это так приятно: не вскакивать рано утром, а просто поваляться столько - сколько хочется! Алка поклялась себе, что эту неделю она потратит только на то, что любит, на то, чего хочет...
Днем она позвонила Ленке. Наверняка молодая мать гуляет с коляской средь бела дня одна-одинешенька... вот будет ей сюрприз!
Ленка же и не думала радоваться. В ее голосе звучала скорее тревога, какое-то скрытое нежелание, противодействие.
Нельзя сказать, что она отказала Алке, но ответ был настолько уклончивым, что смахивал на отказ. Попытав счастья через еще пару дней, девушка просто перестала звонить, просто обидевшись. Ленка позвонила сама уже через месяц. Из ее путаных фраз было понятно только одно - мать считает, что ее ребенка сглазили. Последствия инфекции почему-то побудили Лену идти не к врачам, а к бабкам шептуньям. А те, конечно, сразу диагноз поставили, мол, сглазили наследника. И вдруг, оказалось, что среди всех близких и не очень родственников одна Алка была просто подругой, не родней. Да еще и не замужем, без детей...
Аллу же поразили не выводы родни, а та внутренняя уверенность в дрожащем Ленкином голосе. Неужели она в самом деле верит, что в глубине алкиной души и правда живет темнота? И горячая волна обиды снова поднялась со дна. В какое-то мгновение Алле вдруг остро захотелось бросить в лицо подруге горькие слова... И какой-то странный не то шорох, не то шепот пронесся по комнате. На минуту необъяснимый холод хлынул в душу. Алла поежилась... Это наваждение длилось всего лишь мгновение... в ту жуткую минуту ей показалось, что в ней действительно шевельнулось что-то темное.

Этот месяц оказался для нее одним сплошным испытанием. Разговор с подругой, больше смахивавший на кошмар, будто перевернул ее мир с ног на голову.
Она впервые за всю свою жизнь поймала себя на том, что местные старушки у ее подъезда замолкают, когда она проходит рядом. Ей вдруг пришло в голову, что она совершенно ничего не знает о своих соседях, все это время она жила в каком-то своем собственном мире, не интересуясь ничем, что не входило туда. А сегодня ее мир дал трещину, и туда хлынул холодный сырой воздух.
- Смотри, вон домой побрела. Что-то она рано сегодня. - услышала она внизу лестницы ехидный женский голос. - Обычно поздно идет, думает о чем-то своем, здоровается вроде, а все равно как не с тобой. А вот Лариска с пятого этажа рассказывала, что ух и глазищи у нее... Зыркнет - дух захватывает, - продолжал голос с явным удовольствием. -Сынишка у Лариски не слушался, она его по-матерински по попе вразумляла, а тут эта домой поднималась...
И Алка вспомнила. Она вспомнила стройную молодую женщину и малыша, ревущего от звонких шепков... В ту минуту ей было так жаль розовощекого мальчугана, что она бросила на его мать осуждающий взгляд и встретилась с ней глазами. На какое-то мгновение ей показалось, что та будто вздрогнула...
- Что ты думаешь, на следующее утро руки у Лариски распухли и корками покрылись! - со смаком продолжала соседка. -Доктора сказали: "экзема", но разве так бывает? Никогда ничем подобным не болела - и тут раз, и на тебе...
Алла открывала дверь в квартиру - ключ уже вставила, когда услышала разговор. И вдруг, не переступая порога, она хлопнула дверью, что было сил, и с удовольствием вдруг отметила: какая же в подъезде воцарилась тишина! Говорливых соседок как ветром сдуло...

Чем дальше, тем становилось хуже и хуже. Ей все время казалось, что даже те, кто не живет с ней в одном подъезде, смотрят на нее исподлобья и считают ее пособницей темных сил.
В конце концов, эти сумасшедшие иррациональные открытия, так внезапно зазвучавшие в ее жизни, задали какой-то новый тон, звучание всему ее существованию…
"Раз я ведьма, буду вести себя соответственно..." - так она и решила. До этого подобным мыслям просто не было места в ее жизни. А тут она решила сделать это своей игрой. Первым ее приобретением стало пальто: длинное черное и совершенно не классическое, больше похоже на какой-то средневековый плащ.
Волосы, которые она аккуратно убирала в пучок, стали чуть темнее после покраски. И вдруг оказалось, что именно этот цвет так прекрасно подходит к ее голубым глазам. Перемены коснулись и губ – тон помады стал чуть более темным, чем обычно... И из зеркала на нее глянуло лицо женщины, которую она совершенно не знала. Пока она вглядывалась в лицо незнакомки, из зеркальной глади снова повеяло тем же неразборчивым не то вздохом, не то шепотом. Но на этот раз она не стала ежиться, лишь глубже вгляделась в дышащие темнотой зрачки собственных глаз.
Да, представление начинается! Долой деловой костюм, белую блузку... Темное платье по фигуре, чуть ниже колена... Нужно какое-то украшение... Что-то было, серебряный массивный кулон, кажется, он принадлежал еще бабушке. Он никогда Алке не нравился - какой-то мрачный. Но сейчас он был просто на своем месте, едва заметно мерцая в зеркальном отражении.
Она решительно вздохнула, взяла пальто и вышла из квартиры...

Офис встретил ее новый облик удивленным молчанием. Были даже те, кто не узнал ее. Но жизнь вдруг стала неуловимо меняться. Ее замечания, иногда брошенные походя, не просто запоминались, они стали сбываться.
Мимо соседок на лавочке она стала проходить очень неспешно и здороваться с каждой из них, пристально смотреть в глаза. От вида этих напряженных лиц, замиравших при виде нее, в душе начинал шелестеть все тот же шепот, который звучал теперь чаще и чаще. Иногда ей казалось, что он вполне осмыслен, вот только слов никак не разобрать...
В дверях своего подъезда она однажды столкнулась с молодым высоким мужчиной. Он так неожиданно дернул дверь на себя, что она едва не упала, если бы не его рука...
Она спиной почувствовала, какая тишина воцарилась на скамейке. Подняла на мужчину глаза и рассыпалась в невинных благодарностях. Улыбаясь ему, она отметила про себя, что он все еще не убрал руку с ее рукава... Наконец, он раскланялся, и они разошлись каждый в свою сторону.
К удивлению Аллы, симпатичный сосед, будто нарочно стал едва ли не через день попадаться ей на глаза.
Однажды даже помог донести до дверей тяжелые сумки...
А воскресным вечером женщина столкнулась нос к носу со всем счастливым семейством. Симпатичный мужчина оказался мужем той самой Ларисы. Он был по-прежнему вежлив, но почему-то отвел глаза и покраснел.
Алла едва сдержалась, чтоб не улыбнуться.
На следующий день все домовые бабульки жарко обсуждали ее бесстыдство. Как же! Мужа уводит из семьи при живой жене.
Сама же «бесстыдница» чувствовала себя прекрасно в новой роли. Еще больше позабавили ее подростки, сменявшие старушек на лавочке поздним вечером. Раскрашенные, в ошейниках с шипами ребята провожали ее взглядами, в которых сквозило восхищение. Однако через пару месяцев Алла поняла,
что ее игра удалась. И даже чересчур.

Открывая дверь своей квартиры, она заметила, что под ковриком явно что-то есть. Там, в самом деле оказался какой-то странный сверток: порошок, волосы, какая-то трава... Запахло игрой в черную магию. Но через неделю игра приняла кровавый оборот…
Бедный голубь был еще теплый. Газета, на которой он лежал, набухла от крови.
Алла не выдержала, со страшным свертком на руках выбежала из подъезда. Ребята мирно сидели на скамейке. Из магнитофона неслись мрачные звуки.
- Как вы могли? - возмущенно набросилась она на подростков.
Те в недоумении ошарашено молчали. Алла потрясала перед ними безжизненным тельцем. Слезы непроизвольно текли по ее щекам.
- Но это не мы, - как-то очень тихо сказал один из мальчиков. Восемнадцатилетний парень мягко взглянул на заплаканную женщину и протянул ей платок. Алка же внезапно, будто обессилев, присела рядом.
- Вы и правда ведьма? - прервал он тишину вопросом.
Алла лишь устало вздохнула. Мальчик же почти мечтательно продолжил.
- А они все в это верят. Весь дом об этом говорит. Говорят, что вы одним взглядом приворожить можете. Или убить… Соседка из 45 квартиры уже всем рассказала, что она из-за вас с мужем почти что разъехалась.
- Ее не Лариса зовут?
- Да, или как-то в этом духе, - кивнул парень.
Алла задумалась, и на минуту ей снова почудилось, будто пространство вокруг нее буквально заполнилось шорохом, шепотом, тем самым таинственным голосом. И не вслушиваясь, не пытаясь разобрать слов, она сама поняла, что нужно делать.

В ту же ночь коврик соседской двери оказался заключен в пентаграмму из черного песка. В поисках нужного материала очень пригодились мальчики-готы, с которыми она даже подружилась после вечернего сидения на скамейке. На соседней стройке жгли старые автомобильные шины - там черного, как ночь, песка было пруд пруди. Набрали целый таз, а вот с самим рисунком пришлось повозиться. Зато результат превзошел все ожидания! Крику было утром на весь подъезд. Алла с глубоким чувством удовлетворения наблюдала, как куда-то быстро бежит Ларискин муж. Вернулся мужчина уже со священником... Проходя мимо батюшки, читавшего молитву прямо в подъезде, Алла медленно, нарочито перекрестилась.
На работу она пошла в отличном настроении. А вечером на своей двери обнаружила слово "ведьма", написанное мелом...
Свои чернокнижные экзерсисы Алка продолжала где-то месяц. Как раз до праздника середины лета. Не поленившись, прикупила даже пару книг, чтобы рисунки и все остальное выглядели убедительнее. Ее новые знакомые принесли ей подходящий по росту черный плащ с безумным капюшоном. Она распустила волосы. Сегодня день, когда закончится весь этот мистический кошмар. Ребята обещали помочь.
Она стояла в углу лестничной клетки и ждала. Сегодня ее соседка придет позже обычного. Наконец, дверь подъезда хлопнула. Застучали каблучки. В лестничном проеме появилась женская голова, и в ту же минуту погасло электричество. Все шло по плану. Алла вынырнула из темного угла за спиной соседки. Коснулась ее плеча. Та, испуганно вскрикнув, обернулась.
- Пришла пора поговорить, - прошелестела Алла.
И провела рукой перед лицом ошеломленной женщины. Она медленно-медленно шла на нее, наступала, а та пятилась, пока не уперлась в стену. В тот же момент вокруг них вспыхнул, зажегся круг. Глаза Ларисы стали совершенно круглыми от ужаса, она медленно присела на корточки. Казалось, еще мгновение - и она потеряет сознание. И тут Алка откинула с лица капюшон.
- Такой ты меня всем рисуешь? - резко выкрикнула она, не сводя горящего взгляда с бледного лица соседки, - Я хочу знать, зачем? Отвечай!
И она увидела, как ужас и страх сменяются неприкрытой злостью на этом милом лице.
- Это же просто слова, - забормотала женщина. - Просто сказочка для старушек на лавочке. Ты всегда была слишком уверенной в себе. Никого, казалось, не замечала. А тогда так на меня с сыном взгляд бросила - я не стерпела. Ты всегда была гордячкой. Все у тебя было, все давалось тебе легко. Даже потеря ребенка тебя не сломила...
Она говорила что-то еще. Кажется, про своего мужа, смотревшего на нее, Алку, влюбленными глазами, затем - про встречу с ее Ленкой в поликлинике...

Но Алла уже не замечала ничего, она была будто в тумане... Этот голос… она помнила этот холодный женский голос в тот день, когда она потеряла своего ребенка… Именно это было последнее, что она слышала, теряя сознание…
Видя, что Алка не отвечает, уставившись в одну точку, Лариса поднялась с корточек, пламя круга потухло. Первый луч рассвета озарил лестницу. Молодая женщина отряхнулась, поправила волосы и сделала первый шаг. Коснулась ногой ступеньки и стала подниматься вверх...
А Алла стояла, смотрела ей вслед. Как та шла - едва зарождающимся светлым летним утром. Легкое платье, босоножки на высоких каблуках. Милая, уверенная в себе, так легко переступившая через ее боль, ее переживания... просто ради своего представления о справедливости в мире.
Алла будто сквозь вату слышала, как стучат по лестнице тонкие каблучки... смотрела на них, как завороженная, видя, как они отстукивают ритм походки на каждой ступеньке. Темная волна поднималась в ней... Поднималась медленно и страшно, без звука, как нарастает в море безумный – последний девятый вал. И когда этот вал достиг сердца, глухой щелчок раздался в подъезде. Лариса ойкнула и схватилась за перила, падая на бетон... каблук на ее правой туфле был сломан пополам...

И все тот же тихий голос, который так долго пытался говорить с Аллой, с удовлетворением выдохнул в глубину ее души: "Добро пожаловать, сестра...".

Очередная Нютина сказка. Совсем новая, с пылу, с жару.
------------------------------------------------------------------------------

"Сos I have been told
That salvation lets their wings unfold..."
Angels

«Зимой за светлыми душами присматривают снежные ангелы. Они рисуют на окнах диковинные цветы, румянят щеки и нежных девушек осыпают перьями из своих крыльев.»Так говорила бабушка. Но их видят лишь добрые и послушные дети.
Эту присказку она часто рассказывала Зое, когда та была маленькой. И засыпая, она все пыталась представить, как же выглядит снежный ангел. Должно быть, он очень красив, и его крылья из белого и пушистого снега. Но однажды бабушки не стало, и эта странная присказка почти забылась. Лишь изредка, когда на улице было особенно тихо, и падал крупный снег, какое-то смутное воспоминание о снежном существе с мягкими крыльями мелькало в ее голове. Мелькало нежным облаком, мимолетным и едва ощутимым.
Это случилось в шестом классе. Она пришла домой в слезах от несправедливой обиды. Нападки учителя, насмешки подруг. Все сегодня шло наперекосяк. Поток слез не иссяк даже дома. Зоя грустно стояла у заснеженного окна. По детской привычке она приложила к замороженному стеклу палец, пока не образовался кружок. Затем она расширила его и одним глазом приникла к стеклу. Под уличным фонарем кружились снежные хлопья... Танец был медленным неспешным. Она залюбовалась этим бесконечным движением мягких хлопьев. Сколько времени девочка провела, прильнув к окну - она и сама не знала, но в какой-то момент поняла, что за окном кто-то есть. Среди серо-голубых сумерек, словно серебряным карандашом были намечены смутные очертания белой фигуры, и большие белые крылья, за которыми шлейфом парили снежные хлопья.
Он сидел на фонаре, свесив ноги, и снежинки с его крыльев сыпались и кружились на свету. Его бледное лицо казалось почти прозрачным даже на фоне стремительно темнеющего неба. Он болтал ногами и смотрел на луну, которая играла с облаками в прятки. Его губы что-то шептали, и он изредка вздыхал...
Зоя наклонилась к окну, и приложила к стеклу сразу три пальца, желая рассмотреть существо получше. Когда лед на окне достаточно оттаял, она снова прильнула, вглядываясь в происходящее на улице. И тут же испытала разочарование, на фонаре уже никого не было. Она уже собралась отойти от окна, как вдруг перед ней из ниоткуда всплыло бледное лицо с нежными, будто обиженными глазами.
Существо грустно смотрело прямо на Зою. Не улыбаясь, сосредоточенно и серьезно, будто понимая ее, ее состояние без слов. Белая тонкая рука скользнула по стеклу, будто гладя девочку по щеке. Зоя на мгновение зажмурилась. Когда она открыла глаза, за окном было пусто, лишь снежные хлопья кружились под фонарем. Так старая сказка негаданно появилась на свет снова.

Теперь зима оказалась наполнена новым смыслом. Грустные глаза смотрели на нее то из глубины вечерней метели, то с утренним мелким снежком. Девочка могла поклясться, что видела белую фигуру среди заснеженных деревьев на прогулке в лесу. Время летело стремительно, но теперь девочка знала, что снежный ангел смотрит в ее душу своими темными очами пронзительно и нежно.
А когда Зоя уже поступила в институт, она могла поклясться, что снежное существо еще и поет. Это была нежная мелодия, хрупкая, как перезвон хрустальных колокольчиков. Она слышала ее тогда, когда ей было
особенно грустно или одиноко. И она чувствовала, что там за холодным окном ее оберегает снежный ангел. Стоило ли удивляться, что на следующее утро окна ее комнаты покрывали поистине удивительные узоры. И на душе у девушки становилось светло и спокойно.
Ее спокойствие, как и следовало ожидать, закончилось однажды весной.
По улицам, смеясь и болтая, бежали ручьи, а Зоя бежала навстречу тому, кто казался ей лучше всех.
Он был высок и строен и носил благородное имя Евгений. У него был гордый профиль и манера высоко держать голову. Его глаза смотрели уверенно и властно. В его руках она чувствовала себя так уверенно, так надежно. Ей казалось, то она наконец-то нашла какое-то необыкновенное, незаслуженное счастье. Мгновения летели незаметно складываясь в дни, недели, месяцы.
Но в конце холодной осени серые тучи набежали на горизонт. Что не устроило его семью в милой скромной девушке, он ей так и не сказал. Но то, как смотрела на нее его мать - было красноречивее слов.
Нет-нет, никто не сказал ей ни одного дурного слова, но что-то неуловимо стало меняться по отношению к девушке в большой и амбициозной компании. Пока ее хранила Женькина внезапная любовь или страсть, ее принимали, но как только повеяло холодком, презрение, словно холодный червяк заскользило по отношениям.
И вскоре в его голосе заскользили холодные покровительственные нотки. Казалось, любви в нем уже не было, только раздражение, почти неприязнь.
Тот поздний ноябрьский вечер был уже почти по-зимнему холодным. Бывают моменты, когда слова оказываются лишними, а тишина и холод между людьми -почти осязаемыми. Она всем своим существом прочувствовала его отчуждение, его ледяное молчание и короткое прощание у развилки.
Случаи, когда он шел ночевать не к ней, а домой до последнего времени и правда были редкостью. Но сейчас, тон которым было сказано : " Я пойду домой", можно было сравнить с острым лезвием ножа. Он будто резал тончайшие нити связей между ними. Резал отчаянно и жестоко, не то пытаясь освободиться от нее, не то от себя.
Она не знала, почему она все еще стояла и смотрела ему в след, будто прощалась с ним навсегда.
По ледяной тропинке было неудобно идти. Но в ту ночь она едва ли заметила и то, что скользко и то, что за ней в некотором отдалении идут двое не трезвых мужчин.
Отчаяние плескалось в ней. Многое изменилось за этот месяц, но в одном она была уверена точно - встреча с ним была та самая, единственная.
Что-то внутри нее каждый день нежной мелодией отзывалось ему навстречу.
Погруженная в свои мысли она в первое мгновение даже не поняла, откуда эта острая боль в затылке, а грубые грязные руки уже хватали ее за плечи...

- Же-е-еня- а-а!! - девичий крик разорвал двор только один раз. Парень, уже подходивший к подъезду, остановился и прислушался. Но среди спящих домов стояла почти звенящая тишина.
- Показалось, наверное, - подумал он и нервно дернул уголком рта. Эта девушка стала для него странной болезнью. Слушая ехидные замечания матери, он сотни раз обещал себе порвать с Зоей, но при виде ее серых глаз, тонкого лица, его решимость каждый раз таяла как весенний снег. Он злился на себя, рычал на девушку, но хоть тресни, не мог произнести давно отрепетированных слов расставания... Он просто не мог представить , что завтра не увидит ее снова.
Вот и сейчас ее голос послышался ему среди сонного двора. Уже стоя у самой двери, он еще раз обернулся и замер.
Белая заснеженная фигура стояла под мигающим фонарем. Не то белый плащ, не то и вовсе снежные крылья трепетали, хоть и было безветренно.
Незнакомец поднял голову - темные провалы глаз смотрели на Евгения, и от взгляда этого ему стало не по себе. Фигура мотнула головой, будто приглашая следовать за собой. Молодой человек, будто сомнамбула, шагнул от подъезда прочь. Он бежал за ним еще несколько дворов. Белая фигура бесшумно скользила впереди, держась все время в поле зрения. Этот был бег на пределе сил, парень уже с трудом понимал, где они. Но тут, его нога попала в выбоину, он споткнулся, и растянулся на ледяной дорожке...
Медленно, будто не понимая, где он, Женька огляделся. Он почти добежал до самой развилки, где они с Зоей расстались... Вокруг не было ни души, стояла сонная тишина. Парень поднялся с дорожки, прислушался – ни звука. Он отряхнул с себя снег и пошел обратно. Не оглядываясь, все быстрее и быстрее...
А Зоя была совсем рядом, всего за поворотом ледяной дорожки. Истерзанное тело, страшные синяки на лице, на шее, даже на ушах запеклась кровь. Чужие страшные руки рвали с нее золотые сережки, подарок любимого. Она не плакала, не звала на помощь. Только не отрываясь, смотрела вверх на темное зимнее небо...
Он бережно поднял ее, подхватил на руки страдающее тело. Темные грустные глаза утешали, обещали что-то обязательно хорошее. Белые снежные крылья баюкали и по пушистым кристаллам снежинок бежали алые капли. И постепенно белое ясное пространство заполонило ее сознание и только где-то далеко, в темной памяти все еще сияли, даря нежность и утешение темные глаза ее снежного ангела...

Евгений молча стоял у темного окна. Наконец, задумчиво прислонился лбом к стеклу. Все они надоели, надоели со своими разговорами. И мать со своим преувеличенно участливым видом и его друзья, замолкавшие, как только он входил в комнату. Он знал, о чем они говорят, как и знал то, что их разговоры бесполезны. Он может даже уже не лгать им, что не думает о ней. А они не лгали ему, будто не знают, о ком он думает. О Зое вот уже почти полгода ничего не было слышно. Ее старенькая мать обратилась в милицию. Ведь в ночь их расставания девушка не пришла домой. Не появилась она и потом. Ее искали, в том числе и он сам. И на тропинке, по которой он так и не пошел в ту странную ночь, он нашел маленький желто-зеленый камешек по форме напоминающий каплю. Такие же были у нее в сережках. Он сам их дарил.
С тех пор он не расставался с камнем. И, похоже, это была единственная находка, подтверждающая то, что девушка и вправду была здесь, на этой тропинке.
Ни одежды, ни тела, ни сумочки. Будто была Зоя и растворилась в морозном осеннем воздухе...
Женя же, с того самого дня, крутя в пальцах желтый цитрин, не мог перестать думать о странностях той ночи.
У него не шло из головы то странное белое существо, дорожка, на которую он сломя голову прибежал и голос, ее отчаянный голос, взывавший о помощи.
Вина давила его, ее мерзкий шепот крался по его комнате. Вина принимала милый облик девушки и навещала его сны, она плясала на его конспектах и шептала ему на ухо: «Ты виноват!» Убил… это слово мерещилось ему везде… Он стал нервным, все время был погружен в свои мысли. Друзья сначала пытались отвлечь его, но тщетно и в итоге они махнули на него рукой. Постепенно он остался один на один и с тем поздним вечером и с исчезновением Зои и со своей виной. И в его жизнь стала медленно заползать темнота, ведь в ней призраки лучше всего видны, даже если это призраки твоей собственной совести… Жизнь стремительно летела дальше, но Евгений не замечал ее. Он все еще был там, где потерял из виду снежное существо…
Снова и снова бежал за ним к заснеженной дорожке, и снова переживал то, как пришел в себя и малодушно вернулся домой…
Год сделал полный оборот к трагическому ноябрьскому дню, когда парень распахнул, наконец, дверь квартиры и выбежал из дома в темные сумерки. Мать выбежала за ним, но не успела, голова Евгения только мелькнула между лестничными пролетами…
Ему казалось, нет-нет, он был точно уверен, что он бежит точно так, как и тогда, между домов, к развилке. Но ноги несли его в ближайший парк, который, как это часто бывает в небольших городах переходил прямо в лес. Он остановился у ближайшего дерева…
В голове стремительно неслись мысли, что дорожка должна быть где-то здесь, он выглянул из-за дерева, сделал шаг вперед. Так началось его блуждание между соснами. Кажущаяся тропинка, освещенная лунным светом, уводила его все дальше и дальше в лес. Это была чистая, белоснежная поляна, серебряный свет луны делал заснеженные кусты и деревья почти стеклянными. Казалось, что ни единая живая душа не ступала по этому нежнейшему ковру из сияющего снега. Ноги Евгения не выдержали напряжения внезапной зимней прогулки, колени его подогнулись и он упал на краю этого великолепия - жалкая человеческая фигурка в нелепом синем свитере. В темном небе холодная луна взирала на него, разбросавшего руки по белому снегу. А ему уже не хотелось ни бежать, ни шевелиться. Не отводя глаз, смотрел он на плывущее лунное сияние, и губы его что-то неразборчиво шептали. И сон, медленно стал красться к парню, доверчиво лежащему посреди глухого леса. Поглощенный своими мыслями, он не замечал, как синеют от холода его пальцы, как холод пронизывает его тело, обхватывает обручем его голову. Все медленнее и медленнее билось и его сердце, когда белая фигура, спустилась к нему, как будто отделившись от лунного диска.
Женя попытался встать, но не смог, в нервном беспокойстве лишь заскребли снег его замерзшие пальцы. Эту фигуру он узнал бы из тысячи - эти белые пушистые снежные перья просто невозможно было забыть.
- Ты, это ты! - едва выдохнул парень. Глаза слипались, со сном, сладким и в тоже время липким как паутина становилось бороться все труднее и труднее.
Белая фигура нежно склонилась над Евгением, белые крылья закрыли от него и темное небо, и тревожную луну, оставляя лишь безмятежность.
Он вдруг необыкновенно легко вздохнул и едва заметно улыбнулся, глядя в лицо, у которого оказались такие знакомые нежные черты и светлые серые глаза. Они, казалось, что-то говорили, что-то очень важное, без чего нельзя… Женя вздохнул еще раз и потерял сознание…
Ранним серым заснеженным утром в дверь позвонили. Дежурная сестра пошла открывать. На ступеньках психиатрической больницы лежал полураздетый молодой человек. На его одежде было много снега, будто эту холодную ночь он провел на улице. Но его лицо, руки не выглядели окоченевшими, никаких признаков обморожения. Парень безмятежно спал, и на его губах играла легкая улыбка.
- Она простила меня, - пробормотал он, пока дюжие санитары несли его в палату.

Сердце ангела.


Ночь была холодной и звездной. Темно-синее небо казалось похожим на бархат, когда к одинокому домику на окраине деревни спустилась фигура.
Нежное сияние окружало мужчину, одетого в белое. Могучие крылья мягко опустили его на землю.
Из-за плеча ярко-белым полыхнула крестовина меча, часть его божественной силы. Посланец поднял голову, оглядывая дом - его глаза горели ледяным синим светом. И не было в них ни гнева, ни горести, только пронзительный покой.
В ту же минуту в садике за слегка обветшавшим забором наступила тишина. Примолкли птицы и, казалось, даже кусты и деревья перестали шевелить листочками от волнующего божественного присутствия.
Посланец коснулся рукой калитки и в то же мгновение был уже за ней, во внутреннем дворике. Еще одно прикосновение - и он уже внутри.
В доме старой Ирмы было тихо. Глубоко за полночь - время сна для пожилой женщины. Он осмотрелся в небольшой гостиной.
На стенах - портреты. Семья, дети. Ирма прожила совсем обычную жизнь, если не считать того, что она была как-то непривычно по-людски счастлива.
Брак ее оказался удачным, жили они с мужем ладно и тихо и так же ладно растили двоих сыновей.
Но однажды счастье будто кончилось.
Тяжелая болезнь унесла любимого супруга. И не успела Ирма придти в себя, как будто злой рок задул свечу жизни для ее семьи.
Один за другим жертвами разных обстоятельств пали ее сыновья. Предательский удар ножа лишил жизни младшего сына, старшего обманул в делах нечестный партнер. Не выдержав разорения, ее первенец пустил себе пулю в лоб. Ирма все тяготы и горести переносила стойко. Но одиночество и тишина в когда-то полном жизни доме подкосили ее. Она больше не находила утешения даже в молитве. Ведь небо казалось глухим к ее мольбам, и в сердце, где жили любовь и кротость, поселилось отчаяние.
У старой женщины не стало сил, чтоб благодарить Бога за каждый из дней, который он ей посылал. Напротив, с утра она уходила на сельское кладбище и проводила день среди родных могил. И это только лелеяло ее горе, и гнев на господа зрел в ней, медленно и неотвратимо, как горячая лава в жерле вулкана.
Тьма стала обступать несчастную со всех сторон. И когда отчаяние уже готово было брызнуть из нее, Господь послал ей ангела, чтобы осветить ее путь. Подарить ей утешение, надежду, покой.
Сирил отворил дверь ее комнаты, ожидая увидеть старую женщину мирно спящей в кровати, но едва он переступил порог, как над его головой раздалось кошачье шипение, переходящее в мерзкий смешок.
Ирма висела на потолке, вцепившись в него руками и ногами. Длинные пряди седых нечесаных волос свисали на лицо, перекошенное странной гримасой. Губы ее непрестанно двигались, будто что-то бормотали. На холодное лицо небесного посланца словно набежала волна презрения: одержимая... Кто-то из порождений зла опередил ангела света. Тьма нашла к женщине свой более короткий путь...
Человеческое тело хрупко, прервать его земной срок очень легко. А когда делать этого еще нельзя, посланцам неба приходится действовать более мягкими методами. Уговорами, убеждением, внушением. Но теперь все было тщетно. Сколько бы он не пытался воззвать к душе несчастной - ее сил для борьбы явно не хватало. А подарить тьме душу, пусть и едва не заблудившуюся, но без сомнения бессмертную, он не мог. И Сирил протянул руку к плечу. Того, как этот меч покинул свои ножны, никто не услышал. Лишь воздух содрогнулся, рассеченный ясным пламенем клинка. Один взмах... и пожилая женщина без сил сползла по стене на пол... Ее рука медленно поднялась и осенила лоб крестом…
А в другой угол комнаты вылетел и ударился об стену темный ком. Брызнули осколки кирпичной кладки. Комок не шевелился. Светлый ангел приблизился неспешно, собираясь нанести последний сокрушающий удар, наклонился над жертвой и замер. Сирил знал, что демоны уродливы от природы. Сущность их - зло само по себе, оно отравляет все живое - и плоть, и ткани, пропитывая их, искажая, умерщвляя...
Но создание, лежавшее перед ним, было не похоже ни на одно порождение тьмы.
Да, ее кожа была красно-черного оттенка, но она была нежной и гладкой, как лепесток черного тюльпана. Глаза существа были закрыты, дыхание было едва ощутимым... Видно, ей крепко досталось. Он опустился перед ней на колени, и свет божественного меча осветил непривычно нежные черты лица и тень от длинных ресниц, лежащую на щеках.
И он сам не знал, что это было, когда он склонился над ней... В его холодном спокойствии, таком привычном, таком светлом колыхнулось другое чувство... Странный острый и горький ком внезапно начал ворочаться в его груди, то сдавливая душу, то сжимая сердце, а иногда подбирался к горлу - и сразу становилось трудно дышать... а когда этот ком доходил до глаз, в них начинало мучительно щипать... Захотелось провести рукой по черным, гладким как шелк волосам, утешая не божественной силой, а биением собственного сердца.
И тогда, сам не зная зачем, он поднял с пола безжизненное тело и шагнул за порог в ледяную синь. Едва понимая, что делает, он упрямо шагал прочь с пустынной улочки, вон из деревеньки к ближайшему лесу. Его крылья надежно закрывали странную ношу.
Древесный свод мягко качался над крылатым существом. Он же не спеша двигался вглубь леса, все дальше, к сонному озеру...
Он положил тело на ковер из сухих листьев, под огромный раскидистый платан. Белые крупные руки мягко прошлись по телу... По существу побежали синие искры... Его начала бить дрожь... Слышен был звук срастающихся костей, тело выгибалось, повинуясь лечению...
И вот она лежит перед ним, тело бессильно вытянуто в струнку. Кости вправлены, раны затянулись. Но дыхание по-прежнему едва уловимое... Она на грани смерти...это странное порождение тьмы казалось Сирилу сейчас совершенно хрупким и беззащитным. Глядя на нее, он никак не мог убедить себя в том, что это ее злая воля совсем недавно ломала тело пожилой женщины... Сжигая и без того измученную душу.
- Зло коварно, - услышал он голос внутри себя,- оно ловит чистых духом, находя в их защите маленькие трещинки…
Сирил тряхнул головой, словно выбрасывая звучавшие в голове слова, и снова вытянул руку, уверенно, без колебаний. Сила ровным чистым светом полилась на умирающую... Она не сразу поступала в тело... Напротив, будто приглядываясь к новой хозяйке, странным покрывалом покрыла ее с головы до ног. А навстречу ей устремились темные звездочки сущности...
Ангел взглянул на свою жертву и вздохнул: он сделал все, что мог. Либо она сможет, вопреки всему, воспринять его силу, либо завтра с первыми утренними лучами она утечет в землю, как лужа грязной воды. От этой мысли в горле снова шевельнулся все тот же незнакомый ком. И в ту минуту для него не было ничего важнее, чем глухое биение чужого сердца.
Сирил взмахнул рукой, и над неподвижным телом возник прозрачный купол... До утра
никто не приблизится к этому месту... И люди и животные будут чувствовать необъяснимый страх, сторониться этого места.
Он сел на сухие опавшие листья, отложил в сторону свой сияющий меч. Спиной он
ощущал то мерное тихое дыхание, которое согревало купол изнутри, и почему-то от этого ему становилось тепло. В его голове мелькали странные мысли. Он думал, что впервые сделал что-то не от имени Всевышнего и не во славу его, а по какому-то странному внутреннему велению. Он усмехнулся собственным мыслям... Да, именно это внутреннее веление всегда поражало его в людях. Оно, такое недоступное ангелам, непостижимое для них, толкало их подопечных иногда на удивительные поступки, а иногда на ужасные преступления. Он всегда хотел знать, что же именно ощущают люди, являясь людьми... И вот впервые он понял, что такое чувства. Смятение, лишающее покоя… и дарящее острую боль… и в тоже время такую же острую радость.
Он иногда оглядывался на купол... Там, казалось, все оставалось без перемен. А он почему-то улыбался, глядя на него... И холодные синие глаза его теплели до цвета тропического моря. Сирил впервые ощутил, что он не один посреди огромной вселенной. И это чувство дарило ему удивительное умиротворение. А далекие равнодушные звезды смотрели на лес с высокого свода...
Он сам не заметил, как задремал. А пробуждение его было внезапным. Какой-то внутренний толчок заставил его открыть глаза и вскочить на ноги. Светало. Солнце еще гуляло где-то за горизонтом, в лесу стояла пронзительная тишина... Он подошел к куполу, провел рукой, и завеса исчезла. В предрассветной дымке на ложе из опавших листьев лежала молодая женщина. Ее лицо было спокойно, раны на красно-черной коже затянулись. Пелена светлой силы исчезла с тела. Грудь ее мерно вздымалась.
Он склонился к ее лицу, и в этот момент она открыла глаза. На него будто уставилась дикая лесная кошка. Цвет ее глаз был ярким, янтарно-желтым. На какую-то секунду они оба замерли... Затем девушка попыталась перекатиться, но получалось у нее очень плохо... Тело еще не пришло в себя после перенесенного удара. Она беспомощно дернулась несколько раз и, наконец, поняв тщетность усилий, посмотрела ангелу прямо в глаза...
-Ждать целую ночь, чтобы убить сейчас, как это благородно! Как это по-божески! - скривилась она в гримасе презрения.
Ее ноздри раздувались как у дикого животного...
Он не ответил ей ни слова. Лишь приподнял голову и поднес к губам флягу. Не отрывая от него подозрительного взгляда, она осторожно сделала глоток: никогда ничего не пила вкуснее. В аду отрава все - и вода и воздух...А этот вкус... Простая вода не может быть такой, это, должно быть, таинственный небесный эликсир?
Она пила долго и жадно. А он не проявлял никаких признаков нетерпения... Наконец она оторвалась от фляжки, и ее голова опустилась на землю...
Оба молчали...
- Едва ли ты сможешь куда-то идти сейчас, - нарушил он молчание. - Тебе нужен отдых. Я оставлю флягу и опущу купол. Никто не найдет тебя.
Она молчала, закусив губу.
- Почему ты это делаешь?
Он поднял на нее свои ледяные глаза... На какое-то мгновение она вдруг ощутила, как лед в этих глазах начинает таять.
- Я не знаю, - и он растерянно опустил светлую голову.
Через мгновение берег озера опустел. И она зажмурилась, таким ярким показалось ей восходящее солнце.
Дэрил лежала под куполом, над ней шелестел платан, а ее мысли без конца возвращались к странному спасителю. То, что она сейчас здесь, странным образом опровергало все то, что она знала о взаимоотношениях ангелов с демонами.
Ее изуродованный наставник, весь покрытый шрамами, любил рассказывать свою историю об ангельском милосердии. Он выжил лишь по недосмотру божьих посланников, те сочли его мертвым. Когда они появлялись, пощады ждать не приходилось. Она видела их в деле. Тогда она не была еще самостоятельным бойцом, просто упросила старшего взять ее на Землю, чтобы увидеть, какой он - тот, другой мир...
Она задумчиво усмехнулась. Она полюбила эту Землю в одну секунду, с первой встречи. Это была душная летняя ночь, сколько звезд на небе! Как пах влажный воздух! Пели цикады, и ей внезапно захотелось лечь среди высокой травы, смотреть на небо... И тогда она поняла, что она будет бойцом… не потому, что ей нравится кровь или нравится сеять хаос.. а потому что ей нравится здесь. Ей казалось, что этот мир насыщает каждую ее клеточку чем-то большим, чем просто жажда убийства. Он будит в ней что-то такое, что недоступно другим. И она лелеяла в себе эти незнакомые чувства, как самую высшую драгоценность.
В ту ночь Дэрил оставили в маленьком саду за белым забором. Старший велел не соваться в дом. Он заявил, что им нужно всего ничего, забрать душу, принадлежащую им по праву.
Она осталась сидеть под старой узловатой вишней, когда с неба буквально посыпались холодные синие огни. У самой земли они превращались в прекрасных созданий. Настолько дивной красоты, что ей хотелось зажмуриться. Их потрясающие белые крылья, одежды... роскошные светлые кудри. Их глаза сияли синим огнем.
Посланники небес коснулись земли и также исчезли за стенами тихого сельского дома... То, что случилось там, человеческое ухо не может уловить. Люди чувствуют лишь необъяснимый внутренний дискомфорт, головные боли. Они не могут увидеть то, что происходит на самом деле. Крики битвы были ужасны. Грохот, вспышки яркого света... и стоны, стоны умирающих. Внезапно дверь домика распахнулась. Старший медленно выполз на порог. С подбородка капала кровь, одна рука была обрублена по самое плечо. Но уползти ему не дали. Убийца в белых одеждах медленно наступил своей жертве на спину. На глазах у Дэрил он схватил жертву за рога. Блеснул меч... Дэрил даже не вздрогнула: как зачарованная она не могла оторвать взгляда от того, как медленно гасли золотые глаза старшего на ... отрубленной голове...
Она вздрогнула и проснулась... Сама не заметила, как погрузилась в сон. Он не облегчил ее душевных мук, но принес оздоровление ее телу. Скорее всего, она проспала весь день, солнце катилось к закату.
Дэрил медленно села на листьях, так долго служивших ей постелью.
Все по-прежнему непонятно. Для таких как он, ее судьба давно уже предопределена.
И в то же мгновение она почувствовала, как задрожал и исчез купол. Он появился прямо в нем. Оказывается, ангелы могут быть не только голубыми метеорами. Они могут быть похожи на прекрасных птиц.
Дэрил медленно подняла глаза к его лицу. Ее взгляд не оставил теперь без внимания ни одну деталь. Ни ослепительно-белые одежды, ни огромные крылья, ни меч, сиявший за его плечом. Все в нем было точно так же, как в тех, других, которые убивали без раздумий. И тут их взгляды впервые встретились. И ее осенило: не было в его глазах того пронзительного синего света божьего гнева. Они тоже сияли, но сияли совсем другим огнем... Они были похожи на ясное синее озеро, у которого они сейчас сидели. Его глаза словно наполняла какая-то живительная влага, и от них не только не хотелось отрываться, напротив, хотелось погрузиться в эти бездонные и таинственные воды.
И она внезапно подумала, что он первый ангел, чья красота не пугает и не отталкивает.
Сирил присел перед ней на корточки и молча протянул темный сосуд.
- Не обессудь, я не мог придумать ничего другого, - пожал он плечами.
Она взяла предмет в руки. Ее маленькие пальчики с длинными острыми ногтями коснулись его рук, и ей на минуту почудился внутренний трепет... Необъяснимый, странный. Она приняла кувшин и тайна исчезла. Дэрил сняла крышку... Темная субстанция... Чья-то сила, скорее, чья-то жизнь.
Он будто почувствовал ее горечь,
- Нет, это просто часть силы. Я брал у многих за сегодня. Если они и отдавали свои жизни, то не ради тебя...
И он отвернулся.
Он принес ей силу, он рисковал - и все ради чего? Он не мог найти ответ на этот вопрос. Но понял одно: светлая прозрачная радость зазвенела внутри него, когда он увидел ее медовые глаза. Она не боялась его, и в ее золотых глазах больше не было той жгучей ненависти, которую он так привык видеть у демонов.
Дэрил после некоторого колебания поднесла сосуд к губам. И действительно, ни на секунду смертный холод или боль не отравили ее губ.
Он же, отвернувшись, ждал, когда она закончит.
С последним глотком тишина в лесу, казалось, просто звенела.
Ни один из них не спешил со словами, но... странное дело, эта тишина не тяготила их обоих. Что-то незримое и хрупкое появилось между ними. Большее, чем любые слова. Она, опустошив сосуд до дна, медленно вытянула руку назад за свою спину, к старым корням дерева. А он протянул, не глядя, свою, чтоб забрать посуду...
Их руки встретились, сосуд просто упал на листья.
Красные ладошки с черными когтями и белые холеные пальцы соприкоснулись... От своей дерзости эти двое ожидали всего чего угодно, разряда, вспышки чьего-нибудь гнева, но лишь тепло побежало по рукам, приливая к сердцу, лицу, сияя и даря странную мощь. Будто какой-то неведомый источник подпитывал их.
Сколько они так, рука в руке просидели - ни один из них не помнит. Над ними
шумел платан, сквозь крону которого подглядывали по-прежнему далекие звезды. А их мир сузился до одного дерева в далеком лесу. Странная это была встреча между двумя заклятыми врагами. Ни слова не сказали они за вечер… но их руки ни разу не разжались… Едва ли Сирил мог объяснить себе, откуда в его сознании мелькали страшные картины адской пустоши? Огонь, дым, вечная битва и души, стонущие веками. Откуда он знает, что Дэрил любит землю? Откуда он знает, сколько в ее душе боли?
Дэрил прижалась головой к стволу платана… она видела перед собой свет.. она ощущала покой… она чувствовала… едва ли она могла объяснить себе, что за чувство, когда ты ощущаешь себя необходимым: целиком, как ты есть… а еще она чувствовала ледяные искры праведного гнева сквозь невозмутимый покой. Эта ночь не шла, она летела для них обоих. И серый рассвет настал слишком внезапно. Первая утренняя звезда еще только-только замигала на небосводе, когда он разжал пальцы…
- Пора, - он опустился перед ней на корточки. Лазурные глаза вглядывались в ее лицо… - Они ищут тебя… они не понимают где ты…
Она кивнула, и очень медленно встала. Она была ему по плечо, хрупкая, почти земная женщина, если бы не цвет кожи… и… хвост… гибкий, как плетка. Причудливая черная цепочка обвивала его, на ней висела пентаграмма. Ее пальцы быстро побежали по цепочке, отыскивая замок.
Она протянула украшение.
- Ты скажешь всем, что обратил меня в бегство. А это твой трофей.
Он слегка удивленно выгнул бровь: повесить на шею? Что делать с ним?
Но она уже оборачивала цепочку вокруг рукоятки меча. Трофей, ничего не скажешь. Едва щелкнул замочек, он поднял глаза… она медленно таяла вместе с предрассветной дымкой. А он ничего не мог бать ей взамен. Только самого себя. Но что она будет делать с ним? Сирил коснулся цепочки, и на минуту ему показалось, что она еще хранит ее тепло.
Эдемские же сады были по-прежнему безмятежны. Как всегда. Свет. Покой. И лишь внутри него поселилась и зажила своей жизнью странная тайна. Сокровище, которое принадлежало только ему одному. Теплота маленькой когтистой лапки. И он ловил себя на том, что где-то внутри все время теплеет, когда он касается рукой темной цепочки.
Да, конечно, как только он достиг чертогов, он немедленно предстал перед архистратигом. Чеканя шаг по мраморному полу, он внушительно положил на стол черный амулет.
- О да. Она где-то в лесу. Доживает последние минуты.
Теперь трофей его по праву… и лишь душа отчаянным комочком стучала где-то внутри и снова звала под раскидистый платан…
Ее же встретили бранью... три дня дожидались ее с трофеем, а потом стало известно, что старуха ускользнула и была прощена в царствии божием.
- Растяпа, - швырнул ей в лицо старший. - Он был ОДИН! А ты не справилась.
Дэрил еще ниже опустила голову. Стоять на коленях было неудобно, но она терпела. Она молчала и виновато шмыгала носом. А сама думала о синих глазах и о том, какой же он, покой? В нем, наверное, так же как и там, под большим платаном?
Сколько она отчищала старые грязные котлы и занималась другой работой, она не помнит. Но однажды срок наказания, видимо, истек. И для провинившейся нашлась работка. На земле. Дэрил просияла.
На этот раз ее тело - одинокая потаскушка. А цель - кюре из небольшой церкви. О, да, этого отца святым назвать едва ли повернется язык. К вину и сытной жирной пище он прикладывался явно чаще, чем к распятию. Не зря старший решил, что если его немного подтолкнуть, можно будет вполне рассчитывать на его мелкую душонку. Тело Сибиллы отличалось весьма пышными формам, не то что собственные у Дэрил. Она поправила декольте, чтобы выглядеть еще более аппетитной.
Мелкие, заплывшие жиром глазки кюре так и бегали по пышным формам ее подопечной. Он слегка приобнял ее... Дэрил внутри поморщилась… от одного вида этого слюнявого рта, который так и тянулся к ней, ей становилось противно. Внезапно она услышала позади мощный хлопок… и свет залил все помещение маленькой церкви. Он зажмурилась и не спешила поворачиваться.
- Оставь священника, нечисть,- услышала она. Дэрил не спеша повернулась… Ангел ледяным взглядом встретил ее злобную усмешку…
- А ты попробуй, возьми,- ухмыльнулась она. И, не сводя взгляда с противника, прижала голову священника к ложбинке между грудями.
Ангел выставил вперед руку, из которой, казалось, просто била мощь… но она ухмыльнулась и заслонилась от посыла телом кюре. Тот лишь хрюкнул в декольте Сибиллы и потерял сознание.
Она отпрыгнула назад: прочь чужое тело! Топор будто сам вылетел из-за пояса. Воздух загудел - из-за плеча ангела появился сияющий меч.
Эта схватка была больше похожа на танец. Никто не торопился. На каждый выпад был ответ. Свист оружия, обманные движения. Кюре в углу зашевелился. Ангел оглянулся и пропустил выпад. Меч отлетел в сторону. Дэрил наступила ему коленом на грудь. Насмешливо заглянула в ледяные глаза…
- Создателю привет…
Синий свет резанул глаза… она прыгнула вверх, к потолку, цепляясь за балки и выше, выше, прочь с земли… сейчас будет жарко. И она не ошиблась, ей навстречу уже неслись в небесах два синих метеора.
- Потанцуем? - услышала она хриплый смешок за плечом. Черный демон в нечищеных доспехах подмигнул ей, обнажая меч навстречу ближайшему ангелу.
- Смотря, какой танец ты любишь, - усмехнулась Дэрил ему в ответ, уходя от взмаха меча.
К месту битвы прибывали участники. Пока силы были равны. Но иллюзия всегда обманчива. К оружию одного из демонов прибавился еще и кнут. Ангел ловко до этого уворачивался от ударов мечом, но удар кнута по ногам пропустил. Дэрил краем глаза заметила, как мелькнули белые одежды и прямо ей под ноги отлетел сияющий меч… Меч с черной цепочкой на рукояти… И что-то мгновенно сжалось внутри, забилось острой маленькой льдинкой, застучало в висках
- И-иэх!- развернулась она на противника и не щадя себя нанесла удар. Брызнули слепящие белые брызги – кровь небес, мелькнуло у нее в голове, но добивать раненого было некогда.
Там, чуть в отдалении черная лапа безжалостно вцепилась в светлые кудри, рванула… у горла ангела захолодило зазубренное лезвие. Сирил смотрел своему убийце прямо в глаза. Дэрил кольнуло еще раз. В этих глазах для нее одной когда-то таял лед. Таял божий гнев. А теперь они должны будут погаснуть навсегда.
Она почти отмахнулась топором от еще одного нападающего. Прыжок, прыжок, еще шаг. Она бежала и понимала… она не успеет.
Ядовито-желтые глаза сверлили лицо Сирила.
- Пришла пора вернуться к папочке, - хмыкнул демон. Топор запел в его руках. Еще мгновение. Но вместо черной стали Сирил ощутил толчок. Толчок, прямо в лицо, опрокидывающий, выводящий из под удара. На него буквально налетело хрупкое тельце. Топор лязгнул… и кровь брызнула на белые одежды…
Почему он всегда думал, что у демонов она черная? Нет… у нее она была темно-красная… удивительный цвет… густые капли неохотно растекались по тоге…
- Дура, - рявкнул его враг… но было уже поздно… куда-то мимо Сирила, вниз к земле закружился в воздушном потоке безжизненный комочек. Некому было управлять его полетом…
Ангел не думал, он ринулся следом…. Ошеломленный демон задумчиво подобрал топор, щелкнул по лезвию пальцем: во, дела! И в ту же секунду ринулся обратно в бой.
А мимо Сирила неслись облака и звезды. Он успеет, он должен. Вот они маленькие когтистые лапки… они едва заметно дрогнули под его пальцами. Золотые глаза стремительно гасли, но губы… ее губы улыбались.
- Покой…- с трудом разобрал он, - отнеси меня в Покой…
Пальцы дрогнули последний раз, и глаза медленно погасли, стали похожими на куски янтаря. Земля, которую она так любила, стремительно приближалась, когда Сирил сложил свои белые крылья и подхватил ее на руки… Он так и не смог тогда что-нибудь подарить ей , а теперь он знает, что делать, пусть будет покой…
Этот звон услышали даже сквозь лязг оружия.
Брызгами разлетелись по земле два сердца. Темно-алое, и прозрачное как слеза. Земля же приняла влюбленных. Приняла в свои объятия и спрятала от всех, чтобы наградить двоих, полюбивших вечным покоем. Теперь кусочками их разбитых сердец ювелиры украшают серьги, кольца. Символом чистой любви считается сердце Дэрил - рубин. Это все, что осталось от порождения зла, полюбившего ангела. Сердце Сирила люди называют алмазами - самыми твердым из драгоценных камней, самым чистым… самым стойким, даже перед лицом смерти.

Продолжаю выкладывать Нютины сказки.
----------------------------------------------------------------------------------------


Я проснулся сразу, как только солнце село. Ощущение этого момента живет где-то в самой глубине моего сердца, которое вопреки всем россказням о нас все еще бьется в моей груди. Предчувствие заката поселилось там так давно, что теперь я и сам не помню, каким был мир без него. Без времени ночи. Я ощущаю ее течение так же, как бег крови по собственным жилам. Кровь… ключевое слово, означающее жизнь, означающее вечность. Впрочем, в такие ночи, как эта, вечность кажется чем-то пресным, нудным, не представляющим никакой ценности. Не успел я проснуться – как уже устал. Устал от этого городка, от бесконечного февраля с его ручьями, грязью и ветром, а больше всего устал от скуки. Чем мне предстоит занять себя сегодня? Музыкальный вечер в очередном особняке, перед очередной светской дамой с претензией на оригинальность… О! Даже скулы свело от оскомины. Набеленные лица, нарумяненные щеки, подведенные брови, парики. Фальшивые улыбки, фальшивые сплетни, фальшивые жизни. Меня тошнит при мысли, что я был в постели с каждой из них, видел их настоящими. Увольте, речь, конечно, не об их телах, речь о них самих, об их сущностях. Ведь главное в женщине совсем не то, что она, так или иначе, выставляет напоказ. Главное - то, что она так тщательно прячет иногда даже от себя самой. Все местные красавицы, как выяснилось, не прятали ничего… только пустоту. Пустыми были их глаза, их разговоры. И даже сталкиваясь с проявлением моей истинной сущности, все они испытывали только животный страх за свои никчемные жизни и больше ничего… Казалось, даже кровь, которой они все они (так или иначе) угощали меня, была полна пустотой.
С раздражением я хлопнул дверью и вышел на воздух. Вместо званого вечера отправился в парк. В такое время он был полон вздохами парочек и пройдохами, высматривающими ротозеев, чтобы обобрать их до нитки. Последние были бы мне как раз кстати. Хотелось встряски, опасности, чтоб взбудоражить мою холодную кровь. Да и затем, после потасовки можно было бы и подкрепиться. Я собирался выйти из драки победителем и вознаградить себя за понесенные труды.
Я живу в этом тихом французском городке довольно давно. Сейчас путешествия по Европе весьма опасны для господина вроде меня. А в этом местечке вполне безопасно, если вести себя правильно. Я не убиваю своих жертв, я довольствуюсь малым. Они же наутро с трудом могут вспомнить, что именно с ними приключилось.
Прогулка по улицам не принесла мне радости. Вечер выдался противным и серым. Прохожие кутались в плащи. А из парка непогода выгнала всех влюблённых. Это не прибавляло мне удовольствия, но совпадало с моим настроением.
Я дошел до беседки, расположенной в весьма уединенном зеленом уголке. Обычно в ней всегда кто-нибудь был, но сегодня они принадлежала только мне. Подобрав на прогулке какой-то прутик, я сел и стал с раздражением похлопывать себя по сапогу. Я чувствовал себя погребенным заживо в своем убежище: уехать было невозможно, а оставаться невыносимо. На кой черт нужна вечность, если ты проведешь ее в этой дыре?
От мрачных мыслей меня отвлекло странное ощущение… что-то было не так, как обычно. Но что? Вокруг стояла тишина. Холодало. И тут я понял. Запах! Пахло цветущей сладкой акацией и только что прошедшим летним дождем. Кажется, еще каким-то цветком, название которого выпало у меня из головы. Это был запах счастья. Далекого, как когда-то увиденный сон, и совершенно не подходящего ни для этого печального места, ни для промозглой весенней ночи. С трудом преодолевая охватившее меня волнение, я бросился из беседки, пытаясь определить, что за наваждение. Но, увы… ничего, что могло бы быть его источником, я так и не увидел. Мимо беседки как раз проходили две дамы в тёмных скромных плащах. Они не обратили никакого внимания на мое появление на пороге беседки. Я в последний раз вдохнул чудесный аромат, и он рассеялся в тревожном весеннем ветре…
В тот вечер я уже не вспомнил о задуманной потасовке. Моим скромным ужином стала прикорнувшая на заднем дворе гостиницы служаночка, видевшая сладкий сон о возлюбленном, целовавшим ее нежную шейку.
Я был полон ароматом, пригрезившимся мне столь внезапно в такое неурочное время. Он будто пытался напомнить мне о чем-то, сказать мне что-то важное, без чего жизнь теряет свои чудесные краски, свой смысл. Я добрел до постели почти на рассвете и повалился на кровать со счастливой улыбкой… Кажется, с ней я и проснулся на следующем закате. Я не видел снов, но мне казалось, что я летал.
В следующую ночь, я был более благодушно настроен. Выйдя из особняка, я лицом к лицу столкнулся с Жюстиной. Старая дева, уже сухая и сморщенная, но с гордой осанкой королевы. Она не утратила ни рассудка, ни блеска в глазах. Ее живой, ехидный ум был для меня истинным развлечением. Она на дух не переносила жеманниц, пищащих глупости. И не стеснялась оттачивать на них свое остроумие. Думаю, именно это ее достоинство в провинции сыграло с ней дурную шутку. Неженский ум в девушке настолько отпугнул от нее женихов в юности, что она так и осталась на выданье.
А я, устав порядком от репутации дамского угодника, в ее обществе нашел настоящее спасение от танцев с томными девицами, мечтающими о выгодной партии.
- О, мсье Клод, вы сегодня в превосходном настроении?
- Вы абсолютно правы, мадемуазель. Кажется, весна благотворно подействовала на меня.
- В таком случае, окажите мне услугу! Мне нужен провожатый, чтобы скоротать вечер у госпожи N
- Вы же поклялись никогда больше не бывать у нее, – упрекнул я старую сплетницу.
- Я бы и не пошла, но сегодня всему «курятнику» будет представлена новая жертва. Вы слышали, ожил знаменитый графский особняк?
- Не может того быть! Неужели ещё кому-то интересно наше захолустье?
- Вдовствующая графиня вернулась после длительного путешествия. Она все еще в трауре, но - как утверждает госпожа N, по-прежнему очаровательна.
- А вы, конечно, хотите посмотреть на вновь прибывшую жертву? - засмеялся я.
- Разумеется. В моей долгой жизни было не так уж много развлечений,- она усмехнулась, - Я не льщу себе надеждой, что молодая графиня имеет хоть каплю острого ума, но думаю, что в ней достаточно глупости.
Я был в хорошем настроении, замечания старушки искренне веселили меня. Пока мы добирались до места высокого собрания, Жюстина рассказала мне историю вернувшейся в родовое гнездо графини. Та принадлежала к знатному роду, который преследовали прямо-таки удивительные несчастья. История старинного и уважаемого итальянского семейства впервые оказалась горячо обсуждаемой еще в минувшем веке. Две сестры, две нежных дочери было тогда у состоятельного графа. Старшая, красавица и умница, удачно вышла замуж за сына итальянского аристократа. Говорят, пара чудесно подходила друг к другу. Подошел срок и для младшей, любимой сестры. Молва гласит, что она была краше всех, полна веселья и жизни. Каждый, кто видел ее, непременно влюблялся. Девушка распространяла вокруг себя счастье, здоровый смех, любовь к жизни. Ей прочили жизнь в столице, где она должна была непременно блистать. Но всем этим планам сбыться было не суждено. В городок занесло скучающего вельможу. Надо ли говорить, что он влюбился без оглядки в юную девушку - этот веселый лучик света. Он ухаживал за ней изысканно, но настойчиво. Она сначала смеялась, а затем, познакомившись с ним, насколько позволяли приличия, вдруг стала бледнеть, грустить. Когда он уехал, бедняжка совсем слегла. Она не протянула и недели. Тихо скончалась во сне. Безутешен был отец. Рыдала мать, но их горе ни в какое сравнение не шло с горем старшей сестры. Всю ночь накануне погребения провела она в маленькой часовенке в поместье, рядом с телом сестры, чтобы проститься с дорогой душой. На утро перед погребением девушку нашли бледной, и обессиленной. Семейная легенда уверяла, что одежда ее была в крови, в руке окровавленное распятие. Она была не в себе, что-то бормотала не то о вампирах, не то оборотнях и не отходила от тела сестры до самых похорон.
С тех пор жизнь в счастливом семействе изменилась. Будто господнее благо покинуло их. В роду теперь рождались только девочки. Как они росли, как проводили счастливое младенчество - не видел никто. Но приходило время, и от красоты наследниц рода ахал высший свет.
Все они были столь же хороши, как и старшая дочь графа. Та же стать, та же нежнейшая фарфоровая кожа, глаза как два темных омута. И всем девушкам так же поразительно не везло в замужестве.
Они возвращались в родовое гнездо ещё до достижения двадцати пяти лет, жили там какое-то время, затем снова исчезали. По мнению Жюстины, сейчас, возвратившаяся из дальних стран графиня тоже внесет разнообразие в жизнь города.
- Я так хорошо помню ее мать – рассказывала она мне, - что будет очень интересно сравнить, настолько ли сильно фамильное сходство, как гласит молва.
В доме N было многолюдно. У меня тут же разыгралась мигрень. Воистину, люди могут быть сносны только по одиночке.
Дамы не замедлили нас окружить. Приветствия, щебетания, обычный бессмысленный ритуал. Жюстина мгновенно превратилась в слабослышащую, выжившую из ума каргу. А мне пришлось изображать вежливость и любезность. Будучи человеком добрым, моя подруга не отпускала меня от себя. Она скрипела, что упросила меня быть ее провожатым, и теперь я связан словом чести. А я преданно кивал.
Мы добрались до хозяев дома: я кисло улыбался, Жюстина шамкала ртом.
Главное - дождаться музыки, толпа перестанет тесниться вдоль стен. Оркестр, будто услышав мои мольбы, гнусаво затянул полонез. Дамы и их кавалеры отправились танцевать. Мы же пристально оглядывали гостей.
Жюстина незаметно толкнула меня иссохшим локотком в бок, я оглянулся. На фоне темного прямоугольника распахнутых дверей возникла фигура в серебристо-сером плаще. Едва заметное движение белых рук - и капюшон откинут. Очень темные волосы, и кожа, будто дорогой фарфор. Гладкая, белая, матовая. Она притягивает, манит к себе. Лицо кажется прекрасной венецианской маской, которую мастер еще не успел украсить золотыми узорами. И на ней провалы прорезей - глаза. Гостья вошла неторопливо, почти равнодушно. Кому-то любезно кивнула. Подала хозяину дома руку, что-то сказала хозяйке. На лице написано вежливое: «все равно». Неспешно прошла вдоль стены. Поздоровалась с гостями. Многих назвала по имени. Поворот головы. Она увидела Жюстину, и что-то дрогнуло в ее лице-маске. Так сразу и не разобрать, что за выражение- то ли грусти, то ли горечи.
- О мадемуазель Жюстина! Моя матушка столько о вас рассказывала!
Я взглянул на свою спутницу. Такого лица я не видел у моей старой девы никогда. Изумление, потрясение, шок были на ее лице. Слезы стояли в глазах…
- Как ты похожа на нее, - бормотала она, - как похожа…
Оба дамы были потрясены встречей. Вновь прибывшая графиня устремилась к нам, уселась рядом с Жюстиной. Радость встречи, казалось, поглотила их. А я изучал нашу новую собеседницу. Платье, несомненно, траурное, но ткань - дорогая, изысканный крой. Оно скорее подчеркивает, чем скрывает прелести фигуры. Темные волосы аккуратно убраны, блестят при свете свечей. Глаза, оттененные роскошными ресницами, похожи на черные колодцы, живущие собственной таинственной жизнью. При взгляде на них казалось, что свет не достигает их, лишает обычного блеска. Но иногда, как бывает и в самом темном лесном омуте, там мог сверкнуть лучик света. Отразиться от поверхности и только подчеркнуть его бездонность.
Мягкие розовые губы улыбались Жюстине. И я остро чувствовал, что эта улыбка предназначена только ей, настолько она была тепла и ласкова.
Не утерпев, я пододвинулся ближе. Незнакомка вздрогнула, отреагировав на мое движение. Она подняла глаза, дотронулась до прически, и тут я снова ощутил тот самый аромат, который подарил мне столько волнующих минут. На этот раз он был не такой сильный, скорее нежный намек, сладкое воспоминание… но его было достаточно, чтобы голова наполнилась туманом.
Жюстина, будто спохватившись, суетливо представила меня графине N, Полине. Она улыбнулась, чуть наклонила голову, протянула руку. Я неторопливо взял маленькую ручку, ощутил нежность белой кожи, тонкость пальчиков, и наконец склонился для поцелуя. Губы коснулись кисти. Нежнейший шелк, робость первого прикосновения и… все тот же восхитительный аромат, исходивший от руки этой необыкновенной женщины. Не притирания и другие женские ухищрения – сама ее кожа источала этот запах счастья. Я будто окунулся в него, забывшись на мгновение… яркие видения посетили мое сознание. Летний жаркий полдень, теплая, нагретая солнцем земля и счастье. Счастье от чего-то такого, чего я еще не вижу, но обязательно увижу через мгновение…
- И как вам нравится этот милый городок? - услышал я над собой голос Полины. Его тембр не вполне соответствовал ее поразительной внешности. Он был с бархатистыми нижними нотками, как будто его обладательница понижала его специально для вас, чтобы сказать нечто интимное. Легкая дрожь пробежала по моей спине от этого необыкновенного голоса. И я впервые почувствовал, что могу рассказать его обладательнице самые сокровенные вещи, страшные тайны, и чувствовать себя совершенно счастливым.
Но вместо этого я просто галантно пробормотал что-то обыденное - мол, городок очень не плох, но с ее появлением он станет просто раем. Она ж в ответ снисходительно улыбнулась.
И с того вечера графиня стала третьим участником нашего язвительного кружка.
Казалось, что они с Жюстиной были просто созданы быть подругами. То же ехидство, та же нетерпимость к глупости. Полина легко переняла манеру моей старушки называть окружающих их женщин «курятником» и относиться к ним с легким презрением. Их обеих забавляли жеманные манеры и писклявые голоса. Впрочем, с мужчинами было не лучше. Когда очередная жертва, привлеченная необычной внешностью Полины, подходила пригласить на танец, она с совершенно непроницаемым видом окидывала бедолагу таким взглядом, что мы с Жюстиной сотрясались от внутреннего хохота. Затем опускала свои глаза и тонким, совершенно несвойственным ей жеманным голосом уверяла, что она все еще в трауре по своему покойному супругу. Лицо кавалера вначале вытягивалось, затем принимало скорбное выражение, как и требовали приличия, но в нем сквозило легкое недоумение. Ведь он же явно видел, как она весело проводит время, и подумать только - с кем?! Со старухой и прескучнейшим субъектом – мной.
Постепенно Полина привыкла ко мне. Жюстина уже не была единственным мостиком между нами. Я знал, что она любит гулять, любит природу – единственное настоящее в этой жизни, как она любила говорить. Может часами сидеть и молчать, глядя на какую-нибудь речку. Узнать же эту необычную гостью ближе мне мешала… ночь. Ведь ночь - это время для жизни (светской и салонной), а не для простых радостей жизни.
Чтобы не потерять хрупкой ниточки возникшей дружбы, я даже вспомнил те уроки музыки, которые я когда-то брал. И Полина опять удивила меня. Она экзаменовала мои способности со счастливым любопытством ребенка. Ее не влекли салонные колоратурные пьесы, но вот некоторые простые итальянские песни, хоть и с немалым трудом я подбирал на клавесине специально для нее доставляли ей настоящую радость. Хотя было что-то странное в исполнении этих мелодий на клавесине, инструменте, звук которого отливал металлом.
Но она не возражала. Напротив, Полине нравилось, когда я подбирал и пел, а она подсказывала мне слова, мелодию. Сама же ни разу не пела.
Наши отношения становились все более и более странными. Она входила ко мне без доклада около 11 вечера. Могла придти счастливой, могла не в духе и совершенно этого не стесняться. Молчать, кутаться в шаль. Спросить бокал вина, попросить рассказать ей что-нибудь о моих странствиях, или что-либо спеть. В один особенно дождливый вечер, когда казалось, что весна играет с нами мерзкую шутку и притворяется зимой, Полина почти два часа просидела в моем кресле. Молча, задумавшись о чем-то. Я сидел напротив нее и наблюдал за ней. Как тени бегают по ее лицу, меняя его. Она подняла на меня свои глаза, усмехнулась и встала. Подошла к окну и стала выстукивать пальцами какую-то мелодию. Наконец, я услышал…
Бархатный голос очень медленно и тихо напевал старинную песню о любви. Я немедленно устроился за инструментом, клавиши подхватили мотив. Полина слегка вздрогнула, но петь не перестала. Напротив, ее голос будто обволакивал металлический звук клавиш. Тот начинал обретать объем, теплоту, краски. Наконец замер последний звук. Я поднял руки от клавиш и подошел к ней. Она даже не шевельнулась. Мое лицо было хорошо видно в темном стекле. Я коснулся руками шали на её плечах, ласково поправил. И тут Полина обернулась. Ее глаза были так близко, что я не смог не заглянуть в них. И я пропал, пропал в этих омутах, колодцах, темной вселенной. Голова моя закружилась. Все дальнейшее мне показалось восхитительным сном. Ее губы, которых я касался, ее кожа, пахнущая счастьем, ее руки, обхватывавшие мою шею, тонкие пальцы, гладившие меня по волосам.
С той поры моя жизнь переменилась. Зная, о том, что мои чувства взаимны, я будто взлетел. Со мной это случилось впервые. И тогда я понял, что значит выражение «кровь закипела». Даже вампиры могут любить. И сердце, казавшееся мне просто пережитком прошлого, вдруг обрело самостоятельную жизнь. Оно то билось, то замирало, то проваливалось куда-то в неизвестность.
Я познакомил Полину с прелестями ночи. Она восприняла мой образ жизни, как забавное чудачество одичавшего в провинции аристократа. Но отнеслась с уважением. Она соглашалась на ночные прогулки, я показывал ей ночь такой, как она есть, с ее таинственной жизнью.
Мы были счастливы, но только одна мысль не давала мне покоя. Тайна моей особости мучила меня. Казалось, что именно это – единственная преграда, разделявшая нас, единственный секрет, который я таил от прекрасных глаз моей любимой. И вот однажды вечером я решился. Мой рассказ был путанным и нескладным. Но когда я закончил и поднял глаза на Полину, я был поражен. В них не было ни страха, ни отвращения. Только печаль, огромная, как море, тоска, обреченность. Она тихонько вздохнула.
- Твоя необычная природа не пугает меня. Я не считаю её за препятствие.
И она прижалась ко мне, окружив меня ароматом счастья. Этот запах по-прежнему странно действовал на меня, порождая все то же странное видение, но я так ни разу и не вспомнил его до конца … Оно обрывалось, не показывая мне главного.
Между тем, мое состоявшееся признание подействовало благотворно. Тревожные переживания закончились и открыли путь радостям любви. Я был абсолютно счастлив. Моя возлюбленная была совершенной. Она поражала и красотой плоти, и остротой ума, и нежностью чувств. В ее старом особняке была большая библиотека, а страстью к книгам мы болели одинаково. Однажды я застал ее там, за столом - с фолиантом огромной величины, полностью покрытым пылью. Пальцами в тонких перчатках, она переворачивала листы, сдувала с них пыль и пыталась разобраться в витиеватых строчках.
На мое появление она даже не обернулась - она всегда чувствовала мое присутствие. Это было очевидно. Не глядя на меня, Полина позвала: «Подойди, ты должен видеть эту прелесть».
То, что лежало перед ней на столе было по-настоящему неподражаемо. Некая старинная инкунабула, украшенная цветными рисунками в манере средних веков.
- Я прочла здесь премилую сказку, хочешь послушать?
Я взял маленькую скамеечку и пристроился у ее ног, являя тем самым полное подчинение своей любимой.
- Эта женщина стала настоящим порождением своей мести. Лишенная каких-либо христианских добродетелей, она бродит по земле, сея зло, смуту и смерть,- начала читать Полина.
«Эта быль оставлена здесь в назидание всем гордым и кичливым дворянам, чтобы все они помнили, что предаваясь порокам и гордыне, навлекают они на себя гнев Божий. Господня милость покидает их, и они становятся беззащитны перед кознями дьявола.
Так пал перед лицом господа один древний род. Славен он был и богатством и щедростью, но не выдержал испытание добродетелью. Так младшая дочь владетельного вельможи, невинная дева, не удержалась и отдала сердце свое проезжему незнакомцу. Она не ведала, что тот был истинным слугой дьявола, искушавшего ее добродетель. Во время грехопадения ее он обернулся ужасным упырем, и склонив ее на свою сторону, превратил в себе подобную. Ритуал сей адский должен был повергнуть девицу в смерть, а затем воскресить ее в объятиях сатаны на радость любовнику. Одна только старшая сестра догадалась о настоящей причине недуга своей родственницы по скоротечной ее болезни и странным ранам, оставленным у ключицы. Заподозрив неладное, она осталась в часовне, где всю ночь должен был простоять гроб с покойницей. В полночь умершая воскресла в своем новом облике, чтобы нести людям смерть и соблазн. Видя, какое горе постигло близкую душу, дева не вынесла и набросилась на порожденье ада, завладевшее бессмертной душой ее сестры. При помощи распятия и божьего слова она вбила святой крест в грудь невесте упыря и отправила ее на упокой. Но с тех пор род был проклят и прервался…"
Полина оторвалась от чтения.
- А я слыхала другую сказку, - сказала она медленно и печально. Я слышала, будто девушка, убив собственноручно милую сестрицу, дала клятву избавить род человеческий от кровопийц. Говорят, она обошла множество монастырей, везде просила научить ее способам борьбы с ужасными упырями, но нигде не нашлось человека, готового помочь ей. Кроме одного сумасшедшего отшельника, жившего в гордом одиночестве в болотах южной Франции. Его совет был страшным. Она должна была отказаться от своей души, от всего человеческого, и даже тело свое превратить в орудие страшной мести. Несколько лет он поил ее ужасными отварами и читал над ней каббалистические заклинания. Страшная магия дала свои плоды. Теперь каждый вампир, подходя к ней ближе, ощущал удивительные перемены. Ароматы, исходящие от ее тела, ее кожи обещали им неземное счастье, блаженство, посылали странные воспоминания.
Я вздрогнул, услышав это.
Она же будто не заметила моей реакции, продолжала.
- Они как мотыльки стремились к ней, влюблялись, сходили с ума. И, желая разделить с ней свою вечность, превратить ее в себе подобную, они делали свой первый укус. Отравой из мертвой крови и серебра наполнялся их рот. Она мгновенно растекалась по их мертвым жилам, предавая их упокоению и посылая им последний сладостный сон. Сон, полный счастья, где они видели себя в самый счастливый день своей прежней - людской жизни.
За этот черный дар она заплатила страшную цену. Она потеряла свою земную жизнь, лишилась возможности иметь детей, она не могла даже умереть. Эта женщина стала десницей божьей, принеся в жертву все свое естество. Лишенная счастья, лишенная надежды, лишенная любви…Род ее прервался на ней, но вынужденная скрывать свою сущность, она притворялась, что жизнь рода продолжается.
Полина отвернулась и замолчала, оборвав рассказ. Столько горечи было в ее словах. Я обхватил ее колени, прижался к ним, успокаивая, утешая.
- Какое дело нам до этой печальной сказки! Да, участь девы печальна, но она сама выбрала свой путь. Возможно, она когда-нибудь исполнит обет и найдет упокоение. Полно, любимая, успокойся. Нам с тобой не грозит горечь рассказа. У нас впереди только счастливые ночи.
Она недоверчиво посмотрела на меня, пытливо вглядываясь в мое лицо, будто пыталась увидеть в нем что-то важное. Но боюсь, что не увидела ничего, кроме любви и обожания.
В ту ночь она была необыкновенно страстной. Будто в последний раз прижималась ко мне, приникала с нежными поцелуями. Тогда, опьяненный этой страстью я решился. Совсем незадолго до рассвета, сжимая ее в объятиях, такую прекрасную, нежную, так доверчиво спящую, я решил, что в этот рассвет мы заснем с ней вместе. Я выпью ее до дна, а затем поделюсь с ней каплей своей крови. И в новый закат мы войдем вдвоем. Счастливые, свободные, равные друг другу. Я прижался к сладкой выемке ее у самого плеча… И впервые ее кровь коснулась моих губ… Она широко распахнула свои бездонные глаза: «Нет!» Оттолкнула меня от себя…
В то самое мгновение расплавленный металл полился в мое горло. Яд смертельным холодом заскользил по жилам. Змеей добрался до самого сердца. Сжал его ледяной ладонью. Голова закружилась. Смутно видел я над собой лицо Полины, по нему текли слезы: «Я не ищу больше мести, я сыта, я полна ею… я ищу только любви. Твоей любви! Ты не можешь покинуть меня!»
Я открыл глаза. Жаркое солнце пробивалось сквозь желтые цветки акации, безумно пахло медом, нагретой землей, счастьем. Кто-то тронул меня за плечо. Это была Бьянка, прекрасная дочка пекаря. Моя первая юношеская страсть, пылкая и безрассудная. Ни слова не говоря, она наклонилась и подарила мне тот самый первый, сладкий, наделяющий сердце восторгом, поцелуй. Оно бешено заколотилось, подпрыгнуло до горла - и я замер, растворившись в счастье, уносившем меня в темноту.

Жюстина долго удивлялась, как мсье Клод мог уехать, даже не оставив ей маленькой записочки. Полина же казалась особенно бледной и печальной. Молчанием отвечала она на все расспросы, куда же так внезапно исчез их замечательный друг. Общество поохало, повозмущалось манерами невежы, и в конце-концов забыло о нем. Только старый немой слуга в графском особняке доподлинно знал, куда уехал мсье. Он лично проводил гроб с его телом за потайную стену семейного склепа… Там нашли последний приют многие поклонники его госпожи. Этот гроб уже едва поместился за перегородку. Может, старый склеп нужно расширить еще?

Очередная сказка.
--------------------------------------------------------------------


Ох, не к добру это, когда раннее светлое утро начинается с отчаянных криков – истошных воплей, доносящихся вперемешку с мольбами о помощи.
Тут уже волей-неволей, а выскочишь из мягкой постели и прилипнешь к окну. А если из окна ничего не видно, значит, едва одевшись, на крыльцо побежишь.
Так и оказалась Она на крыльце, вместе с любопытствующими служанками. Поскольку любопытство – самая что ни на есть женская черта, то почти все соседки вместе с челядью высыпали на улицу поглазеть.
В ближайшем доме стояли гвалт и грохот, что-то падало, слышна была непонятная возня и крик… дикий, пронзительный женский крик, изредка перемежающийся рыданиями. Наконец в распахнутых настежь дверях показалась фигура. Мужчина вышел на улицу, поправляя на себе одежду. Было заметно, что рваные во многих местах рукава - вовсе не прихоть модного портного, а результат недавней потасовки. На щеках у него алели пятна и царапины.
Впрочем, двое других мужчин, тащивших что-то за собой к дверям, выглядели не лучше. Но зевак не заставили долго изнемогать – их любопытство вскоре было удовлетворено. Стражники тащили за собой женщину – высокую, сухопарую, пожилую. На ней, стыдно подумать, из одежды была только ночная сорочка - длинная, с глухим воротом, в которую и полагается облачаться перед сном добродетельной матроне. Однако на лице её не было и следов спокойствия – оно казалось почти серым, будто покрытым пылью. Только губы беспрестанно что-то шептали, дрожали между шепотом и всхлипом… Идти она уже не могла, ее тащили. Она даже не делала попытки перебирать ногами. Собранные в причёску волосы растрепались, на плечи падали седые пряди.
- Куда это вы ее? – крикнул тот, кто посмелее.
Первый стражник, пытаясь оправиться от пережитого, обвел деланно надменным взглядом толпу: «Эта женщина одержима демоном. Добрые христиане видели, как он влетал к ней ночью через окно, и вылетал под утро. Святая инквизиция разберется с падшей…»
И тут женщина словно встрепенулась. Она медленно подняла глаза. В их черной глубине плескались отчаяние и ненависть, полыхали как пламя, пожирающее ее изнутри.
- Будьте вы прокляты, «наследники инквизиции»! - она даже не выкрикнула, а будто выплюнула с презрением последние слова. Злые слезы катились по ее сморщенным щекам.
Тишина была ей ответом. Толпа медленно расступилась, давая страже пройти. Процессия удалилась…
- Как же, одержима она! В ее-то возрасте! – фыркнула кухарка Росария, - Это кому-то покоя не дает богатое наследство от её покойного муженька. Тереса стала единственной владелицей лавки, вот и захотел кто-то лапу в ее кубышку запустить. У! Наушники проклятые, нет на вас кары божьей!
С этими словами она развернулась и ушла на кухню. Проводив стражников – кто неодобрительными, кто испуганными, кто сочувственными взглядами, толпа начала расходиться.
Все утро - до самого обеда, Габриэлла раздумывала над увиденным. Что уж говорить: Тереса была женщиной весьма здравой. Крепко в руках держала она сначала своего мужа, затем мужнино дело, а тут вдруг такое… Росария права, нет здесь никакой одержимости. Да и что это за слово такое? Разве бывает, что ты занят кем-то так, что даже жизнь останавливается?
Она пожала плечами. Ну, о таком разве что в песнях поется, так то песни. А жизнь совсем другая - надо быть прилежной и послушной. Всегда: сначала дочерью, затем женой, затем матерью. Так было и с ней: в детстве Габриэлла слушалась и боялась сурового отца своего, Чезаре, а теперь почти с тем же благоговением относилась и к мужу – Дарио. Что за смысл – корить судьбу, сетовать на скуку? Да, её муж – человек зрелый, обеспеченный, суровый. Он не чета юным ветрогонам, которые в погоне за усладами сами не заметят, как останутся без гроша. Увы, огромной радости тоже не было. Несмотря на то, что муж был весьма снисходителен к своей юной супруге и довольно часто баловал Габриэллу диковинными подарками, она робела при нем, не смея выказать своей беспечности и смешливости. Вот и сейчас к обеду она оделась как можно более скромно, убрала волосы в сетку, чтобы кудри не падали на плечи.
Трапеза прошла спокойно, но чувствовалось, что утреннее происшествие не оставило равнодушным почти никого. Прислуга шепталась. Муж хмурился, но на вопрос Габриэллы ответил как обычно – учтиво и сухо. Мол, беспокоиться не о чем.
Тот день Габриэлла провела у себя в спальне, наверху. Ее комната и ее мебель были единственными неизменными вещами в замужней жизни. Снисходительно отнесся Дарио к причуде своей юной невесты и еще до свадьбы перевез часть ее вещей к себе в дом. Только кровать была шире, чем та, на которой она спала дома. Она только и Разве что это напоминало о том, что Габи теперь мужняя жена.
Те же пяльца, тот же молитвенник. Открывая его всякий раз, Габриэлла не могла удержаться, чтобы тяжко не вздохнуть по милой матушке, сделавшей этот скромный подарок. Она знала, что была ей отрадой среди большого выводка крепких и крикливых сыновей.
Окна комнаты выходили – одно в сад, другое прямо на улицу. По секрету признаться, жизнь шумной улицы весьма интересовала любопытную юную женушку.
Ну, разве можно не бросить пяльцы и не взглянуть на крики и ругань двух кухарок?
А уж какие интересные господа порой появляются в доме напротив!
Вечером можно увидеть, как к крыльцу приближаются паланкины самых разных цветов. Из них выпархивают роскошно одетые, блистающие украшениями дамы. Ее служанка Батильда сказала на днях, что это куртизанки, женщины, которым мужчины платят за любовь. Бесстыдницы отнимают у чужих мужей целые состояния… Что такого мужчины находят в них, чтобы сходить с ума? Габриэлла понять решительно не могла. Странным местом казался ей этот дом напротив.
Когда сердце щемила непонятная боль, не было лучшего места для смутных раздумий, чем сад. Он был весьма хорош. В меру тенистый, в меру ухоженный. В нем было всё по последней моде – цветы, беседка... Всем он был приятен, пока Габриэлла не увидела сада соседей. Тот украшали диковинные растения. Названий многих она попросту не знала. Как-то в чужом саду появилось деревце – ничем вроде бы не примечательное на вид. Но однажды на излете зимы оно вдруг расцвело огромными цветами. Габриэлла подобных не видела никогда. Будто звезды с рассветного неба покрывали ветки деревца. Лепестки нежнейшего розового цвета, как румянец на щеках. Цвело оно обычно раз в год – в строго определённое время. Самым чудесным для юной женщины было то, что кроме нее самой это чудо видели только обитатели таинственного дома. От остальных чудо-цветы скрывала высокая ограда.
Дни текли один за другим. Ничто не нарушало ее покоя.
Как случилось, что ее прямо потянуло к окну однажды вечером, Габи и сама не знала. Но она стала свидетельницей тому, как в шумный дом напротив въезжал новый жилец - мужчина, закутанный в плащ. Его лицо скрывала шляпа. Слуги ретиво выгружали сундуки, какие-то склянки под колпаками, непонятные железные палки. По первому этажу метались огни. Багажа оказалось немало, но весь он был собран так, будто проделал дальний путь. Все было как-то очень разумно связано. Вновь прибывший не торопил слуг, никто не слышал его голоса. Он жестами дал пару указаний своему лакею, высокому бледному великану, и скрылся в доме. Багаж занесли в дом, и на улице воцарилась тишина, будто и не было никого.
С тех самых пор в доме началась новая странная жизнь. В нем прекратилась кипучая деятельность повес и гуляк. Шелковые паланкины больше не подносили к его дверям. Зато скромный темный паланкин весьма часто ожидал у дверей таинственного жильца, постоянно закутанного в плащ. Изредка появлялись посетители, которые тоже не стремились быть узнанными. Чаще всего лакей незнакомца поджидал их у дверей.
Правда, вездесущие слуги и тут пытались приподнять завесу тайны. От их внимательных взглядов не ускользнули ни знаменитый доктор, ни золотых дел мастер, ни аптекарь.
А Габриэлла видела нового соседа каждый день. Судя по всему, ему тоже очень нравился приобретённый сад. Он неторопливо осматривал его. И делал он это вовсе не так, как его праздные и весёлые предшественники: срывая еще незрелые плоды с деревьев просто так, ради забавы. Он тщательно осматривал деревья, присаживался на корточки, трогал землю и будто что-то бормотал себе под нос. Именно тогда Габриэлла его впервые рассмотрела. Это был высокий, стройный мужчина. Светлые волосы едва касались плеч. Теплая матовая кожа была чуть тронута загаром. Он походил на хищную птицу – двигался легко и осторожно, красивое лицо дышало спокойствием… и опасностью. Даже в ясное утро, несмотря на его мирные занятия садоводством, хозяин дома был подспудно напряжён. Иногда от него, казалось, исходит какая-то сила и угроза: неясная, но вполне ощутимая.
Наблюдение за ним оказалось занятием интересным: таинственным и, в то же время, опасным. Габи пряталась за прозрачные занавеси в углу окна и могла смотреть на него часами. За его посадками в саду, за тем, как он что-то читает и пишет в беседке…
Когда под вечер в доме открывались ставни, она могла разглядеть его силуэт за тонкой шторой.
Габриэлла совершенно не могла сказать, когда последний раз она бралась за рукоделие… когда обращалась к Господу – за исключением обязательной молитвы перед едой. Она жила чужой жизнью, жизнью своего соседа, пытаясь проникнуть в тайну его жизни. Она хотела знать, чем занимается этот нелюдимый чужак. И пока она очередной раз перебирала в уме, что же увидела из своего убежища в это утро, муж произнес: «Нужно обсудить завтрашний обед. У нас будет гость.»
О, еще месяц назад она бы дорого отдала, лишь бы прозвучали эти слова. Как ей не хватало общества, людей из другого мира, находившегося за пределами ее улицы, от которого до нее всегда долетали лишь отголоски… Ей всегда чудилось, что где-то там, за рыночной площадью, за шпилями и соборами есть мир, будто пришедший из сказок ее старой кормилицы. Он должен был быть красочным, как восточный шелк, жестоким и прекрасным.
Итак, у них будет гость. Перемены блюд они с Дарио обсудили подробно. Габриэлле предстояло лично дать указания на кухне. Муж хотел ублажить неведомого ей гостя на славу.
Спустившись по лестнице на кухню, у самых дверей она уловила встревоженные голоса.
- Господи, боже мой, бедняжка Тереса, помоги ей пресвятая дева,- услышала Габи голос Батильды.
На несколько мгновений воцарилась тишина, затем зазвучал слегка неуверенный мужской голос.
- Вчера старший инквизитор сказал, что если она не прекратит запираться и не признается в колдовстве, они возьмутся за нее без всякой жалости. Я слышал, как брату-библиотекарю было приказано извлечь на свет... – тут он произнес непонятное слово, будто лязгнуло железо. Поскольку, видимо, слушателям иноземное выражение тоже ничего не сказало, мужчина помедлил и добавил, - Всё согласно «Malleus Maleficarum»
- «Молот ведьм»! – едва не ахнула на лестнице Габриэлла.
Об этой ужасной книге она узнала несколько лет назад – когда ещё жила в доме отца. О «Молоте ведьм» она услышала в самом неподходящем для подобного рассказа месте – в полуденном саду. Отец беседовал со старым другом, аббатом Алессандро. Оказалось, что есть на свете особая книга, позволяющая отличить ведьму от любой добропорядочной женщины. Вроде бы у её создателей были благие цели… но по правде – книга была написана для того, чтобы можно было назвать ведьмой любую женщину. Пряча взгляд, священник сказал тогда Чезаре, что эта книга намного страшнее орудий палача.
В «Молоте ведьм» говорилось о демонах, которыми может быть одержима ведьма, и о том, как она делает свои мерзкие дела, противные богу.
Их предводителем, как поняла из рассказа Габи, был князь тьмы – Асмодей, демон разврата, ввергающий в грех сладострастия. Одна из самых известных историй о нём связана с Лудунским монастырём во Франции. Страшный демон попал в святую обитель вместе с букетом роз, который туда перебросил одержимый злом священник. Все поголовно монахини в бреду рассказывали о том, как Асмодей склонял их к греху.
- Уже и цветы инквизиторам не угодили, - вздохнул Чезаре.
- Иногда в почтенных книгах о демонологии еще не то можно встретить, - аббат Алессандро удрученно вздохнул. - Вот последнее, что подвернулось под руку. Святая братия на полном основании полагает, что у князя тьмы есть сын. Впрочем, при его распутстве отпрысков должно быть много – но один из них не такой, как все. Рассказывают, что якобы молодой демон отринул власть зла, бежал из преисподней и скрывается от всемогущего отца, кочуя в образе человека по земле. Учёные мужи – теологи, а особенно экзорцисты утверждают, что он весьма искусен в ряде сложных наук, разбирается в драгоценных камнях и минералах, но тщательнейшим образом избегает женщин и цветов. Он справедливо боится, что именно жажда любви женщины, наслаждение ею вернет его к демонической природе – и он, как и отец, начнет сеять только смерть и горе, убивая тех, кто доверился ему. Цветы могут лишь помочь ему перенестись к предмету своего обожания. Он смог смирить свою сущность, но не избавился от нее, и она дремлет внутри него до поры - до времени.
- Что ж… горе той, кто разбудит её, - заметил Чезаре.
- Приметы сего демонического отродья, разумеется, неизвестны, - продолжал аббат Алессандро, - но этой сказки было достаточно, чтобы в соседней Франции в нескольких провинциях всерьез взялись за учеников золотых дел мастеров и аптекарей… Пара молодцев уже успела отдать Богу душу в пыточных подвалах святой инквизиции.
Мужчины уже закончили беседу и ушли, а маленькая Габи так и осталась сидеть за розовым кустом. Она все думала о том бедном демоне, которого никто не любит, потому что он сам боится любви. Ей было очень жаль его, как бездомного котенка или щенка.
Детские воспоминания пронеслись в голове Габриэлы, как вихрь…
- Ну, так вот, ежели не одумается наша старая Тереса до завтра, ее начнут поджаривать на медленном огне, - донесся до нее рассказ невидимого мужчины.
Пока она грезила наяву, он, видимо, успел посвятить прислугу в ожидающие несчастную жертву муки.
Воспользовавшись повисшей паузой, Габриэлла вошла на кухню. Все молча встали, приветствуя госпожу. Тогда она увидела рассказчика. Перед ней стоял облачённый в грубое тёмное платье, перепачканный чернилами монах – писарь инквизиции.
- Госпожа, это мой брат Руджери, - произнесла Батильда.
Руджери торопливо поклонился, бросил взгляд на сестру и выскользнул за дверь.
Габи сделала вид, что не слышала разговора и занялась с Росарией обсуждением предстоящего обеда.
На следующее утро она извлекла из сундука лучшее свое платье. Бархат цвета старого вина, золотая сетка на волосы... На шею она надела любимое украшение - золотой крест, усыпанный аквамаринами, подарок к свадьбе от матушки.
Ожидание давалось Габриэлле нелегко: она ходила по столовой, хрустя пальцами. Непонятное волнение она чувствовала, готовясь к приходу неведомого гостя. Наконец она услышала, как открывается дверь, как служанка приветствует хозяина и пришедшего с ним господина. Муж вошел в комнату, коснулся ее щеки и произнес:
- Позвольте представить вам мою супругу, Габриэллу. Дорогая, это синьор Джорджио Азарро.
Ее дыханье перехватило. На пороге стоял таинственный сосед. Впервые Габриэлла видела его так близко. Он поклонился ей так, будто она была донной знатного рода. А она разглядывала его, впитывая каждую черточку лица, любуясь мягкими кудрями светлых волос. Что до глаз… Глаза будто жили своей особенной жизнью. То они были холодного цвета стали, то в них сквозила морская лазурь, то кромка льда жестокой зимой. Они словно проникали в самую суть вещей, мгновенно схватывая все вокруг. Улыбались или печалились, совершенно не разделяя слов, исходящих с губ.
Гость не был пылким неопытным юношей. На вид ему было около тридцати. Чувствовалось, что он прожил непростую жизнь. Складки залегли у строгого рта.
Габриэлла с трудом сообразила, что приветствия не могут длиться долго. И затем едва могла вспомнить, как она пригласила гостя отобедать. Он же, напротив, был спокоен, учтив и холоден. Да, именно холоден - как снег на горных вершинах. Без всякого сомнения, Джорджио был изящным собеседником. Беседуя с Дарио за трапезой, он не раз сознательно переходил к тем историям, которые могли бы позабавить и юную хозяйку дома. Гость охотно повествовал о забавных нравах и обычаях заморских стран, которые он посетил.
Отобедав, мужчины поднялись из-за стола и отправились в кабинет. Оттуда долго доносились голоса. Беседа была не простой: голоса то были хорошо слышны, то воцарялась тишина. Но расставание было более, чем дружеским. Муж лично проводил гостя до порога. Новый знакомый получил приглашение в дом. Свести с ним близкое знакомство оказалось необходимым: сосед владел науками и неплохо разбирался в самоцветах. А Дарио дважды был обманут менялой – с закупкой драгоценных камней, которые впоследствии должны были пойти на украшение дворянских нарядов. Камни стоили баснословных денег, и если затем ювелиры обнаруживали изъяны в восхитительных творениях природы, а то и вовсе подделку, то каждая мелкая трещинка оборачивалась огромными неприятностями.
Муж разгадал в их соседе недюжинный ум и практическую сметку (последнюю он ценил больше всего на свете). Он отнюдь не стремился постичь все тайны мироздания, особенно – связанные с самоцветами. Слишком много треволнений возникало из-за них. Дарио предпочитал твёрдо полагаться на золото, вырученное за драгоценные камни – Джорджио же согласился помочь оценить их по достоинству. Разумеется, не за «просто так»: он желал удовлетворять свои учёные интересы.
На следующее утро служанка Батильда шепнула Габриэлле на ушко, что её «полоумная» соседка Тереса скончалась. Слухи ходили, что бедняжка даже не успела подписать никакого отречения. Говорили, что старая женщина умерла до того, как палач взялся за нее. В дом усопшей, где еще оставалась пара преданных слуг – таких же пожилых, как сама Тереса, стали наведываться люди. Некоторые посетители, не скрывая торжества, приходили в дом со стражей и выносили добро. «Наследники инквизиции» - вспомнились многим прощальные слова Тересы.
Наблюдать за таким неприкрытым разбоем было и страшно, и горько. Закрывшись у себя наверху, Габи тихо плакала от жестокости этого мира…
За эти несколько Джорджио Азарро стал желанным гостем в их доме. Габриэлла стала сталкиваться с ним так часто, что совсем потеряла сон. Из героя тайных грез, загадочного странствующего волшебника он стал настоящим наваждением. Стоило ей при пробуждении вспомнить о его необыкновенных глазах, как уже после завтрака она встречала мужчину внизу. И ни разу он не позволил себе лишнего взгляда, ставшего бы отрадой ее воспаленному рассудку. Джорджио обращался к ней с учтивостью и галантностью высшей знати, будто она была величайшей из королев – далекой и недоступной. Он будто не видел её блестящих глаз, на которые вот-вот навернутся злые слезы, не слышал горячечных слов, готовых сорваться с дрожащих губ.
Неприступною крепостью казался ей этот человек, темной цитаделью, возвышающейся на скале над бурным морем. Он не желал её замечать, воздавая при этом должное. При встрече Джорджио смотрел в пол – голова наклонена, в руках шляпа. С лёгкостью произносил он слова ничего не значащей учтивости.
Но с тех пор, как появился этот странный человек в их доме – он ещё больше пристрастился к прогулкам в своем диковинном саду. Особой заботой окружил он чудесное деревце, чьими цветами так любовалась Габриэлла. Рядом с ним появилась скамья, на которой хозяин подолгу сиживал – то в раздумьях, то с толстыми фолиантами в руках. Но ни разу он сам не коснулся ветвей, уже покрытых нежными бутонами, ни разу не сорвал ни одного цветка во всем саду.
Габриэлла не прекратила тайную слежку. Наблюдая за синьором Азарро, она испытывала неведомые ранее чувства. То ей хотелось коснуться его кудрей ласковыми пальцами, отвести их от лица. То, наклонившись, припасть губами к теплому затылку. Или просто внести на подносе вино и фрукты, чтобы увидеть хотя бы раз, как потеплеют эти холодные серо-голубые глаза, как появится на этих губах подобие ласковой улыбки.
Она засыпала, витая в мечтах, просыпалась среди ночи от безумной неги, названия которой она не знала.
Почти месяц длилось это наваждение. Дважды книга выпадала из ее рук прямо во время молитвы – потому что где-то между строчками открытого Писания нет-нет мелькали видения: его пальцы, глаза, черты его лица. Габриэлла потеряла аппетит. Цветущие ранее щёчки покрыла бледность. Обеспокоенный Дарио отчаялся понять, что происходит с его милым ребенком, его юной женой. А она таяла на глазах, и отговаривалась лишь стоявшей за окном жарой. Палящее солнце и в самом деле изнуряло прекрасную Тоскану. Но печаль и тревога за женщину – одно, а доходное дело – совсем другое. Мужу Габриэллы потребовалось совершить путешествие в Милан. Неотложные дела, всего два дня, одна ночь отсутствия. Такие отлучки случались и раньше, но никогда купец не был так встревожен. Он оставлял супругу почти больной.
С рыданиями долго не отпускала Габи его от себя, умоляла хотя бы на денек отложить поездку, но он был непреклонен.
С тоской она смотрела вслед ему, а затем подошла к окну с видом на сад. Под полуденным солнцем он дышал покоем, сонным теплом. Стояла такая тишина, что слышно было жужжание пчел. Пахло розами. Розовое дерево жило в саду, когда еще родители мужа были живы. Оно цвело роскошными желто-розовыми крупными цветами. И в них, казалось, была сосредоточена вся радость мира. И любые тёмные страхи, неясности отступали на второй план. Габриэлла внезапно ощутила прилив сил, спустилась к обеду, поболтала со служанкой и даже вышла в сад. Женщина рассеянно бродила по нему, проводила рукой по теплым стволам деревьев. Она была полна решимости больше не смотреть на того, кто принес ей невыносимые муки. Но ее воли хватило ровно до заката. Как только последние лучи погасли на горизонте, ее как магнитом потянуло к окнам, в которых угадывался за занавесями блеск свечей. Минуты, часы ожидания, смутные надежды… на что именно, он не решалась признаться даже самой себе.
В какой именно момент дрогнула занавеска на окне, она не знала – так долго простояла Габриэлла в тени окна. На фоне освещенной комнаты мужчину было хорошо видно. Джорджио отодвинул занавеси и оперся о подоконник. Думая, что остается невидимой, Габи подалась вперед, чтобы еще раз взглянуть на него. И тут он поднял глаза. Их взгляды встретились. Бессмысленно было притворяться, что этого не было, или всё произошло случайно. Их глаза пересеклись, как два пути, как два клинка, как два голоса, каждый из которых был смертельно одинок. Удивительная нежность и печаль были в его глазах и что-то еще… как предвестие страшной бури, неминучей беды… мрачная обреченность. Будто против воли своей восхищался он ею, не в силах совладать с тем, что сильнее его.
Едва слышно поскреблась в двери служанка. Габриэлла отошла от окна, как потерянная. Её верная Батильда держала в руках шикарное блюдо из стекла, сиявшего радугой. Звезда с огромным количеством лепестков, опаленная сладостно-розовой зарей,
покачивалась на воде. Она сияла, лучилась, обещая что-то такое, о чем не принято говорить здесь, на грешной земле. Воплощенной песней любви казался этот диковинный цветок. Эту радость природы сорвали с хрупкого деревца над скамьёй в соседнем саду…
Дрожащими пальцами взялась Габриэлла за крепкий стебель. Лепестки нежнее шелка коснулись лица – как дуновение полуночного ветра, обещание неведомого восторга. Она ощутила аромат, трогательный, как обещание на рассвете, пьянящий, будто признание в тайной любви.
Едва успела Габриэлла ощутить запах неведомого подарка, как Джорджио уже стоял на пороге ее комнаты. Не спетая песня бушевала в его глазах, потемневших, как море в непогоду. Не было больше ни холодности, ни равнодушия. И уже кружится голова, и клонится навстречу губам, произносившим ранее одни учтивости, а теперь мучающим ее неведомыми ощущениями. Доверчиво подставлено поцелуям хрупкое горло… обнажилось манящее тепло плеча. Чувство пьянило, обволакивало, будто южная ночь, будто темная вода, зовущая в глубину. Габи вздрогнула лишь раз: когда странная игла пронзила ее сердце. И тут темноту сменил свет – прозрачный, ледяной, чистый до боли…будто освобождение, будто радость.
Она хотела взглянуть Джорджио в глаза, но увидела свою комнату, будто откуда-то свысока, пламя в ней… и неясную тень, крылатую, простертую в страшном крике нечеловеческого горя над ее ложем…
Дарио вернулся домой даже раньше обещанного. Солнце было почти в зените. Служанка, поклонившись, сказала, что госпожа еще не вставала. Чтоб обрадовать супругу, он поднялся в ее комнату – не дожидаясь, пока она спустится к нему: уж слишком испуганной оставил он бедняжку. Его встретили – страшный беспорядок, следы огня и хрупкое тело, распростёртое на большой кровати. Недвижимым и бледным, как мел, было лицо Габриэллы. Жуткие раны зияли на теле. На груди лежал невиданной красоты цветок – его лепестки были забрызганы кровью. Медленно в самую середину скатывались алые капли. Страшная влага медленно вытекала из цветка на платье. Лепестки диковинного растения были ослепительно белыми, будто кровь стерла с них все краски.
В изголовье виднелась странная надпись: не то буквы, не то загадочные письмена. Несмотря на жару, в комнате было прохладно и тихо. Ни звука не доносилось с улицы – лишь от ветерка позванивали стёкла в распахнутом окне.

Следующая сказка Нюты.
-----------------------------------------------------------------------

Это была гнилая весна. Именно так ее старая бабка (которой уже лет десять как нет в живых) назвала бы это беспросветное месиво, разливавшееся в воздухе и по улицам вот уже несколько недель.
Снег таял медленно и вяло, несмотря на конец марта. Солнце не баловало небо своим присутствием. Было неприветливо и хмуро, а по ночам вовсю подмораживало. И казалось, что мир просто поглотила серая муть без начала и конца.
Стоя на задней площадке плетущегося домой последнего троллейбуса, Маша думала, что просвет может не настать никогда, и вся ее жизнь – это вот такая вот весна. До конца ей придётся вздымать с мольбой руки к небесам, как голые ветви деревьев. Взывать и ждать ответа, которого нет...
Троллейбус был почти пуст. Какой-то парень в кожаной куртке дремал на последнем сидении задней площадки. Лицом он уткнулся в высокий поднятый воротник, виднелась лишь копна черных густых волос. Его, судя по всему, тоже доконала эта бесконечная сомнамбулическая весна.
Но на очередном повороте что-то случилось. Троллейбус повело, раздался противный скрип. Задумавшуюся у окна девушку почти бросило под ноги проснувшемуся парню.
- Извините, извините, - забормотала она, мучительно краснея, и ощущая себя законченной идиоткой, когда он протянул ей руку, помогая подняться.
Рука была твердая и теплая.
- Не нужно так переживать, это водителя что-то подвело, - он говорил спокойно и уверенно. От голоса веяло теплом. Он укутывал, вызывая какое-то подспудное доверие к его обладателю.
Она наконец-то подняла глаза. Когда-то давно в детстве бабушка подарила ей роскошное издание восточных сказок Шахеризады. С халифами, дэвами и, конечно, благородными героями. Один из этих героев будто в самом деле покинул цветную иллюстрацию издания и теперь держал ее за руку. Все еще держал… Правильный овал лица, глаза, глубокие, темные как провалы в горах. Аккуратная линия усов очерчивала слегка хищный рот с крупными белыми зубами, на лоб падали длинные пряди темных волос.
Он помог ей подняться, мягко взглянул в глаза и кивнул на уже открывшуюся дверь: «Кажется, эта остановка последняя, троллейбус дальше не идет…»
Оба вышли на улицу. Действительно, мигала аварийная сигнализация, а водитель «рогатого» усиленно доказывал что-то владельцу помятого «жигуленка».
- Далеко ли вам до нужной улицы? - осведомился парень, подавая ей руку…
Она покачала головой: пара остановок, можно и пешком, правда, темно…
- Нам, похоже, по пути, - развел он руками, - составить вам компанию?
Она, посомневавшись, кивнула, и они двинулись по улице, освещенной фонарями.
Пока дошли до ее дома, ей стало казаться, что она знает его всю свою жизнь. За это время они успели поговорить обо всем на свете. Ее спутник явно опровергал тот миф, что программисты совершенно непригодны к обычному человеческому общению. Марат разбирался не только в «железе», так он именовал свою работу, но и в литературе, кино, искусстве, музыке.
Расставались они неохотно. Обменяться телефонами, мэйлами – одно, а вот вытащить ладошку из теплого сгиба локтя - задача действительно сложная. А не обернуться вслед уходящему парню было еще сложнее.
Маша закрыла за собой дверь квартиры и, привалившись к ней спиной, долго стояла не раздеваясь. Находясь мыслями там, в дороге, рядом с ним, ощущая его тепло, ловя свет фонарей в лужах на асфальте. Что она делала в тот вечер, она помнила с трудом. Что-то читала, что-то ела, что-то смотрела по телевизору. А на самом деле просто отсутствовала…
В ту ночь и сновидения, пришедшие к ней, были необычными. А если точнее… к ней внезапно вернулись потрясающие фантазии ее детства.

Она никому никогда, кроме своей бабушки, не рассказывала, что сны, которые она видела, всегда граничили с реальностью. Пятилетним ребенком, увидев во сне удивительные картинки, подкупающие своей живостью, насыщенностью какой-то силой, она рассказала об этом матери, но та просто отмахнулась: мол, перечитала на ночь сказок дочка.
А вот бабушка по папиной линии была куда как внимательна к ее рассказам. Без усмешек, не перебивая, слушала она свою внучку. Не спешила назвать все увиденное последствием чтения сказок.
Бабушка вообще была человеком непростым. Немногословная, со спокойным низикм голосом, она предпочитала больше слушать, чем говорить, но все время получалось, что все члены семьи собирались по вечерам на кухне и беседовали с ней и друг с другом обо всем, что казалось им важным или интересным.
На семейном совете, когда говорила бабушка, никто никогда не перебивал ее, к ее совету прислушивались. Маша до сих пор помнила ощущение тепла, исходившее от бабушкиных рук, от ее голоса.
И именно ей она рассказала, что ей почти каждую ночь снятся изумрудно-зеленые поляны, огромные цветы и люди - прекрасные, с огромными глазами… не то ангелы, не то эльфы. Девочка видела их дома, в которые она входила так же беспрепятственно, будто была одной из них. Она слышала их песни -которые помнила, даже когда просыпалась по утру. Но, увы, ее горло не в состоянии было воспроизвести хоть одну из тех прекрасных баллад, которые пели эти существа.
Перед ней по ночам проносилось целое не то королевство, не то царство. А еще отпечатались в памяти глаза, васильковые глаза одного из его жителей. Незнакомый ей молодой мужчина появлялся перед ней чаще всех. Ей снились беседы, их прогулки, снились его руки, изящные и в то же время сильные.
Ей тогда казалось, что эта сказка, такая прекрасная, помогала ей жить. Но бабушка не спешила восторгаться яркими картинками ее снов. Напротив, после каждого такого сна выражение неуловимой озабоченности появлялось на лице пожилой женщины.
Впрочем, настоящее беспокойство началось, когда внучке исполнилось 13. Прекрасные сны начали являться к ней не только ночью, но и среди бела дня.
Однажды сидя в автобусе и проезжая мимо городского парка она вдруг увидела, как между деревьев замелькали прекрасные воздушные тела, зазвучали звуки труб, и даже обычные лопухи у обочины стали зеленее, ярче.
Но автобус тряхнуло и все пропало. С того дня видения появлялись и исчезали внезапно, будто смешивая для девочки реальность и фантазию в одно целое. С каждым разом отличить сон от яви было все сложнее…
В тот вечер бабушка впервые засобиралась к себе в деревню. Маша знала, что в одной из деревень в Тверской области у ее бабушки стоял дом. Настоящее родовое гнездо, где выросли все отцовские предки. Но она никогда там не была. В отличие от других ребят у нее никогда не случалось поездок к бабушке в деревню на лето.
Собираясь, бабка обхватила ее руками и крепко к себе прижала: «Дождись, я буду ровно через неделю».
И тревога поселилась в ее душе. Хотя, казалось бы, чего она должна была бояться? Слова эти оказались почти пророческими, очередное видение появилось столь внезапно, что девочка едва успела отскочить от проезжавшей мимо машины.
Бабушка вернулась успокоенной, почти веселой. Ужин прошел весело, а после, оставшись с внучкой вдвоем на кухне, она отдала ей в руки флакончик из темного стекла.
- То, что там, ты будешь пить по одной ложке в течение недели, если твои сны и видения не исчезнут. Ты же скажешь мне?
Девочка кивнула. Настойка пахла лесными травами. Сладковатый пряный запах будто успокаивал, ободрял, гнал дурные мысли. Ей на мгновение показалось, что она ощущает шелест деревьев над головой, запах просыпающейся весенней земли.
Через неделю от сказочных снов не осталось и следа. Они растаяли, исчезли навсегда, как морок от луча света. И жизнь потекла по обыденному, привычному руслу. В бабушкином бутыльке осталось не меньше половины. Оказалось, что настой можно хранить годами…
- Если возникнет необходимость, – при этих словах отцова мать посмотрела на девочку особенно выразительно, - ты знаешь, что делать.
Но «необходимость» так и не возникла ни в тот год, ни в последующие. Ни в последний год бабушкиной жизни - когда внучке исполнилось восемнадцать. Старуха занемогла еще осенью… не то, чтобы у нее что-то заболело… она просто ослабла, будто силы, так долго служившие ей верой и правдой, улетели от нее вместе с косяками птиц, направляющихся на юг.
Зимой все по очереди дежурили у бабушкиной постели, опасаясь худшего…
Но она только усмехалась, временами выплывая из своего забытья: еще не время, еще рано… Настоящий кризис разразился весной, в начале апреля. Снег едва сошел, и земля подставляла под солнечный свет бледные перелески и голые поля.
В тот день Маша сама сидела у бабушкиного изголовья, когда старуха открыла глаза и совершенно ясным прежним голосом велела внучке позвонить отцу на работу и попросить его, не задерживаясь, спешить домой. Впрочем, на этом чудеса не закончились. Бабуля не только пришла в себя, но и даже вполне уверенно встала с кровати.
Встала… чтобы собрать вещи. Когда отец пришел домой – бабушка его встретила при полном параде. Одетая, причесанная и в дорожном, с собранным старым чемоданом. В тот момент девушке показалось, что отец перепугался. Его лицо мгновенно стало бледнее обычного, в глазах поселился страх.
Они оба прошли на кухню и попросили ее выйти и прикрыть за собой дверь.
О чем они говорили, она не знает до сих пор. Но в тот же вечер бабушку вместе с чемоданом отец отвез в деревню, а когда вернулся, ни обмолвился ни с кем ни одним словом, отправился на кухню и мрачно пил бабушкину перцовку: стопку за стопкой под разогретый обеспокоенной матерью ужин. Им, с братом, уже давно считавшим себя взрослыми людьми, было сказано отправляться по своим комнатам.
Родители просидели вдвоем на кухне почти до утра. Спустя два дня, отец снова уехал в деревню, а через еще два дня к нему собралась присоединиться мать под эгидой того, что бабушке нужно помочь с огородом.
Машу всерьез удивили такие хлопоты… Бабушка и огород?... Что-то с трудом в это верится. Но мать, не слушая ее, уехала, а спустя дней пять, оба родителя появились дома бледные, уставшие, будто и не провели почти неделю на свежем воздухе…
За ужином в тот вечер царила мертвая тишина.. и, наконец, отец обвел всех каким-то странным взглядом и, выдавливая из себя слова, сообщил о смерти бабушки…
В какой-то момент Маше показалось, что он просто шутит… но что-то в его глазах дало ей понять, что шутки кончились… С ней началась истерика… она не могла понять, как могли родители ничего не сообщить ей - им с братом… нет, ей! Потрясение было настолько сильным, что в какой-то момент у нее перед глазами лица родителей, брата, кухонная обстановка слились в одну сплошную темную стену, и стена эта внезапно надвинулась на нее, заслоняя мир…
В себя она пришла и ощутила, что ее голова лежит на теплых маминых коленях, в которые она так любила прятать в детстве лицо и свои слезы…
- Почему? - простонала она, открывая глаза.
Сверху на нее смотрели сразу три пары испуганных глаз…
- Милая.. не надо так горячиться…, - мамин голос дрожал, мы просто выполнили ее последнюю волю…
- Волю?
- Она так хотела, она хотела, чтобы вы помнили ее живой и здоровой… она просила, чтобы вы не приезжали на похороны, особенно… особенно ты… и еще…
Мама вдохнула поглубже: «Мы продали дом, так решила бабушка. Она решила, что здесь теперь наше гнездо, здесь, будущая жизнь наших поколений… а старый дом ушел к первому же покупателю»
В кухне царила неловкая тишина…
Девушке на секунду показалось, что это просто какая-то дурная выходка родителей, решивших не тащиться за детьми в город, мол, чего там, сами бабку похороним. Но, взглянув в лица родных, поняла, что и им такая бабкина воля им далась нелегко…
После этих событий в доме стало будто пусто, все время казалось, что в нем чего-то не хватает.. чего-то важного, необходимого.
Но шло время, и постепенно стала забываться и властная бабка, и старый дом где-то в деревне, и странная смерть… Даже настойку из бутылочки, стоявшей в холодильнике, кто-то вылил…
А сейчас это было удивительным и пугающим одновременно - ей уже почти тридцать, и она снова видит свой бег по изумрудным лугам, слышит то самое потрясающее пение, и опять чувствует знакомые с детства руки волшебного визави. В эту ночь васильковые глаза показались ей странно знакомыми. Не цвет, не разрез, а что-то в их глубине, их тайное внутреннее послание. Она даже проснулась с ощущением того, что она их видела где-то наяву, вот только никак не может вспомнить, где именно.
Приятное ощущение от сна только усилилось звонком от вчерашнего знакомого. Марат позвонил, они долго болтали, договорились пообедать вместе… Так и повелось с того дня – их общения стало обязательной составляющей каждого дня. Одно вызывало в девушке непонятные чувства: ее новый знакомый хоть и проявлял к ней совершенно явный интерес, но с отношениями не торопился.
Зато охотно знакомил с друзьями, оказавшимися отличной компанией, водил в кино и на фотовыставки. А на очередных выходных предложил сходить в короткий поход с ночевкой. Это было непривычным для нее, но Олеся, подруга друга Марата - Дамира, уверила, что ей обязательно понравится.
Ведь весна же, сколько можно киснуть дома по выходным?
И правда, все вышло как нельзя лучше. Когда утром через неделю она проснулась в палатке, в теплом спальном мешке, ее окружала тишина, от которой в душе теплилось ощущение, что она наконец-то дома. Хотелось внезапно засмеяться, выскользнуть наружу и помчаться бегом по лесу к ближайшему ручью, воочию убедиться, что снег сошел, и на деревьях проклюнулись первые листочки, пьянящие своим запахом.
Она на минуту зажмурилась, а затем открыла глаза и увидела, что Марат тоже не спит, а молча смотрит на нее. Их глаза встретились, и они улыбнулись друг другу. Из палатки выбрались вдвоем и пошли по тропинке к озеру, над которым поднимался утренний туман. Все вокруг было именно таким, как она только что представила своим внутренним ощущением. Пьянящим и счастливым, кроме сонного озера. Они оба смеялись, а затем во время раздувания костра и готовки завтрака он рассказывал ей историю этого места. Место, разумеется, по его словам, было волшебное, таких по всей стране не то, чтобы немного, но найти их не просто.
- А тут где-то есть ворота в потусторонний, волшебный мир. И как знак, поставленный для всякого посвященного, стоит здесь здоровенный священный сейд.- он говорил с самым, что ни на есть серьезным лицом.
- Ты мне еще про Лысую гору расскажи, - усмехнулась Машка, - нет, я сама с детства обожаю прекрасные сказки об эльфах и прочем волшебном, но едва ли в нашей жизни уже осталось нечто подобное.
- Про Лысую, не про Лысую, там я не был, а вот про деревню весьма близкую, но в другой стороне от столицы, расскажу. Деревня называется…. (девушка внутренне вздрогнула, именно туда, в свой старый дом, за неделю до своей смерти переехала ее бабушка).
- Раньше ее без стеснения ведьминой землей звали, а сейчас всякие шаманы и экстрасенсы зовут аномальной зоной, - будто ничего не замечая, рассказывал Маратик, щурясь от дыма.
- Там, как рассказывают разные книги и старожилы, жила семья. С виду вроде простые люди, крепкие крестьяне, но на деле обладающие удивительной силой. Некоторые особо одержимые оккультисты уверяли, что эта семья ведет свой род от тех самых ангелов, которые во время восстания Сатаны не примкнули ни к Люциферу, ни к Всевышнему. В наказание они обрели людской облик и были обречены вечно со своим потомством скитаться по земле, пока не искупят своей вины… Разумеется, таких семей по всей земле не одна… но про нашу разговор особый. Они умели не только лечить раны и болезни, помогали роженицам, но и способны были пронзать пространства и посещать другие миры…
В фольклорных сборниках этой губернии в числе ряда списков я нашел рассказ местного крестьянина, как сын женщины, жившей в той семье, едва не был унесен в явившиеся над полями зеленые холмы к некому крылатому народу. Только его бабке удалось тогда спасти его… но с тех, пор как утверждали местные он здорово повредился в уме и всем рассказывал, как по ночам его посещает прекрасная крылатая женщина…
И они посмотрели серьезно друг на друга, а затем не удержались и прыснули…
Крылья, это ж надо…
- Но между тем, - продолжил Марат, - смех смехом, но ряд исследователей утверждает, что эта семья все это время хранила нейтралитет между силами света и тьмы. Ни перед чьей силой и мощью они так и не склонились. Оставались холодной равнодушной силой, которая сама по себе. Именно этим, род, как утверждали те же профессора оккультных наук, удерживал своих отпрысков на тонкой проволочке над пропастью: оступись и все, нарушится хрупкий баланс, и души твоих близких будут обречены на вечные страдания… Поддержишь Зло – будешь проклят вечно, а попросишься обратно в свет - неизвестно, примут ли…Вот они и замерли в этом равновесии…
- Это, наверное, ужасно, так жить, - вдруг произнесла Маша, - ты будто заперт в собственной тюрьме, из которой сам себе обрубил все выходы…
- Я плохо себе представляю такую жизнь – пожал плечами Марат… но они, должно быть, приспособились… а между тем говорят, что волшебными были не только сами члены этой семьи, но и их старый деревенский дом. Там теперь, как считают экстрасенсы - обитает сгусток некоей магической силы, которой обладало семейство. Место заброшено, но оно само якобы источает некую магию…
- А ты был там? – спросила она у него.
- Мы бываем там каждую весну, обычно на первые майские праздники, - совершенно серьезно сказал он, - атмосфера там особая, затем такой подъем и прилив сил ощущается!
Почему-то от его слов у нее забилось сердце, будто она услышала что-то важное для себя .
- А можно мне пойти с вами? – он внутренне замерла, ожидая его решения.
Но он только пожал плечами, мол, было бы желание…
До первых майских праздников оставался еще месяц. И время вдруг перестало ползти. Оно полетело. Дни стремительно сменяли друг друга, как картинки в кино. А по ночам ее ждала вторая серия. Изумрудная страна раскрывала ей объятия, едва ее голова касалась подушки. И там ее по-прежнему ждал он, ее спутник с васильковыми глазами. И просыпаясь по утрам, она могла бы с абсолютной точностью описать каждую деталь виденного ею во сне мира…
Перед походом в таинственную деревню, она не сказала родителям, куда именно она направляется, обозначила общее направление, мол, буду рядом с несколькими деревнями, но это поход в лес за тишиной, на природу… Какой-то внутренний голос дал ей понять, что ее родители будут против ее похода на бабушкину родину.
От автобусной остановки до самой деревни было километров пять по грунтовой дороге. Идти было легко, и денек удался. Светило солнышко, настроение у всех было самое, что ни на есть радостное. Ребята шутили, девчонки с ними заигрывали.
Деревня оказалась небольшой - но дома были еще вполне крепкими. Деревенские старухи не сидели на заваленках, а все больше пропадали на своих огородах.
Маша шла и думала о своей бабушке и почему-то никак не могла представить ее здесь… в платке, в мешковатой юбке, на грядках… Они прошли почти всю деревню, прежде чем увидели его… Темный от времени двухэтажный дом. Обнесенный забором, он один казался чужим в этом весеннем дне, в свете солнца. Забор был достаточно крепкий и высокий, но можно было разглядеть, что никакого огорода за ним не наблюдалось. Цветы под окнами – да, кусты малины и крыжовника… но множества грядок, как у соседей не было…
Что тогда так поспешно уехала копать бабушка? Почему велела избавиться от дома? Они как раз дошли до калитки. Она была закрыта, а Маше вдруг так захотелось вбежать на это потемневшее крыльцо, распахнуть тяжелую дверь и крикнуть в пустые комнаты: «Я дома!»

- Говорят, что его последнюю хозяйку совсем недавно похоронили вон там, - Марат показал за околицу, на старом деревенском кладбище, - даже памятника не поставили, так деревянный крест и все…
Она, закрыв глаза, молчала. Ребята, постояв у калитки, пошли дальше, в ближайший лесок за деревней. Чувствовалось, что эта полянка им хорошо знакома. Кострище, обложенное камнями, площадка для палатки, где-то рядом журчит ручей. В ту ночь песням у костра казалось, не будет конца. Лес обступал поляну плотным кольцом, и казалось, что они одни во всем мире. В конце-концов, друзья ушли спать. Машка с Маратом остались вдвоем. Их разделял костер. Его лицо менялось под отсветами огня. Гитара в его руках то нежно мурлыкала и смеялась, то наоборот стонала и всхлипывала, как женщина. Они оба молчали, не то, слушая тишину вокруг, не то прислушиваясь сами к себе. Внезапно их глаза встретились. И гитарные аккорды превратились в нежную тихую мелодию, которая вплеталась в шепот деревьев над головой. И лес вокруг начал таять, исчезать. Глаза, смотревшие на нее сквозь огонь, завладевали ею, погружая ее в какое-то странное оцепенение. Волшебная мелодия, которую так искусно наигрывали его пальцы, будто куда-то звала, манила… И в какое-то мгновение, она увидела глаза Марата совсем рядом с собой. Обычно темно-карие, они вдруг засветились ярко синим… Она сразу их узнала, эти потрясающие глаза, эти теплые руки и губы, так уверенно коснувшиеся ее лба… Он пришел за ней. Он обещал - и вот он здесь.
Какой-то частью сознания он ощущала, что он держит ее за руку, куда-то ведет, и она идет за ним, ступая по чему-то гладкому и звенящему… словно мосту из хрусталя. Сердце ее пело, выстукивая в груди какой-то безумный ритм. Она отчетливо слышала те волшебные песни, знакомые ей с детства, рядом с ней был ее возлюбленный, за которым так не страшно уйти в волшебство навсегда… Она сделала шаг, и у нее перехватило дыхание.

И только на старом кладбище у деревянного креста горько плакала тень сухопарой старухи. В отчаянии она протягивала свои призрачные руки туда, где черный демон вел в зарево огня ее единственную внучку.

Как обещала, начинаю выкладывать в своем дневе сказки, которые пишет моя подруга Нюта. Нам с Козой ее мрачноватые сказки очень нравятся. Возможно, у автора появятся новые читатели и почитатели.
Автору интересны любые критические отзывы для объективной оценки своего творчества.

------------------------------------------------------------------------------------------------------



Вы когда-нибудь были в католическом соборе? Любовались его стрельчатыми сводами, цветными витражами и резными розетками? И, конечно же - статуями, украшающими его возносящиеся к самому престолу шпили – химерами и горгульями.
А если бы вы хоть раз пересидели в одном из них проливной дождь, вы бы наверняка услышали, как настоящие стоны вырываются из каменных пастей этих водостоков. И никому в голову не приходит, отчего это каменные изваяния так рыдают вместе с дождем. Ведь все думают, что горгульи – это прихотливая выдумка художника и архитектора, вроде каменных завитков колонн. И мало кому известно, что на самом деле горгульи тайно завозились в соборы по ночам, и уж потом устанавливались на свои нынешние места. На то была причина: служители церкви знали, что эти каменные чудовища - умершие демоны, в людском обличье скитавшиеся по свету.
Кто открыл первым загадочное свойство демонической натуры - оборачиваться после смерти затейливыми статуями - жрецы древних храмов, или простой сельский кюре, после жаркой молитвы, теперь уже не узнать. Зато, поняв, что на каменные диковины есть спрос, люди развязали настоящую войну со всеми посредниками иных сфер, не разбирая, несут они добро или зло.
Тайно и явно с кафедр и порогов соборов клеймились создания, отличающиеся от людей. Их именовали исчадиями ада, приспешниками Сатаны, и рассказывали, что они подбивают народ на страшные мерзости.
В общем, все было сделано для того, чтобы появились мы… солдаты этой войны, люди, поколениями охотящиеся на демонов и продающие горгулий в христианские храмы. Нас не много, очень немного. Рано или поздно мы становимся на одну доску с той нечистью на которую охотимся. Мало в каком городе с распростертыми объятиями приветствуют чужаков, неразговорчивых и хорошо вооруженных. Наше ремесло стало почти такой же тайной, охраняемой от всех, как и тайна каменных изваяний. Раскрыть нас означало попасть на те же вилы и топоры горожан, которыми они угощают любого, кто нарушает их покой: будь то злые демоны, охотники за нечистью или простые разбойники.
Убить демона нелегко. Это можно сделать только на освященной земле, в храме или, на худой конец, на кладбище. Всего одним ударом нужно пронзить ему сердце. Промахнуться нельзя. Иначе ничего не получится, нож отскочит от каменной груди, и ты погибнешь сам и погубишь своих близких.
Я Рона - охотник за горгульями. Охотниками были мой отец, моя мать, мои дед с бабкой и мой прадед… Дитя войны, ее плод, зачатый после битвы и рожденный в битве. Вся моя жизнь – война, переезды, погони. Вместо игрушек были ножи, кинжалы и топоры. Первое, чему я научилась в детстве - быстро прятаться в большой походный ларь, если у повозки закипала потасовка.
Я не ношу платьев - в них неудобно сражаться. Не ношу украшений, они отвлекают внимание. Мои волосы острижены на мужской манер. В каждой таверне меня принимают за юношу, наравне с моими братьями, которых из четырех осталось только двое.
Я заматываю грудь широким поясом, чтобы не бросалась в глаза. Все, что я умею - сражаться и убивать. Заманивать, связывать. И – наносить единственный, смертельный удар.
Самой первой сказкой моего детства была сказка о демонах. О людях, которые на самом деле не люди. О чудовищах, топчущих землю, скрывающих свое истинное обличье под маской человеческих лиц. Я узнала, как они подбивают людей на разврат и убийство, приносят в жертву младенцев и склоняют на ложе верных жен. Меня учили не находить их, не срывать с них маски, а чувствовать - на расстоянии настраиваться на их истинную сущность.
Когда мне исполнилось десять, мне рассказали, что только удар, нанесенный ритуальным ножом в сердце демона на освященной земле, может убить тварь. Нож я получила в подарок. Это все, что досталось мне в память о прабабке. Тогда же я узнала, что побежденное исчадие ада становится каменным изваянием, приносящим потом звонкое золото. Отец с гордостью поведал мне, что в нашем роду охотников смертельный удар всегда наносят женщины.
У меня не было выбора - кем стать. Это не обсуждалось. На моих глазах погибла моя мать, растерзанная ракшасом. Эта древняя нечисть попала к нам с далекой и жаркой страны вместе с диковинными пряностями, за которые хитрые купцы требовали баснословных денег - она прибыла с караваном, с людьми со смуглой кожей и их суевериями. Страшные как смертный грех демоны начали по ночам бродить по нашим селеньям. Будто нам было мало собственной нечисти. За этим чудовищем мы гнались неделю.
Взятый нами в кольцо, он покалечил троих из нас, прежде чем добрался до нее. Вы видели, как убивает ракшас? Он рвет плоть в клочья, поглощая куски один за другим. До сих пор, отгоняя от себя мысли об этом, я чувствую, что рвут меня…
Так я открыла свой собственный счёт к порождениям тьмы. Теперь и в моем сердце поселилось желание убивать, как будто еще одна смерть могла что-то исправить.
Трудно ли приходится молодой девушке, ступившей на эту тропу? Походная жизнь. Минимум комфорта, максимум жестокого риска… Я не знаю другой жизни. В детстве я справлялась легче. Сейчас становится все труднее отмахнуться от мыслей, особенно настырно посещающих меня в те ночи, когда женское естество дает о себе знать. И тогда мое ночное полузабытье превращается в странные сны.
Мне снятся девушки в красивых платьях, окруженные поклонниками. Я видела таких во многих городах, через которые мы проезжали. Мне снятся цветы, которых мне никто никогда не дарил. Я слышу песни, подслушанные где-то. Их пели не для меня. Порой я просыпаюсь и держу в руке клинок так, как придворная дама держит веер. Откуда я, простой воин, могу это знать?
А еще мне снится дом. Это маленький дом с садом… Только представить себе - сонное жужжание пчел, белый шиповник, ветер колышет занавески, белый забор. Я не знаю, где это место, но если где-нибудь увижу, узнаю сразу.
Оно пахнет тем, чего я не ведала никогда – покоем, тишиной и нежностью…да-да…
Нет, не той нежностью, с которой проводит иногда по моим волосам постаревший отец и даже не с той, с какой мои братья брызгаются со мной на речке вдали от посторонних глаз… Иногда мне кажется, что эту нежность я вижу в глазах юноши, прибившегося к нам три месяца назад.
Он мог бы погибнуть, если бы мы не нашли его – воина с мечом в руках, погребённого под грудой тел. Его история оказалась простой. Его семья охотилась на демона в небольшом городке на юге Франции. Во время схватки тот отвёл горожанам глаза. Люди бросились на охотников, как на добычу. Все родственники юноши были убиты, да и он был жестоко изранен – в какой-то момент рухнул, истекая кровью. Лишь чутье отца спасло ему жизнь. Поняв, что парень еще не умер, мы забрали его в нашу повозку. Нас и так мало. Охотники должны держаться вместе. А остальным незачем знать, кто мы, и что такое наша жизнь.
Уже три месяца Эрик путешествует с нами. У него странное имя. Он говорит с незнакомым акцентом, уверяет, что сам он откуда-то с Севера. По его словам, его семья многие поколения принимает участие в идущей войне.
Он показал себя дельным парнем, и не один раз прикрыл меня в драке. Но когда я смотрю на нашего нового соратника, какое-то незнакомое чувство посещает меня. Я не знаю, что мне делать с ним. В глазах Эрика мне все время мерещатся какие-то мимолетные искры, как болотные огоньки: сверкнут и тут же исчезнут. Отец и братья только усмехаются, ловя наши взгляды у вечернего костра…
Как странно думать о том, что вся эта жизнь уже позади… а сегодня – что у меня есть? Только одиночество, усталость, безысходность и боль. Много боли. Болит тело, которому крепко досталось, но больше всего болит душа.
Бегство из разгромленного города я помню смутно. Знаю лишь, что рядом со мной никого не было. Как я вообще оказалась на этой северной дороге? Что это за крохотная деревушка, которая настолько мала, что даже церкви в ней нет, только огромный дуб, на поляне с остатками камней, поросших травой? Но нужно идти, нужно найти надежное место, чтобы хотя бы поспать. Ну же, еще шаг! Давай!

Старик в саду с изумлением проводил взглядом изможденного юношу, с трудом ковыляющего по деревне в сторону развалин старой церкви. Незнакомца будто вела туда какая-то неведомая сила…
Шатаясь и задыхаясь, на неверных ногах, Рона шла с трудом, мимо крошечных домиков, показавшихся ей почему-то смутно знакомыми. Поляна как будто манила, подзывала ее. Обещала какое-то неземное спокойствие и утешение, будто сама мать-земля хотела обнять ее.
Девушка не дошла до дуба всего несколько шагов и упала в забытьи. Она уже не видела, как над ней склонились травы. Солнце медленно село, и сквозь ветки на странное бесполое существо взглянули далёкие звёзды.
Рона не то, чтобы уснула - а находилась на странной грани сознания. Ее рука по-прежнему не выпустила нож, а веки беспокойно вздрагивали от пришедших сновидений.
Она очутилась в той самой, последней битве. Город лежит в руинах, над ним алеет зарево пожарищ: черный дым, крики… Она знает, все с самого начала пошло не так, как они планировали. Не получилось безлюдного погоста. Лопнул в руках у брата освященный в церкви канат. Рык, один взмах лапой… и дальше началась сумасшедшая погоня среди надгробий. Кладбище, собор и базарная площадь, и люди, гибнущие просто потому, что оказались не в том месте. Свалка разметала их всех в разные стороны, невозможно уследить… где отец, где братья. Живы ли? Приходится думать только о себе, спасаясь от людей, не разбирающих, кто и на кого напал. Не до золота, не до демона. И ужасный стон, раздавшийся за ее спиной… Эрик! Они достали тебя! Память снова и снова подсказывает выражение его лица, его глаза… но у сновидений свои законы. Рона обернулась… и крови, заливающей одежду, нет стекленеющих в последнем усилии глаз…
Раны его закрылись, мертвенная бледность спала, а колдовские глаза с болотными огоньками засияли, как звезды. В них колыхалась, манила, звала невиданная сила, и то странное, так смущавшее ее чувство… огромное, всеобъемлющее, всепоглощающее…
Эрик вдруг шагнул к ней, и обнял, заслоняя от всех.
Мир опустел, обезлюдел, остались только они вдвоем, в сияющем шаре света.
И она уже не она, исчезли кожаные штаны, исчезла рубашка из серого льна и волосы перестали топорщиться ежиком, легли локонами в жесткую сетку. Рона поняла, что на ней платье… то самое, так поразившее ее однажды… голубое с серебром, сиявшее, как лунный свет.
И голос Эрика, говоривший о войне, о бессмысленности бойни. Он шептал ей, что не нужно нести демонам смерть на алтарях. Не нужно нести им боль, потому что они сами – сплошная боль. Самая страшная из всех, какие есть на свете.
- Демон – это не житель ада, - его голос обволакивает, не то поет, не то мурлычет, убаюкивая, - это просто человек, потерявший душу. А жизнь без души – это пытка, страшная, мучительная. Она сводит с ума. И те, кто не выдерживают, бросаются убивать, и мучаются от этого еще больше… ведь душа, ускользающая из мертвого тела, не может прижиться у убийцы. Не может вернуть ему прежний покой. Душа мертвого обжигает, ранит, и все равно ускользает, далекая, чужая. Те, кто смог пережить первый ужас потери, пытаются выжить. Рыщут по свету и крадут души у людей… но и они никогда не бывают счастливы… Чужая душа, она и есть чужая. Она как бабочка - погостит, а затем ускользает, оставляя черную пустоту и обжигающий холод… Холод склепа. Но есть одно лекарство против демонов… единственное оружие. Ты, Рона, ты одна впервые за многие поколения почувствовала, что и в этом кромешном аду тоже может быть рассвет. Ты возжелала любви, нежности и покоя… без боя, без битвы, без охоты… Любовь - вот что может сделать демона снова человеком. Но она должна быть одна. Единственная, как тот верный удар кинжалом.
Потому что только истинная любовь может зажечь черное сердце демона. Зажечь его так, что в нем загорится свет, который будет пробиваться изнутри, даря людям тепло. И этот свет сердца будет сильнее всего на свете, сильнее сущности, перерожденной злом, сильнее гнева…
Его голос завораживал – и глаза, столь пленительные, зовущие, были все ближе и ближе… Она почувствовала его руки, обнимающие ее с лаской и нежностью, которых она никогда не знала… И в этих объятьях она ощутила, что где-то там действительно есть тот самый мир, который снился ей в ее потайных снах.
Рона поняла, что не хочет больше войны, что здесь, в этих руках она хочет остаться навсегда, чтобы таять в синих глазах, дарящих ей этот небесный свет. Она позволила себе прижаться к нему так крепко, как ни к кому другому, положила ему голову на грудь и ощутила жар его сердца. Глубоко вдохнула, закрыла глаза…
Рука ее не подвела, все было точно, как все эти годы, один короткий жест без замаха и скрежет металла о плоть, ставшую камнем…
Она, подскочив, села, широко распахнула глаза. Медленно занимался рассвет…
В траве у одного из камней покрупнее валялся сломанный клинок… Лезвие обломилось у самой рукояти. А рядом с Роной на круглой поляне стояла каменная статуя. Горгулья, не похожая на остальных. У мифического чудовища вместо глаз сияли голубые топазы, а на каменной груди расплывалось черное масляное пятно…
Девушка оглянулась в сторону деревни и увидела его - домик своих снов. Тот самый, который манил ее чем-то неизведанным и прекрасным, как ворота недостижимого рая. Слезы застилали глаза, мешая смотреть…
Она уходила так же медленно, как пришла. Брела, не разбирая дороги, накинув на стриженую голову капюшон. Не оглядываясь, не смотря вперед, как безумная, живущая где-то в своем собственном мире небывалых грез.
В траве у дуба так и остался сломанный клинок, как раз рядом с обтесанным валуном, на котором был все еще виден выбитый крест.
Статуя будто смотрела ей вслед. По мокрой от росы морде медленно катились капли.