Владимир Вейсберг. Портрет Паолы Волковой, 1959

   Я расскажу вам о Паоле Волковой. О ней писать мне как-то не с руки, не тот жанр, а рассказать — пожалуй. Тем более что она была блестяща в беседе. Теперь прошел год, как ее не стало, и мы — ее друзья, ученики (она читала историю искусств во ВГИКе и на Высших сценарных и режиссерских курсах), читатели ее книг о мировой культуре, о Тарковском, о Тонино Гуэрре и зрители ее программ на телеканале «Культура» — вспоминаем эту женщину с радостью и удивлением. На девятом десятке лет она оставалась равноправным и равносильным партнером любой «высокой» компании. Нет, какой там «равносильным»… За ней надо было тянуться, чтоб не потерять ее расположения и интереса.

Мы познакомились с Паолой Волковой у Тонино Гуэрры.

Она рассказывала, что учила почти всех кинематографистов (кто хоть чему-нибудь учился), и я обнаружил, что она очень много знает и свободно оперирует знаниями. Я оказался для нее благодатным материалом, потому что памяти у меня нет, и она мне могла рассказать историю, потом через месяц-полтора опять тот же сюжет, и я с большим интересом слушал. Потом она спохватывалась:

— Я же вам это рассказывала.

— Да. Но я все равно ничего не запомнил, так что в следующий раз вы опять можете все повторить. Так мы с ней общались. 

В июне 1876 года Гюстав Флобер писал своему другу, русскому писателю Тургеневу: "Бедная, дорогая, великая женщина! Я ревел белугой на ее похоронах". Флобер как раз возвращался из Ноана, где присутствовал при погребении посреди парка, у самого кладбища той, которую он, как и все завсегдатаи Ноана и вся Франция называл Жорж: Авроры Дюпен Франкей, баронессы Дюдеван, благодаря своему перу ставшей Жорж Санд.

                     
Она умирает 8 июня в своей прелестной голубой спальне, отремонтированной всего несколько месяцев назад: "Я покрыла пол нежно голубым ковром с белыми медальонами с танцующими мифологическими персонажами. Мне кажется, что бледные тона и старомодные сюжеты хорошо подходят к общей атмосфере и что именно здесь меня будут посещать нежные и красивые идеи", - пишет она в то время. Отныне эта красивая спальня пуста, и навсегда останется пустовать.далее

Порой женщинам приходится намного сложнее, чем мужчинам. И если мужчинам сложно завоевать признание своего таланта, то женщинам нужно еще и завоевать право на возможность самореализации.

Те, кто думает, что стать первым, привлечь внимание – счастье, глубоко ошибаются. Особенно если вдруг первой становится женщина там, где до сих пор первенствовали только мужчины. Та, о которой пойдет речь, стала первой в мире женщиной-скульптором и тяжко поплатилась за это.

Судьбе было угодно, чтобы в 1491 году в Болонье в семье богатого и знатного горожанина родилась дочь, которую родители назвали Проперцией. И еще судьбе было угодно, чтобы эта самая Проперция воспылала страстью к… ваянию и живописи, что всегда считалось делом сугубо мужским. далее

Серия сообщений "Европейская культура":
Часть 1 - Гауди. Каса Эль Капричо.
Часть 2 - Романский стиль
...
Часть 29 - Путешествие в прошлое Европы.Акварель
Часть 30 - "Опять снизошло на меня вдохновенье..."
Часть 31 - За все гениальное…

Серия сообщений "Возрождение.(Эпоха Ренессанса)":
Часть 1 - Ювелирные изделия эпохи Возрождения
Часть 2 - Леонардо да Винчи. Опасные знания
Часть 3 - Сикстинская капелла — невероятное христианское искусство
Часть 4 - "Опять снизошло на меня вдохновенье..."
Часть 5 - За все гениальное…

Здесь я покоюсь, Филипп, живописец навеки бессмертный,
Дивная прелесть моей кисти - у всех на устах
. Душу умел я вдохнуть искусными пальцами в краски
, Набожных души умел - голосом бога смутить.
Даже природа сама, на мои заглядевшись созданья,
Принуждена меня звать мастером равным себе.
В мраморном этом гробу меня упокоил Лаврентий
Медичи, прежде чем я в низменный прах обращусь
                  Эпитафия в переводе А.Блока
В истории Раннего Возрождения много легендарных красавиц, без которых эпоха вообще не состоялась бы. Но одна особенно будоражит воображение, потому что спустя века мы можем увидеть ее нежную красоту.
Юная Лукреция ди Бути смотрит на нас с картин своего возлюбленного супруга – великого художника Филиппо Липпи…

Ф. Липпи. Мадонна с Младенцем и двумя ангелами. Ок. 1465далее

  «Девочку с персиками» Валентин Александрович Серов писал все три летних месяца 1887, пока гостил у Саввы Мамонтова в Абрамцево. Писал с трудом: во-первых, еле уговорил позировать 12-летнюю дочь Саввы Мамонтова, Верочку, во-вторых, девочка не могла часами сидеть за столом в жару, не шевелясь. А портрет удался. Можно сказать, что он стал визитной карточкой художника.

«...но внимательного читателя всегда будет волновать и увлекать внутренняя драма души Лохвицкой, запечатленная ею во всей ее поэзии». Брюсов В. Мало найдется поэтов, чья литературная судьба начиналась бы столь успешно и завершилась бы столь печально. В самом деле: в начале пути - быстрое признание, восторги читателей, похвалы старших, престижная Пушкинская премия, присужденная молодой поэтессе уже за первый ее сборник; а по прошествии каких-то пятнадцати лет - холодные насмешки законодателей литературной моды, мелочные придирки критиков и равнодушие читающей публики, не удостоившей прежнюю любимицу даже живых цветов на похоронах. До революции слава Лохвицкой еще светила закатными лучами - единственной яркой вспышкой было увлечение ее творчеством Игоря Северянина, выдумавшего даже страну, названную по ее имени - «Миррэлия». Впрочем, неумеренные восторги «короля поэтов» не способствовали адекватному пониманию ее поэзии. «И все в ней было прелестно - звук голоса, живость речи, блеск глаз, эта милая легкая шутливость. Она и правда была тогда совсем молоденькая и очень хорошенькая. Особенно прекрасен был цвет ее лица - матовый, ровный, подобный цвету крымского яблока. На ней было что-то нарядное, из серого меха, шляпка тоже меховая. И всё это было в снегу, в крупных белых хлопьях, которые валили, свежо тая на ее щеках, на губах, на ресницах...»                                        (Иван Бунин).     При рождении девочке дали имя Мария. Мария Александровна Лохвицкая родилась 2 декабря 1869 в Петербурге в семье известного в то время адвоката, Александра Владимировича Лохвицкого. Мать происходила из обрусевшей французской или немецкой семьи. Она была начитанна, была отлично знакома с европейской и русской литературой, поэтому в семье Лохвицких всегда царил культ книги. Семья была многодетной, и многие дети оставили след в литературе. Но две сестры - Мария и Надежда, Надежда (псевдоним - Тэффи) родилась следом за Марией. Взаимоотношения у них были непростые. Яркая одаренность той и другой при очень небольшой разнице в возрасте привела скорее к взаимному отталкиванию, чем притяжению.   В 1882  Мария поступила в Московское Александровское училище, позже переименованное в институт. В возресте 15 лет она почувствовала себя поэтом и с разрешения начальства издала несколько стихотворений отдельной брошюркой. В 1888 Мария вернулась в Петербург со свидетельством домашней учительницы. Мирра Лохвицкая с мужем Е. Э. Жибером   В 1890-е семья Лохвицких проводила летние месяцы в дачном поселке между Петергофом и Ораниенбаумом. По соседству с Лохвицкими снимала дачу семья известного профессора архитектуры Эрнеста Жибера. За одного из сыновей Жибера, Евгения Эрнестовича, Мирра вышла в 1891 году замуж. У поэтессы было пятеро мальчиков. Трое: Михаил, Евгений и Владимир - появились на свет в первые годы замужества, один за другим. Около 1900 родился Измаил, а осенью 1904 - Валерий.   По свидетельству мемуаристов, несмотря на «смелость» своей любовной лирики, в жизни Лохвицкая была «самой целомудренной замужней дамой Петербурга», верной женой и добродетельной матерью. Стихов, обращенных к детям, у нее немного, но они составляют неотъемлемую часть ее поэтического наследия. Она была знакома со многими поэтами. В Петербурге Мирра Лохвицкая состояла в литературном кружке. Ее окружала своеобразная аура всеобщей легкой влюбленности. Хотя внешность непосредственного отношения к литературе не имеет, в ее случае она сыграла свою важную, хотя и неоднозначную роль. Мемуаристы подчеркивают некоторую экзотичность ее облика и поэзии. На начальном этапе литературной карьеры эффектная внешность, вероятно, помогла Лохвицкой, но впоследствии она же стала препятствием к пониманию ее поэзии. Далеко не все хотели видеть, что внешняя привлекательность сочетается в поэтессе с живым умом, который со временем вся яснее стал обнаруживать себя в ее лирике. Драма Лохвицкой - обычная драма красивой женщины, в которой отказываются замечать что бы то ни было помимо красоты.   В 1895, в Крыму, поэтесса познакомилась с Бальмонтом. Ей понравились его стихи. В ответ она подарила ему сборник своих стихов с надписью "от читательницы и почитательницы". Стихотворная перекличка полная взаимного восторга в начале знакомства со временем превратилась в своего рода поединок, последствия которого: болезненные трансформации психики Лохвицкой (на грани душевного расстройства), оказались трагичны, её здоровье стало заметно ухудшаться. Лохвицкая стала жаловаться на боли в сердце, хроническую депрессию, ночные кошмары. В декабре 1904 болезнь обострилась и в 1905 поэтесса была уже прикована к постели. Последний период улучшения был летом 1905, на даче, затем стало хуже. Мирра Лохвицкая умерла 27 августа 1905, в возрасте 35 лет. Могила  на Никольском кладбище сохранилась, но в плохом состоянии. В надписи на надгробном памятнике нет указаний на то, что Мирра Лохвицкая - поэт, наверное, потому могила не привлекает к себе внимания.   Константин Бальмонт до конца жизни признавал только трёх поэтесс: Сафо, Ахматову и Лохвицкую.. Свою дочь Бальмонт навзвал Миррой и видел ее исключительно поэтессой. Сын Мирры Лохвцкой Измаил, питал к Мирре Бальмонт теплые чувства, которые остались без ответа. Вскоре он застрелился. Неизвестно, была ли неразделенная любовь причиной самоубийства Измаила. Мирра Бальмонт вышла замуж, родила десятерых детей, умерла в 1970.

Белая нимфа - под вербой печальной

Смотрит в заросший кувшинками пруд.

Слышишь? Повеяло музыкой дальной -

        Это фиалки цветут.

 
Вечер подходит. Еще ароматней

Будет дышать молодая трава.

Веришь?.. Но трепет молчанья понятней,

        Там, где бессильны слова.

1899

Что за нравы, что за время!

Все лениво тащат бремя,

Не мечтая об ином.

Скучно в их собраньях сонных,

В их забавах обыденных,

В их веселье напускном.

Мы, застыв в желаньях скромных,

Ищем красок полутемных,

Ненавидя мрак и свет.

Нас не манит призрак счастья,

Торжества и самовластья,

В наших снах видений нет.

Всё исчезло без возврата.

Где сиявшие когда-то

В ореоле золотом?

Те, что шли к заветной цели,

Что на пытке не бледнели,

Не стонали под кнутом?

Где не знавшие печалей,

В диком блеске вакханалий

Прожигавшие года?

Где вы, люди? Мимо, мимо!

Всё ушло невозвратимо,

Всё угасло без следа.

И на радость лицемерам

Жизнь ползет в тумане сером,

Безответна и глуха.

Вера спит. Молчит наука.

И царит над нами скука,

Мать порока и греха.

1898

Когда-то ты меня любил,- 

        Давно, в стране иной.- 

Ты полон был могучих сил, 

        Ты был любимым мной.

Блеснул закат лучистых дней - 

        Давно, в иной стране.- 

Расстались мы - не по твоей,

        Не по моей вине.

И свод затмился голубой - 

        В стране иной, давно.- 

Мой друг, склонимся пред Судьбой, 

        Так было суждено.

1904-1905

Мне снились горы в огне заката,

Не как туманы, не как виденья,

Но как громады земной твердыни

Преддверье славы иного мира.

Они вздымались двойной стеною,

Алели ярко над облаками

Все в чудных знаках, в заветных рунах,

Хранящих мудрость Предвечной тайны.

Мне внятны знаки, понятны руны, - 

В мгновенья света и откровенья.

Но как пройду я златые стены?

Как вниду в царство иного мира?

Горят вершины в огне заката

Душа трепещет и внемлет зову.

Ей слышен шепот: «Ты внидешь в вечность,

Пройдя вратами любви и смерти».

1904-1905

О свет прощальный, о свет прекрасный,

Зажженный в высях пустыни снежной,

Ты греешь душу мечтой напрасной,

Тоской тревожной, печалью нежной.

Тобой цветятся поля эфира,

Где пышут маки небесных кущей.

В тебе слиянье огня и мира,

В тебе молчанье зимы грядущей.

Вверяясь ночи, ты тихо дремлешь

В тумане алом, в дали неясной.

Молитвам детским устало внемлешь,

О свет прощальный, о свет прекрасный!

1898

Земная жизнь моя - звенящий,

Невнятный шорох камыша,

Им убаюкан лебедь спящий,

Моя тревожная душа.

Вдали мелькают торопливо

В исканьях жадных корабли,

Спокойно в заросли залива,

Где дышит грусть, как гнет земли.

Но звук, из трепета рожденный,

Скользнет в шуршанье камыша,

И дрогнет лебедь пробужденный,

Моя бессмертная душа,

И понесется в мир свободы,

Где вторят волнам вздохи бурь,

Где в переменчивые воды

Глядится вечная лазурь.

1896

Я люблю тебя ярче закатного неба огней,

Чище хлопьев тумана и слов сокровенных нежней,

Ослепительней стрел, прорезающих тучи во мгле;

Я люблю тебя больше - чем можно любить на земле.

Как росинка, что светлый в себе отражает эфир,

Я объемлю все небо - любви беспредельной, как мир,

Той любви, что жемчужиной скрытой сияет на дне;

Я люблю тебя глубже, чем любят в предутреннем сне.

Солнцем жизни моей мне любовь засветила твоя.

Ты - мой день. Ты - мой сон. Ты - забвенье от мук бытия.

Ты - кого я люблю и кому повинуюсь, любя.

Ты - любовью возвысивший сердце мое до себя! 

1900-1902 

***

Я хочу умереть молодой,

Не любя, не грустя ни о ком,

Золотой закатиться звездой,

Облететь неувядшим цветком.

Я хочу, чтоб на камне моем

Истомленные долгой враждой

Находили блаженство вдвоем,

Я хочу умереть молодой!

Схороните меня в стороне

От докучных и шумных дорог,

Там, где верба склонилась к волне,

Где желтеет некошенный дрок.

Чтобы сонные маки цвели,

Чтобы ветер дышал надо мной

Ароматами дальней земли.

Я хочу умереть молодой!

Не смотрю я на пройденный путь,

На безумье растраченных лет,

Я могу беззаботно уснуть,

Если гимн мой последний допет.

Пусть не меркнет огонь до конца

И останется память о той,

Что для жизни будила сердца.

Я хочу умереть молодой! 

1898

http://create-daydream.narod2.ru/

Современницы мушкетеров.

Анна Австрийская и герцогиня де Шеврез, Миледи Винтер и Луиза де Лавальер, королева Генриетта и Мария Манчини… Читая книги Дюма, мы то видели этих женщин взором своего воображения, то представляли на их месте актрис, которые играли их в кино. Но, как бы мы не представляли себе этих красавиц со страниц любимых романов, нам наверняка всегда было невероятно интересно узнать – какими они были на самом деле, действительно ли их чары заслуживали того, чтобы мчаться в Лондон за алмазными подвесками, желать отказаться от короны, драться не на жизнь, а на смерть и влюбляться так, как это можно встретить только в талантливо рассказанных историях.
Галерея портретов исторических красавиц, имена которых мы встречаем в “Трех мушкетерах” Александра Дюма и продолжениях “Двадцать лет спустя” и “Десять лет спустя”.

Анна Австрийская


Портрет работы Рубенса
"Анне Австрийской было в то время лет двадцать шесть или двадцать семь, и она находилась в полном расцвете своей красоты.
У нее была походка королевы или богини. Отливавшие изумрудом глаза казались совершенством красоты и были полны нежности и в то же время величия.
Маленький ярко-алый рот не портила даже нижняя губа, слегка выпяченная, как у всех отпрысков австрийского королевского дома, - она была прелестна, когда улыбалась, но умела выразить и глубокое пренебрежение.
Кожа ее славилась своей нежной и бархатистой мягкостью, руки и плечи поражали красотой очертаний, и все поэты эпохи воспевали их в своих стихах.
Наконец, волосы, белокурые в юности и принявшие постепенно каштановый оттенок, завитые и слегка припудренные, очаровательно обрамляли ее лицо, которому самый строгий критик мог пожелать разве только несколько менее яркой окраски, а самый требовательный скульптор - больше тонкости в линии носа".

Портрет работы Рубенса

  Насладиться представлением, где в главной роли Прасковья, приезжали в Кусково очень влиятельные люди, среди которых была сама царица Екатерина. Она презентовала молодой актрисе бриллиантовый перстень. Девушка пользовалась популярностью у богатых мужчин. Но смотрела она только на одного – своего покровителя. И в 1788 году Прасковья стала для него опорой в жизни. Ведь 30 октября скончался отец Николая. Сын так горевал, что единственное утешение видел в алкоголе. Его розовая туманная дымка обволокла весь мир, не пропуская сквозь возведенные преграды никого. Никого, кроме хрупкой девушки. Перед ней горечь отступала, ее теплые руки исцеляли головную боль, а мягкий голос вселял сладкое чувство покоя. Теперь граф глядел на свою крепостную с четким пониманием, что других женщин ему не надо. «Я ни на ком не женюсь кроме нее!» – твердо решил он. Тайное и явное

Романы между владельцами и их подневольными не были в новинку для общества, поэтому особого осуждения влюбленные не удостоились. Светские дамы по-прежнему не отказывались завладеть сердцем завидного жениха Шереметева, а кавалеры – украсть толику внимания его драгоценной актрисы. Однако эти двое крепко держались друг за дружку. А когда Николай получил звание обергофмаршала императорского двора, то переехал в Петербург, конечно, не забыв забрать любимую актрису. Но по-настоящему быть счастливыми людям всегда что-то мешает. К примеру, болезни. Сырой климат столицы обрушился на Прасковью, пробудив до сего момента дремавший в ней туберкулез (который она унаследовала от своего отца-кузнеца). Девушка, гордившаяся красивым голосом, осипла и больше не могла петь. Она боялась, что, потеряв талант, утратит и любовь графа. Однако он считал это глупостью. Лично заботился о здоровье актрисы и даже сделал ее вольной. Мало того – повел свою любимую под венец.

   6 ноября 1801 года к церкви Симеона Столпника подъехала карета с женихом и невестой. Они быстро поднялись по ступеням, обвенчались и отправились обратно в имение праздновать. Свадьба прошла в узком кругу знакомых, оставшись тайной для остального мира. Просто влюбленные понимали, каково пришлось бы Прасковье, явись она в свет как графиня Шереметева. Ведь в те времена актеров считали ничтожеством и хоронили за кладбищем, несмотря на то, как они сияли на сценах при дворе. Какой бы знаменитой ни была Жемчугова, ее не приняли бы. Даже несмотря на специальный эдикт императора Александра I, лично давшего согласие на брак графа и его крепостной.

Они жили, любили, уважали друг друга и наслаждались каждым днем. А глупые и завистливые люди шептались за их спинами. Николая называли сумасшедшим. Ему же было плевать на чужие домыслы и пересуды, потому что его жена ждала ребенка. Что еще способно окрылить мужчину, если не новость о рождении наследника от любимой женщины? Шереметев видел все в розовом цвете и не догадывался, какое несчастье ждет его впереди. С каждым месяцем его ненаглядная Прасковья угасала. Врачи не давали надежд. После затяжных и мучительных родов, ослабленная еще и чахоткой, она все же подарила супругу долгожданного сына. Больше подняться с кровати графиня не смогла. Чувствуя близкую смерть, она просила показать ей ребенка. Хотела взять его на руки. Но повитухи унесли его подальше от матери, опасаясь заражения. Прасковья осталась одна с сиделками, запертая в комнате от окружающих. Она бредила, страдала, молила позволить хотя бы услышать голос новорожденного. Ее верные стражи оставались глухи к просьбам.

Н. И. Аргунов. Портреты Прасковьи Жемчуговой

Вместе с женой мучился и Николай. Он видел ее отчаяние, наблюдал со стороны, как с каждым днем из нее по крупице уходить жизнь… И ничего не мог поделать: ни спасти, ни помочь. Единственное, чем попытался умерить ее боль Шереметев, – приказал поднести малыша к дверям спальни жены. Услышав его плач, женщина успокаивалась и погружалась в мятежный сон. Отягощенный горем, Николай больше не мог нести этот груз на своих плечах и молчать. Он открыл свою тайну всем, рассказав, кто его жена. Прошел месяц. 23 февраля 1803 года муки несчастной графини кончились. Она покинула супруга и сына.
   Через 2 года молодая графиня родила сына Дмитрия. Никогда не отличавшаяся хорошим здоровьем, после родов Прасковья почувствовала себя хуже обычного. У неё произошло обострение туберкулёза и спустя 3 недели после родов – (23 февраля) 7 марта 1803 года графиня Шереметева умерла.
   В «Завещательном письме» сыну граф Шереметьев написал о Прасковье Ивановне Жемчуговой: «…Я питал к ней чувствования самые нежные… наблюдая украшенный добродетелью разум, искренность, человеколюбие, постоянство, верность. Сии качества… заставили меня попрать светское предубеждение в рассуждении знатности рода и избрать ее моею супругою…» Случается, ищешь свою любовь, бродишь по свету, заглядываешь каждому прохожему в глаза, надеясь увидеть в них ту жизненно необходимую искру, но… Возвращаешься домой ни с чем, опустошенный. И вот в такой момент случайно сталкиваешься взглядом с той самой незнакомкой, которой отчаянно не хватало для счастья.

   В память о жене Николай Петрович Шереметев построил в Москве Странноприимный дом. В настоящее время в этом здании размещается Институт скорой помощи им. Склифосовского.

Серия сообщений "театр":
Часть 1 - Высоцкий в исполнении Барышникова
Часть 2 - Антонина Шуранова
Часть 3 - Анна Болейн
Часть 4 - Прасковья Жемчугова
Часть 5 - ЭНРИКО КАРУЗО
Часть 6 - Концерт Чечилии Бартоли: Вивальди

"Безобразная красавица", - такой красочную характеристику-эпитет дал в "Записках моряка-художника" А.П. Боголюбов  франко-испанской певице, художнице, артистке и музыкантше Полине Мишель Фердинанд Гарсиа-Виардо (Pauline Garcia-Viardot) или просто Полине Виардо. Это действительно было так, хотя портреты, гравюры и рисунки, сохранившие для нас облик этой великолепной женщины, весьма разнообразны и неодинаковы. "Женщина-хамелеон", "женщина-загадка" - так можно сказать о ней, и это касается не только художественных изображений Полины Виардо, но ее творчества, что подтверждают многочисленные высказывая и воспоминания современников, видевших ее на сцене, в музыкальном салоне и в жизни. Ее восхищались многие известные люди того прекрасного XIX века, века искусства: писатели и музыканты Г. Флобер,  Ж. Симон, Э. Литтре,  Ж. Массне, И. Мятлев, А. Григорьев; русские художники А. К. Беггров, И. Е. Репин, В. Д. Поленов,  Н. Д. Дмитриев-Оренбургский, А. А. Харламов; она была ближайшей подругой Сен-Санса, Жорж Санд, Клары Шуман,  Берлиоза, Глинки, Чайковского. И всех их к себе привлекала "безобразная красавица", ну не чудо ли, не загадка ли?

Ари Шеффер Портрет Полины Виардо 1840

К портрету певицы

Своей чарующей улыбкой
И серебристым голоском
Ты заставляешь биться шибко
Сердец немало. Всё кругом
Тебе с восторгом рукоплещет...
И яркой звездочкою блещет
В столице невской твой талант.
Ценитель музыки серьезной,
Художник, критик, дилетант -
Все без ума от грациозной,
От поэтической Ван-Зандт!

А. Плещеев 1884

Для нас же Полина Виардо навсегда останется любимой женщиной великого русского писателя Ивана Сергеевича Тургенева, который более 40 лет был ее верным поклонником. Что-то было такое в ней, что все попытки писателя освободиться от любовного наваждения к замужней женщине, иностранке, создать свою семью с не менее интересными дамами, заканчивались одним и тем же - Тургенев упорно возвращался к Полине, был и жил рядом с ней, и умер у нее на руках... "Жизнь Турге­нева и Виардо не есть жизнь обыкновенных людей. Полина Виардо была, по-моему, с Иваном Сергеевичем истинная пара по умственным достоинствам… все… было для него ничтожно рядом с теми высокими моментами, которые приковали его к дивной женщине, безобразной красавице… Он был счастлив до гроба. Другой подруги он не мог иметь, и криво судят те, которые хотели бы ему подарить свой уход и свою любовь, им присущую. Деньги — вздор перед моментами наслажде­ния ума и сердца, которые дала ему m-me Viardot…", - так написал об этой любви А.П. Боголюбов в своих "Записках".

Что-то в этом лице, во взгляде огромных глаз, в пленительной грустной полуулыбке просто как магнитом тянуло узнать, - кто она такая, эта самая Клео де Мерод?..

... Итак, знаменитая красавица, талантливая танцовщица и звезда Belle Epoque родилась 27 сентября 1875 года в знатной, но обедневшей бельгийской (точнее, голландской) дворянской семье ван Меродов. Принадлежность к аристократии не помешала её отцу, Карлу Фрейхерру фон Мероду, стать профессиональным художником, а дочери - танцовщицей.
Уже в самом начале учёбы в Парижской национальной балетной школе юная Клеопатра-Диана обратила на себя внимание любителей балета (и не только балета) своим необыкновенным изяществом, пластичностью, воздушной грацией и безупречной красотой - но не холодной красивостью мраморной богини, а трогательной прелестью сказочного эльфа, которая в сочетании с классическими, античными чертами лица и линиями тела давала ощущение полного совершенства.

Читать далее

Только не пугайтесь, дорогие читатели, это совсем не то, что вы подумали: это не рассказ об Алле Пугачевой, нескромно именующей себя примадонной российской сцены. Это рассказ о совсем другой примадонне, которая покорила Россию давно-давно, а титул примадонны поцелуя (целующейся примадонны) - The kissing primadonna - получила за океаном после своего триумфального выступления на сцене Метрополитен-Опера в Нью-Йорке 5 декабря 1906 года. Ее поцелуй был ферическим и это произошло во время спектакля, где она в соответствии с сюжетной линией отдала последний поцелуй знаменитому оперному певцу Энрико Карузо, своему партнеру по сцене, во время исполнения партии княгини Федоры Ромазовой в опере Умберто Джордано "Федора".  И она действительно была настоящей примадонной в силу своей красоты, таланта, голоса, изящества и жизненного пути. Имя этой женщины - Лина (Натали) Кавальери...

Итальянская оперная певица (сопрано) Лина Кавальери

Лина Кавальери - это больше чем легенда, это "Венера на земле", "Гранд дама", "Девушка цветок" и первая настоящая фотомодель в мире, т.к. почтовые открытки и фотоснимки с ее изображением издавались в конце XIX - начале ХХ веков в сотнях тысяч экземпляров. Ее обожали художники и оставили нам несколько ее довольно оригинальных портретов.  Кроме того выпускались еще и почтовые марки, и игральные карты, и милые фарфоровые чашечки и тарелочки, и везде была она, самая красивая женщина, примадонна поцелуя...

Она — самая известная оперная певица прошлого столетия.

При жизни эту актрису любили, обожествляли, ненавидели, почитали и презирали, но ее профессиональное мастерство никогда никого не оставляло равнодушным. Яркостью пения и игры она произвела революцию на оперной сцене, преобразив в серьезную драму то, что обычно понималось как скучная оперная рутина.Ее жизнь напоминала древнегреческую трагедию, в которой она попеременно исполняла партии Героя, Божества, Любовницы и Жертвы. Она не оставила после себя ни наследников, ни даже могилы – ее прах был развеян над Эгейским морем. Но мир навсегда запомнил неповторимый голос удивительной Марии Каллас.