Беседовал Дмитрий Тульчинский

— Зинаида Михайловна, чем заняты сейчас? Какие дела покоя не дают?

— Ну, какие — самые разнообразные. То фестивали, то концерты выездные.

— Отчего же дома не сидится? Недавно такой юбилей солидный справили — 75 лет. Кто-то скажет: пора, наверное, и на заслуженный отдых.

— А по мне можно сказать, что надо уже отдыхать? У каждого свой биологический возраст, и это не химеры, это правда. Пока ещё бегаю — значит, надо бегать. Очень трудно человеку, который всё время работал, вдруг в один миг изменить свою жизнь. Не все могут переключиться на дачи, на домосидение, не все могут начать вязать.

— А вы по своему характеру смогли бы?

— Сидеть на даче, цветочки поливать? Ой, нет! Не представляю даже. Я вот 10 дней в Шарм-Эль-Шейхе была — уже мне отдых этот надоел. Всё-таки, хорошего понемножку. Да я и в течение всей жизни, по-моему, только три раза ездила отдыхать.

— Есть люди, которые отдыхать не умеют...

— Вот я одна из них. Для меня отдых — это просидеть, пробродить по квартире. В ночной рубашке одной, накинув халатик. Вот это отдых.

— И снова в бой!

— Слава Богу, работа спасает — на пенсию ведь особо не разживешься. Но даже не столько материальная сторона тут важна, сколько духовная. Всё-таки встречи с людьми, да ещё когда тебя принимают горячо, да когда желают жить бесконечно, — вот что стимулирует.

— А надоесть это может?

— Ну, если человек работает на износ... Помню, в Воркуте у меня в один день было пять встреч. Представляете?! В 11 утра началась первая встреча, в 11 вечера закончилась последняя. И вот 12 часов не выходя из зала: ля-ля-ля, ля-ля-ля...

— После этого, наверное, дня три можно молчать.

— Я не три дня молчала — я два года после этого не ездила никуда, до того устала. Такое было перевозбуждение, переутомление — уж не знаю, как это назвать. Вот уже третья, четвёртая встреча: а я не помню, что говорила, чего не говорила, — состояние полного сумбура. А это же фантазия каждый раз. И каждый раз нужно заразить зрителя. Вот тогда я зареклась, что больше ни-ни.

— Какие самые популярные вопросы были тогда из зрительного зала?

— Ну, например: «А остался у вас шрам на шее?» И я говорила: ну вы же видите. Потом уже специально стала носить глубокие декольте, чтобы не возникало вопросов. Ну и рассказывала, как шрам этот получился, как «повредила нужную жилу», как пишет Шолохов, и меня перекосило. Это была первая сцена, с которой началась моя роль, — когда Наталья приходит к Аксинье в Ягодное и говорит: «Отдай мне Григория». Я за кулисами стояла, собиралась, чтобы слёзы были рядом. Входила и говорила: «Мне бы напиться». Аксинья указывала мне на кадку с водой: «Пей»... Нормально, в общем, сцена пошла. И вдруг, когда у меня слёзы уже стали наворачиваться, Герасимов говорит: «Стоп!» «Почему остановили камеру, Сергей Апполинариевич? Я верно чувствую сцену!» — слёзы у меня так и брызнули. А он: «Да вижу, что верно. Но куда твою голову повело?» А у меня, скособоченной на одну сторону, действительно голова почему-то пошла в другую.

— А это был первый ваш фильм?

— Нет, на первом курсе я снялась ещё у Герасимова — была такая картина «Надежда», короткометражка. История про молодую девушку, которая окончила 10 классов и едет поднимать целину.

— Первый курс, зелёная совсем ещё. А тут мастер, и его нельзя подвести.

— Я думаю, Герасимов меня и брал в институт, готовясь к съёмкам «Тихого Дона». И в «Надежду» взял меня, возможно, чтобы лишний раз проверить, убедиться... Вообще, всё дело случая, конечно. Я же изначально к Райзману поступала, и меня приняли условно — то есть ни общежития, ни стипендии: мол, когда кого-то вышибут, тогда и зачислят. Сижу как-то, думаю: как же быть? И в это время подходит Макарова. «Знаешь что, — говорит, — ты приезжай на следующий год — мы с Герасимовым будем курс набирать, ты нам понравилась». Так я и сделала.

— А вы одна из Махачкалы приехали покорять Москву?

— Нет, это родилась я в Махачкале, а тогда мы жили уже в Ставрополье, в станице Новопавловская. Ну да, одна приехала. Поступать во ВГИК — такая мечта была.

— И уверены были, что получится стать актрисой?

— Вы знаете, когда мама ходила мной, она читала роман о греческой актрисе, «Аида» книга называлась. И мама, во-первых, была уверена, что будет девочка, и во-вторых, что станет она драматической актрисой. Она и назвала меня Аидой. А когда надо было идти регистрировать, отец подумал: ну что это, русская девочка и — Аида? И записал меня — Зинаида. С мамой истерика. Отец говорит: «Шура, что ты переживаешь? Зина, Ида — вот тебе сразу два имени». И я Идой была ещё в институте: все меня так звали, я другого имени не знала, пока титры не надо было писать в первую картину. Герасимов тогда спросил меня: а как твоё полное имя? Я сказала... Так что даже мысли не допускала, что не поступлю, я почему-то с детства была уверена, что стану артисткой.

— А конкурс тогда какой был?

— 569 человек на место. Отсеивали пачками. И уже когда последний коллоквиум был, Герасимов меня спрашивает: а почему ты решила стать актрисой? Ответила: хочу играть, чтобы зрители сопереживали мне так же, как я сопереживала Марецкой и Тарасовой.

— Вы вытащили очень редкий и счастливый билет. Во-первых, конкурс. Потом Герасимов, «Тихий Дон». Всё, судьба сделана!

— Конечно, и это без преувеличения. Хотя, думаю, я всё равно бы снималась. Может, даже не было бы такого клейма, как, знаете, на Борисе Бабочкине. Жаль всё-таки, что «Тихий Дон» был у меня на заре актёрской. Лет через десять бы — поснималась бы где-то уже, разную себя показала. А получилось, что снималась я относительно немного. Могла бы больше, конечно, но нужно было идти на, так сказать, предлагаемые обстоятельства — вы меня понимаете. Или стать женой режиссёра.

— А вами увлекались режиссёры?

— Один — так очень. Ершов, он потом снимал на «Ленфильме». Да и другие ребята предлагали мне руку...

— И дождались.

— И дождалась. В Грозном я снималась в «Казаках». В один из дней иду на концерт Райкина — какой-то молодой человек на улице ко мне подходит. «Вы Зинаида Кириенко?» — «Да». А я тогда только из Мексики приехала, шпильки оттуда привезла. Шпильки в 60-м году — это было нечто, и, надо думать, они его сразили наповал, — во всяком случае, так Валерий потом говорил.

— Вы его шпильками взяли, а он вас чем зацепил? Вы же из совершенно мругого мира были — столичная богема. А тут — студентик из Грозного.

— Лицо потрясающее, вот эти ресницы лохматые. Да и вся его статная фигура: тонкая, длинная, спортивная, — всё это мне понравилось. Не знаю, судьба, наверное. Помню, маме тогда сказала: что мне делать? «Да если любишь, — говорит, — выходи, а то будешь потом всю жизнь маяться».

— Свадьба где у вас была?

— Там же, в Грозном. У бабушки его частный дом был недалеко от вокзала, и там мы свадьбу сыграли. Потом сели на поезд и поехали в Москву — я как раз тогда комнату получила. А на следующий год родился уже первый мальчик.

— В Москве Валерий кем устроился?

— Экономистом, он же перевёлся из Грозного в МГУ, закончил экономический факультет.

— Его как мужчину не задевало, что жена-актриса часто выезжает на съёмки, что месяцами ее не бывает дома?

— Он же знал, на что шёл. Да, дети были в основном на нём, и меня это вполне устраивало. Я, знаете ли, не из тех женщин, которым комфортно сидеть за спиной мужа-добытчика. Конечно, он жертвой оказался. Валера был человек одарённый, мог бы сделать карьеру. И не сделал.

— Обычно наоборот бывает, правда? Женщина жертвует собой ради мужчины. Помните «Москву слезам не верит»? Если жена зарабатывает больше мужа, это уже не семья.

— Да глупости! Вы знаете, каждая семья — это свой мир и свои взаимоотношения между супругами. Что же, выйдя замуж, я должна была почивать на лаврах и сидеть дома, только обеды готовить? Нет уж, увольте — не мой стиль жизни. Да, и в киноэкспедиции ездила, и в театре часто играла, и концерты — чаще всего вечера у меня были заняты. Была необходимость, надо было зарабатывать деньги. И я считаю, мы зарабатывали их вместе — мне было на кого детей оставить.

— И кто при этом был главой семьи?

— А никто, вместе были.

— Олег Анофриев, помню, вспоминал как-то: дескать, муж у Кириенко дюже ревнивый был.

— Ну конечно, ревнивый — вырос же на Кавказе. Один раз заехал мне даже... Был фильм такой — «Живая вода», я там героиню играла. И вот сдача в Госкино, с Украины приехали режиссёр, оператор, директор картины, из актёров кто-то. Поселились они в гостинице «Россия». После просмотра позвали нас с Валерием к себе в гости: посидеть, отметить. В центре внимания была я — одни мужики ведь. И он приревновал. С ума сходил, хотя повода не было. А у меня сумка из броненосца была — из Мексики привезла, и когда мы вышли на улицу, я разбила об него этого броненосца. Ну, потому что замучил ревностью своей, да ещё и «под этим делом». А он меня звезданул по лбу так, что у меня кровь пошла, — перстнем, наверное, зацепил. Но поругались — на следующий день помирились. Он всё причитал: как я мог! как я мог! — просто плакал и извинялся. «Нет, не мужик я! Не мужик!» Вот такой случай был. Единственный за всё время.

— Но был же, я слышал, ещё один повод для ревности. Когда вас добивался всесильный чиновник из Госкино. Как эту щекотливую ситуацию Валерий пережил?

— А там-то чего переживать? Он переживал, потому что работы не было. Ведь этот чиновник вычеркнул меня из всех списков, когда получил от ворот поворот. А по поводу его ухаживаний я не распространялась, эта тема закрытая была, и для Валерия тоже. Зачем буду огорчать человека, теребить душу его? Неприятно же... Нет, я не давала мужу повода для ревности. И Валерий был очень постоянным, верным человеком.

— Детей Валерий смог достойно вырастить: поднять, устроить?

— Старший наш, Тимур, выучился на военного переводчика. Стал разведчиком, пять лет отслужил в Германии. А когда вернулся в Москву, бросил службу. Но тут любовь, тоже из Грозного. Потом они разошлись... А младший, Максим, окончил Институт культуры. К сожалению, не стал устраиваться по специальности. Вот в этом у меня, наверное, претензии к мужу. Надо было строже заставлять сыновей грызть гранит науки. Чего-то мы, наверное, упустили. Сыновья оба на фирме работали — у нас фирма была своя, Валерий в начале 90-х организовал. Занимались мороженым, детским питанием. Другие бы сделали капитал на этом, а мы нет — в праздники всю улицу кормили мороженым. А после смерти мужа сыновья поработали ещё пару лет и продали фирму.

— Долго болел ваш муж?

— Нет. Сердце, обширный инфаркт... В тот день мы с Максимом поехали в город — туфли мне надо было купить. Звонит Валерий. Раз позвонил, второй. На третий раз я уже отдала трубку Максиму, думаю: чего он без конца названивает? А может, он уже чувствовал тогда... Едем на дачу. По дороге мне пить захотелось, Максим пошёл воду покупать, — я вижу: телефон у него зазвонил, разговаривает с кем-то. Вернулся, сел, голову опустил. Я говорю: «Мак, что случилось? Кто звонил?» Он меня за руку взял: «Папе плохо...» А он умер уже тогда... Вот так случилось. Ужасно...

— Пять лет уже прошло. Тяжёлый период?

— Невероятно тяжёлый. Дом осиротел. Для всех... Конечно, время лечит. Если раньше просто невыносимо было, то сейчас живёшь уже как живёшь. Но почему-то страшно стало. Раньше, когда я думала о старости, я вспоминала эту чудную композицию Райкина — там шли пожилые люди под ручку: «Осенние листья шумят и шумят в саду. Знакомой тропою я рядом с тобой иду»... Я думала, и мы с Валерием будем идти так: вдвоём, сгорбленные, может, под зонтиком. То есть скорее лирическая сценка мне представлялась. А теперь — жуть какая-то. Ты один, ты уже не идёшь с любимым человеком, со своим человеком. Одиночество...

— Но у вас же двое сыновей, внуки.

— Это другое одиночество. Был человек, который принадлежал тебе, твой человек. У детей свои семьи, свои проблемы. Они и внимание проявляют, и звонят постоянно. Но всё равно я одна. И я учусь быть одна. Продолжаю учиться...