Одна моя знакомая, которой я трогательно доверил координаты настоящего дневника, высказалась в том смысле, что, на ее взгляд, моим записям явно недостает пронзительных женских историй и характеров. Будучи воинствующей феминисткой, она, хотя и признает мое право на альтернативную ориентацию, однако считает политическим перегибом тот непроглядно трахающийся мальчишник, который столь победоносно обосновался в моей жизни, а следовательно и дневнике. «Послушай, Шакет, не надо делать людям вид, что женщины, в особенности молодые, напрочь отсутствуют в контексте твоего пошлого существования», - сказала мне эта девушка. «Возьмем, к примеру, меня, скромно продолжала она. – Ты уже забыл, шлемазл, кто утешал тебя в трудные минуты твоим любимым клубничным пирогом, кто терпеливо выслушивал твое нытье по поводу безответных любвей, в которые ты так обожаешь вляпываться, и, наконец, кто является твоим главным пожизненным гарантом на те, прости Господи, ночки, которые скромный еврейский мальчик, этот свет родительских очей, проводит вне дома? Ты уже столько раз брехал родителям, что ночуешь у Аннушки в Ришоне, что они, наверное, со слезами умиления видят во мне свою будущую родственницу. Под утро ты являешься в отчий дом изрядно помятым, худым, как жердь, голодным и со следами крепких поцелуев на шее и подбородке (и это только видимая часть айсберга, дорогуша). И в официальной версии за все это несу ответственность я… Пойми правильно, не то чтобы мне нужен от тебя прижизненный памятник за верность идеалам дружбы, но не будь такой скотиной и хотя бы вскользь упоминай прекрасный пол в своих аморальных записках.». О, Аннушка! Я вспоминаю твои слова, глядя в потолок типичной холостяцкой гостиной где-то на окраине Ашдода. Солнечный свет, проникающий сквозь прикрытые жалюзи, весело озвучен переливчатым чириканьем воробьев. Из коридора доносится слабый шум воды: мой приятель в ванной, он так честно выдохся, бедняжка. Я вспоминаю твои брови – изумительные брови настоящей грузинской княжны; их крылатый изгиб подчеркивает красоту твоих глаз и придает лицу немного надменное выражение… О, Аннушка, душа этой комнаты, как, вероятно, и душа многих мужчин, поделена на две части: в одной царствует двуспальная кровать (простыни разворочены, одеяло и подушки сброшены на пол, на этой постели забываются не только сном), а другая служит вместилищем крутой стереосистемы (сколько электроники, коварно мерцающей в полумгле неоновыми огоньками, сколько разнокалиберных динамиков, лучше бы он просто умел играть на скрипке, черт побери). Ей-богу, Аннушка, в этой комнате, с тех пор как ее покинул обнаженный хозяин, моему взгляду зацепиться не за что, кроме пары кенийских статуэток красного дерева на этажерке в углу. Статуэтки изображают шаманский танец, при этом выражение их лиц удивительно безмятежно… Что-то буддийское угадывается в волооких африканских физиономиях. Ты знаешь, Аннушка, если в дождливый зимний день оказаться на тель-авивской улице Алленби и забрести в одно из излюбленных кафешек местного бомонда, например, в «Карпадьен» или «Минерву», можно услышать романтическую – как раз в твоем духе - историю из цикла «От судьбы не уйдешь». Итак, некая девушка (обрати внимание, не парень, хотя в данном случае это не суть важно) невероятно страдала от отсутствия того, что принято называть счастьем в личной жизни, точнее при ней никогда не водилось приличных счастьеносителей. Отчаявшись, она по совету подруги обратилась к гадалке, и та сказала ей: «Во вторник отправляйся в торговый пассаж Азриэли, там и найдешь свою судьбу» (ну все, теперь ты меня убьешь, да, ведь убьешь? Клубничным пирогом, например…). Восприняв сии инструкции довольно скептически, девушка, тем не менее, ждала вторника со смутной тревогой, ибо Кайдос, греческий бог Счастливого Случая, щекотал кончик ее носа своими стремительными крыльями и искушал надеждой девичье сердце. Центр Азриэли, этот дерзкий прообраз печально известного вавилонского строения, вознес свои башни над Израилем с той же неожиданностью и гордыней, что и упомянутый библейский зиккурат. Однако то, что в древние времена, вероятно, стало бы храмом, наша эпоха легко превратила в барахолку, роскошный интерьер и запредельная стоимость товаров сути, по большому счету, не меняют. Какое-то время девушка бродила по галереям, пытаясь вычислить своего принца, но напрасно. Наконец, ее занесло на один из эскалаторов, и тут наша Золушка конкретно чувствует, как сзади кто-то пытается вспороть ей рюкзак. Без паники она принимает решение действовать наверняка и делает вид, что ничего не заметила, а то ведь так недолго и судьбу спугнуть. По-женски терпеливо дождавшись апогея чужих манипуляций с собственным рюкзаком, девушка резко оборачивается, крепко хватает вора за запястье и торжествующе кричит на весь кеньон: «Спасите, грабят!». Публика отзывчиво ропщет, кто-то бросается за милицией, и теперь у юной охотницы появляется возможность более детально осмотреть свой трофей. Сразу становится понятно, что счастья в семейной жизни ТАКОЙ не сулит: худой, сутулый, грязный, с перекошенной от страха физиономией парень даже не сопротивлялся, а только бормотал на «великом и могучем»: «Ты чё, двинутая, что ли? Ты чё, а?». В полицейском участке, куда вскоре препроводили обоих, девуле вдруг захотелось заплакать навзрыд, что она, собственно, и сделала. Она оплакивала свою безнадежно скупую на везение судьбу, поскольку, хотя мысленно и называла гадалку сволочью, а себя – дурой, но сердцем продолжала верить, что этот страшненький русский бомж и есть ее суженый, что ей никуда уже не деться от выбора между жестоким компромиссом и одиночеством. Но неужели она столько надеялась, ждала и страдала из-за уличного бродяги? Неужели у истоков их будущего романа стоит не любовь, вообще не романтика, а воровство, наручники и милицейский протокол? Итак, вопреки всему, вопреки логике, обстоятельствам и даже как-то неожиданно для самой себя она решила проявить сострадание к своему обидчику. Она так и заявила молодому сержанту, который заносил ее показания в компьютер: «Да ладно, отпустите его, он ведь не успел ничего взять, может, он на это пошел, потому что ему есть нечего». Впервые за время их разговора сержант взглянул на заплаканную девушку с интересом. Она не обратила на это никакого внимания, поскольку была целиком поглощена переживанием своей частной драмы, и ей было глубоко по барабану, что думает о ней планета. «Хотите воды?», -- только и спросил сержант. Сквозь сопли она согласилась. Он протянул ей стакан воды и, уже менее официальным тоном…
Вполне вероятно, что добрый сержант с его участливыми вопросами – личность мифическая, также не исключено, что НА САМОМ ДЕЛЕ он НЕ пригласил девушку встретиться как-нибудь после работы, а только мысленно одобрил ее благородство. Наконец, учитывая тот неоспоримый факт, что у израильских парней завсегда в штанах горячо, сержант мог смекнуть, что перед ним просто сентиментальная кандидатка на классный перепихон, так или иначе, народная молва превознесла эту историю именно за агрессивный оптимизм ее концовки, и вообще, я лично знаю одну девочку, которая поступила в полицейскую школу и вышла замуж практически одновременно.