- Ну вот, - говорит он мне, - ты у меня будешь последним.
- В каком смысле? - не понимаю я.
- В смысле этого, ну, гейства, - он явно конфузится, - я, того, с парнями решил завязать.
- А-а... - только и говорю я. Мы лежим рядышком в чем мама родила и глядим в потолок.
- Если бы у нас в деревне узнали, чем я тут, в Тель-Авиве, занимаюсь, знаешь, какой бы скандал поднялся? - сообщает мне это детище беер-шевской пустыни - Да и жениться пора, наши деревенские почти все после армии женятся...
Я молчу. Чувствую, что последует продолжение.
- Родители мне уже невесту присмотрели, девушку одну из соседнего села. Люди ее хвалят, говорят, домовитая девушка, серьезная...
- Значит, ты счастлив? - спрашиваю я.
- Сам не знаю, - вздыхает он, - мне иногда кажется, что всю мою жизнь уже придумали за меня... знаешь, все предусмотрели, все разложили по полочкам... живи себе да радуйся, только со сценарием не забывай почаще сверяться...
- Что же тебе мешает переписать сценарий по-своему? Если у тебя, конечно, имеются идеи на этот счет - я зеваю.
- Ты не понимаешь... ты городской... и вообще русский... какое по-своему, когда я в семье из пятерых детей единственный сын? У нас большой собственный дом, хозяйство... кому все это поддерживать, как не мне? Сестры не сегодня-завтра замуж повыходят... - в его голосе проскальзывают нотки отчаяния, - а ты заладил... счастлив-несчастлив, я уже слишком взрослый для собственного счастья, вот что!
Я пытаюсь перевести разговор на другую тему и интересуюсь, собирается ли он учиться.
- Нет, - говорит он, - это врядли. Я и школу-то среднюю едва вытянул, куда мне учиться? Я тупой. Тупая деревенщина.
Я смотрю на него. Его иконописное лицо напоминает знаменитые фаюмские фрески и еще, пожалуй, полотна Караваджо.
- Ты очень красивый, - тихо говорю я ему.
Он улыбается и вновь обнимает меня...