Дюрер начал писать стихи в 38, а Пикассо — в 55. Микеланджело сам подготовил свой стихотворный сборник к печати, а сонеты Рафаэля почти случайно нашлись среди его набросков. Россетти зарыл черновики своих поэм в могиле жены, а у Чюрлёниса обычные письма жене — высокая поэзия… В этой публикации собраны поэтические опыты знаменитых графиков и живописцев.

Микеланджело Буонарроти

Микеланджело обладал феноменальной памятью и знал наизусть едва ли не всю «Божественную комедию» Данте. Его собственные стихи — сонеты и мадригалы — были популярны у современников. 70-летний Микеланджело лично отобрал для печати 93 своих лучших стихотворения, но при его жизни они напечатаны не были и увидели свет лишь спустя три столетия. Градус отчаяния и накал мятежа в стихах — именно Микеланджеловские.

Фрагмент автопортрета

Я нищая падаль. Я пища для морга.
Мне душно, как джину в бутылке прогорклой,
как в тьме позвоночника костному мозгу!

В каморке моей, как в гробнице промозглой,
Арахна свивает свою паутину.
Моя дольче вита пропахла помойкой.

Я слышу — об стену журчит мочевина.
Угрюмый гигант из священного шланга
мой дом подмывает. Он пьян, очевидно.

Полно на дворе человечьего шлака.
Дерьмо каменеет, как главы соборные.
Избыток дерьма в этом мире, однако.

Я вам не общественная уборная!
Горд вашим доверьем. Но я же не урна…
Судьба моя скромная и убогая.

Теперь опишу мою внешность с натуры:
Ужасен мой лик, бороденка — как щетка.
Зубарики пляшут, как клавиатура.

К тому же я глохну. А в глотке щекотно!
Паук заселил мое левое ухо,
а в правом сверчок верещит, как трещотка.

Мой голос жужжит, как под склянкою муха.
Из нижнего горла, архангельски гулкая,
не вырвется фуга плененного духа.

Где синие очи? Повыцвели буркалы.
Но если серьезно — я рад, что горюю,
я рад, что одет, как воронее пугало.

Большая беда вытесняет меньшую.
Чем горше, тем слаще становится участь.
Сейчас оплеуха милей поцелуя.

Дешев парадокс, но я радуюсь, мучась.
Верней, нахожу наслажденье в печали.
В отчаянной доле есть ряд преимуществ.

Пусть пуст кошелек мой. Какие детали!
Зато в мочевом пузыре, как монеты
три камня торжественно забренчали.

Мои мадригалы, мои триолеты
послужат оберткою в бакалее
и станут бумагою туалетной.

Зачем ты, художник, парил в эмпиреях,
к иным поколеньям взвивал свой треножник?!
Все прах и тщета. В нищете околею.
Таков твой итог, досточтимый художник.

«Нарочитая грубость, саркастическая бравада и черный юмор автора, вульгарности, частично смягченные в русском изложении, прикрывают, как это часто бывает, ранимость мастера, нешуточный ужас его перед смертью. Впрочем, было ли это для Микеланджело „вульгарным“? Едва ли! Для него, анатома и художника, понятие мышц, мочевого пузыря с камнями и т. д., как и для хирурга, — категории не эстетические или этические, а материя, где все чисто. „Цветы земли не знают грязи“».

(Адрей Вознесенский, поэт, переводчик стихов Микеланджело)

Рафаэль Санти

Рафаэль не примерял на себя лавры поэта, и всё же на некоторых из его эскизов находят записанные неразборчивым почерком сонеты. В XIX веке биограф художника Франческо Лонгена собирался опубликовать их, но столкнулся с сопротивлением коллег-филологов. «Умоляю вас, — писал один из них, — отбросьте в сторону мысль напечатать два сонета, являющихся украденными…

Подобную безвкусицу могли сочинить разве что бродячие сицилийские трубадуры». Были и те, кто не сомневался в авторстве Рафаэля. Но и они называли его сонеты поэтическими каракулями. Есть и третья точка зрения: раз эти строки написал Рафаэль — значит, они заслуживают внимания. На русский сонеты перевёл итальянист Александр Махов.

Я потерял звезду в житейском море,
Познав немало сладостных мгновений,
Несбыточных надежд и потрясений,
Из-за чего с Амуром ныне в ссоре.

Его я обвинил в открытом споре
В обмане и коварстве обольщений.
Хоть промолчал мой шаловливый гений,
А я обрёл врага себе на горе.

Шестой уж пробил, солнце в тучку скрылось,
Взошла на небе бледная луна.
От горечи, что в сердце накопилась,

Бессвязна речь, душа уязвлена.
Но я не сдамся, что б там ни случилось,
В надежде огнь страстей познать сполна.

Альбрехт Дюрер

В 38 лет Дюрер вдруг начал писать религиозные стихи. Он так увлёкся, что за пару лет, несмотря на сокрушительную критику друзей-поэтов, сочинил около 600 стихотворений. Посвящались они Христу и Пресвятой Деве, святым Екатерине и Варваре, святому Мартину и добрым друзьям. Поэзию Дюрер называл своим новым способом умственного и нравственного совершенствования.

«Дюрер писал не стихи, а проповеди, наставления, — объясняет литератор Игорь Шестков в книге „Меланхолия Дюрера глазами русского“, — Его рифмованные тексты неуклюжи и назидательны. Назидательны и его графические аллегории — только мы этого не замечаем из-за их красоты. Стихи эти сами по себе не интересны. Но они протоколируют страхи и надежды великого художника. Обнажают его внутренний мир».

Будьте Богу верны!
Обретете здоровье
И вечную жизнь на небесах,
Как пречистая дева Мария.
Говорит вам Альбрехт Дюрер —
Покайтесь в грехах
До последнего дня поста,
И заткнете дьяволу пасть,
Одолеете нечистого.
Да поможет вам Господь Иисус Христос
Утвердиться в добре!
Чаще думайте о смерти,
О погребении ваших тел.
Это устрашает душу,
Отвлекает от зла
И греховного мира,
От гнета плоти
И наущений дьявола…

Уильям Блейк

Трудно сказать, кем был Блейк «в первую голову» — художником или поэтом. Он не получил признания при жизни, критики считали Блейка почти безумным, но со времени его смерти становилось всё яснее: гениальный иллюстратор Данте, Мильтона и Библии был одновременно и гениальным поэтом-романтиком, автором «Песен невинности» и «Песен опыта».

Смеющаяся песня

В час, когда листва шелестит, смеясь,
И смеется ключ, меж камней змеясь,
И смеемся, даль взбудоражив, мы,
И со смехом шлют нам ответ холмы,

И смеется рожь и хмельной ячмень,
И кузнечик рад хохотать весь день,
И вдали звенит, словно гомон птиц,
«Ха-ха-ха! Ха-ха!» — звонкий смех девиц,

А в тени ветвей стол накрыт для всех,
И, смеясь, трещит меж зубов орех, —
В этот час приди, не боясь греха,
Посмеяться всласть: «Хо-хо-хо! Ха-ха!»

Иная любовь

Я думал про ушедшую туда,
Где забывают о земле и тлене.
Ей наша жизнь, как духу — вожделенье,
Как райским высям — солнце и звезда.
Любовь нас разделила навсегда,
И в здешней непрестанной перемене
Любимые черты — лишь наважденье,
Лишь призраков туманных череда.

Когда глаза я поднял на тебя,
Сидящую у горнего портала,
На пряди кос, на руки — в тот же час
Растаяла, чернея и скорбя,
Безжалостная тень: хоть и стояла,
Как Божий гнев, разъединяя нас.

Эдгар Дега

Дега жаловался другу-поэту Стефану Малларме, что никак не может найти свежих идей для своих стихов. Ответ Малларме стал афоризмом. «Стихи, дорогой Дега, — сказал он, — создают не из идей — их делают из слов». Поэзию Дега Малларме, тем не менее, очень ценил.

Говорил: «Я не сомневаюсь, что этот любитель, который может так сокрушаться по поводу своего же творения, — один из самых примечательных поэтов нашего времени». Другой приятель Дега Алесис Руар издал его сонеты отдельным сборником (тираж, правда, был всего 20 экземпляров). Позднее стихи Дега появлялись в литературных журналах, сопровождаемые его же эскизами. В сонетах Дега тоже часто размышлял о балете.

Природа, знавшая, что ей к лицу покой,
Спала, подобная красавице из сказки.
Но запыхавшийся, счастливый голос пляски
Ей звонко возвестил, что час пришел другой.

Пересеченье рук или ноги с ногой,
Движенье, полное желанья, гнева, ласки,
Ритм, уводящий в плен, дающий танцу краски, —
Всё будоражило, во всем был новый строй.

Пляшите, красотой не обольщая модной,
Пленяйте мордочкой своей простонародной,
Чаруйте грацией с бесстыдством пополам.

Вы принесли в букет бульваров обаянье,
Отвагу, новизну. Вы показали нам,
Что создают цариц лишь грим и расстоянье.

Казимир Малевич

Малевич сочинял стихи на протяжении почти всей творческой жизни. Не только шутливо-ироничные, посвященные друзьям (например, художнику Василию Клюну), но и серьёзные, несколько тяжеловесные, полные метафизических вопросов. Малевич-теоретик размышлял о том, что поэзия улавливает и фиксирует нечто неуловимое, то, что, как он выражался, «потоньше мысли и легче и гибче». «Это „нечто“, — писал Малевич, — каждый поэт и цветописец-музыкант чувствует и стремится выразить, но когда соберется выражать, то из этого тонкого, легкого, гибкого — получается „она“, „любовь“, „Венера“, „Аполлон“, Наяды и т. д. Не пух, а уже тяжеловесный матрац, со всеми его особенностями».

«Дрова привезли.»

Взяли пилы топоры веревки, и пошли войною.
На леса. Вошли одетые подпоясанные,
И распоясались и разделись, размеряли тело леса.
Зарубили пометки на старших
И молча, подходили к дереву люди и у самих пальцев
Корней начали пилить. Молча, переносило дерево
боль свою, и смотрело в синий простор.
Оно имело надежду на свои сучья и корни.
Оно думало, что никто не вырвет его с земли.

И стихийным бурям противостанут ветви,
и защитят ствол его.
Для этого с каждым годом рождало все новые
и новые сучья.
Ждало бури, а потому глубоко вошли его корни.
И вдруг незаметно в тихий солнечный день,
подошел человек, с ужасной пилой, и спилил
дерево. Закинул веревку и повалил огромное тело
к ногам своим.
Так победил дерево хитрый человек и из тела
срубил себе защиту, добыл огонь и пепел использовал в поля
для овощей.
Вспомнить о дереве побудил меня стук в дверь
«дрова привезли».
Вышли, посмотрели куски тела.
Взял топор колун и эти куски дробил, куски еще боролись
держали крепко тело свое не хотели без боя сдавать ни куска.
Но руки мои вгоняли все больше и дальше
железо-колун, и распалось в щепы полено
Так гордый с победой вошел в жилище
свое нагретое деревом.

(Пунктуация, деление на строфы и кавычки в названии — авторские)

Константинас Микалоюс Чюрленис

«Вселенная представляется мне большой симфонией; люди — как ноты, — писал Чюрлёнис. — Нет рубежей между искусствами, музыка объединяет в себе поэзию и живопись и имеет свою архитектуру». За короткое десятилетие интенсивного творчества композитор и художник создал около 400 музыкальных произведений и свыше 300 картин и произведений графики. Пробовал себя и в литературе. Свои литературные опыты Чюрленис не публиковал. Его поэтические высказывания остались в его альбомах и письмах жене Софье Кимантайте.

Помнишь ли ты море, черный закат?
…Слышишь, как шумят волны?
И играют, и поют. Помнишь?
А большие волны помнишь?.. Помнишь,
какой шар света ты принесла
мне тогда, когда я еще не знал тебя?
Говори со мной, говори много, часто,
как говорила еще до нашей встречи.
И всегда держи в своих ладонях
этот великий огонь…
…Помни, что исполнятся все наши
желания, все мечты. Счастье с нами,
а если судьба слегка мешает и стесняет,
то уж такая у нее привычка…
Я вижу, как горят твои светлые глаза,
как мысль твоя летит метеором,
и, ощущая бескрайнюю радость,
свято, твердо верю, что серость, жалкая
проза никогда не проникнут в наш
Дом. Ты будешь оберегать наш Алтарь,
ты, чудесная моя Жрица! Вся наша
жизнь сгорит на жертвеннике Вечного
и Всемогущего искусства. И скажи —
разве не мы самые счастливые люди на свете?
Я полечу в очень далекие миры,
в края вечной красоты, солнца и сказки,
фантазии, в зачарованную страну,
самую прекрасную на земле. И буду
долго, долго смотреть на все,
чтоб ты обо всем прочитала в моих глазах…

Пабло Пикассо

Пикассо начал писать стихи после пятидесяти. Утверждал, что до этого поэзия «дремала» в нём. Знатоки называют Пабло не только великим художником, но и большим поэтом. Стихи Пикассо сюрреалистичны, в них много от сновидений и работы подсознания. По форме это верлибры или так называемая стихопроза без знаков препинания и деления на строфы.

15 декабря 1935 года

лезвие ножа обжигает рану которую вздох нынешнего вечера расщепляет
спицами на нити капель — запах мыши попавшейся в мышеловку —
растекшееся масло часов — как море — свинцовая нить привязанная
к солнцу — висящая на шее дня — земля — пробуждает искушение цвета
голубки и раздирает на тысячу обрывков край веера — SOS тени
отбрасываемой на середину стола жалкой несчастной маленькой
пальмой — подаренной на Пасху любезным флористом — но если
малейшая тишина каждый день чуть чаще станет виснуть разодранная
на парусе который тянет время — сшей эти губы светлым волоском
вдетым в иглу своего глаза

Марк Шагал

«Стихи Шагала, написанные на идише, — рассказывает переводчик Давид Симанович, — это особый еврейский мир, который он хорошо знал, чувствовал, всегда помнил. В них — Витебск, родители, Белла, история родного народа, и снова и снова — Витебск («Звенит во мне далекий город»).

Моя жена

Навстречу идешь — и волос твоих пряди
тянутся руки мои обвить.
Ты даришь мне небо, искристо глядя,
и хочется у тебя спросить:

неужели завянут цветы, неужели
их покроет времени лед?..
Ко мне пришла ты — и мы взлетели,
и долго-долго длился полет.

Мы погасили ночи дыханье
и свечи любви зажгли над землей.
И две души, как одно сиянье,
соединились и стали зарей.

Как забыть я это сумею:
земли и небес укрепляя связь,
любовь моя слилась с твоею,
чтоб после дочь любви родилась.

И Богу благодаренья мои
за этот подарок добра и любви.

А вам понравились эти стихи? Если да, то чьи?

Источник