Ещё раз о чёрте

Я считал слонов и в нечёт и в чёт,
И всё-таки я не уснул,
И тут явился ко мне мой чёрт,
И уселся верхом на стул.

И сказал мой чёрт: «Ну, как, старина,
Ну, как же мы порешим?
Подпишем союз, и айда в стремена,
И ещё чуток погрешим!

И ты можешь лгать, и можешь блудить,
И друзей предавать гуртом!
А то, что придется потом платить,
Так ведь это ж, пойми, - потом!

Аллилуйя, Аллилуйя,
Аллилуйя, - потом!

Но зато ты узнаешь, как сладок грех
Этой горькой порой седин.
И что счастье не в том, что один за всех,
А в том, что все - как один!

И поймёшь ты, что нет над тобой суда,
Нет проклятия прошлых лет,
Когда вместе со всеми ты скажешь - да!
И вместе со всеми - нет!

И ты будешь волков на земле плодить,
И учить их вилять хвостом!
А то, что придётся потом платить,
Так ведь это ж, пойми, - потом!

Аллилуйя, Аллилуйя,
Аллилуйя, - потом!

И что душа? - Прошлогодний снег!
А глядишь - пронесёт и так!
В наш атомный век, в наш каменный век,
На совесть цена пятак!

И кому оно нужно, это «добро»,
Если всем дорога - в золу...
Так давай же, бери, старина, перо!
И вот здесь распишись, «в углу».

Тут чёрт потрогал мизинцем бровь...
И придвинул ко мне флакон.
И я спросил его: «Это кровь?»
«Чернила», - ответил он...

Аллилуйя, аллилуйя!
«Чернила», - ответил он.

Как холодна змея,
красива,
когда черты ее видны.
Все крапинки ее курсива
так четко распределены.
Внимая древнему мотиву,
она касается земли
и погружается в молитву,
молитву страшную змеи.
Знать, душу грешную свою
с надеждой богу поверяет,
в молитве с нею порывает
и просит:
"Бог, прости змею!"
О, нету,
нету больше мочи! -
и к скалам приникает грудь,
и вдруг таинственная грусть
змеиные заслонит очи.
И будет шепот этот литься
с ее двойного языка,
пока вокруг сухие листья
толкают руки ветерка.
Сейчас пусти ее в пески,
не попрекни смертельным делом -
с глазами,
полными тоски,
и к солнцу обращенным телом.
Пусть отстоит
свою молитву
и чудно полосы свернет,
и сквозь просвирник и малину
всей кожей крапчатой сверкнет.
Пусть после этих странных таинств
она взовьется вдалеке,
чтоб отплясать свой страшный танец
как будто с бубнами в руке.
Так пусть отпляшет разудало,
своими кольцами звеня.
Быть может,
старый "узундара" *
сегодня выберет змея...



* восточный сольный женский танец

В городе ветреном кем-то исхоженном
снег в декабре и другие немодности,
на распечатанных днях чувством-кружевом
я сублимирую для профпригодности.
Ты мне прости виражи орфографии
в письмах-мечтах с неслучайными фразами,
доктора лето в моих фотографиях
и «Голова в облаках» пересказами.
Я телефоны насилую холодом,
рвёт капюшон ветер лапой хозяина,
голос знакомый на том конце провода
слишком волнует, как подвиг Сусанина.
-Хочешь, приеду? Ах, да, обстоятельства
Всё…понимаю…я в планах лишь скобками.
Вешаю трубку, срываюсь ругательством
путь мой к тебе лишь в объезд [и тот пробками].
Падаю в белые хлопья удушия,
руки раскинув, и вой мой неистовый
отрикошетит в твоём равнодушии.

Всё…не читай этот бред…
ПЕРЕЛИСТЫВАЙ.

Просыпается - норка-квартира,
Потолок…, и зашторен рассвет,
И ни шанса у целого мира
Победить эту женщину нет.
Смотрит в зеркало – очарованье…
И со сна невозможно свежа –
Значит, снова быть в центре вниманья
И опять превращаться в ежа.
Значит, снова готовиться к бою,
Нет, косметикой не пренебречь,
Усмехнется – так, сколько я стою,
Чтоб заставить меня с кем-то лечь?
"Под" колготки телесного цвета
Облегающий строгий костюм,
И глаза яркой зеленью лета,
И вуалью изящный парфюм.
Опечатана дверь заклинаньем –
В эту крепость никто не войдет!
Если время придет испытаньям
Здесь и время её не найдет.
Каблучки застучат по ступеням,
По перилам прокатится дрожь,
Из подъезда к мужчинам-мишеням
Выйдет строгая женщина – ёж.
И колючки готовы к защите,
И фигурка звенит как струна,
И опять на мое “извините”
“Ощетинится” взглядом она.
С чем же ты эти годы боролась?
Кто тебя, как зверька приручал,
Что любовью ты вся искололась
Пока он быть с тобой обещал?
Я курю и смотрю тебе в спину,
И шепчу запоздало: привет…
Все никак не пойму я причину,
По которой ты скажешь мне – нет.
А назавтра мы встретимся снова,
Я опять за два шага споткнусь,
Извинюсь, а в ответ мне ни слова –
Ты пройдешь, ну а я оглянусь…
В паутине осенних дорожек
Завальсирует дождь - раз, два, три…;
Еле слышно шепчу тебе: ёжик,
Посмотри на меня,… посмотри…

уже не знаю, что мне нравится больше: яд или халва, но, определенно, когда мое обычное сердце превращается в сердце льва, то тут случается амнезия, только смыслом наоборот- оно помнит ВСЕ, и даже, если умрет, то яркими вспышками на кратере обстоятельств останется нежность. и срываясь в ругательства /он знает в каких случаях/ я задушу неизбежность. и, если обоим так будет лучше, я исчезну, как прошлогодний снег, ну, а пока с шага перехожу на бег, с кофе на –с молоком, не принимая решений. а он знает, что такое обычное разрешение: это когда на дюйм 72 точки, а я хочу рассказать, что такое АБСОЛЮТНОЕ разрешение- это когда увидев только глаза- срывают сорочки без страха, имен, в ограниченном времени и как клеймо на чуть выбритом темени его сумасшедшее "моя девочка". Вот пусть Он мне скажет, это можно заклеить или вывести растворителем? я буду мнить себя долгожителем Пока его пульс наслаждается ритмом, Пока моё имя в устах его бритвой, Пока в его венах солёная Балтика, Пока в моей школе не все математика. Он, порой, думает, что я гений, ну, конечно, нужен талант, чтобы сварить пельмени, а ему почему-то хочется, чтобы варила их я… какая из меня семья? я же вечное недоразумение и по-хозяйски безрука, в доме мыши, на крыше - коты и не всё то кладбище, где кресты, и не каждое «вместе» в значении «рядом» /может меня как Распутина, немножечко сбрызнуть ядом/ мне столько лет, а я всё в джинсах, sorry, мне столько лет, а я не видела горы, а в горах, как в жизни, главное, от впечатлений не впасть в кому, быть новым небом, раскатистым смехом, заткнув за пояс дурацкое эхо, со своим « тысяча королев- лев» и слишком пьяно падать в его одуваны, позабыв про долги и диваны а может назад…в семейные икебаны…был бы смысл, а я всё в межстраничие школьной программы клею надежды лист и жду...как последнюю сказку тоже мне...скалолазка...

Я танцую тебя умело /соглашаюсь на комментарий старых штор за тяжёлой дверью/ Мне давно уж пора в гербарий, а я что-то ещё мурлычу, пыль стираю с твоих сложений стихотворных и, между делом, принимаю удары слева, а пора бы забросить невод в океан непристойных истин, мне в лицо стаи тухлых листьев, пожелтевшие от потерь… И не жаль октября мне в банке под закатанной крышкой ночи, я гримасничаю, а впрочем, ты бы тоже - рот до ушей.. [кстати уши, по новой версии, за любовь под хмельную скуку рубит грозный Гоген на празднике в переделке Ван Гогу-другу] Не подумай, я не пытаюсь собирать твои первоцветы, я сама-то вчера едва ли находила на всё ответы. Мёртвых раций сигналы сбились и молчат в ожиданье снега, помнишь, мы откупались бегом по каёмке цветного неба и хромали за мотыльками, затерявшимися под сводом, поздравляла тебя собою, как знакомые с Новым годом. И сошёлся свет нынче клином, хоть твердят, что ещё не сроки, ты отдашься в чужие руки, я себя проиграю в покер, если вдруг перестану сниться, если вдох перекроет выдох, если выдох не сможет сбыться ……………………………………хотя знаешь…какая разница, ведь куда бы я не спешила кольцевые дороги рая ....................непременно ...............ведут в твою пятницу

в Цветочном городе который год февраль,
пар изо рта и бег по тротуару,
игра моя вразрез репертуару,
не требует признаний календарь.


в Цветочном городе упал гемоглобин
и нет здоровья склеенному солнцу,
в приисках сердца обнаружен стронций
[радиактивный запах от ангин]


в Цветочном городе не носят креп-жоржет
и не танцуют румбу каблуками,
лишь запасают счастье облаками
на случай перепачканых манжет.


в Цветочном городе витает день сурка,
из часа в час линейные маршруты
ведут меня в притоны-институты
и бьёт в лицо бессмыслицы тоска.


в Цветочном городе готовятся ко сну
на край стола мой паспорт, твои визы,
давай с тобой истопчем все карнизы,
..........................научимся
.....................опять
..............курить
........весну!

Мальчик, знакомься, ноябрь на паперти, в нём нет подснежников, запаха клевера. Стрелки споткнулись на без пятнадцати, звери-циклоны в жизнь ломятся с севера. Кутаюсь в шарф [твой любимый - c полосками], мода же нынче - на клетку сливовую. Хочешь по памяти, лучше - набросками в сон приглашай меня дамой пиковою. Шаг по бордюрам. Районы картонные прячутся в сумрак, стоят конвоирами. Видишь как холодно? И телефонные врут аппараты мне в ухо пунктирами. Страсть-поцелуй разбавляется голосом, ночь светофорам обидное: «Баюшки», носом озябшим уткнись в мои волосы, я о щетину потрусь своей варежкой. Небо за шиворот плачется хлопьями под фонарями - [сутулые лопасти]. Осень случается слякотью, топями, только двоим - то сезонные глупости.

Ты растворяешься счастья молекулой,
что там молекулой – дробными кварками

между луной и моими подарками,
радость ванильная к нам переехала,

чтобы я больше с тоской не обедала
и не водилась с дурным настроением,

каждое утро мне мажет варением
и разрешает твоей стать победою.

Лить поцелуи на веки уставшие,
быть ежедневной, как письма из ящика,

нежность сверять с показанием датчика,
ёжась в рубашку, armani пропахнувшей.

Сдвинуты оба, слывём наркоманами,
страсть оголённо качается бёдрами,

встать на носочки – собрать звёзды вёдрами
и каждый день прятать гордо карманами.

из цикла "Город Ведьм" Жаль, с меня не напишут Мадонну… Увы, не положено… Все грехи мне подвластны. И каждый – мой личный каприз. И бурлит непокорная нежность, как зелье, под кожею! /Вот вчера проигралась чертям – танцевала стриптиз…/ Но тебе невдомек, что такое парить над обычными Разговорами, бытом и прочей людской суетой… Из всех знаков внимания я предпочла бы наличные… /Ну а ты притащил орхидеи… романтик ты мой…/ Милый, мне наплевать на надежды твои сокровенные! Даже ради тебя я не стану привычки менять. И не надо креститься тайком – это шутка, наверное? /Знаешь, связи какие на Лысой горе у меня?.../ Мой парфюм от Dior… кружевное бесстыжее нижнее… Только будет ли ночь, десперадо, тебе по плечу? Пусть с меня не напишут Мадонну… Да это и лишнее… Я не ведьма… Почти. /Просто очень влюбиться хочу…/

Отпускаю тебя, в мир, давно уже кем-то просчитанный,
Не тебе обо мне говорить – городить – горевать.
Твой серебряник дутый, за птицу получен, подбитую,
Значит, это твоё: предавать – продавать – предавать…
Отпусти и меня, знаю, мне бы, молчать и не умничать,
Но, умею смотреть. Почему ты отводишь глаза?
Я сегодня не птица. Влетаю, ощипанной курицей,
В сто пропущенных сроков оставшейся буквой – "нельзя«Я»".
Все молитвы мои: слышу – раз; два – люблю; трижды – ведаю.
Не прошу, не боюсь ни вины – ни в вине – ни вина,
Отпускаю тебя, в мир, со всеми оттенками серого,
Оберегом, крыло – от беды – от балды – от огня…

Ты не станешь мельчить, ты пройдёшь, не взирая на принципы,
В мир убитых иллюзий, простого унылого дня
Вот тебе – тридцать грин, посмотри в небеса. Видишь птицу?
Но глаза твои ищут не там – не по мне – не меня…

рамки от m.luba-7

Жил-был обычный серый кот
/в полоску/. Спал в подвале.
Ловил мышей четвёртый год.
За это тётя Валя
Его поила молоком,
Он ластился об ноги.
Такой смешной, он верил в то,
что люди – это боги.
И, что придумали они
Рассветы и закаты,
Цветущий луг и у реки
Пьянящий запах мяты.
Он был приученным котом
И потому уверен,
Что долг его - платить добром
И быть послушным зверем.
Он отзывался на «кис-кис»,
А по ночам, весною,
Любил забраться на карниз -
Поговорить с луною...





...В ту ночь случился звездопад,
Что исполнял желанья...
Он и Она... Вишнёвый сад...
И нежные признанья...
Уже горели все мосты,
Но голос из окошка:
“Киссс!”... и она была, увы,
прирученною кошкой...
Их успокоила Луна,
Мол, есть страна такая,
Куда однажды навсегда
Все кошки, умирая,
Приходят жить. И только в той
Стране бывает счастье.
/Клялась обратной стороной
И лунной неба властью./
Сомненья их развеял пёс
Бродячий /можно верить/:
- Чего грустим? Не вешать нос!
У кошек жизней девять.



У перекрёстка двух дорог
Безумно пахло мятой...
Никто не знал, и знать не мог...
...их жизнь была девятой...

В карманах сквозняки, кругом - вода.
Акцент французский выветрился бризом.
Приборы шутят - порт еще не близок...
Прошу покинуть трюмы, господа!

На всякий случай допиваю джин...
Печаль промокла, бьется в белой пене,
И шепотом Нептуна до коленей
Целует ноги ласковый Гольфстрим.

Послание в бутылке "Я с тобой..."
Ты не получишь... нет на то надежды...
Хранят тебя от правды, как и прежде
Морские боги... Помнишь голос мой?

Встречай его на пристани весной
В пропахшей океанами одежде...

Сентябрь в саду под розовым кустом
Грустит и в блюдце смешивает просто
Ячмень обиды и терзаний просо,
Унылые надежды на «потом»…

И руки в саже... Только б не реветь…
Всего лишь ливень… День сгорает спичкой.
На чудеса - запреты, лишь привычка
Не стоит даже нескольких монет.

Хрустальным оказался башмачок.
Мотив насмешек Золушке известен:
Опять метла-подруга, пыль и плесень
И три орешка – жизненный урок
Узнать, что принц совсем не одинок,
Что сказки врут, а мир не так уж тесен…

Сбежим? Пусть под ключицей бьется страх,
пугливой птицей, пойманною в сети,
нетронутая - жду твоих отметин,
твой зной во взгляде – медом на губах.

Мне этот жар не сбить на градус вниз,
хотя бы до обычного кипенья.
Ты точка моего невозвращенья,
зачем-то возвратившая мне жизнь…

Дрожу, как возбужденный кражей вор,
сломавший миф про неприступность Прадо.
Держи меня, когда я буду рядом
шептать тебе свой нежный приговор
на всех известных языках... И ток
смешав с вином - по оголенным нервам
мадридских улиц… Здесь я стану первой,
прочитанной и вдоль, и поперек.

Впусти под кожу розу всех ветров
и жди меня на точке невозврата.
Ты в счастье нашем также виновата,
как платье цвета алых парусов…

Мазурка. Мне жарко. Мерцающий путь –
В глазах. На подушке –
термометра ртуть.
Комочек страданья – серебряный яд –
Катаю в гортани.
Пружины скрипят.



Фламенко. Фланелькой закутана в сон.
Рядами, рядами – томленье.
И звон
Кихотовых лат, вышибающих дверцу.
Смотрите, смотрите! Горящее сердце!



Ах, чардаш! И чёрточки огненных стрел,
Вонзающих в сердце всех половцев хмель.
Жар волосы спутал!
Всё тело горит.
Ничто не излечит и не исцелит.




Вальс. Валится с неба блаженство и тишь.
Ровнее дыханье, воздушнее жизнь.
И мчится по жилам счастливый гонец…
А утром проснёшься:
– Здорова. Конец.