Остановить невозможно. Он тикает день и ночь. Он вползает в мою спальню, когда я сплю, и мне снится дождь. Он будет меня скрежетом шестерёнок, стрелками царапающими циферблат. Мне не страшно, я не хочу бежать, но так хочется повернуть назад этот счётчик над моей головой. Он пожирает всё. Всё что я когда-либо был способен ценить. Людей, птиц, ветер у моего виска напевающий свист моих волос, сонных учеников в тисках пластиковых парт, полифонию школьного звонка, их улыбки, их голоса. Тик-так. Трапеза, который нет конца, в который каждый подан на стол. Миг, и ты словно потерял что-то очень ценное. Тик-так. Ты цел, ты здоров и сыт, но карманы твоего сердца пусты. Ты же понимаешь о чём я? И всё продолжает жить – и люди, и пение птиц, и ветер по-прежнему дует в затылки, и дети которые наконец-то выспятся завтра, потому что дождались летних каникул, встретят утро, быть может, даже счастливыми. Но у тебя всего этого уже нет. Тик-так. Он всё съел. На время или навсегда. Так мало времени, его постоянно не хватало. Даже когда впереди была вечность. Даже этот пост сделал меня и тебя на 15 минут конечнее…

Это грани человеческих ощущений. Когда лиловыми лентами струится факт.
Когда день прошёл, и пьян от эмоций, и пьян от этого дня.
Когда ночь, и оранжевый тоннель пожирает мой троллейбус.
И стонет в наушниках контрабас,
Так громко - словно смычком по сердцу лелея, бегает безумная пила.
И бессонная ночь, вторая по счёту скуривает меня как кальян, в бесконечной беседе меня, добра и зла.
И никому не заметить, не узнать меня, не заменить, не подделать оболочку.
Там, сидя у побелевшего окна, я чёрный призрак наступившего Января, и держит дно мира трясущаяся от кофеина рука...

А что, если этот день станет самым обыденным из всех что до него приходили? Что если Декабрьское солнце как всегда поднимется на востоке, осветив город? Что если это будет самая тихая и безразличная суббота из всех праздных суббот? Все будут спать до полудня, и пустые улицы будет обхаживать ветер наполненный парами бензина, запахом сгоревшей бумаги. Люди ближе к обеду вылезут из тёплых постелей, и в квартирах запоют голоса телепередач. Что если в этот день мы как всегда выйдем из дома, и холодный зимний ветер как всегда растреплет чёлку у самого выхода из подъезда? Небо будет обыденно голубым, и вороны – наследники зимы будут каркать о чём-то своём, по-вороньи важном. Что если мы соберёмся и будем до самых звёзд ждать чего-то, оббивая взглядом горизонт? Что если ожидание наше затянется до самой ночи? Толстая, отъёвшая своё за долгую вечность часовая стрелка жирным шагом перевалит за полночь. Что если на электронном календаре вспыхнет двадцать четвёртое и ничто не произойдёт? Что мы будем делать тогда? Встать и пойти? Зайти в дом и плавно вдавить кнопку лифта? В лифтовой кабине посмотреть в зеркало, что весит там? Поправить причёску, может даже причесаться? Пока лифт взлетает до двенадцатого этажа, я успею опрятно смахнуть пыль с правого рукава, подтянуть шарф и надеть посильнее перчатки. Двери откроются и выйдя я распахну дверь общего балкона. Там наверху будет виден весь ночной город. Обхвачу перила руками, расправил плечи. Вздохну как можно сильнее. И птицей белой и беспечной… продолжу жить. В этом обыденном мире, пройдя все круги и овалы, открыв все тайники. Просто останусь. Под этим обыденно голубым небом, кем-то обыденно иным… уже непобедимым….

Безразличие порождает зло. Самое глубокое и незаметное. Зло, которое как очковая кобра прогрызает стенки яйца и выползает на свет. Оно питается падалью под камнями, незаметно отращивая свой хвост. Это зло не видно когда на него падает дневной свет, неуловимо во тьме. Оно медленно разрастается сорняком, виноградным плющом ползёт по стене. Ты спал, ещё юным и наивным, в своей детской постели а оно заползло в твоё сердце, через открытый рот. И вот ты уже примеряешь чужую шкуру, воруешь чужой образ чтобы маскироваться среди пасущихся коз, чтобы пожрать их плоть подобно волку в овечьей шкуре. Вот твой первый шаг, ты стал претворяться оперённым. Зло всегда прячется, чтобы выживать, нападая со спины. А может мне это даже нравится! Может я жду того дня, когда твоей собачьей злобности, твоей садистической манере жить, твоим убийствам света и задуванием чужих жизней-свечей будут посвящены все мои посты. Может я жду часа когда ты поднимешь свои чёрные глаза на небо, может я жду когда ты неуклюже и нелепо наступишь ногой на мир, чтобы в этот час пригвоздить тебя к земле.

От чистого сердца Твоей заражающейся тьме...

Капает за окошком растаявший снег. Словно пульс. Правда, истинная правда – стук за окном диктует ритмы его сердцу. Он лежит на диване, слегка бледен и одинок. Кисть руки, украшенная серебряным кольцом, сжимает переплёт книги. Грустный Лорд запрокинул голову и его глаза судорожно бродят по книжным строчкам, разбиваются об книжные рифмы/рифы. Сквозняки кружатся над ним, словно соколы, ворвавшиеся в его дом через открытую форточку. Холодные воры, воры тепла. Грустный Лорд потирает в ознобе свои плечи, молод, но так стар в своих внутренних рассуждениях. На его столе стынет пахучий чай, и тишина лежит с ним рядом, обнимает его за талию, следит за ним. Грустный Лорд очень устал, и сейчас просто отдыхает. На полу бумага вся испачкана его рисунками, на его пальцах чёрные следы от ласки карандаша. В его зарисовках застыла война, застыли моменты счастья, кто-то падает из окна, кто-то гладит собаку, кто-то совсем один лежит на диване с книгой в руках. В его рисунках он сам. Грустный Лорд дышит тихо, и чёрная рубашка совсем незаметно колышется на его груди. Грустный Лорд полюбил грустить. Стены стонут от тяжести картин. Скоро он уснет, пожелав самому себе добрых снов. Грустный Лорд видит странные сны, чуть страннее чем его жизнь, чуть добрее. Грустный Лорд слышит, как течёт талый снег, представляя что это дождь, представляя что зимы нет. Перед сном он как юный гот задует свечи. Грустный Лорд знает как красиво на небе горят его сёстры/звёзды. Он там плавал. Грустный Лорд знает как взращивать вереск надежды. Знает как склеивать битое сердце, как ловить листья с умерших деревьев, и снимать с них белых котов. Но это завтра, а сейчас он устал, ему нужен крепкий сон. Грустный Лорд пишет посты, когда ему некому рассказать свои мечты, свои мысли, свои победы и ошибки. Пошептаться о величие света и злорадности теней. Побеседовать о самом себе…

На завтрак грёзы из неостывшего золота, а к обеду похмелье, от несбывшихся желаний. Наше «завтра» неожиданно закипело, извергаясь пряными ароматами, оттенками страха, тревог съедающих всю смелость. Но мы же сильные, мы прыгнем в этот кипяток и сваримся до костей, мы станем самым изысканным блюдом на столе в завтрашний день. Среди пряностей очередных бессонных ночей, среди соуса из неоправданных переживаний, взрослых и дурманящих страстей, среди предательств и прочих теней мы станем апофеозом бала. Израненные вилками и зубцами серебряных ножей. Будем шептать в своей кисло-сладкой похлёбке, что скоро всё кончится, что гурманы утолят нами голод и побредут спать. «Завтра» - как котёл с солёной водой, разогретой для приготовления бульона. Но мы же сильные, мы будем вариться им всем назло, пока не вырвемся, пока не пробьёмся на волю…

Да всё хорошо, всё великолепно.
Руки держат щит, а ноги равновесие.
В кармане ещё достаточно батареек, чтобы горело солнце.
Ещё хватит песен и стихов, чтобы скрасить чужое одиночество.
И грима ещё на роли четыре а может и больше.
А скоро конец, и мы отдохнём от Московских пробок.
И нас перестанут будить телефоны, стонами песен вышедших из моды.
Мы наконец-то будем свободны.
А пока готов ловить каждого, кто уподобился осеннему листу.
Кто падает в свою Сентябрьскую пропасть.
И я совсем перестану спать ночью.
Небо красивее полуночной дрёмы.
Вспыхивают неравномерно в небе звёзды.
А циферблат остановился на пол второго.
Просто в этом идеальном механизме не хватило места маленькой шестерёнке.
Совсем разучился любить.
Забыл что это такое.
Серьёзно...
Безповоротно…
жаль…
но уже поздно...

Когда ещё на улице не закричали люди, и не взвыли сирены, когда ещё город только открывал глаза, чтобы оглядеться и понять, я уже знал что произошло. Непривычный туман, накрывший бешеный центр, вой псов, и безутешное карканье сотен тысяч ворон в небе. Я распрямил плечи, я поднял лицо чуть выше, чем поднимал его обычно. Я пошёл. Грациозно и без сомнений, походкой важного ворона, перешагивая чужие пакеты и вещи, обходя людей ползающих на четвереньках, траурно но уверенно. Под моими ногами трещали стёкла, шуршала крупная галька. Я шёл по улицам, по шоссе ещё вчера прибитого оживлённым движением машин. Сейчас они одиноко стояли по краям, лежали словно мёртвые звери по середине дороги, а где-то слева остывало на боку громадное тело автобуса. Я шёл и до боли в лёгких вдыхал утренний воздух, чистый и приятный. В голове играла музыка, для большего пафоса, для более сильных эмоций. Я напевал себе что-то из французской оперы, под такт бегущих в панике людей, которых выблёвывал на свет рот подземного перехода. Под такт моих шагов. Мои руки я спрятал в карманы расстёгнутого пальто. Когда ещё никто не осознал, чем закончилась эта ночь, я с неистовой любовью смотрел на восход, на солнце в дыму, всходившее там, где горел горизонт. Кучу вопросов раздавалось из разбитых окон. «Кто здесь?», «Что произошло?», «Что это такое?». Я смеялся, гладя перила у набережных сводов. Я знал эти ответы. Когда ещё никто не унял свой страх. Свою панику, истерику, не перестал кричать о помощи, рыская по земле; я уже стоял на самом высоком здании города, я уже ловил ветер, я уже шептал себе «Наконец-то…».
[As Ferrys Nikn (Евангелие трёх небес)].

Прятать эмоции в подушки, в замки закрытых век. Так надо, таков удел. Эротика одетых чувств, обид и переживаний, которых никто не увидит, о которых никто не узнает. Утро смывает усталость и печаль. И щупает рука ещё в полу-сне запас тепла оставленный на чёрный день. Измученные бременем плечи стягивает ремень оперения. Грим, свет, улыбка на лице, на сцену. На улице тает снег оголяя грязь, на улице ветер колышет голые ветки, птицы обретают небо, на улице много людей. "Люди эти никогда не замечают, как по ночам плачет тот, кто днём идёт по жизни смеясь".

На белых листах пунктир моих слов. Облупилась эмаль, столько время прошло, столько сказано слов, столько выжито дней – бесконечность, не меньше не больше теперь. Потускнел и померк мой бронзовый щит, и оплавились свечи моих алтарей. Столько боли моей накопили глаза, столько радостных дней помнит душа, столько тленных песчинок упало на дно в тело моих песочных часов. Не ребёнок теперь, не иссохший старик – пограничная тень эмоций и слов. Я слабый пророк, вижу только на шаг. Я знаю лишь то, что очевидно и так. Скоро ветер утихнет, растают снега. Всё реже мой голос будет являться сюда. Всё реже листы из томных постов будут падать сюда, нарушая покой. И станет так просто забыть обо мне, вычеркнув имя в списке людей. Однажды кривая здешних слов станет прямой, словно сломанный пульс. Скоро время решит, приведя приговор. И станет бессмысленно думать стихом, искать что-то ночью, рисовать свои сны. На белых листах пунктир моих слов. Потрескался словно замёрший лёд. Столько много причин, жить и верить в себя, столько много причин ловить солнечный свет, столько много причин жаждать завтрашний день. Ещё многое нужно создать и спасти. Вспыхнет заря, продолжится жизнь. Только хватило бы сил…

Чужие окна жалят светом, чужие слышу голоса, чужие пролетают птицы, крича от стужи Января. Чужая чёрная собака, за мной до самого подъезда шла. Чужие двери открывались от писка домофонного звонка. Чужие лестницы, пролёты. Чужие возгласы звонка. Чужие лица в переходах, с чужой улыбкой на губах. Чужое счастье бьется в сердце, чужое горе ждёт впотьмах. Чужое солнце режет окна, чужое небо растоптав. Чужая тишина скребётся, чужие тикают часы. И дом чужой, чужие стены, чужие пролеты мечты. Меня здесь нет, я навязался, прилип жвачкой под столом. И о чужих мечтаю вздохах, к чужим тянусь своей рукой. Чужой птенец, чужого рода, в чужое сброшен я гнездо. Чужие беды красят чёрным моё пернатое нутро. Меня здесь нет, я не по плану. Я из совсем другой страны, из книги что лежала рядом, с разорванных котом страниц. Здесь моего безмерно мало. Здесь от меня лишь пару снов. Но мне и этого хватает, чтоб не забыть кто я такой…

Однажды меня спросили, что бы я изменил в своём мире, если бы на то имел право. Я ответил, что отнял бы у себя умение совершать ошибки. Наверное, я этого всё же добился. А точнее я просто осознал простую для всех нас истину – всё так как и должно быть, а значит, ошибок не бывает. Високосный год стал годом совершенствования идеалов, разжигания тех звёзд, к которым надо стремиться, рисования портретов тех, на кого там, в конце мы станем похожи. Сложная задача – удержать в руках мир. Справился ли я с этой задачей в этом, смогу ли справляться дальше – судить не мне. В этом году я много рисовал, я вселял в листы, в пластилиновые формы, свои эмоции, свои мечты. В этом году было так важно показать, всё что твориться у меня внутри, за дубовыми ставнями. 2008-ой стал годом оживших крыльев, стал поводом с улыбкой встречать каждый новый день, стал палачом многих моих надежд. В этом году осталось достаточно не случившихся встреч, может и к лучшему. Самое главное для меня сейчас – я ни о чём не жалею. Год дал мне много, духовного, не ощутимого. И спасибо ему за это. Спасибо за уроки – трепетные и жестокие, тёплые и холодные, проведённые в неге и безумной боли. Такие ценные, слегка придушившие во мне моего ребёнка.

Спасибо Вам, за то что каждый мой день наполняли эмоциями, за то что не даёте угаснуть, за то что поддерживаете во мне огонь. Прекрасные мои, спасибо за то, что Вы были и есть. Мои чувства ко всем Вам не уместить ни в одной строке. И пусть я говорю об этом слишком редко, только в этот день. Вы самое главное, что у меня сейчас есть. И не важно радость или боль Вы несёте ко мне, спасибо за ещё один год проведённый с Вами. Я желаю Вам, наверное, не самых лучших вещей. Я желаю Вам всегда уметь отдавать, даже если у Вас ничего нет. Я желаю Вам с улыбкой смотреть на всю боль повседневных дней, подобно лани что смеётся в лицо бегущему на неё льву. Я желаю Вам всегда иметь ввиду, что количества добра и зла вокруг зависит от Вас, и ни от кого другого. Я желаю Вам помнить что всё в Ваших руках. Я желаю Вам оседлать быка, но не идти с ним на войну, а сеять и взращивать поля, взращивать там мечты, пророческие сны. Я желаю Вам каждый миг раскрашивать холсты Ваших дней в самые великолепные цвета. Никогда не убегайте от своей природы, и берегите себя. Вы слишком бесценны теперь, каждый из Вас.
Вечно Ваш As Ferrys Nikn.



1.Вещь года:
Духовная: Блокнот (все мои сны, мечты, надежды, которые успел нарисовать)
Материальная: mp3 флешка («Мир без музыки был бы ошибкой» (Ницше))
2.Цвет года: Вечно серый
3.Время суток года: Утро
4.Подарок года: Каждый прожитый день
5.Фраза года: «Найдите мне ангела, и я подарю вам конфетку»
6.Мечта года: Мечтой быть перестала
7.Несбывшаяся мечта года: Таких нет.
8.Место года: Аттракционы в Парке Горького
9.Открытие года: Да много их было…
10.Песня года: После 11 – «Крылья»
11.Группа года: Ольга Арефьева
12.Программа ТВ года: Искривление времени
13.Подвиг года: о подвигах обычно молчат…
14.Ошибка года: Беспричинная злость на её заслуживших…(как-то так)
15.Безумие года:
16.Мудрость года: «Настоящая птица никогда не изменит своей природе, природе небес» (As Ferrys Nikn)
17.Потеря года: Время…
18.Книга года: Библия
19.Фильм года: «Небо над Берлином»
20. ICQ статус года: «Кажется всё…».
21. Порок года: Жестокость.
22. Добродетель года: Понимание
23. Число года: 2012.

Голубь слетает с крыши. Неразборчиво слышно, как бьется чье-то сердце. Шаги на лестничных клетках – крестики/нолики в школьной тетрадке. Снежинки царапают своими ресницами изрисованное холодом окно. Видно, как прекрасен снег, идущий во время декабрьского солнца. Мальчишка зачеркивает ещё один день в календаре. Шестьдесят один час до Нового Года. Твоё объятие дарит кому-то тепло, и тает окно автобуса от твоего дыхания. В твоих тетрадях мотивы ёлок, снежных барханов, луны окутанной зимним туманом. Кто-то влюблёно смотрит на тебя с верхнего этажа, кто-то смеётся над твоей неуклюжей походкой. А ночью почему-то видны звёзды в самом центре города. С утра снегопад обцеловал щёки, руки, неприкрытые шапкой волосы. На катке целуются влюблённые. Возле подземной вентиляции всегда греются белые собаки, потому что снег там зимой тает. Мы так много не замечаем…

Больше не лжец,
Больше не пленник.
Больше не страшно.
Больше не верю - паукам, создающим липкие сети, ярким огням, маякам и причалам, печали отчаянной, и спицам, и плетям.
«Наконец-то безумен,
Наконец-то свободен.»
Наконец-то дышу,
Наконец-то надеюсь, на долгие ночи и шальные рассветы, на свет из сердец, на крылья и перья, на правильность выбора, на последних и первых.
Наконец-то вернулся,
Наконец-то очнулся, от тусклого света из глаз и из сердца, от тьмы подворотни, от судей надменны, от стука души об бетонные стены, от криков и слёз, от злости ненужной, от мыслей земных, от жизни бездушной.
Больше не злюсь,
Больше не камень.
Наконец-то свечусь,
Наконец-то комета,
Наконец-то летаю…

14 ноября – 318 день года, 319-й в високосные годы. До конца года остаётся 45 дней.

Небо над Берлином – наверное сон наяву. Жаль не посмотрел его в детстве, всё было бы по другому. Из старых прошлогодних листьев клёна получается прекрасный коллаж. Ради этого стоило держать их в книге с красным переплётом. Они пахнут кофеем, тем самым, что год назад был неуклюже пролит мною на стол. Я провожу по ним рукой, ощущая их рельеф, я вижу их цвет. Кто-то плачет так тихо, что никто не слышит, наверное, кроме меня. Хотелось бы стоять у кого-то по правое плечо, слышать его мысли, незаметно прикасаться к его руке, вливая тонкую струйку надежды, быть чьей-то незаметной музой, поводом нового пути, осознания причин. Я на всё это способен, главное захотеть. Но это будет не то. Плохо когда тебя видят не только глаза детей, плохо, когда из-за привычки земных проблем не выходит вот так, вечно кружить в толпе, обнимая людей каждый день, слушая и запоминая их шаги и голоса. Помню, вчера ребёнок кидал птицам хлеб, смеясь так громко, что было слышно сквозь ревущие наушники. Знаю, что сегодня утром, когда бежал по эскалатору вверх, кто-то справа читал стихи, написанные им в 14 лет, пряча лицо, пытаясь скрыть улыбку на лице. Полчаса и начнётся новый день. Плохо когда ощущаешь усталость, когда тень сна терзает тебя, жаль что я не могу никогда не спать. Мы бы так много успевали, никогда не закрывая глаза. В два раза больше побед, в два раза больше стихов, в два раза больше бед, в два раза больше ошибок…. В два раза больше смертей. Я бы тоже хотел стоять на высоте небоскрёба, без земных оков, склонив голову вниз, у самого неба, где птицы ударяются телом о туши белых облаков…

(14.10.08. 23:35)

Время лечит лучше Атеналола, сердце каждый раз новое, каждое утро нового дня. Зализывает раны, заглаживает швы. В соитии дней и ночей меркнет любовь – та которую ждал, но не сошлось; гаснет гнев – тот которым болел, но не стало; исчезает страх – тот которым жил, но перестал. Порезы на руках совсем пропали, стёрлись с кожи, перестали щипать в одинокие ночные часы. Письма и фотографии давно сгорели, и даже пепел остыл, и даже ветер разметал его по пустыне двора, облепив им детские карусели, и даже зимы смыли его с асфальтового полотна. Всё прошло, всё опустошалось. Маяки погасили огни, и корабли телами прошивают мои берега, безлюдные и пустые. Всё ушло, все пожары забыты, все потопы – только в исторических книгах, все войны – только кислой бронзой на надгробных плитах. Всё успокоилось, всё уснуло. Все беды, которые, казалось, никогда не забуду. Всё горе, что обещало оставаться вечно, всё счастье, что клялось стать со мной одним целом. Время самый великий лекарь, самый чуткий убийца. Возможно, придёт день, и вместо крестов на куполах церквей будет висеть циферблат. Тикающий не в такт сердцебиению ему молящих. Всё просто… как оказалось, спустя время… Всё проще, чем хотелось. Скоро и эта печаль уйдёт, превратившись в воспоминание, в таящий голубой цветок кухонной газовой конфорки…

"Я знаю, как пахнет лаванда на Севастопольских полях. Я знаю, как красят стол в сиреневый её цветки, опадая каждые минуты и часы, тихим цветопадом. Я знаю, как шумит прибой, когда другие звуки погасли. Когда ночь пришла и забрала обиды и боль, когда есть кто-то рядом. В прошлом так много всего. Это прекрасно, когда вам есть куда идти, когда вас кто-то ждёт. Это бесценный дар – осознавать, что вы кому-то нужны, что в часы боли вас будет держать чья-то рука. Это прекрасно, и так давно потерянно мною, что я перестал тосковать. Я перестал раскрашивать дыханием окна, ища взглядом родные силуэты на дороге. Это прекрасно, когда зоря ласкает вас не в одиночку, и нет больше ничего кроме чужого голоса. Это прекрасно – не знать, как коптит нутро огонь потерь. Так сильно, что сквозь него теперь можно смотреть на солнечный свет, и солнце там будет казаться блёклым огоньком сигарет, в темноте комнат философа. И ничего уже нет. Я знаю, как прекрасен цвет озёр, раскинутых до горизонта. Когда небо купается в нежной неге их вод. Я знаю, как дивно звучит опера, когда ты сидишь, сжимая в руках белую перчатку чужой руки, ощущая единения душ. Это прекрасно, когда вас кто-то ждёт, когда на вас кто-то надеется, хотя бы один из миллиардов людей. Но когда рушится храм, из обломков строят мост, чтобы пройти на другой берег, и там снова строить убежище от зимних холодов. И все, что не убило нас сегодня, завтра сделает сильней." 20.09.2008

Я помню, как в детстве вёл свой дневник. Кривыми буквами в тетради из разлинованных страниц вычерчивались линии, ростки теорий, уроки ещё не постигнутой жизни. Я был там мальчиком-богом, я был там скромным Юпитером, и трон мой был такой новый, такой светлый, усыпанный лепестками гладиолусов, амброзией растущей во мне. Никакой тяжёлой метафоры, никакой пошлой аллегории, я писал всё что видел, всё что мне снилось во сне, всё что создавал из грёз, гуляя в одиночку во дворе, с качелями грязно-зелёного тона. Я помню, мой первый пост был о себе, зелёной ручкой, столько помарок, столько всего было зачёркнуто, столько вопросов, на которые давно уже найден ответ. И не требовалось никакой боли, и не нужно было никаких слёз, чтобы писать там свои мысли-повести о том, как начался новый день, новая ночь. Не нужно было ни предательства слова, ни тлеющий свет одиноких надежд, я просто писал какого быть бездонным, какого стучать в закрытую дверь, какого отличатся окрасом от фона, не зная кто ты, откуда пришёл, и зачем живёшь здесь. Идёт дождь, дует ветер, в комнате горит свеча, в комнате никого нету кроме меня, в зеркалах померкли блики, из окна слышатся тихие крики детей, ночь давит своей рукой, всё как всегда. И я давно не страдал, не дрожал от бессилия, и от того посты пусты и в дефиците от возвышенного смысла, от колких острот своей безграничной трагедии. Я помню, как в детстве я поднимал ладони к звёздам, одиноко мёрзнув на балконе. Не для того чтобы согреться, я думал они увидят, я думал они узнают, я тянулся к ним чтобы уйти, туда где они, туда где должен был быть я. Я помню как в детстве я стоял в чёрной от ночи комнате, я закрывал глаза. Я долго стоял, слушая голоса, признаки жизни моих соседей. Я знал, чем они прожили день. И я писал об этом в своём дневнике. Идёт дождь, дует ветер, осень отпевает себя. За окном шумит город, шепчет, будто самый одинокий на свете. Я помню как в детстве вёл свой дневник. Как много пришло перемен, как мно всего НЕ изменилось, оставшись эгидой "всё по прежнему"...

Разбитые зеркала, порванные страницы. Я перевязываю раны на руках, я крашу в красный белые бинты. Меня практически нет. В яме на двадцать сантиметров лежат сны, которые никогда не приснятся, лежат белые листы для поэм, которые никому не пригодятся, переживания фальшивой фрустрации. Лежит любовь, которая никогда не придёт, лежит белое перо, птицы которая уже не полетит. На чёрной подстилке из увядших корней лежат часы, которые давно перестали идти. Рисунки ребёнка, который никогда не появлялся на свет. Чёрно-белые фото тех, кого уже нет, тех, кого уже никто не вспомнит. Воспоминания событий, которых не было и нет на самом деле. На дне двадцатисантиметрового туннеля лежат вилки из серебра, которыми никогда не ели, погнутые об бетонные стены, об деревянные двери советской мебели. Старый дневник, который никогда не заполнится в своих страницах хроникой уходящего дня. Роза, увядшая от летнего солнца, не тронутая остриём ножа - уже никогда не будет пахнуть, упала на дно. На зеркальный треугольник, осколок отражающий того кто был придуман. Изношенные перстни, которые носил тот, кого нет. Обломки, обрывки жизни того, кто кого нет. Надежды и планы на завтрашний день того, кого нет. Изорванное на мозаику фото того, кого нет Смерть, которая никогда не придёт. Ничего нельзя доказать, даже свой собственный образ, будто ничего не существовало, ничего не существует. Взлёт в небеса, власть над морем, счастье бессмертное и живое - история дня, который никогда не наступит. На всё это медленно сыпется земля, того мира которого нет, мира, которого кто-то придумал…

Апатия, мигрень, паранойя. Мы сами виноваты в своём горе. Слишком высокие идеалы поставили перед собою, не зацепиться, не достать рукою. Я умру, я перестану дышать, я повешусь, если за оставшиеся три часа не нарисую анти-шедевр, не напишу стих, не вылеплю из куска телесного пластилина кусочек вчерашнего сна, частичку несуществующего мира. Я умру, меня сожрёт бубонная чума, взорвется конфорочный газ, если за ближайшие три часа я не обделю смыслом этот бессмысленный день, убитый временем, съеденный кем-то другим. Никак иначе, никаких иных вариантов. За три часа кто-то успеет разорвать свою жизнь, сжечь все мосты, создать в себе маленькое кладбище убитых надежд. За три часа может померкнуть свет, исчезнуть солнце, на той стороне неба, которого сейчас не видно за горизонтами городов, лесов, океанов. Я умру, я перестану ощущать своё сердцебиение, если за три часа не создам. Не сотворю хоть что-то, самое мелочное, самое незаметное. Если за три часа не докажу себе своё собственное существование, моя психея выбросит меня из окна, перережет мои вены. Я поскользнусь на мокром, белом кафеле разбившись куском фарфора, я захлебнусь в стакане горячего кофе, если через три часа я не внесу в историю каким-нибудь рисунком, какой-нибудь осуществлённой теорией бесцельно прожитое двадцатое октября две тысячи восьмого года.