Василий Гроссман
На еврейские темы

УКРАИНА БЕЗ ЕВРЕЕВ
Перевод с идиш Рахиль Баумволь

Когда под гром пушек и разрывы гранат наши войска входят в села левобережной Украины, домашние гуси поднимаются в воздух и машут своими большими белыми крыльями. Они кружат над хатами, над подернутыми зеленой ряской речками, над садами и огородами.

Есть что-то жуткое в этом тяжелом полете домашней птицы, в резком, тревожном и горьком крике ее, как бы зовущем красноармейцев взглянуть на скорбные, страшные картины жизни. Птицы словно рады приходу наших войск, и в то же время они плачут и стонут, они кричат о страшном горе, об огромных потерях; о слезах и крови, от которых седой и соленой стала украинская земля.

Я побывал в очень многих украинских городах и селах с тех пор, как я работаю спецкорреспондентом "Красной звезды". Был в Старобельске, Сватове, Купянске и Валуйках, в Ворошиловграде, Краснодоне, Нежине, Глухове и Кролевце, в Чернигове, Козельце, Астроге, Яготине, Борисполе, Батурине... Я был в сотнях деревень, хуторов, поселков, в рыболовных слободах на Десне и на Днепре, в хуторках, окруженных степью, в заброшенных домиках смоловаров, одиноко живущих среди вечного мрака сосновых лесов, в сказочных деревнях, где соломенные крыши еле видны среди густой зелени фруктовых садов.

Если взять и воедино собрать все истории и все картины, услышанные и увиденные нами за дни и месяцы, проведенные на Украине, получится страшная книга о невообразимых злодеяниях - о рабском труде, об огромных поборах, о детях, угнанных в Германию, о сожженных домах, об опустевших закромах, о виселицах на площадях и на улицах, о рвах, где расстреливали по малейшему подозрению в связи с партизанами, об оскорблениях, издевательствах, брани, о взяточничестве, пьянстве и произволе, о диком разврате преступников, которые в течение двух лет распоряжались судьбой, жизнью, честью, имуществом многомиллионного украинского народа. Ни в одном украинском городе или селе нет такого дома, где бы вы не услышали негодующего слова о немцах, где бы за эти два года не были пролиты слезы, где бы не посылали проклятий немецкому фашизму; нет дома без вдов и сирот. Эти слезы и проклятия впадают притоками в большую реку народного горя и народного гнева — днем и ночью плывет ее страшный и скорбный гул под украинским небом, почерневшим от дыма пожаров.

Но есть на Украине села, в которых не слышно жалоб, не видно заплаканных глаз, где тишина и покой. В такое вот село я приезжал дважды. Первый раз — 20 сентября, второй — 17 октября 1943 года. Село это лежит возле старого киевского шляха между Нежиным и Козельцем. Первый раз я там был днем, второй раз — грустным осенним вечером. И оба раза в Козарах было тихо - мертвенно тихо. Семьсот пятьдесят домов сожгли здесь немцы накануне пасхи. Семьсот пятьдесят семей погибло в огне. Ни один ребенок, ни одна старуха — никто не вышел живым из этого пожара. Так фашисты разделались с селом, впустившим партизан. Высокий запыленный бурьян вырос на пожарище. Колодцы забиты песком, огороды сплошь в сорняках, и лишь кое-где мелькнет цветок. Нет никого в Козарах, кто бы пожаловался, уронил слезу; тихо лежат мертвые тела, погребенные во дворах среди бурьяна. Тишина эта страшнее слез и проклятий, ужаснее стенаний и криков боли.

И я подумал, что так же, как молчат Козары, молчат на Украине евреи. Нет евреев на Украине. Всюду — в Полтаве, Харькове, Кременчуге, Борисполе, Яготине — во всех городах и в сотнях местечек, в ячах сел ты не встретишь черных заплаканных девичьих глаз, не услышишь грустного голоса старушки - не увидишь смуглого личика голодного ребенка. Безмолвие. Тишина. Народ злодейски убит. Убиты старые ремесленники, опытные мастера: портные, шапочники, сапожники, медники, ювелиры, маляры, скорняки, переплетчики; убиты рабочие — носильщики, механики, электромонтеры, столяры, каменщики, слесари; убиты балаголы, трактористы, шоферы, деревообделочники; убиты водовозы, мельники, пекари, повара; убиты врачи — терапевты, зубные техники, хирурги, гинекологи; убиты ученые — бактериологи и биохимики, директора университетских клиник, учителя истории, алгебры и тригонометрии; убиты приват-доценты, ассистенты кафедр, кандидаты и доктора всевозможных наук; убиты инженеры — металлурги, мостовики, архитекторы, паровозостроители; убиты бухгалтеры, счетоводы, торговые работники, агенты снабжения, секретари, ночные сторожа; убиты учительницы, швеи; убиты бабушки, умевшие вязать чулки и печь вкусное печенье, варить бульон и делать струдель с орехами и яблоками, и убиты бабушки, которые не были мастерицами на все руки — они только умели любить своих детей и детей своих детей; убиты женщины, которые были преданы своим мужьям, и убиты легкомысленные женщины; убиты красивые девушки, ученые студентки и веселые школьницы; убиты некрасивые и глупые; убиты горбатые, убиты певицы, убиты слепые, убиты глухонемые, убиты скрипачи и пианисты, убиты двухлетние и трехлетние, убиты восьмидесятилетние старики с катарактами на мутных глазах, с холодными прозрачными пальцами и тихими голосами, словно шелестящая бумага, и убиты кричащие младенцы, жадно сосавшие материнскую грудь до последней своей минуты.

Все убиты, много сотен тысяч — миллион евреев на Украине. Это не смерть на войне с оружием в руках, смерть людей, где-то оставивших дом, семью, поле, песни, книги, традиции, историю. Это убийство народа, убийство дома, семьи, книги, веры. Это убийство древа жизни, это смерть корней, не только ветвей и листьев. Это убийство души и тела народа, убийство великого трудового опыта, накопленного тысячами умных, талантливых мастеров своего дела и интеллигентов в течение долгих поколений. Это убийство народной морали, традиций, веселых народных преданий, переходящих от дедов к внукам. Это убийство воспоминаний и грустных песен, народной поэзии о веселой и горькой жизни. Это разрушение домашних гнезд и кладбищ. Это уничтожение народа, который столетиями жил по соседству с украинским народом, вместе с ним трудился, деля радость и горе на одной и той же земле.

Во всех книгах наших великих писателей, рисующих жизнь Украины, - в произведениях Гоголя, Чехова, Короленко, Горького, где говорится о временах печальных и страшных или же о тихих и мирных, в "Тарасе Бульбе" Гоголя, в "Степи" Чехова, в удивительных и чистых рассказах Короленко — всюду упоминаются евреи. Да иначе и быть не могло! Все мы, родившиеся и выросшие на Украине, впитали в себя картины жизни еврейского народа в ее городах и селах.

Вспомните субботние дни, стариков с молитвенниками в руках, тихие весенние вечера; вспомните этих старых людей, как они стоят в кружок, и беседа их полна мудрости; вспомните степенных местечковых сапожников, как они сидят на низких скамеечках в своих домишках; вспомните наивные смешные вывески над дверьми слесарных и шапочных мастерских; вспомните запорошенных мучной пылью бин­дюжников в фартуках из мешковины; стареньких бабушек в длинных юбках, торгующих с лотков карамельками и яблоками: черноглазых кудрявых ребятишек, бегающих и копошащихся в песке, — их головы со светлыми головками их украинских друзей перемешаны, как цветы, рассыпанные щедрой рукой жизни по богатой и благословенной украинской земле. Здесь жили наши деды, наши матери здесь нас пожали, здесь родились матери наших сыновей. Здесь пролито столько еврейского пота и слез, что, пожалуй, никому не придет в голову считать еврея гостем на чужой земле.

И вот, я изъездил и исходил эту землю от Северного Донца до Днепра, от Ворошиловграда в Донбассе до Чернигова на Десне. Я спускался к Днепру и смотрел на Киев. За все время я встретил лишь одного еврея. Это был лейтенант Шломо Киперштейн, который в сентябре 1941 года попал в окружение возле Яготина. Его нынешняя жена, крестьянка Василина Сокур, заявила, что он молдаванин. Не раз ее таскали в гестапо. Дважды ее избили: немцы подозревали, что ее муж еврей. Но она стояла на своем — ее мужа зовут Степаном, фамилия его — Новак. Я с ним беседовал, просидел целый вечер, слушая его рассказы, и все мы — Киперштейн, его жена и соседи крестьяне — все мы удивлялись, как это Киперштейн жив, как это его не убили. Больше я не встречал евреев на Украине. Знакомые рассказывали мне, что они видели евреев в Харькове и в Курске. Писатель Эренбург сообщил мне, что встретил еврейскую девушку-партизанку в одном из районов северной Украины. И это все.

Где сотни тысяч евреев, стариков и детей? Куда девался миллион людей, которые три года назад мирно жили вместе с украинцами, жили и трудились на этой земле?..

Не стоит, да это и невозможно — перечислить по именам всех евреев, уничтоженных фашистами. Потому что все уничтоженные в равной мере безвинны. Всех их можно вставить в скорбный список. И всемирно известных, и евреек из маленьких захолустных местечек, еле читавших по молитвеннику на идише. Почему же упомянуть одних, а других не упомянуть? Но ведь невозможно перечислить поименно сотни тысяч! Нет смысла, да и никто не в состоянии назвать все места, где осенью 1941 года и летом 1942-го происходили массовые убийства евреев. В каждом большом и маленьком городе, в каждом местечке — всюду была резня.

Если в местечке жило сто евреев, то убили сто, все сто и не меньше; если в большом городе жило пятьдесят пять тысяч, то убили пятьдесят пять тысяч, и ни одним человеком меньше. Подчеркнем, что истребление проводилось по точным, скрупулезно составленным спискам, что в этих списках не были пропущены ни столетние старики, ни грудные младенцы. В эти списки смерти были внесены все евреи, которых немцы встретили на Украине, — все до одного.

Убийство еврейского населения происходило на один манер, согласно подробной инструкции, где указывалось, как убить старика, еле волочащего ноги, и как вышибить душу из младенца, еще не сделавшего ни шагу.

В сотнях городов в одно и то же время было приказано загнать евреев в гетто. Потом им велено было собраться, взять с собой по 15 килограммов багажа, и их выводили за город. Там их расстреливали из автоматического оружия.

Случайные свидетели этих массовых убийств еще до сих пор, два года спустя, не могут придти в себя от этого кошмара. Кровь сочится у них из глаз, когда они вспоминают эти картины ужаса и безумия.

Невозможно перечислить всех тех полковников, генералов, майоров, капитанов и лейтенантов немецкой армии, всех тех гестаповцев, которые организовывали убийство еврейского населения. Невозможно перечислить всех тех солдат, ефрейторов, обер-ефрейторов, унтер-офицеров, жандармов и полицаев, которые это убийство совершали.

В оккупированных районах немцы наказывают и убивают за малейшую провинность - за хранение кинжала или никуда не годного револьвера, которым играли дети; за дерзкое слово, сорвавшееся с языка; за попытку погасить собственный дом, подожженный фашистом; за отказ ехать в Германию на каторжную работу; за глоток воды, поданный партизану, — за все это лишают жизни тысячи заложников; расстреливают каждого прохожего, не поклонившегося немецкому офицеру-

Но евреев фашисты уничтожают только за то, что они евреи. Для немцев не существует евреев, которые имели бы право жить на свете. Быть евреем — это и есть самое большое преступление, и за него лишают жизни. Вот так немцы поубивали всех евреев на Украине. Так они уничтожили евреев во многих других странах Европы.

В основном были уничтожены старики и старухи, больные и дети. Это потому, что работоспособные мужчины и женщины, молодежь успели эвакуироваться, они ушли вместе с Красной Армией; они воюют на фронтах или работают на оборону. На Украине остались лишь те, кто не имел физической возможности уйти. Им — старикам, больным и детям — немцы устроили кровавую баню, истребили всех до одного.

С тех пор, как существует человечество, еще не было столь умопомрачительной резни, такого организованного массового истребления ни в чем не повинных, беззащитных людей. Это самое большое преступление, которое знает история, - а ведь история знает немало злодеяний. Ни Ирод, ни Нерон, ни Калигула, ни татарские ханы, ни монголы — никто не пролил столько крови на земле, никто не совершил таких преступлений. Ведь здесь - истребление целого народа, уничтожение миллионов детей, женщин и стариков.

Человеческий мозг обладает злосчастным, а может, счастливым свойством: прочитав в газете или услышав по радио о гибели миллионов, он не может постигнуть, осознать происшедшее, он не в силах представить себе, увидеть мысленным взором, измерить глубину происшедшей трагедии. Человек, случайно заглянувший в покойницкую или видевший, как грузовик задавил восьмилетнюю школьницу, ходит несколько дней сам не свой, теряет сон и аппетит. Но нет человека с таким вибрирующим сердцем, с такой чуткой мыслью, с такой силой воображения, с таким мощным чувством гуманности и справедливости, который был бы в состоянии измерить кошмар происшедшего, прочитав об этом в книге или а газете. Эта ограниченность и есть счастливое свойство человеческого сознания, она и предохраняет людей от моральной пытки и безумия. Эта ограниченность — также и злосчастное свойство нашего сознания: она делает нас легкомысленными, позволяет нам (хотя бы на миг) забыть о самом большом злодеянии на свете.

Но мне кажется, что в это жестокое и страшное время, в котором нашему поколению суждено жить на земле, нельзя мириться со злодейством, нельзя быть равнодушным и морально нетребовательным к себе и другим.

Сентябрь 1943 год.

Продолжение следует.
[...но продолжения не последовало.]

Прим. Пусть никого не смущает ремарка "перевод с идиш". Писатель Василий Гроссман писал на русском языке, но его авторский текст "Украина без евреев" был уничтожен. Сохранился текст, напечатанный в переводе на идиш в еврейской газете "Эйникайт". Текст Гроссмана восстановлен в обратном переводе с идиша на русский язык - выполнила его поэтесса Рахиль Баумволь. И я не знаю, сохранился ли хоть один экз. подлинного текста Василия Гроссмана. Вспоминая историю спасения рукописи его великого романа "Жизнь и судьба", уверена, что подлинник всё-таки сохранился - благодаря мужеству кого-нибудь из современников Василия Гроссмана, ещё одного свидетеля сталинской советской эпохи.

Tags: Василий Гроссман, Илья Эренбург, Киев, Холокост, личность, моё, тексты, шрайбт идн