"Вот люди! все они таковы: знают заранее все дурные стороны поступка,
помогают, советуют, даже одобряют его, видя невозможность другого средства,
- а потом умывают руки и отворачиваются с негодованием от того, кто имел
смелость взять на себя всю тягость ответственности. Все они таковы, даже
самые добрые, самые умные!.."


"Быть для кого-нибудь причиною
страданий и радостей, не имея на то никакого положительного права, - не
самая ли это сладкая пища нашей гордости? А что такое счастие? Насыщенная
гордость. Если б я почитал себя лучше, могущественнее всех на свете, я был
бы счастлив; если б все меня любили, я в себе нашел бы бесконечные источники
любви. Зло порождает зло; первое страдание дает понятие о удовольствии
мучить другого; идея зла не может войти в голову человека без того, чтоб он
не захотел приложить ее к действительности: идеи - создания органические,
сказал кто-то: их рождение дает уже им форму, и эта форма есть действие;
тот, в чьей голове родилось больше идей, тот больше других действует; от
этого гений, прикованный к чиновническому столу, должен умереть или сойти с
ума, точно так же, как человек с могучим телосложением, при сидячей жизни и
скромном поведении, умирает от апоплексического удара. Страсти не что иное,
как идеи при первом своем развитии: они принадлежность юности сердца, и
глупец тот, кто думает целую жизнь ими волноваться: многие спокойные реки
начинаются шумными водопадами, а ни одна не скачет и не пенится до самого
моря. Но это спокойствие часто признак великой, хотя скрытой силы; полнота и
глубина чувств и мыслей не допускает бешеных порывов; душа, страдая и
наслаждаясь, дает во всем себе строгий отчет и убеждается в том, что так
должно; она знает, что без гроз постоянный зной солнца ее иссушит; она
проникается своей собственной жизнью, - лелеет и наказывает себя, как
любимого ребенка. Только в этом высшем состоянии самопознания человек может
оценить правосудие божие."

"Нет ничего парадоксальнее
женского ума; женщин трудно убедить в чем-нибудь, надо их довести до того,
чтоб они убедили себя сами; порядок доказательств, которыми они уничтожают
свои предупреждения, очень оригинален; чтоб выучиться их диалектике, надо
опрокинуть в уме своем все школьные правила логики. Например, способ
обыкновенный:
Этот человек любит меня, но я замужем: следовательно, не должна его
любить.
Способ женский:
Я не должна его любить, ибо я замужем; но он меня любит, -
следовательно...
Тут несколько точек, ибо рассудок уже ничего не говорит, а говорят
большею частью: язык, глаза и вслед за ними сердце, если оно имеется.
Что, если когда-нибудь эти записки попадут на глаза женщине? "Клевета!"
- закричит она с негодованием.
С тех пор, как поэты пишут и женщины их читают (за что им глубочайшая
благодарность), их столько раз называли ангелами, что они в самом деле, в
простоте душевной, поверили этому комплименту, забывая, что те же поэты за
деньги величали Нерона полубогом...
Не кстати было бы мне говорить о них с такою злостью, - мне, который,
кроме их, на свете ничего не любил, - мне, который всегда готов был им
жертвовать спокойствием, честолюбием, жизнию... Но ведь я не в припадке
досады и оскорбленного самолюбия стараюсь сдернуть с них то волшебное
покрывало, сквозь которое лишь привычный взор проникает. Нет, все, что я
говорю о них, есть только следствие

Ума холодных наблюдений
И сердца горестных замет.

Женщины должны бы желать, чтоб все мужчины их так же хорошо знали, как
я, потому что я люблю их во сто раз больше с тех пор, как их не боюсь и
постиг их мелкие слабости.
Кстати: Вернер намедни сравнил женщин с заколдованным лесом, о котором
рассказывает Тасс в своем "Освобожденном Ерусалиме". "Только приступи, -
говорил он, - на тебя полетят со всех сторон такие страхи, что боже упаси:
долг, гордость, приличие... Надо только не смотреть, а идти прямо, -
мало-помалу чудовища исчезают, и открывается пред тобой тихая и светлая
поляна, среди которой цветет зеленый мирт. Зато беда, если на первых шагах
сердце дрогнет и обернешься назад!"