1) Жадные взгляды ощупывают меня с ног до головы так, что хочется морщиться. Люди, самые разные, самые обычные люди собрались в этом тёмном зале. Они больны. А я — а я объявил им со сцены, что умею лечить.
Мне хочется сказать, что я ошибся, что меня с кем-то перепутали, но я продолжаю улыбаться. Мне больно от надежды, загорающейся в недоверчивых тусклых глазах, но у меня нет пути назад. Я машу рукой, я их последний шанс. Я должен хотя бы попытаться.
Прохожу по рядам, пересиливая внутреннее сопротивление. Нельзя вечно убегать! Нужно что-то сделать — но что? Люди молча смотрят на меня. Они обречены. Или нет? Возможно, болезнь пройдёт сама. Кто-то, конечно, не выздоровеет — но тут уж как повезёт. В старину бессильные доктора оставались неразоблачёнными, потому что даже от чумы, даже от проказы умирали не все. Кто-то всё равно вылечится — и мне не останется ничего больше, чем взять на себя заслугу чьих-то сильных организмов.
А даже если никто не вылечится, если погибнут все — это будет не скоро. Что-то может произойти. Я могу исчезнуть. Правда?
Я хожу по рядам и касаюсь людей. Я кладу руки им на плечи и заглядываю внутрь. Такие разные люди, такие разные плечи! Они тоже касаются меня, протягивают руки, и мне приходится вспоминать, что болезнь не передаётся касанием, приходится успокаивать себя — потому что на моём спокойствии держится вера этих людей. Эффект плацебо, слышали о таком?
Я держу плечи и заглядываю пациенту внутрь. Я вижу лёгкие и всю дыхательную систему: зараза там. Дышать аккуратно! Багровые комки, которые затрудняют дыхание и жрут изнутри, которые уничтожают лёгкие — я обращаюсь к ним. Я прошу болезнь уйти, прошу оставить в этот раз её жертв. Я не имею силы приказывать — я только прошу.
...Больных оказывается гораздо меньше, чем мне запомнилось. Несмотря на то, что казалось, что я не делал ничего: и со стороны, и мне — я бесконечно устал. Почти падаю от усталости. Я сделал для этих людей всё, что мог. Их жизни не в моих руках и не были в них. Я могу лишь дарить фальшивую надежду.

2) Бег, бег, бег. Мы бежим по лестнице вдвоём, но двое врагов преследуют только меня — не знаю почему, просто так получилось, или даже знаю, это не важно. Вот предпоследний этаж высотного дома, здесь, на лестничной площадке без квартир стоит письменный стол, а на нём — чёрный дисковый телефон. Здесь мне приходится остановиться и вступить в потасовку. Наконец, я скидываю одного преследователя вниз; он цепляется за штанину отставшего на пролёт второго, хватается за бетон, поднимается снова. Двое дерутся со мной, но _она_ помогает мне; преследователи будто не замечают _её_, и _она_ может наносить им слабые удары, помогать мне. Наконец, мы сбрасываем вниз обоих. Вдвоём мы поднимаемся на последний этаж и выходим на крышу здания. Мы победили? Но что же дальше?
Надрывно, металлически снизу звонит телефон.
_Она_ в ужасе, да и я чувствую себя неуютно. Я даже не уверен, что телефон к чему-нибудь подключен! Мы так долго поднимались сюда — и ради чего? Или этого было достаточно — подняться? В любом случае, нам снова нужно вниз. Я предлагаю спуститься по деревьям или водосточным трубам, но _она_ отвергает это предложение. Снова лестница! Потому что мир сейчас не на нашей стороне — если рисковать, то мы сорвёмся. Это научно доказано.
А на выходе нас, разумеется, поджидают. Те же люди, теперь их намного больше, и главный теперь с ними — нахальный, наглый, красивый. Лохматый.
_Её_ снова не замечают, а в меня вцепляются десятком рук. Вырываюсь, вырываюсь — вырываюсь! Тяжело бегу, оставляя им обрывки плаща. Один из них хватает саквояж — и у меня в кулаке остаются только ручки. Могу лишь скрипеть зубами: без саквояжа — никак, только и вернуть его сейчас не получится. А если отвлечься — будет так, что никакой саквояж не понадобится.
Мы бежим вдвоём, и встречаем третью, светлую, тонкую, призрачную. Она начинает выспрашивать, но времени нет. Остаётся только бежать дальше; наша цель — четыре высотных дома, стоящие квадратом. А нас снова догоняют; свежие, отдохнувшие. Мы сражаемся за всё; мы всё поставили на кон, но и они — тоже.
Мы вбегаем в дом, и, стоит пробежать лестничный пролёт — как врываются преследователи. Мы не успеваем! Я бегу вперёд, потому что дело должно быть завершено; даже если _её_ и вторую схватят — я должен добежать. Если их схватят — мы выиграем время.
Врезаюсь в случайного человека, жившего здесь, и приходится толкать его вниз — под ноги преследователям.
Я устал, ноги ватные. Я не могу бежать, тем более — по лестнице. Меня скоро догонят — но я не имею права останавливаться.
На последнем этаже я вырываюсь из окна — и прыгаю на окно дома напротив, стоящего очень близко. Мои преследователи сзади, стёкла осыпаются — но во втором доме тоже есть кто-то из их группы! Они предусмотрели моё поведение. А _она_ — в их руках. Я понимаю, что даже не знаю _её_ имени. Могу кричать ей только — "Самозванка!" Это слово давно потеряло первоначальный смысл.
Я ползу по карнизу, а руки изнутри дома пытаются схватить меня. Я с трудом переползаю угол — и прыгаю на третий дом. Кажется, достаточно вовремя.
Когда я бежал по лестнице в последний раз, на предпоследнем этаже я встретил звенящий телефон. Не знаю — тот же самый или такой же. Я взял трубку и ответил; а потом побежал дальше.
Потому теперь три дома из четырёх, кроме того, на котором я, медленно опускаются под землю. Она поглощает их, вместе со всеми, кто не успел убежать, но и кто успеет — не выживет.
Втроём, мы сидим на крыше среди гаргулий и смотрим на вечерний город. Мы всё сделали правильно, мы всё успели, и, что самое странное — выжили. Теперь город будет жить. Неизвестно, остался ли в живых кто-то из наших врагов, неизвестно, полностью ли уничтожена опасность — но мы заслужили хотя бы краткий отдых.