Цитата сообщения sex_is_violent Автор: А.Х.

Не все помнят время, когда не было спиртного.

Я имею в виду – не было в магазинах.
Вернее, было, но очень мало – издевательски мало для интеллигентного человека, готового простоять два часа в очереди.

Чтобы увидеть, как последние две бутылки забирает стоящий перед ним небритый деятель кувалды и торцового ключа.

К счастью, я не относился к этой проклятой Партией прослойке. В свои восемнадцать лет я стремительно превратился из всегда смущенного отличника в нормального хулигана.

В число моих друзей входил беглый убийца Жухарь, морда которого красовалась на доске розыска у всех советских учреждений. Это был очень спокойный человек, который входил в магазин и спокойно брал ящик портвейна. Пока кипящая возмущением очередь стыдливо отворачивалась.

За это качество мы любили и уважали Жухаря и перепрятывали его по квартирам, когда мусора палили его очередное пристанище.
Это было трудное и интересное время.

Мы часто развлекались тем, что выпивали из дула по полбутылки водки на лицо. Затем запивали это половиной бутылки «Золотой осени». В голове происходила чудовищная цепная реакция. После этого шли драться на канал с русановскими.

Если тех не оказывалось на месте – били друг друга. Все равно ведь на это рассчитывали, так что ж ей – пропадать?

В общем, даже это не подготовило меня к службе в стройбате.
Все происшедшее там изменило мои представления о том, чему учила семья и школа, а также драки «до первой крови из ушей».

Тем не менее, мне удалось вернуться через два года относительно вменяемым человеком без травм и увечий. Если, конечно не считать сломанных ребер, трех сотрясений мозга, в наличии которого я все равно сомневаюсь, и дважды переломанного носа.

Который от этого, пожалуй, стал выглядеть только лучше.
В армии проблем с алкоголем не было. Лосьон «Росинка» и «Апельсиновый», деревенский самогон, авиационный приборный спирт, молдавское вино с димедролом – выбор мог поразить самого искушенного сомелье.

Все эти нектары выменивались на стройматериалы, которые так или иначе нужно было куда-то девать. Стройбат также приятно поразил меня тем, что домой я привез не дембельский альбом и триппер, а пятьсот полновесных советских рублей и уверенность в ближайшем будущем, обеспеченную этими дензнаками.

Надо сказать, что уходил служить я в 1986 году.
Вернулся через два года.
Страны, из которой я уходил, не было.
Вместо привычных вещей было что-то непонятное.
Кооперативы. Вареные штаны. Отсутствие курева. Присутствие алкоголя в свободной продаже. Высокая вероятность получить пустой бутылкой по голове ни за что от совершенно неведомых мне людей. Видеосалоны и «Греческая смоковница». И другие признаки свободы, равенства и братства.

На алкоголе хочу остановиться подробнее.
Нормальная водка, мелькнув, как птица обещанного большевиками счастья, скрылась тут же. Рынок отреагировал на образование вакуума своеобразно.

Водку делать никто не спешил. Вместо этого начался импорт и производство напитков, качества которых поражали даже бывалых алкоголиков.

В ходу был голландский спирт «Рояль». Мы звали его лотерейным, так как в каждой энной бутылке вместо питьевого спирта присутствовал метиловый. Люди слепли, мёрли, но не сдавались.

Кроме того, в ларьках изобиловал греческий коньяк «Метакса» ослепительно розового цвета. Вместо положенного изюмного запаха он источал коварный аромат отравленного персика.

Популярны были многочисленные польские ликеры, в которых преобладал жженый сахар и краситель. Похоже, что метиленовый.

Относительно приличной считалась израильская водка «Кеглевич», тридцатиградусная и заправленная отвратительными фруктовыми эссенциями.

Но фаворитами вкуса были все-таки местные напитки.
Настойка «Винницкая» в приземистых зеленых бутылках была отдаленно похожа на джин. Сходство было примерно такое же, как между черной икрой и гнилыми баклажанами – и то и другое можно мазать на хлеб.
После употребления 200 граммов этой настойки наступал катарсис, иначе именуемый рвотным рефлексом.

Абсолютным же победителем, думаю, навеки останется напиток «Казацкий».
Сложно сказать, из чего приготавливалось это сорокадвухградусное пойло, но мало кому удавалось выносить в себе уже выпитый напиток более 15 минут, которых, впрочем, хватало для того, чтобы алкоголь успел впитаться в кору головного мозга.

Однажды, напившись этой прелести, я стал плавать в заросшем водорослями канале и чуть не утонул. Запутавшись в этих чудных растениях, вобравших в себя щедрые чернобыльские стоки, я пошел ко дну. Мне не хотелось бороться, потому что присутствие Казацкого напитка внутри делало перспективу и дальше оставаться в живых не столь уж радужной. Очнулся я от того, что стал блевать прямо под водой, наблюдая красивые калейдоскопы из моего внутреннего аквариума.

В дополнение к указанным напиткам имелось (правда, довольно недолго) еще какое-то совершенно чрезвычайное грузинское полусладкое вино.

Названия никто не знал, так как на этикетке присутствовали только грузинские буквы. Забыл сказать, что продавалось оно в гигантских пятилитровых бутылях, стоивших очень дешево. По вкусу вино напоминало осадок, слитый из разносортных бочек, перемешанный с водой и брагой. В целом – вполне прилично.

Вот это вино и послужило толчком к развитию истории, предисловие к которой вы сейчас читали.

Итак я и Миша Марченко пили вино.
Тогда еще я не был рускимписатилем, а Миша не был вообще никем.

Иногда казалось, что главную часть Миши представляют его разорванные джинсы, которые вечно штопала его девушка. Новая.

К чести Миши следует сказать, что девушек он имел существенно больше, чем штанов. Из материальных благ, помимо указанного предмета туалета, у Миши была еще мама в пригороде, периодически входящая в объективную реальность в виде сельхозпродуктов.
А также чудовищная должность Председателя комиссии общежития по пропускному режиму. Сам Миша в общежитие показывался с опаской, потому что жил, в основном, у друзей, а когда уж его заносило в «кампус», он впадал сперва в грусть, а затем в бешенство.

Напившись, бил людей и оскорблял женщин.
Ломал мебель и плевал на авторитет.
Пренебрегал нормами общежития, соображениями разумной целесообразности и собственно пропускным режимом.
Тем не менее, желающих отобрать у него заветную должность отчего-то не было. Вероятно из-за того, что блага, которую приносила эта почетная обязанность, представлялись туманными и даже сомнительными.

И все-таки, кое-что было.
Например, в тот вечер, когда мы тихо поглощали грузинское пойло, ностальгируя по съеденной вчера колбасе, Миша порылся в карманах и достал какую-то бумагу.
Он долго морщил лоб и шевелил губами, читая невидимые для меня строки.

После чего объявил, что он кое-что вспомнил.
А именно, что у нас через час поезд. Мы едем в Карпаты кататься на лыжах. По профсоюзной путевке. Даже по двум.
Путевки и билеты дали с тем условием, что Миша возьмет с собой человека, который согласиться выполнять обязанности администратора группы.

Конечно же, с моей стороны возражений против почетного назначения не последовало, так как было ясно, что все равно никаких обязанностей мне поручать нельзя.
Потому что я запью. Вернее, запил. Хотя дело и не в этом.
А просто в том, что общественная нагрузка всегда казалась мне чем-то противоестественным. Вроде пирсинга.

Так или иначе, купив еще один грузинский «баллон», мы втиснулись в плацкартный вагон. Ночь прошла хорошо, потому что проводница торговала водкой. Диковато оглядываясь, хмурым зимним утром, мы ступили на платформу станции Кактотам. Выкатили похожую на гаубицу бутыль. Отпили из нее. Потом Миша сбегал в станционный буфет и принес звездочку с повидлом. С этой шикарной закуской мы одолели около трети емкости.

После чего с некоторой досадой обнаружили, что руководимая мной группа успела уехать на автобусе этого лыжного пансионата.

И что других автобусов туда не ходит.
Немного погрустив, мы решили выпить еще вина и идти пешком – всего около 10 километров, через перевал.
Чтобы легче было идти, выпили больше половины, а остальное слили в выпрошенную у буфетчицы банку из-под огурцов.
Первые несколько километров прошли быстро, изредка припадали к бутыли.

Когда закончились последние домики, из лесу вышел человек и решительно направился к нам.

Предчувствуя нехорошее, мы поспешили выпить еще – перспектива делиться вином угнетала. Приблизившись, незнакомец оказался ростом с телефонную будку и примерно такой же ширины. Каждый его кулак значительно превосходил размерами Мишину голову. В руках у нового знакомого был зазубренный топор.

Мы молча смотрели друг на друга, а затем наш незнакомый друг вынул из кармана стакан, который казался стопочкой в его сжатой руке.

С сомнением оценив емкость, я просто передал банку лесному гостю.
Тот понимающе кивнул и убрал стакан. Затем в несколько глотков допил полтора литра вина, держа трехлитровую банку одной рукой.

«Мыкола», - представился великан.

«Петро» - отчего-то соврал я.

Дальше Николай вызвался проводить нас до автостанции, которая есть тут недалеко. При том единственном условии, что там мы купим ему две бутылки водки. Спорить с ним не хотелось. Всю дорогу Коля рассказывал о том, как дерутся в его селе. Сколько человек он искалечил выдернутыми из забора кольями. Смеялся, рассказывая, как задушил барана, чтобы не портить шкуру. Стоит ли говорить, что весь разговор велся на украинском языке. Зная, что на Западной Украине не любят киевлян, я старался говорить с акцентом, присущим этим местам. Мне казалось, что это неплохо получается.

Потом мы пришли в деревню и нашли магазин, в котором продавалась водка, конфеты «Рассвет» и дефицитная в столице туалетная бумага.

Бумагу просто никто не брал, местные жители считали такие траты непозволительной роскошью и полагались на периодические издания.

Выпив полбутылки из горла, Коля вдруг повернулся ко мне и стал пристально смотреть куда-то между моих глаз. У меня появилось смутное чувство родства с быком, смущающимся от взгляда опытного обвальщика.

Затем Коля спросил с придыханием: «А шо у тебя за выговор такой? Ты шо, блядь, поляк?»

И тут я понял, что вот теперь мне полный и безоговорочный пиздец. Потому что в Карпатах лучше быть москалем и евреем в одном лице, чем один раз поляком.

«Клянусь мамой, нихуя подобного! – ответил я с появившимся от ужаса непонятным кавказским акцентом. – Может еще водки купим?»

Коля с трудом отвел от меня налитые кровью глаза и посмотрел в сторону магазина. Вид водочной витрины несколько отвлек нашего собеседника.

«Давай грошы!» - молвил он и, получив купюру, исчез в сельмаге, с трудом протиснувшись в двери.
Не сговариваясь, мы бросились бежать и остановились только когда последняя хата исчезла из виду. Паника не помешала мне прихватить и непочатую бутылку водки. Тут же отпраздновав чудесное спасение, мы снова отправились в путь и до наступления темноты вошли в мирный студенческий пансионат.

Естественно, после всего пережитого и после того, как стало известно, что на трассах снега мало и он слишком мокрый, чтобы кататься, никакой речи о руководстве лыжной группой быть не могло.

Хотя одно оргмероприятие я все-таки провел: собрал с участников активного отдыха по рублю на «культмассовую программу». Миша немедленно был делегирован в магазин, а я стал присматриваться к присутствующим девушкам, обращая внимание на два признака – вероятность получения чего-нибудь из закуски и собственно внешнюю привлекательность.

Заговорщицки подмигнув, мимо меня в номер пронесся Миша, в сумке которого что-то соблазнительно позвякивало. Приблизившись к двум миловидным девчушкам, которые в холле наблюдали искаженное телевизором «Электрон» красно-фиолетовое лицо Кобзона, я произнес лживую речь, полную фальшивых комплиментов и пустых обещаний. После чего бесцеремонно увлек слегка упирающихся девчат в нумера.
Миша достал большой складной нож и стал демонстрировать чудеса сервировки. Движением фокусника он извлек из сумки две банки кильки в томате и молниеносно вскрыл их, как опытный патологоанатом. Накромсал буханку хлеба толстенными ломтями. И достал из кармана луковицу, бережно завернутую в обрывок газеты. Я с теплотой посмотрел на эту память о далеком доме.

Танюша и Ксюша с удовольствием выпили нашей водки. Заглянув в сумку, я понял, что не зря доверил Мише деньги.
За исключением еще одной буханки хлеба, все прочее содержимое было однородным. Шесть бутылок водки «Стрыйська».

И на душе стало тепло.
Ласково обняв симпатичную Танечку с привлекающей пытливый глаз исследователя круглой попкой, запаянной в польские джинсы, я несколько раз сжал в руке ее небольшую, но вполне пружинящую грудь и издал звук, имитирующий рев клаксона. «Фа-фа!!!» - орал я, тиская интересный предмет Таниной анатомии и приглашая всех к отправлению в мир удивительных приключений, алкоголя и свободной любви.

Ксюша была делегирована за домашними голубцами, вареными яйцами и половиной курицы – мамиными гостинцами, не съеденными в автобусе (девушки были из Луцка, а это недалеко).

Я пил водку и читал вслух стихи Мишиного сочинения, все сплошь до ужаса пошлые и отвратительно оригинальные. Вот так, с хорошей едой, обильной выпивкой и обществом милых дам мы встретили суровую горную ночь, а потом растащили девчонок по постелям, причем Миша остался у нас в номере, а Таня повела меня в их с Ксюшей комнату.
Не думаю, что я был особенно блистателен в постели, помню лишь, что не был до конца эгоистичен. В общем, утро наступило в атмосфере праздника плоти и нежных ухаживаний светловолосой Танечки, у которой оказалось очень спортивное тело – она даже чуть не задушила меня ногами в какой-то особенно трогательный момент.

Прельстившись флером столичной жизни, о которой я без устали и очень красочно врал, внедряя в повествование чудовищно нелепые выдумки, Таня пообещала быть со мной до гроба жизни. Про себя я подумал, что сегодня еще умирать не готов, а вслух пообещал что-то примерно такое же.
После этого мы воссоединились с не менее счастливыми молодоженами Мишей и Ксюшей и снова стали выпивать, степенно беседуя о духовном.

Радость общения омрачал только поселковый олигофрен, который, будучи родственником директора пансионата, беспрепятственно носился по коридорам, периодически выбивая пухлым телом хлипкие двери. Когда идиот Сережка вломился к нам в четвертый раз, я ударил его стулом по голове.

Обиженный Сережа заплакал и нажаловался местным.
В номер ворвались четверо хлопцев, вооруженных ножами и модными тогда нунчаками.

Я с неудовольствием отметил, что не прошло еще и суток, а нас снова собираются убивать.
В общем, благодаря нашему миролюбию и остающейся водке мы уладили и этот конфликт. Пообещав не трогать олигофрена без нужды и получив совет не выебываться в поселке, а особенно перед друзьями некоего Лиса, мы остались в обществе наших милых дам, которое уже стало слегка поднадоедать.

Тогда мы решили пройтись по улице, посмотреть на горы. И вообще, ознакомиться с достопримечательностями. Одной из которых оказалась Леся.

Дело было так. У афиши местного клуба стояла девушка с длинными каштановыми волосами. Миша подошел сзади и закрыл ей глаза руками. Девушка молча повернулась и ударила моего друга кулаком в зубы. Удивленно хохоча, неустойчивый Миша повалился в снег. Я стоял и смотрел на Лесю, обалдевшими глазами. Она была как две капли воды похода на юную тогда Софии Марсо. Ослепительно серые глаза на молочно белом лице. Очаровательной формы лоб. Губы, вызывающие слюноотделение. И так далее.

В общем, мы гуляли с Лесей до вечера какими-то горными дорожками, и я дарил ей бумажных голубей, которых делал из тетрадки с Мишиными стихами.

Мы пили водку и заедали конфетами «Белочка», которых на предпоследние деньги я купил целый килограмм. Я был в восторге от ее красоты. Она – от моей разговорчивости. По правде сказать, она была дура.

Но это было совершенно несущественно.
Имело значение только то, что были кусты какой-то хвойной дряни, которые росли у дороги. Был рыхлый, мягкий снег и ее белый полушубок. Я и не знал, что совсем не холодно быть голым в снегу. Когда руки раскаляются от нереально совершенных рельефов тела, данного природой деревенской простенькой девахе.

Мы гуляли до позднего вечера, и, никем не замеченные, вернулись в поселок.
Когда я вернулся в санаторий, все знали, что я выебал девушку Лиса.

Персонал с сочувствием смотрел на меня. Завхоз Синько сказал, что жить мне еще долго – часа три. Пока Лис не вернется из города с дискотеки. Миша паковал пожитки – банку консервов и полбуханки украинского хлеба. На поезд мы уже не успевали, а кроме того, денег было крайне недостаточно. Тем не менее, под укоризненные вздохи моего друга мы отправились пешком по уже знакомому маршруту. Миша тихо бурчал. А еще – у нас кончилась водка.

Я чувствовал себя изгнанником рая.

Только что все было так хорошо.

И вдруг стало так плохо.

А кроме того, как я уже сказал, не было выпивки.
Пять километров мы шли молча, только скрипел подмерзающий к ночи мокрый снег. Вдруг, ушлый Миша убежал в сторону леса, завидев огни. Вернулся с хорошей новостью: самогон можно купить у местного дьячка, церковь, радом с которой они живет - совсем рядом.
Но удача отвернулась от нас в тот вечер.
Дьяк продал весь самогон, осталась только литровая бутыль, которую он планировал пить сам до созревания следующей партии. В ответ на предложение денег дьячок иронически улыбался. Отчаявшийся Миша прокрался за спину служителя культа и, схватив со стола заветную бутыль, бросился бежать.

Дьяк кинулся в сени за ружьем, я – за Мишей.
Мы неслись по заснеженному склону, среди карпатских елок и другой флоры и фауны в виде собак, а над нашими головами свистела картечь…
Не стану рассказывать, как Миша за самогон и деньги на билет в общем вагоне три дня сожительствовал с жирной станционной буфетчицей.

Как я рыскал по станции в поисках мелкого приработка вроде разгрузки вагонов.
Главное – это что через три дня мы сидели в натопленном плацкарте поезда, идущего в Киев, и пили мутный теткин самогон, с теплотой вспоминая замечательный карпатский край.

Утром мы были дома, а вечером позвонила Алка, и мы сразу же уехали в Севастополь, запасясь чудовищной по тем временам суммой в 20 долларов, которой хватило для отдыха с гусарством на четырех человек в течение целой недели.
Но об этом – в следующий раз.