Венецианский карнавал. Маски.

Фотографии масок венецианского карнавала.
Под катом — фотографии, ссылки на маленький архив и несколько стихов под настроение.

Маска имела государственный статус.

С первого воскресения октября и до Рождества с 6 января, праздника Королей и до первого дня поста, в день святого Марка, покровителя города, в праздник Вознесения, в день выборов дожа и других должностных лиц любому венецианцу дозволено носить маску.

Монье, свидетель карнавала, пишет:

"Пока длится карнавал все ходят в масках, начиная с дожа и кончая последней служанкой. В маске исполняют свои дела, защищают процессы, покупают рыбу, пишут, делают визиты. В маске можно сказать все и на все осмелиться — разрешенная Республикой маска находится под ее покровительством.

Маскированным можно войти всюду: в салон, в канцелярию, в монастырь, на бал, во дворец, в казино. Никаких преград, никаких званий. Нет больше ни патриция в длинной мантии, ни носильщика, котрый целует ее край. ни шпиона, ни монахини, ни сбира, ни благородной дамы, ни инквизитора, ни фигляра, ни бедняка, ни иностранца».

Прообраз того, как мы все когда — нибудь, со вздохом покинем тело, обернемся на сброшенную плоть и вымолим у Великого Костюмера новый костюм и новую роль.
Ведь даже если умрет кто на карнавале — это же не навсегда, это же понарошку.

"...Да, мрачные и недальновидные моралисты, на земле есть счастье, есть много счастья, и у каждого оно свое..."

Джакомо Казанова

Сомлев, из плена выплыла луна,
Твердя "до снега", словно "до свиданья",
Ничья душа, несома над водами-
Подобье водомерки и линя.

Из бальной пыли рвался хворост тел,
Поклон налево дам вуалехвостых,
И островок гадательного воска,
На зеркале, висящем в пустоте.

Ничья душа помедлила минуту,
Клыком влилась в рисунок рысьих губ,
В алькове лампой тлеет "аллилуйя"

Спит, отраженье в зеркале минуя,
Отравленная роза на снегу.
В слезах служанка теребит слугу:
"Опять хозяйка бродит в полнолунье"

"-...Любовь-это любопытство. Смерть-удовлетворение любопытства."
Джакомо Казанова

Созвездьями в ночи щенится небо,
Во влаге город яблоком глазным
Вращается. И пеших и возниц
Нанизывает на бечевку гнева.

В ночи с плеча сползающий платок
Как кипяток, мне обольет ладони,
Прости, я слишком долго был удобен,
Прорвался карнавальный кровоток.

Они ревут и мостовые трут,
Скворчат в харчевнях пышущие печи,
Картонных рож визгливая возня.
Как висельники, пляшут на ветру

И окружают, и таращат свечи,
Но прежде чем железо вскроет печень,
Услышу:" Смерть! Ты не несешь огня!"

"...-Выходит, что никто в Венеции не может назвать себя свободным?" — Возможно, но согласитесь, что для того, чтобы быть свободным, достаточно считать себя таковым."
Джакомо Казанова

Беги, хозяйка! Полнолунье стынет
На краешке подушки. И звезда,
Сорвалась, как Распятие с гвоздя,
И, как стилет, бегущую настигла.

Гниющей лодки острое ребро,
Синяк твоей вороньей вдовьей тени,
Рубец дворца. Застенчивый застенок,
Моста пустого вздернутая бровь.

Кем величать? Пражанкой, парижанкой?
Венецианкой? Яблоком? Щеглом?
Беглянка, ты рассыпана, как бисер.

Тревожь дворы персидским полушалком,
Перетекай, как пламя над углем...
А утром вновь: невеста и убийца.

Радость моя, я не дарен не куплен,
Капли моих виноградин и кудри
Куклы, которую ты разбиваешь
Трижды и трижды она оживает.

Ягоды пробуют яркие лисы,
Ризы блестят и хористы на клирос
Вышли. А ты перед ярусным залом
Пляшешь. Но я от тебя ускользаю.

Тает кулиса — за нею не близко
Мыса изгиб, облака, кипарисы,
Лозы колхидские для антуража
Дремлют на мачтах взамен такелажа,

Ты так боишься конца представленья
В клетке своей расставляешь тавлеи
Стала темнее керамик хазарских
Ты — не лоза мне. Ты — не хозяйка.

Так что взамен черенка молодого
Долго — плетение линий ладони
Замуж ступай и в священном союзе
С мужем плоди огольцов голопузых,

Или гуляй по канату, утратив
Мудрость, вращай по верхам веерами,
Впрочем, конечно на взгляд человечий
Царство растений — неважный советчик.

Вытравив номер и выбросив бирки
Быстро увидишь оград глинобитных
Прямоугольник. И встанешь устало
Рядом с ветвями, сверчками, кистями

Ягод пурпурных. Тогда в изумленьи
Словно из плена преклонит колени
Делатель смуглый. И скажет немедля
"Здравствуй, невеста. Входи без помехи.

И урожай перезрелый сам — тридцать
Прямо на лозах в вино претворится
Много случится причуд и соблазнов
Разных деяний невидимых глазу

Но заболтался. Кричат из гримерной
Мертвый театр наклоняет знамена
Зрители плещут. Фыркает пудра.
Ах, ни пера, моя радость, ни пуха.