ЦЕНА

С утра сильно болело левое плечо, даже не плечо, а лопатка, и немела рука, он подумал, что отлежал ее, хотя точно помнил, что проснулся на правом боку; сделал несколько упражнений, хотел размяться, ноющая боль осталась, и он решил не обращать на нее внимания.
Просыпался он рано, и долго лежал на своем диване, ждал, когда сын и невестка уйдут на работу, а обе внучки – в школу. Его комната, даже не комната, а застекленная лоджия, в которой едва помещался узкий диван и кресло, находилась в глубине квартиры, и выйти из нее он мог, только пройдя через комнату внучек и столовую. Кресло заменяло ему и стол, и шкаф, на нем лежали его бумаги, книги и газеты, а на спинке были развешаны брюки и рубашки.
Он старался причинять как можно меньше беспокойства; утром в суматохе сборов, умываний, завтрака, ссор, последних наставлений перед уходом, вообще, во всей этой жизни семьи, в которую он не сумел, да и не захотел вписаться, он лежал и ждал, когда освободится квартира, и можно будет побриться, позавтракать, одеться и уйти из дома на целый день до самого позднего вечера, а вечером тихо пройти к себе по темным комнатам, мимо спящих внучек, быстро раздеться и долго лежать без сна, страдая от злых обид и воспоминаний.
Иногда, если приходил не очень поздно, он заставал у телевизора сына, и тогда у них начинался долгий, выматывающий душу разговор: сын уговаривал его вернуться к матери. Мол, это не серьезно в их годы, развод был фиктивный, в конце концов они тридцать пять лет жили вместе, была семья, а теперь мать больна, ей нужен постоянный уход, нужен рядом близкий любящий человек.
Никогда он ее не любил, и она его не любила, подловила, как мальчишку, а потом отказалась делать аборт, угрожала броситься с моста, если он на ней не женится. Ну, что ж, он расплатился сполна за свою глупость, но второй раз платить за то, за что и один раз не стоило, он не собирается. Она сама предложила развестись, приехала в Израиль первая, получила свою пенсию – он сделал все, что от него требовали. Он тоже болен, в семьдесят лет все больны, надо привыкать к тому, что лучше уже не будет, будет только хуже. Со злорадством он вспомнил ее растерянное лицо, когда велел сыну из аэропорта везти себя к нему, а не в снятую ею для них обоих квартиру.
Плечо заболело сильнее, собственно, болела уже вся левая сторона. "Неужели сердце? – тоскливо подумал он. – Может не стоит сегодня никуда ходить, а лучше полежать". Ему стало неуютно и страшно лежать одному в пустой квартире, да и надо было показаться врачу.
Он медленно оделся и вышел на улицу. Был конец октября, зимние грозы с холодными ливнями еще не начались, а летняя душная жара уже спала. Несмотря на ранний час, в сквере у театра все скамейки были заняты, он прошел к фонтану, присел на каменный парапет и облокотился на решетку. От фонтана веяло прохладой, и даже брызги, которые долетали до него, были приятны. Здесь они познакомились с Майей, она гуляла с колясочкой, и он спросил, внучка это или внук. Майя ответила, что это девочка, но она не бабка, а нянька. Они стали каждый день гулять вместе в сквере, а по вечерам, когда ее работа заканчивалась, он приходил к ней, и они вместе смотрели телевизор, вели долгие разговоры о политике, о книгах, Майя рассказывала о своей прежней жизни, о муже, который не захотел эмигрировать, и ей пришлось ехать одной с сыном; сын сейчас в армии, но уже предупредил ее, что после демобилизации будет жить отдельно со своей подругой. "Так что, одна я", – говорила Майя и со значением поглядывала на него. Он бы, пожалуй, согласился поселиться с ней вместе, на две пенсии они прекрасно смогли бы жить вдвоем, и отошли бы в прошлое заботы о еде и стирке.
Однажды они смотрели американский фильм про любовь, и Майя сказала, что американские фильмы лучше русских, что в русских фильмах не живые люди, а какие-то ватные куклы, и вообще, она считает, что не бывает любви без секса. И он понял, что ему опять придется платить, и так же, как и раньше, более высокую цену, чем стоит предлагаемый товар. В сквер он перестал ходить, а Майя переехала в другой район, как только закончился срок аренды квартиры.
Надо было идти в поликлинику, но боль немного утихла, и он решил еще посидеть: а вдруг все пройдет. Мимо него два раза прошел мальчик лет четырех с игрушечным автоматом в руках. Желая похвастаться новой игрушкой, ребенок прицелился в него. "Вот я тебя!" – в шутку пригрозил он, мальчик испугался и громко заплакал. "Ну что ты, я же пошутил, покажи мне свое оружие, я в этом немного разбираюсь". Ребенок, продолжая плакать, побежал по аллее. Также и со своими детьми он не умел поладить, да и некогда ему было, старший родился, когда он был мастером на заводе, цех был для него важнее семьи, там проходила его настоящая жизнь; потом он стал быстро продвигаться: начальник цеха, главный инженер и, наконец, директор. Он закрыл глаза, и воспоминания обступили его: женщины, простые работницы с руками, плохо отмытыми от машинного масла, кричат все хором в приемной, не дают ему выйти из кабинета. Начинает разбирать отдельные слова: "...срам какой!... через двор, у всех на виду – в сортир!..." Это дом, в котором прорвало канализацию, и целый месяц ее не могут наладить, трубы прогнили, их надо полностью менять, а дом такой старый, что не выдержит ремонта и развалится. Он забрал строительную бригаду с очередного объекта и построил им новый дом, всех переселил. Его тогда чуть не сняли, друг, замминистра тяжелого машиностроения отстоял. А заводской пионерлагерь – это же вообще его детище, он своих обоих сыновей каждое лето на две смены туда отправлял, все знали: лучше Артека. Но больше всего он любил сам завод, родной механосборочный цех, запах горячего металла, лязганье гусениц на конвейере, когда полураздетые машины беспомощно плывут вдоль цеха, а в конце, уже на своем ходу как будто бы спрыгивают на гравий и на хорошей скорости устремляются к полигону. Еще были командировки к заказчикам, вертолеты с открытыми дверьми, с десантниками, как из американского боевика...
Его сильно затошнило, лицо и руки покрылись холодным липким потом. Он увидел невыносимо яркий блеск и услышал свист рассекаемого воздуха. Мальчик из-за фонтана короткими очередями строчил из автомата прямо ему в сердце...