Я проснулась раньше его; мне хотелось физической любви, но я понимала, что здесь мои желания дело десятое. Я пару раз моргнула, и глаза мои тут же привыкли к полумраку. Подняв голову, взглянула на огромную массу белой плоти, неподвижно лежащую рядом. Если бы он двигался хотя бы столько же, сколько я, у него не вырос бы этот арбузище, подумала я без тени сочувствия.
Роджер беспокойно зашевелился и даже повернулся на бок, лицом ко мне, но я знала, что он не проснется, пока не заверещит будильник. Я поразмышляла пару секунд, стоит ли мне снова погрузиться в сон или же следует встать и позавтракать, прежде чем он проснется, и в конце концов решила просто полежать и помечтать в полудреме, но не беспокоить его. Когда же он откроет глаза, думала я, я притворюсь спящей — тогда он встанет и приготовит мне завтрак. Я принялась обдумывать дела, которые нужно будет переделать, когда он отправится в свою контору. Пока я оказывалась дома, чтобы встретить его, когда он возвращается с работы, его не слишком интересовало, чем я занимаюсь в его отсутствие. Храп Роджера никогда не мешал мне. Моя нежность к нему была безгранична, и мне лишь хотелось бы выразить ее словами. По правде говоря, он был первым мужчиной, которого я по-настоящему оценила и к которому испытывала такую признательность. Глядя на его небритое лицо, я вспоминала, что в тот вечер в пабе меня привлекла отнюдь не его внешность.
Впервые я встретила Роджера в пабе «Кот и свисток», где почти все посетители знакомы друг с другом. Обычно он приходил около восьми, брал пинту светлого и относил кружку на угловой столик в зале, где стоял щит с мишенью для дартса. Он сидел в одиночестве, глядя, как игроки чаще всего промахиваются, а их дротики уходят «в молоко». Сам он никогда не принимал участия в игре, и я частенько раздумывала, сидя на своем удобном для наблюдений месте за стойкой, боится ли он хоть на несколько минут покинуть излюбленное местечко или просто не интересуется спортом.
Однажды к нему за столик подсела блондинка по имени Мадлен в потертой шубейке из искусственного меха и с бокалом двойного джин-тоника. Прежде я никогда не видела ее в этом пабе, но ее, по всей видимости, знали в квартале, и обрывки подслушанных вольных бесед привели меня к мысли, что их знакомство не будет долговечным. Я как в воду глядела — их роман (если эту связь можно так назвать) продлился всего двадцать дней. Я знаю это точно, потому что отсчитывала каждый из них. Как-то вечером их беседа пошла на повышенных тонах, она внезапно вскочила и вышла из-за его столика. Он устало смотрел, как она пристроилась на свободном табурете у стойки, но не попытался уговорить ее вернуться.
Ее уход стал сигналом для моего собственного появления на сцене. Я едва не выпрыгнула из-за стойки и, пройдя по залу с той максимальной быстротой, которую позволяло мне чувство собственного достоинства, спустя считанные секунды уже сидела на свободном стуле рядом с ним. Он ничего не сказал и не предпринял попытки угостить меня, но тот единственный взгляд, который он бросил в мою сторону, подсказал мне, что он вовсе не находит происшедшую замену неприемлемой. Я огляделась, чтобы посмотреть, нет ли у кого-то еще планов захватить это место, ставшее теперь моим. Мужчинам, которые столпились вокруг мишени, было, видимо, наплевать на весь остальной мир. Я взглянула в сторону бара — не заметил ли моего отсутствия хозяин, но он был слишком занят, принимая заказы. Я увидела, что Мадлен уже потягивает бокал шампанского из единственной бутылки, хранившейся в пабе на подобный случай, которым ее угостил какой-то мужчина; его элегантный двубортный блейзер и полосатый галстук-бабочка убедили меня в том, что Роджеру больше не угрожает ее благосклонность. Похоже было, что ей предстоят еще как минимум двадцать дней стабильности чувств. Я взглянула на Роджера — я уже довольно давно знала, как его зовут, хотя никогда не обращалась к нему по имени и не была уверена, что он в курсе, как зовут меня. Мои ресницы затрепетали — несколько преувеличенно. Добродушно улыбнувшись, он наклонился и притронулся к моей щеке; его прикосновение показалось мне на удивление нежным. Ни одному из нас не хотелось попусту трепать языком. Мы оба были одиноки, и объяснения казались излишними. Мы сидели молча — он время от времени отпивал глоток пива, я иногда изменяла позу, стараясь повыгоднее продемонстрировать ему свои ноги, а в нескольких футах от нас дротики пролетали по траекториям, определяемым более или менее подвыпившими мужчинами.
Бармен крикнул: «Последние заказы!» Роджер допил свое пиво, игроки в дартс заканчивали заключительную игру. Никто и словом не обмолвился, когда мы ушли вместе, и меня удивило то, что Роджер не запротестовал, когда я вместе с ним вошла в его небольшой домик. Я уже точно знала, где он живет, потому что несколько раз видела его стоящим на автобусной остановке в безмолвной очереди утренних пассажиров. Однажды я даже расположилась поблизости, чтобы получше разглядеть его лицо. Оно было ничем не приметным, почти заурядным, но его освещали самые добрые глаза и самая приветливая улыбка, какие мне только доводилось видеть на мужских лицах. Меня беспокоило лишь то, что он, казалось, и не замечает меня; вечером он смотрел на одну лишь Мадлен, а утром думал только о ней. Как я завидовала этой девушке! У нее было все, чего так хотелось мне, — за исключением приличной меховой шубки, единственного, что я унаследовала от матери.
Все это произошло больше года назад, и, чтобы доказать Роджеру свою преданность, я с тех пор ни разу не была в «Коте и свистке». Он, похоже, напрочь забыл Мадлен, так как никогда не упоминал передо мной ее имени. Необычный человек — он ни разу не поинтересовался и моим прошлым.
А мне бы хотелось, чтобы он знал правду о моей жизни до того, как мы с ним встретились. Видите ли, я была младшей в семье, состоящей из матери и четверых детей, поэтому мне всегда доставалось то, что останется от старших. Я никогда не знала своего отца и, придя как-то вечером домой, обнаружила, что мать убежала с другим, оставив всех нас на произвол судьбы. Трейси, одна из моих сестер, предупреждала, чтобы я не надеялась на ее возвращение. Она оказалась права. Ужасно, когда приходится признавать, хотя бы и самой себе, что твоя мать бродяжка и шлюха.
Оказавшись сиротой, я и сама стала бродяжничать, потому что нередко мне было негде преклонить голову. Я даже не помню, как связалась с Дереком — если, конечно, его и в самом деле так звали.
Дерек, чей мрачноватый чувственный облик не мог не привлечь внимания любой восприимчивой особы женского пола, поведал мне, что последние три года плавал на торговом судне. Когда мы с ним занимались любовью, я готова была поверить каждому его слову. Я объяснила ему, что мне нужен всего лишь теплый дом, нормальная еда и, может быть, со временем, своя собственная семья. Он выполнил, по крайней мере, одно из моих желаний, так как через некоторое время, после того как он бросил меня, я оказалась одна с двумя близнецами-дочками. Дерек так никогда их и не увидел: он снова ушел в море, до того как я успела дать ему понять, что вскоре стану матерью. Он не обещал мне хрустальных замков, он ведь был таким красавцем и, должно быть, знал, что я отдам ему свое сердце всего лишь за одну подаренную мне ночь — пусть и под открытым небом.
Я пыталась дать девочкам приличное воспитание, но на этот раз власти добрались до меня, и я потеряла обеих. Где-то они сейчас? Бог его знает. Я надеюсь лишь, что они попали в какой-нибудь хороший дом. По крайней мере, они унаследовали неотразимую внешность своего отца, что, возможно, поможет им пробиться в этой жизни. И об этом Роджер тоже никогда не узнает. Я, как мне кажется, никогда не сумею рассказать ему всю правду.
После того как Дерек снова ушел в море, я промаялась одна-одинешенька почти год, прежде чем ухитрилась устроиться на неполный рабочий день в пабе «Кот и свисток». Хозяин был таким жадюгой, что даже не кормил меня, если иногда мне не удавалось полностью выполнить условия найма. Роджер заходил к нам раз или два в неделю, но затем встретил ту блондинку в драной шубе. После этого он посещал паб ежевечерне, пока она не вскочила со стула и не ушла от него. Я поняла, что он именно тот, кто мне нужен, сразу же, едва услышав, как он заказывает пинту светлого. В те дни барменши пытались открыто флиртовать с ним, но он не выказывал особой заинтересованности. Пока его не подцепила Мадлен, я даже не была уверена, что он предпочитает женщин. Может быть, мой достаточно двойственный облик в конце концов и привлек его.
Мне кажется, в этом пабе я одна искала какого-то постоянства. И вот так Роджер позволил мне провести с ним ночь. Помню, что он ушел в ванную раздеться, пока я устраивалась на той стороне кровати, которую сочла своей. С той ночи он ни разу не попросил меня уйти, не говоря уже о том, чтобы вышвырнуть меня вон. У нас с ним спокойные, товарищеские отношения. Он никогда не повышал на меня голос и ни разу не отчитал, чтобы просто сорвать на меня злость. На сей раз фортуна повернулась ко мне лицом.
Тр-р-р. Тр-р-р. Тр-р-р. Этот чертов будильник. Мне бы хотелось зарыть его в землю, да поглубже. Этот треск будет продолжаться до тех пор, пока Роджер не решит наконец проснуться. Однажды я попробовала было потянуться через него и заглушить чертову трещотку, но моя затея кончилась тем, что проклятая машинка свалилась на пол, что разозлило его еще больше, чем сам звонок. Я решила больше не лезть не в свои дела. В конце концов из-под одеяла появилась здоровенная ручища, ладонь прихлопнула кнопку звонка и ужасный шум прекратился. Я сплю очень чутко — меня будит малейшее движение. Если бы он только попросил меня, я бы могла будить его по утрам намного нежнее.
Полупроснувшись, Роджер приобнял меня и погладил по спине, что всегда вызывало у меня улыбку. Затем он зевнул, потянулся и объявил, как и каждое утро: «Ну мне надо бежать, не то опоздаю в контору». Полагаю, что у кого-то предсказуемость и рутинность нашего утреннего распорядка могли бы вызвать раздражение — но только не у меня. Все это было жизнью, в которой я чувствовала себя спокойно и уверенно в убеждении, что наконец-то нашла нечто стоящее. Роджер ухитрился перепутать шлепанцы (вероятность этого всегда составляла пятьдесят на пятьдесят) прежде чем, тяжело ступая, неуклюже двинуться в ванную. Он появился минут через пятнадцать, выглядя лишь немногим лучше. Я научилась мириться с тем, что некоторые назвали бы его слабостями, а он, в свою очередь, привык к моей мании чистоты и потребности в постоянстве и безопасности.
— Вставай, лежебока, — в шутку упрекнул он меня, но затем лишь улыбнулся, когда я безмолвно устроилась поудобнее, отказываясь покинуть теплую вмятину, оставленную его телом. — Поди ждешь, что я перед уходом приготовлю тебе завтрак? — добавил он, спускаясь по лестнице.
Я не стала утруждать себя ответом. Я знала, что через несколько секунд он откроет входную дверь и заберет с порога утреннюю газету, почту и неизменную пинту молока. Затем, как всегда, поставит на огонь чайник, потом пойдет в кладовую, наполнит тарелку моим излюбленным блюдом и добавит в нее молока, оставив себе ровно столько, сколько нужно для двух чашек кофе.
Я могла угадать почти до секунды, когда будет готов завтрак. Сперва я услышу свист закипающего чайника, через несколько мгновений Роджер нальет молоко, а затем пододвинет к столу стул. Этот звук являлся сигналом, который подтверждал: для меня настало время присоединиться к нему. Я медленно вытянула ноги, отметив при этом, что им не помешал бы педикюр. Я уже давно решила по-настоящему заниматься своим туалетом лишь после того, как он уйдет в контору. Я услышала, как ножки стула скрипят по кухонному линолеуму, и меня охватило такое ощущение счастья, что я буквально спрыгнула с кровати и подбежала к открытой двери. Через несколько секунд я оказалась внизу. Едва завидев меня, он тут же перестал жевать.
— Очень здорово, что ты решила присоединиться ко мне, — его лицо осветила добродушнейшая из улыбок. Я подошла к нему и выжидающе взглянула на него. Он наклонился и подтолкнул ко мне мою миску. Не помня себя от радости и счастья, я принялась лакать молоко, помахивая хвостом из стороны в сторону. Это все бабушкины сказки, будто мы виляем хвостом, лишь когда злимся.
