Она сидела, задумчиво обхватив колени и угнездив на них подбородок. Непослушные золотистые локоны привычно закрывали от неё половину мира – однако и миру, и ей это было привычно безразлично. Её взгляд покоился на букете из девятнадцати пёстрых роз – она купила их себе в надежде приподнять настроение. Надежды не оправдались...

Она умела улыбаться – ах, как она умела улыбаться!.. Но сейчас она точно знала, что единственный собеседник, которому ей действительно хотелось бы подарить улыбку, не появится. Не появится, как не появился вчера, позавчера, поза-позавчера, поза-поза-поза... На его место постепенно, но неумолимо начинала закрадываться вязкая опустошённость. Вначале опустошённость робко притворялась светлой грустью. Потом, осмелев, начала рассыпать первые крупицы сомнений. И наконец, совсем освоившись в её мыслях, задала тот самый вопрос, о котором она так отчаянно старалась не думать, выжигая малейшие его ростки калёным железом праведного гнева, – однако теперь этот вопрос навис над ней, стреножив ум и парализовав волю...

«А если он не придёт долго-долго, то, может быть, тогда я научусь жить без него?..»

Она точно знала, что не смогла бы ни в чём упрекнуть его – да и зачем?.. Его повседневная турбулентная жизнь протекала невыразимо далеко от неё и её мира. Само то обстоятельство, что их миры и губы однажды смогли соприкоснуться, казалось ей из сегодняшней перспективы необъяснимым – и, возможно, неповторимым – чудом. И она была тихо благодарна жизни и ему за то, что это чудо – было...

Когда-то он был беззаветно нежен, вспыльчив от страха потерять её, сумасброден, страстен и вновь умопомрачительно нежен... Был... Теперь же он уверовал в то, что она у него есть, – и повернулся лицом к более насущным проблемам, чем поддержание тёплого огонька её нежности. А её нежность пылала, горела, тлела, металась, пыталась разгореться с новой силой и вновь почти угасала на холодном ветру. Изредка он возвращался с охапкой дров, чтобы согреть над её нежностью озябшие руки. В эти мгновения он был странно трогателен и заботлив, и ей казалось, что, согревшись, он больше не оставит её одну так надолго. Но он уходил в ожидающий его другой мир, высасывающий его силы, – а она считала дни, недели и месяцы без него...

«А если он не придёт долго-долго, то, может быть, тогда я научусь жить без него?..»

Она могла бы, но не торопилась учиться жить без него – наверное, потому что ещё верила, что нужна ему. Или хотела верить... Она чувствовала, что он часто ходит вдоль краешка её мира – бродит безмолвно и почти незаметно. В этом молчаливом полуприсутствии было нечто радостное и горькое одновременно: она знала, что он где-то есть, но понятия не имела, что у него на душе. А он не подходил ближе...

Он приходил лишь когда она, обессилев, падала в бездну. Тогда он нежно подхватывал её, ставил на ноги, разжигал в ней пламя этой треклятой душераздирающей нежности – и снова уходил в свой мир... А она ненавидела себя за то, что вновь не смогла утаить от него своего отчаяния. И обещала себе в следующий раз стиснуть зубы и просто молчать во что бы то ни стало... Но когда она просто молчала, он жил в мире, высасывающем его силы, и не приходил...

«А если он не придёт долго-долго, то, может быть, тогда я научусь жить без него?..»

Она научилась...


Логиня