Цитата сообщения Терновый венец России.Загадка Сионских протоколов.18

Он обещал этому агенту дать главу из своих воспоминаний, посвященную "Сионским Протоколам", и доклад, сделанный охранниками правительству о "Сионских Протоколах".
Ни ген. Глобачев, ни его агент до сих пор не подозревают, что эти сведения мне нужны не для моих воспоминаний. В настоящее время, когда сущность доклада ген. Глобачева в моих руках и я его от своего имени могу цитировать где угодно, я постараюсь прямее поставить вопрос о воспоминаниях ген. Глобачева. Этому агенту я сказал, что его статья будет помещена в иностранной прессе и будет хорошо оплачена. Ген. Глобачев, уезжая в Америку, сказал этому агенту, что он ему поможет, чем сможет. Я думаю, что он выполнит свое обещание помочь ему материалами для этой статьи. Во всяком случае, как только ген. Глобачев доедет до Америки, он пришлет свой адрес и ему будет послано письмо о необходимости материалов для статьи его агента. Надо ли писать и более откровенно поставить вопрос - мы увидим. По-видимому, пока нет нужды в этом; это мы можем сделать, получив материалы от ген. Глобачева.
Вл. Бурцев 5.7.34 44

Подлог Бурцева был сфабрикован довольно грубо. Главным аргументом фальсификатора были сведения о якобы проводимом царским правительством расследовании происхождения Сионских протоколов. На самом деле такого расследования не было. Об этом свидетельствуют приведенные мной выше письма бывшего начальника царской канцелярии А.А. Мосолова. Пытаясь придать правдоподобность своему вымыслу, Бурцев допустил несколько серьезных исторических ошибок. Он, например, заявил, что расследование производилось в 1906 году по указанию Столыпина по настоятельной просьбе Лопухина. Но в 1906 году Лопухин уже был не директором Департамента полиции, а отставным проштрафившимся чиновником и соответственно не мог инициировать это расследование. На суде Бурцев утверждал, что один из участников провоза якобы поддельных Сионских протоколов являлся сослуживцем Глобачева, чего на самом деле не было.
Показания Бурцева на Бернском процессе были опубликованы в ряде газет, в том числе и в Нью-Йорке, где тогда жил Глобачев. Нью-йоркская газета "Новое русское слово" (еврейская газета, русская только по названию, главный редактор - М. Вейнбаум) публикует статью Бурцева "Правда о Сионских Протоколах". Прочитав эту статью, Глобачев немедленно пишет опровержение редактору "Нового русского слова".
<К.И. Глобачев
506 В 151 Ул Нью-Йорк 8 января 1935 г.
Милостивый Государь Г-н Редактор.
В N8009 от 1 января с.г. Вашей уважаемой газеты помещена статья Вл. Бурцева, озаглавленная "Правда о Сионских Протоколах", в которой автор, выступавший в качестве эксперта-свидетеля на суде в г. Берне, в своих показаниях во многом ссылается на меня.
Не входя в самый вопрос происхождения протоколов, в видах восстановления истины, прошу Вас, Г-н Редактор, поместить в Вашей уважаемой газете мое настоящее заявление:
1. С В.Л. Бурцевым по поводу "Сионских протоколов" я никогда не беседовал, и все, что с моих слов он заявлял перед судом, является плодом его фантазии.
2. Ни с какими агентами по поводу происхождения "Сионских протоколов" я также никогда не беседовал, а тем более не мог дать им двух якобы глав об этих протоколах из моих воспоминаний, в которых о "Сионских протоколах" нет даже ни одного слова.
3. Если г-н Бурцев говорит, что мои беседы с его агентом по этому вопросу имеются у него и записаны якобы с моих слов, то это является попросту измышлением этого агента.
4. Жандармский полковник Пирамидов, по словам г-на Бурцева, мой сослуживец, таковым в действительности быть не мог, ибо случайно погиб в 1903 году в Петербурге во время спуска броненосца при обвале зрительной трибуны, т.е. в то время, когда я еще в Отдельном Корпусе Жандармов не состоял.
Прошу Вас принять уверение в моем совершенном уважении
Ген-м. Глобачев> 45
Что заставило Бурцева пойти на столь грубый подлог? Прежде всего уверенность в скорой смерти Глобачева. Как следует из заметок, найденных мною в архиве Н.Ф. Степанова, в начале 30-х годов в монархических кругах ходили слухи о серьезной неизлечимой болезни Глобачева. Его отъезд в США, к сыну, как тогда говорили, умирать был воспринят Бурцевым как возможность приписать фальсифицированные им сведения умершему человеку. А для того, чтобы подтвердить, что данные якобы получены именно от Глобачева, был привлечен некто Колтыпин-Любский, который согласился, по-видимому за определенную сумму, помочь Бурцеву осуществить его подлог. Колтыпин-Любский в эмиграции принадлежал к числу так называемых нерукопожатных личностей, т.е. людей, презираемых за их неблаговидные поступки и темные махинации.
Выздоровление Глобачева смешало карты фальсификаторов. Стараясь спасти свою репутацию, Бурцев рассылает повсюду письма, в которых то приписывает Глобачеву связи с гитлеровцами, то намекает, что его обманул Колтыпин-Любский. Пишет он письма и самому Глобачеву (копии их сохранились в архиве Бурцева), но тот на них, естественно, не отвечает. В одном из писем к Глобачеву Бурцев пытается убедить его, что во всем виноват Колтыпин-Любский. "Вопрос сводится к тому, пишет Бурцев Глобачеву, - слышал ли все, что я опубликовал, Колтыпин-Любский от Вас, или он это выдумал?"
Тем не менее по крайней мере одно письмо Глобачев Бурцеву все же послал. В архиве последнего оно сохранилось только в выдержках, напечатанных на машинке. Остальное, по-видимому содержавшее отповедь генерала фальсификатору, Бурцев уничтожил. Но даже и эти выдержки представляют большой интерес, отражая истинную позицию русского генерала К.И. Глобачева в отношении Сионских протоколов.
Выписка из письма К.И. Глобачева Бурцеву от 14 февраля 1937 года:
<...история происхождения "С.П." интересовала как Вас теперь, так и многих при старом режиме, и загадка их происхождения не была разгадана при наличии в то время и необходимых средств, и розыскных аппаратов.
Если бы в то время были какие-либо факты и указания, то смею думать, что Временное правительство или, наконец, большевики опубликовали таковые до сего времени, ведь Департамент полиции со всеми секретными делами давно попал в их руки.
Мое личное мнение, что Вы взялись за весьма трудную задачу. Мне кажется, что так же трудно доказать искусственное происхождение "С.П.", как и доказать, что они действительно обязаны своим происхождением сионистским мудрецам. Думаю, что это так и останется мировой загадкой>. 46
Глава 41
Государственный преступник А.А. Лопухин. - Злобный навет на руководителя русской зарубежной разведки П.И. Рачковского. Показания бывшего комиссара Временного правительства Сватикова. - "Сионский документ" наблюдательного агента Бинта. - Бездоказательные обвинения.
Авторство клеветнической версии о том, что Сионские протоколы составлены под руководством начальника русской зарубежной разведки П.И. Рачковским русскими агентами в Париже, принадлежит бывшему директору Департамента полиции А.А. Лопухину. Карьерист, интриган 47 и просто недобросовестный чиновник, Лопухин был со скандалом уволен со службы, а впоследствии осужден за серьезные должностные преступления (в частности, он выдал революционерам тайного агента полиции). Преемником Лопухина на посту начальника политической части Департамента полиции стал именно Рачковский (вице-директор Департамента), вскрывший в деятельности своего бывшего шефа массу серьезных злоупотреблений. Именно Рачковский возглавлял расследование по делу Лопухина о должностных преступлениях, закончившееся осуждением последнего на пять лет каторги.
В 1920 году, встретившись с Бурцевым в Париже, Лопухин сообщил ему, что Сионские протоколы "подделывал Рачковский со своими агентами", 48 но никаких конкретных деталей или фактов этого не привел. Зная прежнюю недобросовестность и непорядочность Лопухина, а также его личное отношение к Рачковскому, вряд ли можно доверять его словам. Тем не менее Бурцев ухватился за эту версию с энтузиазмом. Бурцев и сам не мог относиться к Рачковскому беспристрастно. В 1890-х годах благодаря стараниям начальника зарубежной разведки была пресечена провокационная деятельность Бурцева, публично и печатно призывавшего к убийству Николая II. По законам Англии, в которой тогда жил Бурцев, такие печатные призывы уголовно были наказуемы, и Рачковский добился осуждения Бурцева и заключения его на несколько лет в тюрьму. После этого случая Бурцев возненавидел Рачковского, чего и не скрывал.
Отношения Бурцева с Лопухиным имели масонскую основу. С Лопухиным масона Бурцева познакомил известный еврейский и масонский деятель Браудо. Браудо и связанный с ним бывший губернатор и тоже масон князь Урусов сделали Лопухина осведомителем по еврейскому вопросу. Лопухин сообщал представителям иудейско-масонских организаций сведения, представляющие служебную тайну. Как впоследствии признавался сам Бурцев, "Лопухин бывал в нашей редакции вместе со своим другом, бывшим губернатором Урусовым, и с одним из библиотекарей Императорской Публичной Библиотеки известным еврейским деятелем Браудо. Они снабжали нас очень важными сведениями об отношении правительства вообще к еврейскому вопросу и специально по поводу бывших незадолго еврейских погромов" . 49Злобный навет на руководителя русской зарубежной разведки Рачковского, сделанный Лопухиным и широко распространенный Бурцевым, поддержал его старый соратник С.Г. Сватиков. Показаниям последнего на Бернском процессе придавалось особое значение. Этот известный масон и антирусский деятель после Февральского переворота получил от Временного правительства задание ликвидировать русскую зарубежную разведку с центром в Париже. Преступление против Русского государства, лишившее его возможности наблюдать за деятельностью врагов в других странах, Сватиков выполнил в короткий срок. То, что создавалось многими десятилетиями, представитель Временного правительства развалил в течение нескольких недель, по некоторым данным уступив часть русской агентуры спецслужбам других стран. 50
Как бывший официальный представитель Временного правительства, Сватиков считался на Бернском процессе солидным свидетелем. Поэтому его выпустили давать свидетельские показания в числе первых. Сватиков сообщил суду, что Сионские протоколы якобы были составлены по указанию П.И. Рачковского агентами русской полиции, чтобы <противодействовать влиянию на Царя некоего Филиппа, авантюриста и масона. "Протоколы" должны были доказать связь между масонами и евреями>. 51 В подтверждение сказанного Сватиков не привел ни одного документа или факта, кроме ссылок на разговоры, которые он якобы вел с бывшим агентом русской полиции французским евреем Генрихом Бинтом (Анри Бондом, Бэном), умершим в 1929 году.
Работая в архиве Гуверовского института, где сейчас находятся незаконно присвоенные правительством США документы русской зарубежной агентуры в Париже, я обратил особое внимание на личность этого Бинта. 52 Находясь на службе русской разведки 36 лет (с 1881 г.), этот агент работал под началом М. Биттар-Монена.53 Бинт являлся одним из 42 "наблюдательных агентов", числившихся в штате русской зарубежной разведки в Париже. В его основные функции входила слежка за лицами, на которых ему указывало начальство, а также сопровождение русских государственных деятелей и крупных чиновников, приезжавших во Францию с официальными визитами. Агент такого уровня, естественно, не мог иметь доступа к секретной информации государственной важности и фактически мало что мог знать.
Сватиков, приводя свидетельства Бинта, либо сознательно фальсифицировал их, либо стал жертвой мистификации с его стороны. Отставные агенты нередко любят щеголять своей якобы осведомленностью, часто сознательно привирая и искажая факты. Давая показания в Бернском суде о разговоре с Бинтом, Сватиков не сумел привести ни одного документа, подтверждавшего его отношения с отставным агентом.
Главным козырем Сватикова являлся так называемый Сионский документ - записка, написанная якобы самим Бинтом с перечнем книг по каббале, которые Бинту поручалось купить для Департамента полиции. Однако даже сам Бинт говорил о том, что поручение это он получил, когда Рачковский стал возглавлять Департамент полиции в Петербурге (с 1906 г.), т.е. уже после того, как Сионские протоколы были многократно изданы. Ясно, что поручение, полученное Бинтом из Петербурга, не имело никакого отношения к составлению Сионских протоколов, а было, скорее всего, связано с интересом русской полиции к еврейскому вопросу после революции 1905 года. Как я уже писал в книге "Тайная история масонства", в Департаменте полиции работала группа лиц, наблюдавших за деятельностью масонских лож и их связями с иудейскими организациями.
"Агент" русской полиции Головинский, о котором якобы Бинт говорил как о составителе Сионских протоколов, никогда на службе русской полиции не числился и деньги от нее не получал. Такого имени в тайных досье русской зарубежной разведки конца XIX - начала XX века не значится.
Свои показания на Бернском процессе Сватиков назвал <Создание "Сионских протоколов" по данным официального следствия 1917 года>, придавая, таким образом, своим домыслам и предположениям официальный характер. Публикуя самые интересные фрагменты из его показаний, я хочу обратить внимание читателя на то, что в них Сватиков грубо исказил содержание разговора с генералом А.И. Спиридовичем. Генерал заявил ему, что считает неверным приписывать составление Сионских протоколов русской полиции и П.И. Рачковскому. Близко, по-товарищески зная Рачковского, Спиридович разговаривал с ним о Сионских протоколах, и тот высказывал ему недоумение об их происхождении. То же самое о реакции отца на Сионские протоколы говорил и сын Рачковского. Разговаривая со Сватиковым, Спиридович просто ради сравнения сказал ему, что если кому-то и приписывать авторство Сионских протоколов, то не Рачковскому, а Нилусу. Из этой фразы Сватиков сделал вывод о том, что, по мнению Спиридовича, автором протоколов является Нилус.
Естественно, Спиридович публично опротестовал искажение его слов со стороны Сватикова и собирался заявить об этом в качестве свидетеля на заседании Бернского суда. 54 Однако, как я уже сказал, защитникам Сионских протоколов отказали в вызове свидетелей.
Предвзятость и научная недобросовестность Сватикова по делу Сионских протоколов проявились также в его попытке опорочить Нилуса, приписав ему со слов Родичева якобы подделку предсказаний Святого Серафима Саровского. Такое легковесное отношение к столь серьезному вопросу может вызвать только удивление 55 и критическое отношение к показаниям Сватикова на Бернском процессе, озаглавленным <Еврейский вопрос в 1917 г. Мое официальное следствие за границею и первоначальные сведения о создании "Сионских протоколов">.В начале мая 1917 г. глава Временного правительства кн. Г.Е. Львов предложил мне отправиться с особой миссией за границу, в особенности же в Париж, Лондон и Рим. Вместо одной общей инструкции я получил их несколько, по разным министерствам, а на прощальной аудиенции кн. Львов дал мне еще ряд поручений, касавшихся русских солдат, бежавших из плена и находившихся в союзных и нейтральных странах; русских войск во Франции и на Балканах, союзной контрразведки и ее русского сектора; отъезда эмигрантов на родину и следствия о деятельности лиц дипломатического ведомства старого режима по части охраны.
Инструкция по Министерству внутренних дел предписывала мне:
1) расформировать русскую тайную полицию за границей; 2) произвести дознание о деятельности этой полиции - ее штатных чинов, иностранных агентов и "секретных сотрудников"; 3) ознакомиться с результатами работ т. наз. комиссии Раппа (точнее говоря, Парижского отдела Чрезвычайной Следственной Комиссии Временного правительства) и включить их в общий отчет с результатами моего дознания; 4) расформировать, если нужно, комиссию Раппа, 56 заменив ее менее громоздким учреждением. Инструкция предоставляла мне широкую свободу действий, принимая во внимание ее доверительный характер. Особенно деликатным пунктом моей работы было расформирование Охраны без вреда для дела военной контрразведки, к работе коей Охрана была привлечена.
Чтобы придать актам моего дознания, которое официально на чужой территории не могло иметь иного характера, кроме административного, характер судебных актов на территории России, министр юстиции присвоил мне права судебного следователя "по особо важным делам". 57 Кроме того, в инструкции было оговорено право мое начинать следствие об обнаруженных мною преступлениях без предварительного сношения с Петербургом или с местным начальством привлекаемого к ответственности. Там же содержалось право мое требовать на явку к себе для допроса всех без исключения российских граждан, какое бы кто место ни занимал и какое бы звание ни носил.
Я считал данные мне права и звание комиссара Российского Временного Правительства за границею... вполне достаточными для исполнения моей задачи. В течение двух предыдущих месяцев я исправлял должность начальника Главного Управления по делам милиции (учреждение, организованное мной на место Департамента полиции царского времени) и знал близко как вопросы государственной н общественной безопасности, так и дела ликвидируемой государственной и наружной полиции.
Должен сказать, что в первые же моменты после своего конституирования Временное правительство провозгласило принцип равенства граждан независимо от их национальности и вероисповедания, и еврейский вопрос, как таковой, перестал для меня существовать.
Первые три недели Февральской революции 1917 г. я был помощником Петроградского градоначальника по гражданской части... будучи назначен на этот пост председателем Государственной Думы М.В. Родзянко еще до образования Временного правительства. 1 марта 1917 г. я уже сидел в кабинете столь известного жителям Петрограда предшественника моего, камергера Лысогорского. Управляющий канцелярией стал докладывать бумаги, поступившие с момента бегства из градоначальства представителей старой власти.Первой бумагой по порядку была телеграмма исправника одного из захолустных уездов Полтавской губернии: "Можно ли купцу 2-й гильдии Циперовичу приехать сроком на неделю в Петроград?"...
- Пришить к делам о евреях? - спросил полуутвердительно управляющий.
- Нет, мы должны ответить, хотя где теперь сам бедный "г. исправник"! Пишите: "Исправнику такому-то. На Ваш N000. Купец 2-й гильдии Циперович может прибыть в Петроград, когда ему заблагорассудится. Срок пребывания неограниченный. Вообще Циперович имеет теперь право свободного передвижения и пребывания в пределах Российской империи, кроме тех частей фронтовой полосы, где распоряжением военных властей воспрещено вообще пребывание лиц гражданского ведомства. За градоначальника" (подпись).
Затем я вызвал одного из студентов Военно-Медицинской Академии, которых привел с собой в градоначальство профессор биологии Юревич, назначенный градоначальником на полчаса раньше моего назначения ему в помощники.
- Благоволите, г. студент, вместе с г. управляющим канцелярией опечатать все бумаги т. наз. "еврейского" отдела... Особая комиссия рассмотрит все эти "особые" дела (досье) о евреях. "Стол" - закрыть. Чиновников "отдела" - распределить по другим столам...
Следующее напоминание о существовании еврейского вопроса произошло так. Через неделю в кабинет мой вбежал человек в состоянии крайнего исступления. Фамилию его я забыл, он был расстрелян при большевиках. Его длинные волосы и длинная борода были всклокочены, лицо, исхудалое от бессонных ночей, было истомлено.
- Да что же вы это с человеком делаете?! - закричал он. - Вот он - я! Берите меня! Вяжите меня! Бейте меня! Я столько ночей не сплю, ожидая вас. Лучше немедленная тюрьма, лучше смерть, чем это ужасное ожидание!!!..
- За что же вас арестовывать? - спросил я.
- Как! Вы не знаете?! Но меня зовут... - и тут он назвал фамилию крайнего реакционера, из средних, не из главных, писавшего в черносотенных газетах довольно бесталанные статьи, хотя и необузданные по выражениям.
- Так, - сказал я, - а затем?
- Как затем? - вскричал он. - Рухнула Россия! Рушится Царство Божие! Грядет царство иудейское. Да изопью я фиал мести иудейской!..
Я позвонил и приказал подать стакан воды да похолоднее.
- Подайте им, - сказал я служителю и добавил посетителю: - Не угодно ли "испить фиал мести иудейской"? Происпить до дна, а затем идите домой, успокойте жену и ложитесь спать.
- Как? Я свободен?
- Да!
- Но я писал...
- Да, я иногда читал ваши статьи. Это ваше право - излагать ваши мысли. Кстати, сохранилась ли ваша переписка с доктором Дубровиным, г-жой Полубояриновой и др.?
- Я все бумаги сжег, узнав об отречении Государя.
- Тогда прощайте!..
В третий раз в эту эпоху о еврейском "вопросе" (который мы в шутку называли уже еврейским "ответом") я услыхал уже в Париже, допрашивая старейшего агента русской тайной полиции Бинта (Henri Bint). Давая мне беглые показания о деятельности своей за 37 лет и описывая эпоху управления Рачковского, в частности же описывая провокационную работу и подделки Рачковского, Бинт сказал, что лет семнадцать тому назад по указаниям шефа, т.е. Рачковского, была создана еще и такая "фальшивка", а именно "Сионские протоколы".
- Что было в этих "протоколах"? - спросил я, смутно вспоминая, что в 1905 г. я читал какую-то книгу, в которой несколько глав были посвящены каким-то Сионским протоколам.
- Описание того, как евреи правят миром и совещаются между собою, как это лучше делать. Вообще, фантазии в жанре Дрюмона.
- Было ли это написано с погромной целью?
- Не знаю.
- Ну, вообще, чтобы подстрекнуть русских против евреев?
- О да!
- Это было сделано по приказу его начальства?
- По приказу Департамента полиции?
- Нет. L'Okhrana generale, Fontanka, 16 (так Бинт называл в просторечии Департамент полиции, находившийся в Петрограде, в доме N 16 по набережной реки Фонтанки). "Okhrana" не знала об этой затее Рачковского. Это было его индивидуальное предприятие, как и многие его листки.
- Сам ли Рачковский писал эти "протоколы"?
- Нет, писал их наш Головинский.
Бинт произносил фамилию и писал ее через К, а не через G (Kolovincky).
- "Наш агент" - это секретный сотрудник Заграничной Агентуры?
- Да.
- С какого года был Головинский на службе у Рачковского?
- Помнится, с 1892 г., я ему, как и другим, платил деньги по приказанию "шефа" из рук в руки.
- Почему вы думаете, что писал Головинский и именно "протоколы"?
- У Рачковского было два "литератора": Коган и Головинский. Последний работал в Национальной библиотеке и приносил главы в черновике Рачковскому. Я знал, о чем пишет Головинский.
- Нет ли у вас копии этих "протоколов"? Вы же со всего снимали для себя копии.
- Нет, к несчастью, нет. Это была очень конфиденциальная работа.
- Есть ли у вас какие-либо бумаги, доказывающие участие Рачковского в создании "протоколов"?
- Да, приказ о розыске древних противоеврейских книг в Германии.
- Хорошо, доставьте мне все те листки, брошюры, о которых вы говорили, а также и документ.
Этим кончился допрос Бинта в 1917 г. Он кратко записал свои показания по этому вопросу, как и другие - о сотнях людей и предметов. Обещанные книги и листки он не мог доставить: они оказались в его личном архиве в провинции. Увидел я их лишь в 1921 г. А его "сионский документ" я достал лишь в 1929 году, уже после смерти Бинта.
Сказать по правде, занятый не только порученными делами, но и осаждаемый российскими гражданами за границей и политическими эмигрантами, которые рвались домой и не могли в большом количестве и сразу проехать через Англию и Норвегию, я не мог заняться исследованием вопроса о литературном антисемитском апокрифе, о котором мельком упомянул Бинт.
Да и самые "протоколы заседаний Сионских мудрецов" мне казались сродни тому "фиалу мести иудейской", о котором вопил черносотенец, увидевший в падении царизма конец России и всего мира.
Эпоха гражданской войны принесла возрождение еврейского вопроса. Я провел это время на Юге России. Я не буду касаться здесь противоеврейской пропаганды, которой занимался т.н. Осваг (сокращенно из слов "Осведомительное агентство"). Это учреждение было создано в Добровольческой армии при генерале Абраме Михайловиче Драгомирове, который придал ему облик, навеки соединенный с этим названием. Напрасно пытался ген. Деникин, не одобрявший ни погромов, ни погромной пропаганды, реформировать это учреждение путем приглашения Ник. Ели. Парамонова, который переименовал "Осваг" в "Отдел пропаганды Добровольческой армии" и пытался организовать его заново. Друзья Парамонова советовали ему уволить полностью прежний состав Освага как в центре, так и на местах. Но Парамонов получил от Драгомирова тяжкое наследство: наряду с добросовестными техниками подобранных Драгомировым озлобленных черносотенцев, полагавших, что евреи должны ответить за все: и за Февральскую, и за Октябрьскую революцию, и за большевизм, и за крестьян, отнявших у помещиков усадьбы, - словом, за все.
В кратковременное управление Отделом пропаганды Парамонова погромные элементы Освага притихли, но вслед за его уходом, при К.Н. Соколове, развернулись вовсю. Тут-то и начались издания вроде "перепечатки" статьи из харьковского, якобы большевистского, органа "Коммунист" и переиздания "Сионских протоколов" в провинциальных отделениях Освага и т.п. Я имел в руках в эту эпоху и симферопольское издание "Протоколов", и в Благовещенске на Амуре, и мн. др. По-видимому, и на Дальнем Востоке широко пользовались "Протоколами".
В 1920 году я приехал в Париж в качестве простого беженца. В начале 1921 г. В.Л. Бурцев натолкнул меня на мысль войти в сношения с Бинтом и в форме журнальной анкеты продолжить то, что в 1917 г. я делал в качестве официального следователя. Бинт, потерявший все свои деньги в русских бумагах и утративший русскую пенсию вследствие большевистской революции, должен был пойти на работу и служил в ведомстве восстановления местностей, разрушенных войной, вне Парижа.
Приезжая по воскресеньям в Париж, он уделял 1,5-2 часа беседе со мной.
Его краткие показания 1917 года совпадали со сведениями, опубликованными в газ. "Таймс", а также княгиней Радзивилл и г-жой Херблет. Я попросил его дополнить их, а также рассказать подробнее о Рачковском, а также и о его преемниках: Ратаеве, Гартинге (Геккельмане), Андрееве и Красильникове.
Я приобрел у него сохраненные им экземпляры подложных листков и брошюр и "Сионский документ", а также много материалов, касавшихся Ленина, Троцкого, крупных большевиков. <...>
Бинт и его "Сионский документ". Его показания 1931 г.
Показания, данные мне Бинтом относительно "Сионских протоколов", заслуживают полного доверия. Я не имел ни разу случая усомниться в его правдивости. С одной стороны, это был старейший агент Заграничной Агентуры, вся жизнь которой прошла на его глазах. С другой стороны, имея точные указания кн. Львова ликвидировать иностранных служащих Агентуры с максимальной деликатностью, избегая споров и судьбищ, я в отношении Бинта и его сослуживцев-иностранцев явился в роли исключительно легального ликвидатора служебных отношений. Никакие личные наказания ему не угрожали. По отношению к новому режиму он выражал полную лояльность и готовность продолжать службу при Временном правительстве. Говорил он свободно. Мог налгать на людей, если бы хотел, и, хотя правда вскрылась бы, все же тень на известных лиц была бы брошена. Но он этого не сделал. Вот пример: в то время один с.-р., ныне покойный, горячо требовал у меня проверить, был ли другой с.-р., гораздо более известный, прикосновенен к охране. Он ссылался на слухи 1906 г., когда указываемое им лицо заподозрили в связи с полицией; затем он был другом и защитником Азефа; во время войны издавал в Швейцарии пораженческий орган для распространения среди военнопленных из России в лагерях в Германии; наконец, чуть ли не вел якобы переговоры о проезде его и его группы через Германию на манер Ленина, но вовремя спохватился. Домогательства эти были так настойчивы, что я не счел себя вправе уклониться от проверки. Я вызвал Бинта в генеральное консульство и допросил его о разных моментах жизни лица, которое заподозревалось товарищем по партии.
Бинт ответил: "Пораженец он, это верно, но в сношениях с немцами никогда не был заподозрен. Моральный облик его вам известен и не очень симпатичен: от него не пахнет геранью (!!!). Но он всегда был честным революционером и врагом Охраны"... Этот отзыв меня очень подкупил, тем более что тот же Бинт передал мне (уже в 1921 г.) копию своего доклада о посещении Лениным германской миссии в Берне (в дек. 1916 г.) и письма агента, обвиняющие Троцкого в связях с австрийским генеральным штабом.Тот же Бинт вскрыл сотни шпионских псевдонимов и рассказал об их деяниях. Многое я знал, привезя с собой из Петрограда справки, составленные мною самим и данные мне А.А. Овсянниковым и Тютчевым, но многое открыл мне Бинт, особенно же то, что происходило в недрах парижской "охранки", без свидетели.Бинт поступил на русскую службу в 1881 г. 30 лет от роду. Интересно отметить, что "благословил" его на этот шаг не кто иной, как Дантес-Геккерен, убийца Пушкина. Дантес, как местный помещик, был мэром городка Зульца в Эльзасе, а отец Бинта - там же муниципальным советником. Гимны величию и могуществу императорской России услыхал Бинт в юности из уст Дантеса. В 1870-1871 гг. он был участником франко-прусской войны. 1 янв. 1878 г. он стал инспектором полиции в парижской префектуре полиции.В 1881 г., в мае месяце, по просьбе К.П. Победоносцева секретарь российского посольства М.Н. Муравьев 58 пригласил Бинта на службу в парижское бюро тайной полиции "Священной Дружины". Бинт спросил совета Дантеса, и тот горячо порекомендовал ему согласиться.
При Рачковском Бинт стал доверенным лицом и главой наружных агентов-иностранцев. Ту же роль играл он и при последующих начальниках Агентуры, а в 1913 г. стал директором якобы частного розыскного бюро Бинта и Самбона. 59
Бинт был довереннейшим лицом у Рачковского. Ради "шефа" он пошел на преступление (разгром типографии), да еще на швейцарской территории, рискуя серьезным наказанием. Он первый ввел калькирование писем на непонятном языке, усовершенствовал подкуп консьержек и почтальонов, что тоже не одобрялось нигде местными законами. Он помогал Геккельману в деле с динамитом, а затем пытался устроить Kidnapping Бурцеву. Он уплачивал деньги "секретным сотрудникам" из рук в руки (гонорар за их работу). Он охранял высоких особ (Александра III, имп. Марию, имп. Николая II, министров и т.п.) и был им известен.
Среди других тайных деяний шефа он принял участие и в создании "Сионских протоколов". Упомянул он об этом факте в 1917 г. мимоходом, перечисляя множество других "фальшивок".
В 1921 г. Бинт уточнил свои рассказы о документе, доказывавшем, что в 1905 г. Рачковский хотел продолжить и углубить работу по сочинению "протоколов". На этот раз и Департамент полиции, и Заграничная Агентура, и другие лица приняли участие в деле.
По словам Бинта, в это время Рачковский находился в Петербурге, равно как и Манасевич-Мануйлов. Рачковский был "главным шефом на Фонтанке". Он прислал в Париж приказ местному "шефу Охраны". Тот вызвал Бинта к себе и приказал ехать немедленно в Германию, особенно же во Франкфурт-на-Майне, где есть магазины и букинисты, специально торгующие т.н. Judaica. Разыскать и срочно доставить в Париж нижеследующие издания (привожу текст по-русски):
<Старую книгу, содержащую сведения о ритуальных убийствах у евреев и носящую общин заголовок "Kaballa Babel".
Эта книга в двух различных частях.
Первая часть - "Geffer Tchetserach" (потом Бинт поправил сверх строки: "Gepher Ieteiera") седьмого века, коей автор есть Исаак Лурье, который написал ее и опубликовал (avait fait paraitre) в XVI веке, а именно:
А. В первом издании в Зальцбурге в 1577 году. и В. Во втором издании во Франкфурте н/М. в 1584 году, и это последнее издание под заглавием "Gaballa de nudata Rossen Roth-a".
Вторая часть - "Gocher" (потом Бинт исправил: "Goher"), ее содержание (зачеркнуто), ее автор есть Моисей Д...лио, из Италии.
Первая редакция этой части появилась в XIII веке.
В 1880 г. в Пржемышле - Австрия - сделали переиздание этой последней части...>
На том же листке, на обороте, приписаны рукой же Бинта карандашом, по-видимому, адреса букинистов во Франкфурте-на-Майне:
"Strusszeil 78, - Zucher Hochst. 3. - Kaufmann bernerst. 33 (?) 66-70", и чужой рукой более точные заглавия:
"Sepher Letsiera - Sohar".
Хотя запись приказа была без даты и писана не рукой кого-либо из начальников Агентуры, тем не менее эта бумага подтверждала слова Бинта, что Департамент полиции во время управления им Рачковского подготовлял в секрете какое-то противоеврейское произведение.
По показанию Бинта, книги эти требовались крайне срочно. Он немедленно отправился во Франкфурт-на-Майне к еврейским букинистам, которые сказали, что книги эти крайне редки и надо их искать.
Ему снова пришлось вернуться во Франкфурт с приказом не жалеть никаких денег и купить книги во что бы то ни стало. Ему объяснили, что книги эти не "Kappelle" н не "Kabella de nudata", a "Gabbala denudata", т.е. "разоблаченная каббала".
На этот раз книжный магазин Франтц достал ему нужные книги: одну за 2000-3000 золот. франков, а другую, маленькую книгу, за 800 зол. франков. Прочитать книги он не мог - латынь и еврейский. Не успел он в Париже с вокзала привезти их к шефу, как тот приказал заклеить эти тяжелые книги в конверты н послать их заказными письмами в Петербург Рачковскому, Фонтанка N16 (адрес Департамента полиции).
Бинт принес по обыкновению отдавать пакеты в почтовое отделение на ул. Гренель, недалеко от русского посольства. Почтовые чиновники смеялись и отказывались брать пакеты, уговаривая Бинта послать бандеролью, правильно объясняя, что это дешевле. Но приказ начальства был категоричен, и он уплатил по многу франков за каждый пакет. Книг было послано две штуки.
Я много раз переспрашивал Бинта, и каждый раз он говорил, что Рачковский был в Петербурге, что он прислал "приказ" парижскому шефу и что пакеты были посланы Рачковскому в Департамент полиции.
Между тем Рачковский, проведший годы изгнания своего со службы в Варшаве и в Брюсселе (ему было воспрещено его врагом, министром внутр. дел Плеве показываться в Петербурге или в Париже под страхом высылки в Сибирь), после смерти Плеве снова вернулся на службу и оказался в Петербурге.
Призвал его на службу товарищ министра внутр. дел и Петербургский генерал-губернатор Д.Ф. Тренов. 27 июля 1905 г. Рачковский был назначен вице-директором Департамента полиции, заведующим - на правах директора - политической частью. За время своего директорства он прославился тремя делами. Он выписал из Парижа Гапона, этого зарвавшегося агента-провокатора, который после 9 января 1905 г. изображал из себя политического эмигранта, и поручил ему "заагентурить" с.-р. Рутенберга. Эта попытка овладеть одним из вождей революционного движения кончилась убийством Гапона.
Засим с помощью жандарм. офицера Комиссарова осенью 1905 г. в здании Департамента полиции втайне от начальства и чиновников Департамента Рачковский организовал печатание погромных листков, которые распространялись в Петербурге через доктора Дубровина, в Москве через Грингмута, в Вильно через Шкотта. 60Я полагаю, что выписка Рачковским книг, упомянутых в записке Бинта, относится к эпохе пребывания Рачковского во главе Департамента (формально его начальником был директор Департамента Гарин). По-видимому, замышлялось продолжение "протоколов", благо что перед этим Нилус как раз опубликовал первоначальный текст во втором издании книги своей "Великое в малом" (1905).По словам Бинта, в это время, как рассказывал ему его старый сослуживец В. Миловский, "Мануйлов много писал в Петербурге" (т.е. для Рачковского и для "протоколов"). "Друг Мануйлова" перевел (для Рачковского) четыре (еврейские) книги.
Очевидно, закончить продолжение "протоколов" Рачковскому не удалось.
Когда я занялся (в 1921 г.) проверкой и распутыванием сведений Бинта, я получил от В.Л. Бурцева чрезвычайно интересный совет, показывающий, какой это блестящий и живой журналист. Он сказал:
<Если Головинский работал над составлением "протоколов" в Национальной Библиотеке, нельзя ли установить, какие именно книги по вопросу о евреях брал он там для чтения в течение известного периода.Если Головинский пользовался библиотечным экземпляром книги Жоли, то не оставил ли он на нем (хотя это и запрещено) пометок "от сих до сих". Совпадение ряда отчеркиваний в экземпляре Библиотеки с цитатами из книги Жоли, вскрытыми теперь корреспондентом "Таймса" и Я.Л. Делевским, сразу подтвердило бы, что именно в Национальной библиотеке совершилась работа составления подлога>.К сожалению, мне не удалось установить, что читал Головинский около 1900 года. 61 Попутно я установил, что Головинский писал не очень много, но что "перо" у него было живое.
Перу этого Головинского принадлежат, между прочим, "История финского народа" (С.-Петербург, 1901), написанная им в сотрудничестве с Н.К. Ядрышевым и представляющая собой простую компиляцию книги Шюбергсона, вышедшей по-шведски; статьи в "Вестнике всемирной истории" ("Столетие Государственного Совета. 1801-1901" и др.).
Главным трудом Головинского, которым продолжают пользоваться и до сих пор, был "Новый Русско-Английский и Английско-Русский Словарь", написанный им в сотрудничестве с П.М. Стадырновым в 1890-х годах и многократно переизданный фирмой Гарнье.
Что касается второго совета Бурцева, то и в 1921, и в 1934 году я имел возможность просмотреть все экземпляры книги Жоли, кроме одного, и не нашел на них пометок. Но и 13 лет назад, и теперь я наткнулся на занятный факт: один экземпляр книги Жоли зачислен в Reserve и публике не выдается. Я сперва думал, что это старое распоряжение наполеоновской цензуры, сделанное в 1864 г. (что было тогда понятно, ибо это был памфлет на имп. Наполеона III, изданный за границей). Но я не мог понять, почему этот запрет столь свято соблюдается администрацией эпохи III Республики.
Чиновник читального зала, у которого я просил разрешения лишь перелистать этот экземпляр, с некоторой запальчивостью мне ответил, что эта книга не будет выдана даже для обозрения, не только для занятий.На мое равнодушное замечание, что я подам прошение директору и тот разрешит, чиновник воскликнул: "Нет! И директор не может разрешить без согласия особой комиссии, а она этого разрешения не даст" (?!)...Интересно знать, что это за экземпляр книги Жоли, который так усиленно скрывает не только от публики, но и от исследователей администрация библиотеки?!
Что касается "Сионского документа" Бинта, то я приобрел его у него еще в 1921 году. Копию его он мне обещал дать вскоре, а затем найти и оригинал, через некоторое время он признался со смущением, что он так запрятал документ, что и сам найти его не может. Но обещал, что доставит его мне, как только достанет и найдет.В апреле 1929 г. он умер, и я дал вдове его денег для поездки в Эльзас, в Зульц, за остатками архива Бинта. Разбирая привезенные вдовой бумаги, я случайно надавил переплет большого регистрационного журнала, и из переплета его выпал листок, которого я был номинальным собственником в течение восьми лет.Этим временем, в 1926 году, была сделана даже попытка отнять у меня право собственности на этот таинственный листок, которого и я сам до 1929 года не видал. 62
Осенью 1926 г. Бинт предложил мне купить у него за ничтожную сумму его архив, находившийся в Париже. Я не счел себя вправе сделать это за свой счет, так как с 1924 года был представителем в Париже Русского заграничного исторического архива в Праге вместе с О.С. Минором. Последнему я неоднократно рассказывал о "Сионском документе", который с 1921 г. мне должен Бинт. Узнавши, что Бинт предлагает мне все документы, а я направляю его с его предложением в Архив, О.С. решил, что мы не только купим у Бинта его бумаги для Праги, но и "Сионский документ" будет у него вырван, но не для меня, а для Архива. О последнем он мне, однако, не сказал, а в Прагу написал весьма конфиденциально другу своему, директору Архива В.Я. Гуревичу.
Перед подписанием запродажной Бинт попросил внести в нее его оговорку, что в 1921 г. он продал часть бумаг Бурцеву и мне и даже не додал мне один документ.
- Ну, что вы! - добродушно сказал ему О.С. - Кто же потребует у вас для себя однажды проданное другим.
После подписи документа всеми нами троими (О.С. и я - за Архив, Бинт - за себя) старик (О.С. Минор) сказал Бинту: Ну, а теперь, мосье Бинт, пожалуйте сюда ваш "Сионский документ".
- Зачем?
- А вы только что подписались, что продали Архиву все бумаги, касающиеся Охраны, находящиеся в вашей парижской квартире. - И старик радостно улыбнулся, думая, что против его юридического приема ничто не устоит.
Бинт ответил резкостью. Я заметил, что архив мы сейчас примем и вопрос о праве собственности на чужое имущество решит уже сам пражский Архив.
И действительно, месяца через два Исторический архив уведомил меня, что он не имеет никаких прав на документ и не поддерживает притязаний О.С. Минора. Мое голое право на документ было еще раз признано, но Бинт никак не мог найти его ни в Париже, ни в Эльзасе. И только в 1929 г. оригинал дошел до меня, и я мог написать в Прагу, что немедленно по использовании его мной в печати я подарю оригинал "Сионского документа" Историческому архиву.
Каково же значение этого документа? Я нашел в Национальной библиотеке в Париже книги, которые было приказано купить Бинту.
Значение их могут оценить лишь специалисты. Я указал редакции этого сборника точные их шифры и названия. Отыскание их было облегчено тем, что в записке Бинта указано было имя комментатора их в XVII веке - Knorr von Rosenroth. По-видимому, из них не было взято ничего для текста "Протоколов" в редакции Нилуса и в редакции Бутми. Но, быть может, в них содержатся материалы, которые Рачковский... для продолжения "Протоколов" (что-нибудь о притязании евреев на господство над миром или об употреблении христианской крови).
Какова была роль Манасевича-Мануйлова в вопросе о "Сионских протоколах" в 1905 году? И его "друга", переводившего в 1905 г. (Бинт был категоричен в этом отношении) для Рачковского древнееврейские тексты?
Тем, кто упрекнет меня, что я в 1921 г. не исследовал вопрос о "Сионских протоколах" до конца, я отвечаю: Архив заграничной агентуры был запечатан в 1918 г. Маклаковым, имевшим на то свои основания.По его мнению, он должен был остаться запечатанным и в 1918 году.
Когда я беседовал с Бинтом, интерес к "Протоколам" стал падать. Всем казалось, что разоблачения "Таймса", Радзивилл, Херблет, Шайла, отчасти и мои прикончили эту клевету на евреев. Я же вел свою журнальную анкету, за свой личный счет покупая документы, без поддержки к.-л. организации или газеты.
...Не был ли автором "Протоколов" сам Нилус? - заключение. Считаю своим долгом упомянуть о двух лицах, которые говорили мне о возможности такого положения, при котором необходимо было бы или
свести до минимума, или же вовсе отвергнуть участие Рачковского в создании "Сионских протоколов". Первым был известный русский парламентарий Федор Измаилович Родичев, умерший в Лозанне в 1933 году. 63В 1921 году я мельком встретил его в Париже и спросил его, не известно ли ему, кто был автором Сионских протоколов?
- Автором этой грубой подделки, - ответил Родичев, - был С.А. Нилус. Он же и пустил "Протоколы" в обращение. Кроме "Протоколов", Нилус является автором и другой не менее грубой подделки, а именно "Предсказаний Серафима Саровского". Этот монах, живший в первой половине XIX века, был при Николае II, в 1903 г., канонизирован Русской Православной Церковью. Имп. Николай II с семьей лично ездил в Саровскую "пустынь" на церковные торжества по этому поводу. Бывший в эту эпоху директором Департамента полиции Министерства внутренних дел А.А. Лопухин рассказывал Ф.И. Родичеву в 1906 году, что, когда Николай II собирался ехать в Сарово, то от Плеве, министра внутр. дел, пришла к Лопухину телеграмма с приказом прислать в Москву, где находился царь, с особым курьером предсказания Серафима Саровского, хранящиеся в архиве Департамента Полиции. В последнем никаких сведений о святом не оказалось, о чем и телеграфировали в Москву. Оттуда пришла новая телеграмма: искать нужно не в архиве Департамента полиции (основанном в 1880 году), а в архиве Третьего Отделения Собственной Его Величества Канцелярии.
Там и нашли под 1844 годом запись предсказания Серафима Саровского, якобы сделанную симбирским помещиком Мотовиловым. Запись эта была отправлена с курьером царю... В "Предсказаниях" будто бы говорилось о победоносной войне с Японией и о подписании мира в Токио. Прочтя эти "предсказания", имп. Николаи II подписал указ о назначении статс-секретарем Безобразова (6/19 мая 1903 г.) и окончательно связал себя с компанией "авантюристов реки Ялу".
Какие основания были у Ф.И. Родичева утверждать, что автором обоих подлогов был Нилус, я не знаю. Он добавил тогда же, что один из этапов пересылки обеих подделок был Берлин. Когда я говорил с Родичевым, интерес к "Протоколам" шел на убыль, с ним я вскоре же не увиделся и остался при изложенных выше отрывочных замечаниях.
Второе лицо, говорившее мне, что автором "Протоколов" был сам С.А. Нилус, был жандармский генерал А.И. Спиридович в 1934 году. Как и все, с кем я говорил о "Протоколах", ген. Спиридович считал "Протоколы" грубой подделкой, но отклонял мысль об участии П.И. Рачковского в создании "Протоколов". Он ссылался и на то, что такой мистический вздор мог придумать только такой маньяк и мистик, как Нилус, а не Рачковский, мысливший реально. По словам ген. Спиридовича, сын Рачковского, Андрей Петрович, в декабре 1905 года с захватывающим интересом читал "Сионские протоколы", изданные Нилусом. Отец (П.И. Рачковский) заглянул через плечо сына н спросил, что за книгу он читает. Тот сказал. П.И. Рачковский взял "Протоколы", внимательно прочитал несколько страниц и вернул книгу, не сделавши никаких замечаний.Самому Спиридовичу Рачковский говорил как-то, что узнал о книге с удивлением.Что касается антиеврейских книг, найденных по приказанию из Петербурга Бинтом во Франкфурте, то ген. Спиридович полагал, что эти книги были выписаны Департаментом полиции уже в эпоху дела Бейлиса, когда заведующим Заграничной Агентурой Департамента полиции был уже А.А. Красильников. По словам ген. Спиридовича, Департамент полиции прилагал все усилия, чтобы доказать, что убийство мальчика Ющинского в Киеве было совершено не ворами, боявшимися разоблачений со стороны Ющинского, а евреями, и именно с ритуальной целью; Департамент хотел снабдить и снабдил прокуратуру в Киеве и антиеврейских экспертов всей антиеврейской литературой, какую только мог найти. Этим, по мнению ген. Спиридовича, объясняется та спешность, готовность затратить любые деньги, лишь бы нужные обвинению книги были присланы в Петербург, которые были проявлены Департаментом полиции.Я считаю интересным признание ген. Спиридовича, что Департамент полиции организовывал дело Бейлиса, подбирая доказательства, что ритуальные убийства всегда существовали, покупая за бешеные деньги и за народный счет антиеврейскую литературу и снабжая ею экспертов и прокуратуру.Но я должен отметить два обстоятельства, опровергающие предположения ген. Спиридовича. Во-первых, дело Бейлиса исследовано ныне А.С. Тагером по данным архивов Департамента полиции, Министерства юстиции, Киевского окружного суда и т.д. Результаты исследования опубликованы в 1933 г. (А.С. Тагер "Царская Россия и дело Бейлиса", Госуд. издат., 1933). Тагер всюду искал, и не без успеха, доказательства того, что десятки лиц из административного и судебного ведомства знали правду о деле Бейлиса и способствовали сокрытию ее. Видную роль сыграл в этом сокрытии истины и Департамент полиции. Несомненно, что Тагер не умолчал бы о таком важном факте, как срочная выписка за любые деньги книг через Заграничную Агентуру Департамента полиции. Между тем об этом факте у Тагера нет ни слова.
С другой стороны, после смерти Бинта в 1929 г. вдова его доставила мне письмо А.А. Красильникова, полученное се мужем в январе 1925 года и оставленное Бинтом без ответа. Вот что писал последний начальник Заграничной Агентуры своему бывшему подчиненному:
"Париж, 9-й арр., 3 янв. 1925 г. Дорогой мосье Анри. Ваше молчание заставляет меня думать, что я не буду иметь вскоре удовольствия видеть Вас, и обращаюсь к Вам за маленькой справкой.
Могли бы Вы припомнить и любезно сказать мне, как называлась та старая еврейская книга, которую Вы были уполномочены разыскать и которую Вам удалось найти во Франкфурте. К какому году относится это приобретение?Большое спасибо заранее, и я надеюсь, что этот новый год, в котором я желаю Вам счастья, не пройдет без того, чтобы я имел удовольствие повидать Вас, что зависит лишь от Вас, и в тот день, когда Вам заблагорассудится, Ваш А. Красильников".
Если бы заказ Департамента шел через самого Красильникова, то он помнил бы сам и эпоху его, и то, что выписаны были книги, а не книга и т.д. Запрос Красильникова объясняется тем, что в 1924 году я настойчиво напоминал Бинту о необходимости доставить наконец мне приобретенную мной у него еще в 1921 г. бумагу с поручением ехать именно во Франкфурт н приобрести там определенные книги. 64 Бинт рассказал об этом документе Красильникову, жившему то в Париже, то в Брюсселе, а тот - ген. Спиридовичу. По словам последнего, он просил Красильникова узнать, что это за книги требовались в Департамент и в какую эпоху. Ген. Спиридович подтвердил мне, что Красильников не получил от Бинта интересовавшей его справки.Между тем Бинт показал мне в 1917 г. и подтвердил в 1921 году, что книги затребованы были Департаментом в эпоху, когда Рачковский управлял им, и что книги были отправлены "Рачковскому в Петербург". Поэтому я продолжаю думать, что Рачковский за счет Департамента выписывал книги, которые он считал антиеврейскими, или для погромных прокламаций, или, как говорил Бинт, для подготовки нового, расширенного и дополненного текста "Протоколов".
Возвращаюсь на момент к вопросу о Нилусе. Ген. Спиридович сказал мне, что Нилус вовсе не был полупомешанным, но добросовестно заблуждающимся мистиком. Подлоги его имели определенную практическую цель. Всем (?) известны его поступки по отношению к семье Гончаровых, в которой он был так сердечно принят. У них в библиотеке нашел Нилус и присвоил себе книги, легшие в основу "Протоколов". Ген. Спиридович не объяснил мне, кто такие Гончаровы. По-видимому, это семья сестры его жены, урожд. Озеровой, которая была замужем за Гончаровым.
На мой вопрос, мог ли бы и желал ли бы ген. Спиридович явиться на суд по вопросу о "Протоколах" или же не написал ли бы он статью о том, что ему известно о "Протоколах", он ответил, что ни являться на суд, ни писать по этому поводу он не желает; сообщает же мне отрывочные сведения, предоставляя мне принять их во внимание при писании моей статьи, так как сам он не предполагает писать когда-либо на эту тему. Равным образом, ген. Спиридович любезно обещал мне сообщить мне все, что он найдет в архиве П.И. Рачковского по делу о "Протоколах", если там что-либо о них сохранилось.
Считаю уместным сказать, что на меня все, что я слыхал о Нилусе, и все, что я читал из его произведений, произвело впечатление, что С.А. Нилус был искренним фанатиком, стоявшим на границе безумия, но не фальсификатором. Печатая в 1905 г. "Протоколы", он дал им подзаголовок: "Антихрист как близкая политическая возможность" - и видел в них "разгадку великой мировой тайны".
Лица, пережившие великую российскую революцию, не могут без волнения читать, что еще в 1909 г. Нилус писал в своем дневнике: "Наступает время, пред которым бледнеет Пугачевщина и Разинщина". 65 Нилус был, несомненно, один из тех немногочисленных современников, вроде А.А. Блока, которые чувствовали приближающуюся бурю и кричали о ней, когда большинство ничего не предвидело и не предчувствовало. В начале 1909 г. он записывал: "Мой ум и сердце отказываются смотреть иначе на все мировые современные нашему веку события, как с точки зрения современного исполнения пророчеств Священного Писания, и в частности апокалипсических" (там же. С.9). В том же дневнике Нилус с доверием записывает содержание явно фальшивой якобы еврейской прокламации, будто бы выпущенной в 1909 г. в Сибири (там же. С.272). Не менее доверчиво воспринял он и "Протоколы", сразу "объяснявшие" ему все события как результат воздействия на мир злой и таинственной коллективной воли.Нет! Нилус не мог быть создателем грандиозной фальсификации. Рачковский - другое дело!
Меньше всего сказал я в этой статье о фактическом исполнителе заданий Рачковского - о М.В. Головинском. Но этот компилятор, довольно грубо склеивший обрывки цитат из французского памфлета 1860-х гг., и не столь важен. Гораздо важнее его преступный заказчик и вдохновитель - провокатор, предатель и фальсификатор Рачковский. Его личность я постарался осветить в общих чертах. 66
Глава 42
Ложные показания Б.И. Николаевского. - Обвинения в адрес русской полиции. - Отсутствие подтверждающих документов и фактов.
Отвечая на вопрос Бернского суда о происхождении Сионских протоколов, Б.И. Николаевский заявил, что <сколь ни различны варианты происхождения и составления "Протоколов", общее у них одно - все они упираются в русскую тайную полицию и ее агентов>. 67
Выступая с таким заявлением, Николаевский давал ложное показание. Ни в одной части экспертизы Николаевского, переданной в суд, не содержится ни одного документа или исторического факта, подтверждающего его свидетельства на суде. Более того, как мы увидим ниже из его переписки с Верой Кон, Николаевский никогда не верил в то, что Сионские протоколы были сфабрикованы генералом Рачковским. К этим выводам он пришел еще в 1919-1921 годах, когда возглавлял Историко-революционный архив в Москве и имел возможность изучать любые документы Департамента полиции. Сознательно за деньги пойдя на сотрудничество с иудейскими организаторами Бернского процесса и согласившись поддерживать фальсифицированную ими версию происхождения Сионских протоколов, Николаевский, как и Бурцев, совершил прямой подлог и тем самым серьезно запятнал свое имя честного историка.
Показания Б.И. Николаевского на Бернском процессе
<В своем оригинале "Протоколы", как свидетельствуют их издатели, были написаны на французском языке. Но этот французский текст до нас не дошел. Все без исключения издания "Протоколов", появившиеся в Западной Европе и в Америке, представляют собой более или менее точные переводы с русского. Варианты, имеющиеся в этих переводах, могут представить значительный интерес для историка новейшей стадии антисемитского движения, так как оттенки и добавления, внесенные в "Протоколы" при этих переводах, могут дать хорошие иллюстрации, так сказать, добавочной недобросовестности при использовании "Протоколов". Но для истории самих "Протоколов", их текста и их происхождения все эти переводы интереса не представляют. Единственным доступным в настоящее время исследователю первоисточником является русский текст "Протоколов".
Но этот текст нам известен в нескольких вариантах. До сих пор таковых было известно два, они носили названия по именам лиц, их опубликовавших, - "текст Нилуса" и "текст Бутми". В настоящее время к этим текстам можно прибавить еще третий, о котором подробнее будет рассказано ниже.
Наиболее распространенным является текст Нилуса. Он лег в основу всех русских зарубежных изданий "Протоколов"; с него сделаны почти все переводы "Протоколов" на другие языки. До сих пор полагали, что Нилус вообще был первым человеком, придавшим гласности эти "Протоколы". Это последнее мнение ошибочно.В литературе распространено утверждение, что "Протоколы" впервые были напечатаны Нилусом в 1902 г. (см. Делевский. С.13). Это утверждение основано на ошибке. В 1902 г. действительно появилось первое издание книги Нилуса "Великое в малом", но в этом издании "Протоколы" напечатаны не были. Впервые Нилус ввел их только во второе издание этой своей книги, которая вышла в свет в самом конце 1905 г. (разрешение на их печатание Московский Цензурный Комитет дал на своем заседании 28 сентября 1905 г.). Точное заглавие этого издания: "Великое в малом и антихрист как близкая политическая возможность. Записки православного". Изд. второе, исправленное и дополненное. Царское Село, типография Царскосельского Комитета Красного Креста, 1905 г.
Оба последующих издания этой книги, выпущенные автором в 1911 68 и 1917 гг. 69, также содержат в себе "Протоколы", оба они напечатаны в Сергиевском Посаде, в типографии Троице-Сергиевской Лавры.
Еще более значительные неточности имеются в литературе относительно времени публикации второго текста "Протоколов", известного под названием текста Бутми. Действительная же история публикации этого текста такова.Впервые этот текст со значительными, правда, сокращениями был напечатан в номере газеты "Знамя" (Петербург), начиная от 28 августа и до 7 сентября 1903 г., под заглавием "Программа завоевания мира евреями".
Редактором этой газеты был небезызвестный П.А. Крушеван - самый крупный в те годы публицист антисемитского лагеря и вдохновитель кишиневского погрома 1903 года.
Бутми к этой публикации никакого отношения не имел. К этому выводу приводят следующие соображения: "Протоколы" напечатаны в "Знамени" с небольшим редакционным предисловием и с несколькими "примечаниями переводчика". Замечания редакционного предисловия не совпадают с теми замечаниями, которые потом высказывал Бутми за своим именем. Перевод сделан также не Бутми: это с несомненностью следует из того факта, что позднее, перепечатывая "Протоколы" в этой редакции с теми же "примечаниями переводчика", Бутми полемизировал с последним (по вопросу о причастности сионистов к заговору "Сионских мудрецов" - см.: Бутми. "Враги рода человеческого", 1906 г., С. 74 и 87). Наконец, сам Бутми, упоминая в одной из своих брошюр (она вышла до издания им "Протоколов" под своим именем) о публикации газеты "Знамя", говорит о ней таким тоном, каким не говорят о своей собственной публикации:
"Иудеи в своих тайных протоколах, которые были напечатаны в газете "Знамя" в 1903 г., мечтают о восстановлении сильной власти в руках царя из дома Давида" (Г. Бутми. "Россия на распутье. Кабала или свобода?" Петербург, 1906 г. 8-е издание. С.34).
По всем этим соображениям вошедшее в литературу название "текст Бутми" приходится признать неправильным; поскольку действительное имя публикатора-переводчика остается неизвестным, постольку этот текст "Протоколов" всего правильнее будет назвать по имени редактора газеты, его впервые опубликовавшего, - текстом Крушевана.
Текст "Протоколов" из газеты "Знамя" в декабре 1905 г. был перепечатан без каких бы то ни было изменений и дополнений в отдельной брошюре под заглавием "Корень наших бедствий", 1905 г. Петербург. (Дозволено цензурой. С.-Петербург, 13 декабря 1905 г. Типография штаба войск Гвардии и С.-Петербургского военного округа). Подзаголовок брошюры гласит: "Где корень современной неурядицы в социальном строе Европы вообще и России в частности. Выдержки из древних и современных протоколов Сионских мудрецов Всемирного Общества Франкмасонов". На этой брошюре не стоят имена ни автора, ни издателя. Но справкой в результате поисков в архиве Петерб. Цензурн. Комитета удалось выяснить, что к этому изданию был причастен штаб войск гвардии: в списках цензурного комитета под 9 декабря ст. ст. 1905 г. значится поступление для просмотра рукописи брошюры "Корень наших зол" от штаба войск гвардии. Это указание в высшей степени важно для истории распространения "Протоколов", и мы к нему еще вернемся. Здесь же отметим, что командующим войсками гвардии и Петербургского военного округа в декабре 1905 г. был вел. кн. Николай Николаевич (позднее верховный главнокомандующий), начальником его штаба - ген.-лейт. Брилевич, генерал-квартирмейстером штаба состоял очень близкий тогда к великому князю ген.-адм. Г.А. Раух.
В следующем, 1906 г. эти "Протоколы" были перепечатаны в брошюре Г.В. Бутми "Враги рода человеческого" (издана в серии брошюр этого последнего, объединенной под общим заглавием "Обличительные речи" и посвященной Союзу Русского Народа).
Брошюра эта вышла в нескольких изданиях, причем первого издания, несмотря на все поиски в библиотеках Москвы, найти не удалось. Самое раннее из найденных изданий помечено как "издание второе". Предисловие к нему датировано "Петербург, 5 декабря 1905 г."
Публикация текста Крушевана, таким образом, больше чем на два года предшествует публикации "текста Нилуса". Но и она не является наиболее ранней публикацией "Протоколов". В собрании редких книг Московской Публичной Библиотеки имени Ленина (бывш. Румянцевская) хранится еще одно издание "Протоколов", относящееся, судя по всему, ко времени еще более раннему. Это издание размножено литографическим путем и носит название "Древние и современные протоколы собраний Сионских Мудрецов", т.е. само название, которое стоит в подзаголовке брошюры "Корень наших бед". Никаких пометок ни о времени, ни о месте издания, ни о наличности издателей на брошюре не имеется; "Протоколы" напечатаны без каких бы то ни было предисловия, комментариев и послесловия. Особо следует подчеркнуть, что на обложке написано славянской вязью, которая, как известно, была обычна при печатании и переписке церковных книг. Текст переписан от руки - двумя или тремя почерками. В Московскую Библиотеку книга эта поступила из одного частного собрания, конфискованного в годы революции, - из собрания Пашуканиса.
В нашем распоряжении, к сожалению, не имеется полного текста этого последнего издания "Протоколов". Но и те отдельные страницы, которые в нашем распоряжении имеются, позволяют утверждать, что в этом издании мы имеем дело с третьим текстом, отличным от перечисленных выше двух остальных, и что этот третий текст является из всех текстов наиболее ранним: все, что есть в этом тексте, имеется и в двух остальных, хотя и со значительными стилистическими изменениями; наоборот, тех вставок, которыми отличаются друг от друга тексты Нилуса и Крушевана, в новонайденном тексте не имеется. По стилю последний текст ближе к тексту Нилуса. Последний, несомненно, в своей публикации опирается на новонайденный третий текст, но не только стилистически его выправил, но и вносил определенные дополнения. Текст Крушевана более значительно отличается по стилю от литографированного издания. Если нельзя сказать, что он является новым переводом "Протоколов", то во всяком случае он представляет собой совсем новую редакцию перевода; равным образом дополнения в тексте Крушевана еще более значительны, чем в тексте Нилуса.
Оставляя сейчас в стороне вопрос о времени издания новонайденного текста и о лицах, к этому изданию причастных, с полной уверенностью можно принять это новонайденное издание (ниже мы его будем называть литографированным) за наиболее раннее из всех нам известных.
Тогда получится следующая хронологическая шкала первых публикаций "Протоколов":
1. Литографированное издание.
2. Первая сокращенная публикация "текста Крушевана" в газете "Знамя" за август-сентябрь 1903 г.
3. Первая публикация текста Нилуса во 2-м изд. его книги "Великое в малом", октябрь или ноябрь 1905 г.
4. Перепечатка текста Крушевана в анонимной брошюре "Корень наших зол", выпущенной в декабре 1905 г. в Петербурге при содействии штаба войск гвардии.
5. Перепечатка текста Крушевана в брошюре Бутми "Враги рода человеческого" в 1906 г.
Сообщение издателей "Протоколов" о происхождении последних.
Издатели "Протоколов" крайне скупы на указания о том, как эти "Протоколы" попали к ним в руки и каково их происхождение вообще. Тем более важно собрать и сопоставить эти указания.
Литографированное издание вообще не содержит ни предисловия, ни комментариев. Только в конце стоят две строки пояснений: "Подписали Сионские представители 33 ст. Эти отчеты выхвачены из целой книги Протоколов".
О каких "представителях" идет речь, где хранится книга "Протоколов" и каким путем выдержки из нее попали в их руки, лица, выпустившие литографированное издание, молчат.
Несколько больше указаний дает газета "Знамя". "Протоколы" в ней сопровождаются комментариями анонимного "переводчика", который сообщает: "Изложенные протоколы написаны сионскими представителями (не смешивать с представителями сионистского движения) и выхвачены из целой книги протоколов, все содержание которой переписать не удалось по случаю краткости времени, данного на прочтение переводчику этих протоколов. К ним было приложено небольшое прибавление и план завоевания мира евреями мирным путем. Этот рисунок и протоколы добыты из тайных хранилищ сионской главной канцелярии, ныне находящейся на французской территории" ("Знамя" от 7 сент. 1903 г.).
Из этих строк следует:
1. Что "переводчик" имел в своем распоряжении, правда на короткое время, таинственную книгу "Протоколов", откуда он сделал выписки, и
2. Что этот "переводчик" точно знает, что разоблачаемых им "сионских представителей" не следует смешивать с представителями сионистского движения.
Помимо комментариев "переводчика", "Знамя", печатая "Протоколы", предпослало им редакционное предисловие. В этом предисловии заслуживают внимания два момента.
1. Прежде всего редакция настоятельно подчеркивает, что она не осведомлена о происхождении "Протоколов".
"Нам прислана, - пишет она, - рукопись, являющаяся переводом протоколов заседаний всемирного союза франмасонов и сионских мудрецов. Таково заглавие, данное рукописи переводчиком. Как, где, каким образом могли быть списаны протоколы этих заседаний во Франции, кто именно списал их, мы не знаем, но безусловно убеждены в их подлинности" ("Знамя" от 28 августа 1903 г.).
Весь вопрос о происхождении "Протоколов", таким образом, перенесен целиком в плоскость доверия, причем требуется доверие совершенно слепое к людям, которых сама редакция не зн