Цитата сообщения Терновый венец России.Загадка Сионских протоколов.17

V Е.К. Брандт - Н.Ф. Степанову <7 февраля 1935 г.
Глубокоуважаемый Николай Филиппович,
От Николая Александровича узнал, что это Вы были так любезны прислать мне брошюрку Розанова. Примите мою глубокую благодарность за Ваше внимание. К сожалению, наша здешняя публика такова, что вряд ли мне удастся продать хотя бы несколько экземпляров. Постараюсь по крайней мере убедить библиотеку купить один экземпляр, благо у них имеется Розанов, где тот страха ради иудейска кадит жидам.Очень Вам благодарен и за то, что разрешили мне использовать Ваше письмо к Николаю Александровичу. Надеюсь, что Вы и впредь поможете нам разобраться в личности де Поттера. Как Вам, очевидно, уже известно, полк. Флейшгауэр обещал мне разобраться в этом деле вполне объективно. Я ему сегодня написал весьма длинное письмо и просил его дать мне ответ на те вопросы, на которые он сам может ответить. Когда весь материал будет нами собран, то лишь тогда мы затребуем объяснения с Поттера. Во всяком случае, я считаю, что нужно довести расследование этого дела до конца. Если П. виновен, то нужно его обезвредить, а если нет, то нужно его реабилитировать. Для Вас, Николая Евгеньевича, Сп<придовича> и пр. ясно, что он провокатор, а для меня это далеко еще не ясно. Нужно ведь считаться и с человеческими слабостями и недостатками. Я с Вами совершенно согласен, что редакция его писем отвратительная и что попадись она полиции, то полиция может подумать Бог знает о чем. Но из этого еще не следует, что все это делалось предумышленно и с провокационной целью. Есть люди, которые пишут такими "загадками", думая, что они этим способом страхуют себя от перлюстрации. Это очень наивно, но возможно. Лично я, а также, очевидно, и все, которые бывали на съездах, давно уже знают разные клички Поттера, а потому я и написал Николаю Александровичу, что мы все знали клички уже 6-7 или 8 лет. Раньше были и другие имена. Мне, например, Поттер почти никогда не писал под своим настоящим именем, а всегда подписывался каким-либо другим (за исключением самых первых писем). Это была одна из его слабостей, которая, по-моему, была ни к чему, ибо таким способом от жидов не скроешься. Но с Вами, как я теперь вижу, дело другое. Вы пишете Мейкерту, что ничего общего не желаете иметь с П., и на это Мейкерт не реагирует, а пишет Вам дальше. Это мне уже не нравится. Посмотрим, знал ли об этом Флейшгауэр, а если не знал, что он на это скажет?

Я был бы Вам весьма и весьма обязан, если Вы согласились бы собрать нам весь обличающий материал. Мы были бы Вам весьма признательны, если Вы попросили бы сделать это и ген. Спиридовича. Я считаю это весьма важным вопросом, ибо вокруг Service Mondiale объединилась масса нас, и жаль было бы, если это после долгих и весьма тяжелых родов появившееся дитя погибло. Это было бы большой победой для жидов. Если дитя заболело, то нам следует его общими усилиями вылечить. Надеюсь, что Вы и Ваши друзья будете иметь к Флейшгауэру и ко мне достаточно доверия и дадите нам возможность выяснить все. Между прочим, по-моему, Костон не мог не знать, что Фармер и П. - одно и то же лицо. С каких пор Костон не стал доверять П.? Ведь был же он в марте месяце 1934 года на съезде. Тогда он был в наилучших отношениях с Поттером и не питал к нему никаких подозрении. К сожалению, он тогда сам привез человека, который оказался потом предателем, а именно Плонкара. Мне интересно было бы знать, почему Костон вдруг изменил свое отношение к Поттеру?
Моим письмом хотелось бы Вас немного и порадовать, а потому позволю себе приложить при сем список русских масонов Северней Звезды или, как бишь она называлась, в Берлине. Получен мною этот список от одного из моих друзей, и списан он, как Вы можете убедиться, из официальных масонских данных. Мне пишут по этому поводу: "Список В ЦЕЛОМ пока предавать гласности не рекомендуется, но отдельные имена могут быть выхвачены без упоминания, откуда сведения. Нужно это потому, чтобы не предвосхитить готовящийся удар по врагу". К сожалению, у меня положительно нет времени Вам его переписать, а потому просил бы Вас, если это Вас интересует, переписать, а потом возвратить мне оригинал. Надеюсь, что Вы в нем разберетесь.
Еще одна просьба. Не могли бы Вы описать, в чем состояла роль Поттера в случае с выданным Б-ой фр. офицером?Я все страшно жалею, что Вы желаете отстраниться от участия в Бернском процессе. Допустим даже, что П. - провокатор. Ведь экспертом он на суде не будет, а Флейшгауэр. Как раз, если среди нас был бы какой-нибудь шпион, нам следовало бы тем более поддержать наших друзей. Ведь процесс имеет значение не только для Швейцарии, а для всех нас. Выиграют жиды процесс в Берне, то тогда пойдут всюду процессы и всюду будет запрещено ссылаться на протоколы. Откровенно говоря, я не могу понять в данном случае Вашу точку зрения. Ведь это на руку лишь жидам!
<...> От всей души желаю Вам полного успеха в Вашей работе и надеюсь, что Вы Ваше решение все-таки измените. Кому же, как не Вам, сыну первого издателя протоколов, выступать на процессе?!
Крепко жму Вашу руку.
Искренне уважающий Вас Е. Брандт.
Р. S. Вы-то меня, наверное, не помните, а я помню Вас еще хорошо, да и не только Вас, а и Вашу кобылу ремрнтную 34 Унику.
Я только что получил извещение о том, что нужно быть всем осторожным и... а потому я Вам предлагаю свои услуги. Прилагаю Вам копию моего письма к Ник. Евг. - простите, что не пишу еще отдельно Вам, но, право, нет времени.
Искренне Ваш Е. Брандт>
<Копенгаген 15 февраля 1935 г.
Глубокоуважаемый Николай Филиппович,
В дополнение к моему письму от 8-го с. м. посылаю Вам ответ Флейшгауэра, а равно и мое мнение.
Очень прошу Вас подойти к делу с полной объективностью и надеюсь, что последние Ваши сомнения будут рассеяны, когда поговорите лично с Флейшгауэром.
Ежели нет, то умоляю Вас еще раз ради святости всего этого дела ни в коем случае не отказываться от участия в процессе. Ведь этого только и добиваются жиды. Ведь этот процесс лишь пробный камень. Что же будет дальше, если мы уже теперь не можем сговориться?
Да поможет Вам Господь!
Искренне и сердечно преданный Вам Е. Брандт.
Р. S. Будьте добры прислать мне для библиотеки одну брошюру Розанова "Ангел Иеговы". Деньги при случае переведу>.
<Ответ Флейшгауэра на обвинения П<оттера>,представленные Н.Ф. <Степановым> и Н.Е.<Марковым> 35
1. Разные имена, которыми подписывается П., вызваны как раз соображением затруднить работу перлюстраторов, а отнюдь не для того, чтобы обманывать своих же друзей. Это общепринятое правило, и, напр., старик Фрич в переписке со мной каждый раз подписывался иным именем, и я отлично знал, что это все тот же мой старый друг и учитель. Оттого я предполагал, что и другие это поймут. Все наши друзья во всех странах света всегда это отлично понимали и понимали, что это вызвано желанием обмануть перлюстраторов. Лишь излишней мнительностью, столь понятной и вызванной особыми обстоятельствами наших русских друзей в Париже, могу я объяснить это недоразумение.
2. Ни одного письма от Н.Ф.С., в котором был бы хотя бы лишь намек на то, что он не желает иметь ничего общего с П., мы не получали. В противном случае я сразу же запросил бы, в чем тут дело. Из Берна мне ничего не сообщили, и никто из Берна даже не заикнулся о том, что столько лиц не доверяют П. Почему это не было сделано?
3. Откуда могли наши друзья получить впечатление, что у нас нет денег? На какие важные фотокопии в Берне не хватило денег? Для приезда нашего друга Н.Е. в Эрфурт мы все подготовили. Я пригласил даже одного русского друга для почетного караула. Деньги на эту поездку были нами переведены Роллю. Ему были даны инструкции купить билеты и пр. для Н.Е. и прочих друзей, но он ничего не сделал. Он истратил деньги на другое. Как могут наши друзья думать, что денег нет, когда уже разные суммы были уплачены. Если это не было сделано, то Ролль нам тогда налгал, ибо он представил нам отчет.
4. Я имею сильное подозрение, что именно в Берне сидит предатель, а потому я лично поеду туда, дабы вывести вредителя на чистую воду, а оттуда поеду в Париж и надеюсь, что наши русские друзья будут со мной совершенно откровенны. Тогда очистится вся атмосфера.
5. Касательно того, что П. сказал обо мне, то он совершенно прав. Я стою на той же точке зрения, а именно, что было бы для дела куда лучше, если бы экспертом был бы не германский офицер. При всей той пропаганде, которую вели против нас в течение десятилетий до, во время и после войны, немцу, а в особенности если он еще офицер, приходится встречаться на своем пути с такими препятствиями, которые для представителя другого какого-либо народа не существовали бы. Сказал П. это не для того, чтобы возбудить против меня недоверие, но просто повторил то, о чем мы с ним неоднократно говорили.
6. Относительно вопроса издания моей книги, очевидно, Н.Е. совершенно не понял П. - это явное недоразумение. Здесь не может быть и речи о желании со стороны П. возбуждения ревности Н.Е. и других против меня. Как раз наоборот, П. все время настаивал на том, чтобы как можно скорее выпустить книгу Н.Е., - книгу, которую мы оба считаем превосходной. Но, очевидно, П. дал понять, что я в данное время сильно обременен разными обязательствами финансового характера, и, наверное, сказал, что надеется, что после процесса экспертиза будет ходкой книгой и, возможно, что таковая настолько поправит дела издательства, что мы сможем будем думать об издании других книг. Ясно, что наши друзья его превратно поняли. Объясняю я себе это явное недоразумение отчасти затруднениями, вызванными беседой на чужом языке, а главным образом той особенностью в характере П., которая очень легко может привести к недоразумениям, а именно: он часто не дает своему собеседнику возможности вставить свое слово и сделать возражение, в особенности, когда он захвачен всецело своими мыслями, - благодаря этому он часто не видит, насколько вообще его собеседник схватил его мысль и вообще понял его. Это является причиной разных недоразумений. Это действительно его слабая сторона, которую я признаю и о которой я не раз ему сам говорил. Во всяком случае, все, что Ваш друг Вам написал об издании книг, не может быть правильным, ибо мы давно уже решили как раз противоположное тому, о чем пишет Н.Е.
7. Дело с Толстым-Милославским объясняется очень просто. Т.-М. до сих пор никогда не имел никакого дела с "Welt Dienst". Сразу же по получении Вашего письма я просмотрел всю картотеку и наши акты, в которых значится имя каждого, с которым мы имеем дело. Такого имени Т.-М. я не нашел, чему и не удивился, ибо оно мне не было знакомо. Если была бы переписка с этим лицом, то или другое письмо должно было бы попасть мне в руки, ибо я ведь часто открываю сам почту, адресованную на имя П., Фармера, Мейкерта и пр. имена. Делаю это не из-за недоверия или контроля, а просто потому, что письма ведь предназначены не ему лично, а нашему общему делу. Дабы выяснить вопрос с Толстым, я спросил П., что он говорил с Н.Е. о Толстом? В тот день, когда П. навестил Н.Е., он завтракал у Mygatt, где познакомился с каким-то "графом Толстым", который ему рассказал, что видел весьма важный и серьезный документ в Нац. Библиотеке, но который после этого сразу же был выкраден. П. и спросил Н.Е., кто эта интересная личность гр. Толстой? Н.Е. ответил, что графа Т. не знает, если это не Толстой Милославский. П. на это сказал, что это, очевидно, другой, ибо тот назвал себя определенно графом Толстым. Далее он заявил, что в "Welt Dienst" они не знают ни того ни другого, на что Н.Е. заметил, что Т.-М. ведь состоит в связи с В.Д., причем как-то странно отметил это, на что получил в ответ, что пока таковой еще не состоял в связи с нами. Ни П., ни я до сих пор еще не знаем, является ли гр. Т. и Т.-М. одним и тем же лицом или нет? С графом Толстым П. еще раз говорил, когда граф зашел к нему в гостиницу. Разговор касался пропавших в библиотеке документов и о возможностях открытия отделения "Welt Dienst".
8. Возвращаюсь еще раз к предполагавшейся эрфуртской поездке. Все то, что в этом отношении было сделано П., было сделано лишь после имевшихся переговоров со мною. Мы хотели сделать для наших друзей все возможно удобнее, проще и дешевле. Т.к. рождественские билеты - отпускные восьмидневные дешевле, то мы и предложили таковые, ибо для наших финансов эти билеты были выгоднее. Ответили бы наши друзья нам прямо, то и не было бы этих недоразумений. Я больше и больше убеждаюсь в том, что известное лицо в Берне должно было играть весьма вредную роль. Мы запрашивали его неоднократно, почему наши друзья не едут, ибо я их ожидаю как моих гостей. Он должен был купить им и послать билеты и т.д. Он даже поставил нам эти деньги в счет!
9. Если П. писал в своих письмах, что дело касается и освобождения "Вашего" отечества, и если там думают, что он хотел этим поставить западню, т.е. сделать им неприятности в случае <если> письма попадут в руки перлюстраторов, то должен сознаться, что и я в этом виноват. В большинстве случаев я пишу в моих письмах фразу: "...с целью спасения наших двух отечеств". Достаточно было бы одного слова мне или П., что просят нас по тем или иным соображениям воздержаться от таких фраз, и этого больше не было бы.
10. Относительно Богдановой, то и я ей писал, например, несколько дней тому назад, т.к. мне нужны были срочно фотокопии нескольких документов из Нац. Библ. Во всяком случае, во всей нашей переписке с ней мы ей никаких сведений не давали, а лишь требовали от нее, за что и платили. Исполняла она свои поручения всегда исправно.
11. Ясно, что П. мне все рассказал о своей поездке в Париж. Он был сильно удручен поведением русских друзей, из коих один вообще отказался с ним видеться, а другие были весьма сдержанны и критически настроены. Мы не могли себе ничем объяснить, но предполагали здесь новую интригу. К интригам мы ведь уже привыкли.
12. Каким образом в циркулярах могли заподозрить провокацию мне не ясно. Интересно было бы знать, кто из русских за 16-летнюю деятельность П. из-за него пострадал и у кого из-за него был обыск или другая какая-либо неприятность?
13. Как в числах (датах) писем можно заподозрить провокацию мне также непонятно. Считаясь как раз с нашими русскими друзьями, мы часто посылали им письма через наших друзей в других странах, дабы не было на письмах штемпеля Эрфурта. Благодаря этому письма идут дольше. Насколько в данном случае Рождественские праздники могли быть причиной в задержке писем, сейчас трудно сказать. Если наши друзья видели бы, чего мы только с нашими малыми силами ни добиваемся и ни достигаем и насколько мы стараемся считаться со всеми желаниями наших друзей, то они не возмущались бы тем, что письмо дошло позже, чем мы это предполагали.
14. Передайте, пожалуйста, Вашим друзьям, чтобы они свои показания послали бы прямо на имя адвоката: Rechtsanwalt Ruef, Bern, Bahnhofplatz 5 - и чтобы не писали никому другому.
15. Что касается <того>, что П. может быть жидом, то я знаю его родословную, причем в ней все браки законные, а равно и все его предки законнорожденные, т.ч. можно быть уверенным, что незаконная кровь вряд ли могла попасть.
16. Мне сообщили, что якобы Богданова показывала документ, написанный, мол, П. Говорят, что в этом документе написано черт знает что. Нельзя бы получить фотокопию с него? Тогда было бы очень просто доказать подлог со стороны Б.
Мнение Е.К. Б<рандта>
К пункту 6. В марте месяце 1934 лично мне говорили в Мюнхене, что было бы весьма желательно издать на немецком языке книги Н.Е. Говорили это и Ф. и П. Как я сегодня узнаю, т.е. 15 февраля 1935 г., вопрос об издании окончательно решен в положительном смысле.
К пункту 15. По имеющимся сведениям, П. по отцу германского, а по матери славянского (сербского или словенского) происхождения. Мои исследования его крови, основанные на разном излучении различных составов крови, всецело подтвердили правильность этих сведений. Я не мог найти и капли жидовской крови.Как могли в нем заподозрить жида, мне непонятно, а вместе с тем те же люди в Ролле не пронюхали жида? Как мне только что сообщили, Ролль по матери жид. Этим и объясняется его весьма подозрительная роль.Ролль, очевидно, использовал по-своему то недоверие, которое питали к П. некоторые из наших друзей, и сделал все от него зависящее, чтобы углубить это недоверие.
Флейшгауэр дает ясный и определенный ответ на все обвинения П. в провокаторстве. Все обвинение ведь зиждется исключительно на предположениях и умозаключениях, вытекающих из тех же предположений. Прошу обвинителей подойти к вопросу так же объективно, без предвзятого мнения, как подошел я. Думается мне, что в таком случае он увидит, что его предположения не оправдываются. Лично я знаком с П. с 1922 года и не имел до сих пор никакого повода предполагать, что он является провокатором или чьим <бы> то ни было агентом. Я уже поколебался, когда мои друзья из Парижа настойчиво писали, что он является провокатором, но ответ Ф. настолько ясен, что при всем своем желании я не могу найти подтверждение обвинений. Вижу только, что предателя следует искать в другом месте, а именно в Берне.Из всех русских друзей-экспертов ведь знал П. лишь А.Д. Неч., и, насколько мне известно, он до последнего времени питал полное доверие к П. Мне давно уже было известно, что против П. распускались в Париже слухи, что он германский шпион. Исходило это, очевидно, от Дюперрона и RISS, а возможно, и от Флавиана Бренье. Одно время, но длилось оно недолго, поверил этому и Mgr. Umberto Benigni в Риме, очевидно, под влиянием RISS, но в конце концов пришел к убеждению, что подозрения ни на чем не основаны. Наоборот, он порвал свои отношения с RISS. К сожалению, он, бедняга, скончался этим летом, а потому подтвердить он вышесказанное не может.
Главная ошибка П. заключается в невозможной редакции его писем. Эта ошибка и дала повод тем людям, до которых дошли слухи о неблагонадежности П., усмотреть в ней провокацию.
Главное обвинение, я считаю, было тем, что П. продолжал переписываться под именем Мейкерта или Фармера после того, как ему было написано, что с Мейкертом желают переписываться, но ни в коем случае - с П. Выходило, что П. сознательно надувал наших друзей. Письма шли через Швейцарию, и по всему видно, что Швейцария или, вернее, одно лицо там многое что скрыло от Эрфурта и не передало туда, что с П. не желают переписываться. Таким образом, П. в этом не виновен.
Для того чтобы не было бы больше недоразумений, а главным образом чтобы важный материал не попал бы в руки врагов, посылайте всю корреспонденцию нашему адвокату прямо:
Rechtsanwalt RUEF,
Bern. Bahnhofplatz 5.
Вся наша цель должна быть направлена исключительно на достижение полной победы в Берне. Жиды стараются вовсю посеять среди нас недоверие друг другу. Да не будет того, что жиды желают. Надеюсь, что, несмотря на все, наши русские эксперты-свидетели - а они-то ведь и являются самыми опасными для жидов - сомкнутся тесными рядами и все без исключения поедут в Берн.
Возможно, что уже к моменту получения сего Флейшгауэр будет в Париже. Он лучше моего объяснит все, и смею надеяться, что к нему-то уже все отнесутся с должным доверием.
Копенгаген 15 февраля 1935 г.>
<Копенгаген 8 марта 1935 г.
Глубокоуважаемый Николай Филиппович,
Меня просили оповестить Вас, что главный подсудимый на Бернском процессе отстранил от дела защиты фон Ролля. Причиной тому послужили весьма серьезные злоупотребления со стороны Ролля. Ролль покинул Берн.
Имеются серьезные основания предполагать, что Ролль был куплен жидами и что он теперь перешел в их лагерь.
Это, конечно, весьма прискорбно, ибо благодаря оказанному ему в свое время доверию со стороны всех он знает довольно много о деле.
Во всяком случае, предупреждаю еще раз о нем.
Одновременно с этим меня просили еще раз подтвердить, что г-ну Борису Тедли можно всецело доверять и что через его посредство следует сноситься с Берном.
Прошу принять уверение в моем глубоком к Вам уважении и таковой же преданности.
Все это Вам, конечно, уже давно известно, но меня просили Всем нашим экспертам-друзьям написать, что я и делаю.
Спасибо за присылку брошюры. При сем международную почтовую марку, которая, если не ошибаюсь, равна 1,50 фр.
В списке вольных каменщиков, который Вы, надеюсь, получили, должно быть вместо МЕЛНИХ - МЕЛКИХ. Соколов - это СОКОЛОВ-КРЕЧЕТОВ, "брат N1 Братства Русской Правды", который, как мне сообщают, сейчас работает со своей женой - артисткой Рындиной и другом - писателем Вл. Рындиным в открытой связи с большевиками в Париже.
Простите за бумагу и что пишу так кратко, но очень тороплюсь.
Искренне преданный и уважающий Вас Е. Брандт>
Глава 39
Антирусский характер Бернского процесса. - Попытки приписать Сионские протоколы русской власти. - Переписка Милюкова с бывшим начальником канцелярии Николая II.
Бернский процесс носил явно антирусский характер. Его иудейские организаторы пытались обмануть мировое общественное мнение, приписав создание самого преступного документа в истории человечества русской власти. Иудейские вожди обвиняли историческую, царскую Россию во всех возможных выдуманных грехах против евреев, чтобы отвлечь внимание от чудовищных преступлений, которые совершили против России их кровожадные соплеменники - еврейские большевики.
Миф о том, что Сионские протоколы созданы русской полицией, был нужен иудеям-талмудистам, чтобы еще раз обмануть человечество и отвести его гнев от действительных виновников преступлений против мира.Недаром главными действующими лицами, "свидетелями", выставленными иудейскими вождями на этом процессе, были враги России, разрушители ее исторических устоев: Милюков, Николаевский, Сватиков, Бурцев, на фальсифицированных показаниях которых и создавался миф о Сионских протоколах.Начиная процесс, иудейские организаторы оказались в плену ими же созданного мифа. Когда они попытались подвести под него хоть какое-то документальное основание, выяснилось, что не существует ни одного документа, который хотя бы косвенно подтвердил выдвигаемую ими версию. До самого последнего момента иудейские организаторы рассчитывали, что им удастся каким-то образом выйти из этого положения.Перед всеми нанятыми ими "свидетелями" - Милюковым, Николаевским, Сватиковым и Бурцевым - была поставлена задача во что бы то ни стало обосновать иудейский миф о создании Сионских протоколов русской полицией.
Организаторы Бернского процесса хотели доказать суду, что вопрос о подлинности Сионских протоколов рассматривался Русским правительством, которое якобы сумело установить, что они являются подделкой.Для того чтобы выяснить это, один из главных сотрудников иудейских организаторов процесса масон П.Н. Милюков вступает в переписку с бывшим начальником канцелярии Николая II масоном А.А. Мосоловым. 36 Должность эту он занимал с 1900 по 1917 год, и конечно, все документы, относящиеся к Сионским протоколам, не могли пройти мимо него.
А.А. Мосолов - П.Н. Милюкову
<Генерал А.А. Мосолов,
98, Раковски, София, Болгария,
мая месяца, 31-го дня, 1934 года.
Многоуважаемый Павел Николаевич,
Спешу Вам ответить на Ваше любезное письмо, которое получил только вчера. К сожалению, по вопросу о Протоколах Сионских мудрецов ничего интересного Вам сообщить не могу.
Когда впервые появилась в Петербурге книга Нилуса, она действительно страстно обсуждалась при Дворе. Я немедленно поручил Канцелярии доставить мне экземпляр, который я только поверхностно просмотрел, после чего книга каким-то таинственным образом исчезла из моего кабинета.
Несколько месяцев после этого ко мне раз вечером пришли барон Гораций Гинцбург и Марк Абрамович Варшавский. Я их знавал с молодых лет: Гинцбурга как банкира князя Александра Болгарского, у которого я был адъютантом и сопровождал его высочество в поездки в Россию, с Варшавским был хорошо знаком благодаря общим друзьям. Они оба обычно раза два в зиму приходили ко мне и целый вечер занимались обсуждением того, как бы облегчить участь русских евреев. В этот раз я заговорил о книге Нилуса, и они мне сказали, будто Государь приказал исследовать вопрос о подлинности и происхождении Протоколов Сионских Мудрецов. На другой день, телефонируя по какому-то делу Лопухину, в то время Директору Департамента Полиции, между прочим спросил его, производится ли в его ведомстве расследование это по Высочайшему повелению, на что получил ответ, что ни по Высочайшему повелению, ни по другому дело это в его департаменте не рассматривается.
Ввиду изложенного прихожу к заключению, что, вероятно, имелось в виду разобраться в этом вопросе, но это осталось, как и многое другое, в виде добрых пожеланий.
Лишь в эмиграции, в Берлине, где вновь была издана книга Нилуса, мне удалось ее приобрести, прочитать и познакомиться со всею литературою, занимающейся вопросом о масонстве, которая там имелась.Полагаю, что Вы можете почерпнуть исчерпывающие сведения о Нилусе и о его книге у Архиепископа Феофана, ныне находящегося в Париже и хорошо знакомого Митрополиту Евлогию. Мне говорили, что Феофан был близким другом Нилуса. Духовным же его отцом состоял митрополит Антоний, глава Карловацкой Церкви, и он мог бы весьма многое сказать.
Что касается Рачковского, то я с ним много беседовал во время сопровождения Их Величеств за границу. Будучи по службе в Императорском поезде, он проводил время либо в купе генерала Гессе, с которым был дружен, либо у меня, но о книге Нилуса не пришлось с ним говорить.
Вот, к сожалению, все, что могу Вам сказать на Ваш вопрос, и всегда рад буду, ежели в другом случае смогу Вам дать более исчерпывающие сведения.
Прошу принять уверения в искреннем моем почтении и всегдашней готовности быть к услугам Вашим.
А. Мосолов>
П.Н. Милюков - А.А. Мосолову
<Август, 1934.
Многоуважаемый Александр Александрович,
Я очень благодарен Вам за Ваше письмо от 31 мая с ответом на мои вопросы в связи с "Протоколами Сионских мудрецов". При всей его краткости в нем имеется несколько весьма ценных указаний, и позволю себе продолжить вопросы, чтобы полнее выяснить некоторые детали.
Очень важно Ваше сообщение относительно Вашего телефонного разговора с Лопухиным по поводу распоряжения царя произвести расследование о "Протоколах". Но в этом Вашем сообщении имеется одно неясное место. Вы пишете, что разговор этот с Лопухиным Вы имели через несколько месяцев после того, как вышла книга Нилуса. Последняя появилась в ноябре или декабре 1905 г. - цензурное разрешение дано около 10 октября. Таким образом, Ваш разговор должен быть отнесен к первым месяцам 1906 г. Между тем Лопухин с поста директора Деп. Пол. уволен был в феврале 1905 г., вскоре после убийства вел. кн. Сергея Александровича. В 1906 г. он жил, уже не занимая никакого официального поста. Таким образом, если Вы вели разговор о книге Нилуса, то Вы не могли его вести с Лопухиным, а должны были вести с кем-либо из лиц, заместивших Лопухина на посту директора Деп. Пол. (если не допустить, что Вы говорили с Лопухиным не как с директором, а как с частным человеком). В этом случае было бы весьма важно вспомнить, с кем именно Вы вели этот разговор? С августа 1905 г. по май 1906-го директором Деп. Пол. был Вуич, его помощником - Рачковский. В мае это место было занято Трусевичем.
Если же Вы вели указанный разговор именно с Лопухиным, тогда следует допустить, что предметом разговора была не книга Нилуса, а "Протоколы" в одной из их более ранних публикаций. Дело в том, что до книги Нилуса "Протоколы" были напечатаны в сентябре 1903 г. в газете Паволакия Крушевана "Знамя" в форме ряда фельетонов. А еще раньше - в каком точно году, неизвестно, но, по-видимому, в конце 1890-х гг. - она была отлитографирована в Москве Ф.П. Степановым (тогдашний управл. московской синодальной конторой) и А.И. Келеповским (тогда управл. делами вел. кн. Сергея Александровича).
Я был бы Вам весьма благодарен, если бы Вы разъяснили этот вопрос.
Далее, мне было бы очень важно знать, какой оттенок имелся в ответе Вашего собеседника? Не объяснил ли он, почему именно Деп. Пол. не интересуется "Протоколами", которые по содержанию (наличность мирового "еврейско-масонского заговора", своим острием направленного против России) его интересовать должны были? Не было ли в его ответе оттенка, который заставил Вас думать, что Деп. Пол. считает эти "Протоколы" вздорной выдумкой, не заслуживающей серьезного внимания? И не было ли в его ответе слышно подчеркивания, что расследование не производится именно в Деп. Пол.?
Чтобы Вам был более понятен этот последний вопрос, я поясню, что, по имеющимся у меня сведениям, расследование о "Протоколах" было произведено по распоряжению Столыпина в первые месяцы пребывания последнего на посту министра внутр. дел (т.е. в мае-июне 1906 г.), причем расследование это велось не Деп. Пол., а специально уполномоченными для этого офицерами корпуса жандармов. Директор Деп. Пол., по-видимому, знал об этом расследовании, но формально расследование производилось не в его ведомстве.
Весьма важно было бы выяснить, как именно "Протоколы" попали в руки царя. Вы пишете, что книга Нилуса после ее появления вызвала много разговоров во дворце. Не можете ли Вы припомнить какие-либо детали этих разговоров? Кто именно выступал сторонником правильности "Протоколов"? В частности, как относился к ним <...> Не было ли у Вас разговоров с этим последним на тему о "Протоколах"? Как он относился к еврейскому вопросу вообще? Не знаете ли Вы, был он знаком с Нилусом?В отрывке из воспоминаний кн. В.Н. Орлова (напечатан в т. 14 журнала "Былое" за 1918 г.) рассказано, как автор этого отрывка поздней осенью 1905 г. вел ряд бесед с царем о той роли, которую играет таинственная "еврейско-масонская организация" в деле разжигания русской революции. Орлов прибавляет, что он тогда передал царю ряд книг, трактовавших этот вопрос. По времени больше, чем вероятно, что среди этих книг на первом месте должны были стоять "Протоколы". Не слышали ли Вы каких-либо разговоров, могущих уточнить этот рассказ Орлова? Не помните ли Вы каких-либо высказываний Орлова на эту тему и вообще по еврейскому вопросу? Не знаете ли Вы, был ли Орлов знаком с Нилусом? Были ли какие-либо отношения у Орлова с Рачковским.
Поясню, что у Нилуса были обширные родственные связи в кругах, близких ко Двору. Он был женат на Елене Александровне Озеровой, которая числилась фрейлиной. Ее брат был комендантом Аничкова дворца. Одна из ее сестер, Екатерина Ал., была за князем Шаховским (позднее ушла в монастырь); другая, Мария А., была за Гончаровым. В числе близких родственников Озеровой были также известный адмирал Ю.С. Карцев, гр. Клейнмихель, а в Москве братья Степановы, кот. были близки ко двору вел. кн. Сергея Александровича и Елизаветы Федоровны.
Вы, конечно, правы, что самые подробные сведения про Нилуса мог бы сообщить архиеп. Феофан. Но Вы ошибаетесь, думая, что он в Париже, - он живет в Белграде, а затем, судя по всему, он не склонен рассказывать про Нилуса, так же как не склонен он рассказать правду и про Распутина. Поэтому я очень просил бы Вас, если Вы знали лично Нилуса, дать его общую характеристику и рассказать подробнее о своих с ним встречах. В частности, не осведомлены ли Вы относительно плана сделать Нилуса духовником царя, - плана, кот. был выдвинут, кажется, в 1903-1904 гг. и кот. пользовался поддержкой вел. кн. Елизаветы Федоровны. Передают, что этот план был создан для того, чтобы бороться с влиянием Филиппа, в кот. некоторые круги видели проводника французского масонского влияния.
Имя Нилуса каким-то путем связывается с известным "завещанием Серафима Саровского". Известны ли Вам какие-либо подробности о последнем сверх того, что рассказал Витте? Какое влияние это завещание оказало на Николая?
Я был бы очень благодарен, если б Вы рассказали более подробно и относительно Рачковского. Известно ли Вам, как относился к последнему Д.Ф. Трепов? Витте пишет, что Рачковский проводил у Трепова дни и ночи.
Наконец, еще один вопрос: имеется указание, что Нилус был тем человеком, кот. пытался "лансировать" в Петербурге известного юродивого "Митю Козельского" (Дмитрий Каляда). Известны ли Вам какие-либо подробности?>
А.А. Мосолов - П.Н. Милюкову
<Генерал А.А. Мосолов,
9, ул. Кракра, София, Болгария,
сентября месяца, 1-го дня, 1934 года.
Многоуважаемый Павел Николаевич,
Прошу очень простить меня, что запаздываю ответом на Ваше любезное письмо от 17 августа, которое я застал в Софии после моего возвращения с морских купаний в Варне и торжества освящения памятника на Шипке, куда был приглашен в качестве русского ветерана.
Должен заметить, что празднества эти, на которых главным образом чествовали болгарских ополченцев и бывших участников войны 1877 года, вероятно, последние, на которых могли проявиться личные симпатии болгар к русским старого режима, как оно до сих пор бывало. Ничего не изменили в прежней программе, за исключением "Боже, Царя храни", и, несмотря на признание Советов, нам, ветеранам, были оказаны Царем Борисом всевозможные почести, а после Зари с церемониею на памятнике горел вензель Александра II величиною в несколько метров. Эти празднества меня очень интересовали, но двухдневное пребывание на вершине Св. Николая и по необходимости произнесение речей меня изрядно утомили, так что я отошел лишь после двух дней отдыха.
Перехожу к ответу на Ваши вопросы. Согласно приведенным Вами данным о датах, прихожу к заключению, что, вероятно, речь шла об опубликованных Крушеваном "Протоколах", так как мне именно помнится, что я говорил с Лопухиным. С Вуичем я вообще не говорил по телефону, а, если бы я говорил с Рачковскнм, он бы дал мне более исчерпывающий ответ. Разговор мой о "Протоколах" с Гинцбургом и Варшавским мог быть в любом году. Я не помню предлога их посещения, и, конечно, я мог с ними говорить и о "Знамени" Крушевана.
Во время издания Нилуса шефом жандармов был Рыдзевский, мой друг и бывший товарищ по полку, с которым я, однако, о вопросах масонства не говорил, но часто обращался со служебными вопросами к одному из его подчиненных, фамилию которого я никак не припомню. К сожалению, у меня весьма мало осталось в памяти по этому вопросу, так как сам вопрос меня в то время специально не интересовал. Могу лишь сказать то, что припоминаю, а именно: с Д.Ф. Треневым я специально о книге Нилуса не говорил. Вообще же знаю, что он признавал влияние масонов на всемирную политику. Специально Нилуса, полагаю, что он не знал, во всяком случае он у него в доме не бывал.
Книга Нилуса, я полагаю, попала к Государю самым обычным путем: вероятно, зав. Собств. Е.В. библиотекою Щеглов среди 20 вновь вышедших в печати книг представил и протоколы Нилуса. В выборе книг Щеглов действовал совершенно самостоятельно и бесконтрольно, и кажется, что, кроме меня, и то только при случайных встречах, никто не спрашивал его, что Государь читает.
Относительно лиц при Дворе, с которыми я говорил о книге Нилуса, скажу, что приходилось мне говорить о ней с фрейлиною Бюцовой, с гр. Ив. Ив. Толстым, гр. А.Ф. Гейденом и многими другими, которых не припомню. В общем, все считали "Протоколы" подлинными.
Что касается Влади Орлова, то он действительно верил в "таинственную еврейско-масонскую организацию", о существовании каковой мы все, лица ближайшего окружения, либо верили, либо, как и я сам, допускали вероятность ее существования. О том, что Орлов передал Государю книгу Нилуса, он мне не говорил, но я знаю, что у него было ВСЕ, что издано по масонскому вопросу, но знаю тоже, что он далеко не все читал, что у него было из книг по масонству. Я сам пользовался этою коллекцией) книг уже во время эмиграции, в Висбадене, когда я прочел книгу Нечволодова и еще одну, довольно интересную, заголовок и автора которой, однако, не помню.
Кроме сего, этим вопросом я интересовался, когда мне предлагали войти в русскую ложу, 37 от чего я отказался, но продолжал интересоваться вопросом о подлинности протоколов.
Что касается последних ваших вопросов, отвечу почти на все отрицательно: Нилуса я лично не знал, о том, что хотели Нилуса сделать духовником Государя и прикосновенности к этому В. Кн. Елизаветы Федоровны, считаю безусловною баснею. Об отношениях Нилуса к завещанию Серафима Саровского ничего не слыхал. О лансировании Мити Козельского Нилусом тоже ничего не слыхал.
Что касается отношений Рачковского к Д.Ф. Трепову, о которых и Витте говорит, могу сказать, что Трепов очень ценил Рачковского за его полицейские таланты и вообще считал его выдающимся умным человеком, но к советам которого нужно относиться осторожно, что он и мне советовал. Я с Рачковским несколько раз бывал у Трепова. Дело в том, что Д. Ф. стремился расширить компетенцию Дворцового Коменданта по отношению к политической полиции. Я был ярым противником этого стремления, считая, что такой порядок возложит на плечи Министра Двора ответственность, которая несовместна с его основными функциями. Трепов и Рачковский находили, что, если не увеличить прав Дворцового Коменданта, надо будет преобразовать охрану в Министерстве Внутренних Дел. Меня Трепов привлекал к этому вопросу, так как окончательный доклад Министру Двора должен был быть сделан мною. Полагаю, что Трепов советовался с Рачковским главным образом по вопросам охраны.
Вот приблизительно все, что могу Вам ответить. Я нарочно вдавался при этом в подробности и передавал ничтожные отрывки моей памяти, полагая, что и это может быть Вам полезно при изучении всего имеющегося у Вас материала этого интересного вопроса. Всегда рад буду если хоть чем-нибудь могу помочь правдивому изучению той интересной исторической эпохи, которую мы пережили.
Примите уверение в моем искреннем уважении.
А. Мосолов>.
Письменные свидетельства Мосолова говорят о том, что никакого расследования происхождения Сионских протоколов со стороны Русского правительства не делалось, 38 если не считать уже упомянутого мною отзыва о протоколах Г.Б. Слиозберга, сделанного им для министра финансов Витте.
Интересно отметить, что тот же Слиозберг, выступая па Бернском процессе, пошел на явно жульнический трюк. Давая показания о Сионских протоколах, он ловко включил в свою речь рассказ об отношении царских министров к другому документу - записке "Тайна еврейства" 39 - и зачитал суду заметки П.А. Столыпина на этой записке: "Может быть, логично, но предвзято", "Способ противодействия для правительства совершенно недопустимый". В таком контексте заметки Столыпина по поводу "Тайны еврейства" воспринимались как его неодобрение Сионских протоколов.
Глава 40
Подлог В.Л. Бурцева. - Фальсифицированные заметки Николая II. Попытки обмануть мировое общественное мнение. - Опровержение генерала Глобачева.
Потеряв надежду найти документальное обоснование мифу о создании Сионских протоколов русской полицией, иудейские организаторы Бернского процесса решаются пойти на прямой подлог. Его исполнителем становится В.Л. Бурцев, в свое время сделавший себе имя на разоблачении тайных агентов русской полиции и разведки за рубежом. Деятельность Бурцева, очень тщеславного, суетливого типа, обожавшего саморекламу и шум вокруг своего имени, носила во многом антирусский, клеветнический характер. В России до 1917 года, когда объектами его большей частью фальсифицированных обвинений были государственные чиновники и сотрудники полиции, ему многое сходило с рук. 40 После революции положение изменилось. Оклеветанные люди стали протестовать, несколько раз ему прилюдно давали пощечину, обращались с иском в суд. 41
Холодный цинизм Сионских протоколов - выражение психологии иудейских вождей.
И.И. Лютостанский
В своей антирусской деятельности Бурцев часто опирался на тайные иудейско-масонские круги, под личиной "свободного журналиста" являясь, по существу, их агентом. Как он сам признавался, ему приходилось быть участником первых сионистских конгрессов, встречаться с сионистами, в которых он видел "искренних идейных людей". 42
Поэтому работа, порученная ему иудейскими организаторами Бернского процесса, была не чем-то случайным, а закономерным продолжением его прежней антирусской деятельности.
На этот раз В. Бурцев придумывает историю о том, что якобы бывший начальник по охранению общественной безопасности и порядка в Петрограде генерал-майор Глобачев дал ему через своего агента Колтыпина-Любского информацию о расследовании по указанию Николая II подлинности Сионских протоколов. Более того, Бурцев, по-видимому, сам сочиняет заметки, якобы сделанные Николаем II при чтении Сионских протоколов.
Ниже я привожу полностью доклад Бурцева <К вопросу о фальсификации "Протоколов">, зачитанный им на Бернском процессе в качестве свидетельских показании.
I
С "Сионскими Протоколами" я стал знакомиться давно, всегда смотрел на них как на явную подделку, и мне было трудно даже допустить, что к ним кто-нибудь серьезно относился.
В 1906-1907 гг. я был в Петербурге редактором исторического журнала "Былое". Однажды к нам в редакцию принесли для рецензии брошюру о "Сионских Протоколах" (Нилуса или Бутми). Она была напечатана за несколько лет перед этим. Вначале она мало обратила на себя внимания. Но антисемитская волна, развивавшаяся в России с 1905-1906 гг., заставила говорить о ней и в широких слоях русского общества.
Но даже первое, поверхностное знакомство с этой брошюрой показало нам, в редакции "Былого", что в серьезном историческом журнале мы не должны заниматься разбором таких вещей, хотя по вопросу об антисемитском движении в России у нас часто бывали статьи. Это впечатление от брошюры у нас всех в редакции скоро окончательно определенно оформилось, и мы несколько лет подряд не обращали на нее никакого внимания. В текущем процессе о "Сионских Протоколах" по тому или другому поводу были только небольшие заметки.
Но вот начавшееся в Киеве в 1911 - 1913 гг. дело Бейлиса заставило нас, русских журналистов, внимательно отнестись к "Сионским Протоколам", так как можно было предположить, что в этом деле ими могут попытаться воспользоваться реакционеры и даже провокаторы. Но мы вскоре узнали, что если реакционеры и отдельные лица, игравшие роль в правительстве, придавали значение этой брошюре и пытались ее использовать, то правительство, как таковое, определенно пришло к убеждению, что нельзя ею пользоваться в обвинениях против евреев. И действительно, в процессе Бейлиса правительственное обвинение и не пыталось рассматривать "Сионские Протоколы" как документ против евреев. Ввиду всего этого интерес к "Сионским Протоколам" снова пропал.
Процесс Бейлиса я переживал, когда был уже снова эмигрантом в Париже. В своих эмигрантских изданиях я много написал против антисемитской пропаганды, но мне в те годы ни разу не приходило в голову говорить о "Сионских Протоколах" - так они казались мне не заслуживающими никакого внимания.
При большевиках я был арестован в первый день их переворота, 25 октября 1917 г., и сидел у них в тюрьме до мая 1918 г. За это время несколько месяцев мне пришлось сидеть в одной камере с бывшим директором департамента полиции Белецким, принимавшим активное участие в подготовке процесса Бейлиса. Во время наших долгих разговоров я узнал от него много интереснейших подробностей, как подготавливался н велся этот процесс. Беседа велась откровенно. Я его между прочим спросил, имели ли они в виду воспользоваться в этом деле "Сионскими Протоколами". Он мне сказал:
- Ну нет! Хотя некоторые нам и предлагали воспользоваться "Сионскими Протоколами", но мы прекрасно понимали, что это значит наверняка провалить все дело. Ведь это - явная подделка.
По словам Белецкого, даже те, кто предлагал им воспользоваться этими протоколами, не верили в их подлинность, а говорили только, что в "Сионских Протоколах" они видят совпадение с деятельностью евреев, между прочим в русской революции, а потому "Протоколами" хорошо можно было бы воспользоваться, хотя они и были подделаны, для агитации против евреев.
Но вот в 1919 г., когда я был в Крыму, в Севастополе, в Добровольческой армии, боровшейся с большевиками, я увидел вновь переизданные "Сионские Протоколы" и узнал, что ими широко пользуются в антибольшевистской агитации против евреев. В массах в большевизме обвиняли главным образом евреев, потому озлобление против большевиков возбуждало внимание к "Сионским Протоколам". В это время приходилось иметь дело с многими из высших представителей Добровольческой армии. Они с энтузиазмом относились к моему антибольшевистскому органу "Общее дело", издававшемуся в это время в Париже. Лично ко мне они относились с самым горячим сочувствием, как к самому крайнему и убежденному противнику большевиков, боровшемуся с ними все время, даже тогда, когда они еще не захватили власть и только начинали развивать свое движение.
В Севастополе я явился в местную главную квартиру Добровольческой армии. Меня с энтузиазмом встретил начальник управления ген. Селиванов(?). После самых сердечных приветствий, когда он благодарил меня за все услуги, которые я оказал своим "Общим делом" армии, он неожиданно дал мне какую-то брошюру и стал просить, чтобы я обратил на нее особое внимание в своем органе. Я развернул брошюру и увидел, что это были "Сионские Протоколы", только что переизданные в Севастополе. Он стал просить меня популяризировать их в "Общем деле". Он, конечно, знал мое отношение к еврейскому вопросу, но ему казалось, что моя ненависть к большевикам заставит меня воспользоваться "Сионскими Протоколами", где, как ему казалось, разоблачена тайна еврейского руководства большевиками.
Разумеется, я самым резким образом заявил, что эти "Протоколы" фальсификация реакционеров, что они по своему содержанию абсурд, и я, если когда-нибудь и буду писать о "Протоколах", то только как о преступном, мошенническом документе.
Генерал был смущен резкими моими отзывами, а внутри, очевидно, негодовал на меня за мой отказ воспользоваться "Протоколами". Сначала он пытался было аргументировать свое предложение, но в конце концов прервал разговор о "Сионских Протоколах", и мы более к ним не возвращались.
Должен сказать, что в высшем командовании ген. Деникина, в Новороссийске, куда я поехал из Севастополя, я не встречал ни веры в подлинность "Протоколов", ни желания ими воспользоваться. Там мне даже с раздражением говорили о тех, кто, как в Севастополе, распространял "Сионские Протоколы".
II
Вскоре после моего возвращения в Париж я на страницах "Таймса" встретил сначала одобрение "Сионских Протоколов" со стороны бывшего петербургского корреспондента этой газеты Вильтона, и я резко ему ответил в "Общем деле". Затем... в том же "Таймсе" появились (кажется, в августе 1921 г.) совершенно неожиданно разоблачения другого их корреспондента - из Константинополя, что эти "Протоколы" являются переделкой одной старой французской брошюры, изданной в 1864 г. для борьбы с правительством Наполеона III. 43 Этот плагиат был настолько очевиден, что нам всем казалось, что среди искренних людей никогда более не сможет возникнуть даже мысль о подлинности этих "Протоколов".
В то же самое время в связи с разоблачением "Таймса" и в русской эмиграции самостоятельно были получены сведения, что в фабрикации "Сионских Протоколов" действительно принимал участие известный деятель русской тайной полиции за границей Рачковский и что как техник ему помогал некто литератор Головинский. Тогда и я припомнил некоторые факты из моей жизни, на которые раньше я не обращал внимания, но которые лучше помогли мне понять разоблачение "Таймса".
Я между прочим припомнил, что в Париже в 1902- 1904 гг. я знавал лично этого литератора Головинского, когда он пытался познакомиться со мной. Разговоров специально о "Сионских Протоколах" у меня с ним не было, но он уверял меня в мировом заговоре евреев и в их связях с крайними революционными партиями в Европе, которыми они пользовались для своих целей.
Я смотрел на Головинского как на довольно способного, хотя и поверхностного писателя, хорошо знакомого с французской журналистикой и хорошо владевшего французским языком. Но он производил на меня впечатление совершенно беспринципного человека. После нескольких встреч я решил не поддерживать с ним даже простого знакомства. От нас, эмигрантов, он, конечно, скрывал свои связи с Рачковским и всячески старался пролезть в нашу среду. Но о его связях с тайной полицией мы все-таки догадывались и потому на него смотрели по меньшей мере как на опасного авантюриста.
В настоящее время для меня ясно, что Головинский, каким я его себе представлял, был способен и на всякого рода подлоги. Он легко мог взять на себя н поручение начальника полиции Рачковского переделать брошюру о политике Наполеона III для целей антиеврейской пропаганды. У Головинского, несомненно, больше, чем у кого-либо, были данные выполнить эту задачу.
В 1915 г. в Петербурге, уже во время войны, будучи легальным писателем, я встретился с известным Манасевичем-Мануйловым, причастным к департаменту полиции. Я сумел установить с ним доверительные отношения. Он сделался постоянным моим информатором о деятельности русского правительства, а знал он о делах правительства много; он был на положении почти секретаря Штюрмера. В свое время дал мне много точных, чрезвычайно ценных разоблачений некоторых агентов департамента полиции (как, напр., "шлиссельбуржца" Стародворского; разоблачение его, сделанное мною по его указанию еще до личного нашего знакомства, произвело большое впечатление) и против реакционеров, напр. против директора департамента полиции Климовича в укрывательстве убийц Герценштейна.
То, что Манасевич-Мануйлов давал мне разоблачения, осталось тайной для департамента полиции, и ни я, ни он никогда не подвергались преследованиям. Только после революции в Чрезвычайной Комиссии о царском режиме, созданной Временным Правительством, и я, и Мануйлов давали подробные показания о разоблачениях, которые он мне давал. Эти показания были опубликованы этой комиссией.
Во время наших бесед с Мануйловым мы по разным поводам не раз возвращались к еврейскому вопросу, и в частности к "Сионским Протоколам". Мануйлов никогда мне не говорил о личном участии в подделке "Сионских Протоколов", и мне не приходила мысль спросить его об этом. Но когда у нас заходила речь (в 1915-1917 гг.) о "Сионских Протоколах", то он всегда решительно говорил мне об их подделке как о чем-то, не подлежащем даже обсуждению. Смеясь, он говорил: <Только идиоты могут верить в эти "Протоколы", и ни один уважающий себя политический деятель никогда не позволит себе говорить об их подлинности> Он всегда высказывал убеждение, что правительство никогда официально не будет признавать подлинность "Сионских Протоколов".
Мысль, что когда-нибудь о "Сионских Протоколах" будут говорить серьезно, в то время была для меня так далека, что я, сколько помню, даже не считал нужным расспрашивать о них подробно у Манасевича-Мануйлова и довольствовался только его насмешками над этими "Протоколами". Но хорошо помню, что, хотя не в связи с "Протоколами", а в связи с моими личными встречами с Головинским, Манасевич-Мануйлов соглашался с моим отношением к Головинскому и сам говорил о нем как об авантюристе, уголовном типе и тайном агенте полиции.
III
В последней моей эмиграции, за последние лет 12-13, особенно после разоблачения "Times", нигде и никогда не встречал, чтобы в серьезных политических кругах пытались когда-нибудь доказывать подлинность "Сионских Протоколов". Самое большее, что приходилось встречать людей, которые говорили:
- Ну да, положим, подлинность "Сионских Протоколов" не доказана. Положим, что они сфабрикованы. Но все-таки какое разительное сходство между содержанием этих "Протоколов" и большевистской и еврейской деятельностью! Поэтому если есть такая среда, которая верит в подлинность этих "Протоколов", то необходимо ими пользоваться...
Но и такие разговоры были только при частных встречах. Никто никогда серьезно не обращался ко мне - напр., в редакцию журнала с предложением использовать "Сионские Протоколы". После 1921 г. мне казалось, что то, что было напечатано по поводу "Сионских Протоколов" автором статей в "Таймсе", затем проф. Милюковым и другими, устраняет всякую мысль о серьезном отношении к ним.
Поэтому вообще лично я этим вопросом не был занят. Но был один момент, когда я начал было изучать этот вопрос.За границей после войны я встретился в Париже с одним из самых активных агентов Рачковского - Бинтом (французом). Он лет 25 за границей специально следил за мной по указанию департамента полиции и, конечно, хорошо меня знал. После войны сохранение секретов департамента полиции потеряло всякое значение для агентов заграничной "охранки". Когда я отыскал Бинта, чтобы побеседовать с ним о прошлом, он дал мне чрезвычайно интересные сведения по разным вопросам, между прочим - о слежке за мной. В 1918-1919 гг. я часто с ним виделся в Париже и получил от него много интересных сведений и для "Общего дела", и для "Былого". Его рассказы были иногда настоящим откровением для меня. В это время у него не было никакого повода что-нибудь скрывать от меня о прошлом или говорить неправду. Между прочим, он мне много говорил о Рачковском, о его участии в "Сионских Протоколах", о том, как он по поручению Рачковского куда-то ездил в Германию, покупал какие-то книги. Этот рассказ мне показался настолько интересным, что я хотел изучить обстоятельно то, о чем он мне рассказывал.
Об этом своем разговоре с Бинтом я сообщил проф. Сватикову, моему старому товарищу, с коим меня связывала 15-20-летняя общая работа, между прочим и в моем "Былом". Сватиков, как комиссар Временного правительства, специально по делам заграничной "охраны" и без меня уже имел дело с Бинтом. Он очень заинтересовался сведениями,
полученными мною от Бинта о "Сионских Протоколах" и готов был сам расспросить его об этом. Я понял, что он лучше меня сможет изучить этот вопрос и расспросить Бинта, а потому сам просил его заняться этим делом. Встретившись затем с Бинтом, я настаивал на том, чтоб он в разговоре с проф. Сватиковым припомнил все, касающееся "Сионских Протоколов". Затем время от времени выслушивал рассказы проф. Сватикова о его беседах с Бинтом, а также и самого Бинта о том же самом. Их беседы меня вполне удовлетворили, и лично я сам больше к этому делу специально не возвращался. Мне казалось, что проф. Сватиков исчерпывающим образом выполнил взятую на себя задачу.
IV
Но вот в последнее время я увидел, что в эмиграции, особенно в связи с германскими событиями, возродился интерес к "Сионским Протоколам", и поэтому решил снова заняться этим вопросом.
В Париже в последние годы проживал, занимая ответственный пост в Русском Общевоинском Союзе, бывший начальник петербургского охранного отделения ген. Глобачев, с которым я лично знаком уже лет 12-13.Ген. Глобачев - прежде всего службист, добросовестный чиновник. Он никогда не возбуждал против себя каких-нибудь обвинений в личной недобросовестности. Я его давно знаю как человека, искренне относящегося к своим делам. Он, конечно, определенный антибольшевик и по-своему искренний патриот. Как бы я с ним ни расходился в политике, - я иногда выступал против него в печати, - он всегда относился лично ко мне с полным уважением, очень ценил мое отношение к войне, а потом к большевикам. В связи с этими двумя вопросами я не раз имел случай за границей беседовать с ним и находить общую почву для разговора. Впервые я лично с ним сошелся в Константинополе в 1920 г. Затем встретился в Париже и даже заходил к нему на квартиру. Разговоры у нас были специального характера: или по кутеповскому делу, или я обвинял его агентов, или предупреждал, что я против него выступлю в печати. Но во время этих разговоров я не упускал случая беседовать с ним о прошлом. Между прочим, не раз я касался еврейского вопроса в русской жизни и в революционном движении. Касался, в частности, и "Сионских Протоколов". Его взгляды на "Сионские Протоколы" меня заинтересовали, но я, не рассчитывая на то, что он будет со мной откровенен по этому вопросу так, как мне бы хотелось, только установил... в главных чертах его взгляд на еврейский вопрос, и в частности на "Сионские Протоколы", чтобы потом мне можно было бы проверить его сведения, получаемые от него его агентом, г. X., с которым он мог на эту тему говорить, не стесняясь.
Его агенту, г. X., я сказал, что в моих воспоминаниях будет отведено место "Сионским Протоколам", и просил его обратиться к ген. Глобачеву с просьбой познакомить его с этим вопросом и сообщить сведения из одной его статьи, которую X. якобы готовился писать. Я, конечно, был убежден, что рассказ ген. Глобачева будет мне передан этим агентом и я смогу его проверить уже на основании моих сведений. Так на деле это и вышло. Каждый свой разговор с ген. Глобачевым агент записывал, показывал мне, я задавал ему дополнительные вопросы и получал затем ответы.
Во время таких перекрестных допросов мне пришлось выяснить, что ген. Глобачев написал свои воспоминания, где имеются две большие главы: о "Сионских Протоколах" и о деле Бейлиса. Эти две главы ген. Глобачев целиком прочитал своему агенту.
Воспоминания ген. Глобачева не написаны для немедленного напечатания, они писаны "для истории", для того времени, когда исчезнет острый интерес к некоторым вопросам о прошлой деятельности охранных отделений.Я вообще знаком с другими, официальными записками ген. Глобачева, какие он в свое время подавал правительству, находясь на службе в охранном отделении, с записками, какие он подавал за последние годы в Париже, о борьбе с большевиками и об эмигрантской жизни вообще. Его записки очень точны, хорошо составлены, беспристрастны, и в них нет того непонимания политических вопросов, которое так часто встречается в записках людей в его положении. Все это надо сказать и о его записке относительно "Сионских Протоколов", составленной для истории, а не для печатания в текущей прессе или для подачи начальству.С историей "Сионских Протоколов" ген. Глобачев знаком и по своему служебному положению, и по своей близости к ген. Мартынову, начальнику Московского охранного отделения, который одно время непосредственно был занят официальным расследованием о "Сионских Протоколах".Ген. Глобачев пишет только то, что ему приходилось узнать о "Сионских Протоколах" в период, когда началось официальное расследование о них.
Вот что записал за ген. Глобачевым его агент.
<Протоколы составлены в период 1896-1900 гг. Составлены в Париже одним из агентов русской политической полиции, хотевшим отличиться на этом. Они были пересланы им помимо своего прямого начальства в Париже в Петербург полк. Пирамидову. Последний передал их ген. барону Гротгусу (в настоящее время живет в Германии и играет роль в гитлеровском движении; два сына в Париже - в "Аксион Франсэз").Все попытки Гротгуса в период 1901-1902 гг. заинтересовать ими окружение Николая II и его самого успеха не имели. Не помогло и содействие Манасевича-Мануйлова, не верившего в подлинность протоколов, но проводившего их из личных соображений.
Таким образом, дело с "Протоколами" заглохло. Им дано было снова выплыть в период революции 1905 года. Продвинул их ген. Трепов, получивший их от ген. Джунковского. Чтение протоколов произвело очень сильное впечатление на Николая II, который с того момента сделал их как бы своим политическим руководством. Характерны пометки, сделанные им на полях предоставленного ему экземпляра: "Какая глубина мысли!", "Какая предусмотрительность!", "Какое точное выполнение своей программы!", "Наш 1905 г. точно под дирижерство мудрецов", "Не может быть сомнений в их подлинности", "Всюду видна направляющая и разрушающая рука еврейства" и т.д.
Заинтересовавшись получением "Протоколов", Николай II обратил внимание на заграничную агентуру и наградил многих орденами и денежными наградами.
С 1906 г. начинается новая эра для протоколов. Деятели Союза Русского Народа, как Шмаков, Марков II и др., обратились в Мин. Внутр. Дел за разрешением широко использовать протоколы для борьбы с воинствующим еврейством.Под давлением Лопухина Столыпин приказал произвести секретное расследование о их происхождении двум жандармским офицерам Мартынову и Васильеву.
Запросы о "Сионских Протоколах" были посланы и за границу. Представители местной русской тайной полиции за границей прислали свои отзывы. Такой видный представитель тайной полиции, как Ратаев, определенно и резко высказался за подложность "Протоколов". Но он не скрывал своего антисемитизма и своего взгляда на революционное движение как главным образом еврейское. В таком же духе высказался и другой видный представитель заграничной охранки - Гартинг. Свой отзыв о "Сионских Протоколах" дал и Рачковский. Он не настаивал на подлинности этих "Протоколов", но говорил, что ими хорошо можно воспользоваться в борьбе с еврейством и с революционерами.
Таким образом, официальные расследования правительства установили точно подложность "Протоколов", а также выяснили их авторов. Столыпин доложил все Николаю II, который был глубоко потрясен всем этим. На докладе же правых о возможности использовать их все же для антиеврейской пропаганды Ник. II написал:"Протоколы изъять! Нельзя чистое дело защищать грязными способами".
Примечание: Пользоваться приложенной запиской и сведениями ген. Глобачева раньше было трудно, так как он жил в Париже и находился, как сказано, на ответственной службе в Общевоинском Союзе. В настоящее время он уехал в Америку и порвал связи с Общевоинским Союзом, но сохранил интимные связи со своим агентом, упомянутым X.