Цитата сообщения Наталия_Кравченко Сын Есенина

 

 

Начало здесь.
 

Сегодня день рождения у сына Есенина — Александра Сергеевича Есенина-Вольпина.

Ему исполнилось 88 лет.

У Сергея Есенина помимо первенца Юрия и двух детей от Зинаиды Райх был ещё один внебрачный ребёнок. Его родила ему Надежда Вольпин — поэтесса и переводчица.

 

 

Они познакомились в 1919 году в литературном кафе. Надежда тоже писала стихи, публиковалась в сборниках, читала их с эстрады в «Кафе Поэтов» и «Стойле Пегаса».

 

Москва 20-х годов

 

Провожая девушку домой, Есенин дарит ей свою книгу стихов с надписью: «Надежде с Надеждой». Надежды оправдались.
В книге своих воспоминаний Н. Вольпин рассказывает об их первой ночи: «Весна 21-го. Богословский переулок. Я у Есенина. Смущённое: «Девушка!» и сразу, на одном дыхании: «Как же Вы стихи писали?» Если первый возглас я приняла с недоверием (да неужто и впрямь весь год моего отчаянного сопротивления он считал меня опытной женщиной!»), то вопрос о стихах показался мне столь же искренним, сколь неожиданным и смешным...»

 

Богословский переулок, дом 3, где жил тогда С. Есенин с А. Мариенгофом.
Теперь это Петровский переулок, дом 5. Здесь была их первая ночь с Надеждой Вольпин, в результате которой родился их сын.

 

 

Богословский переулок сейчас. Есенинский дом с правой стороны после этого первого серого.

 

«И ещё мне сказал Есенин в тот вечер своей запоздалой победы: «Только  каждый сам за себя отвечает!» «Точно я позволю другому отвечать за меня!» - был мой невесёлый ответ...
При этом однако подумалось: «Выходит, всё же признаёшь в душе свою ответственность — и прячешься от неё?» Но этого я ждала наперёд. Не забыл мне напомнить и своё давнее этическое правило: «Я всё себе позволил!»

 

 

Есенин был потрясён, узнав, что Надежда хочет оставить ребёнка. «Что ты со мной делаешь! У меня  уже трое детей!» - воскликнул он. Надежда, оскорблённая его реакцией, уехала в Ленинград, не оставив ему адреса.
Из стихов Надежды Вольпин, написанных перед отъездом:

 

Ночь, когда звучал над нами
Разлучающий гудок,
Подарила мне на память
В звёзды вышитый платок.

 

Я его в те дни на клочья
Разорвала, — что ж теперь
Перематываю ночью
В песни звёздную кудель?

 

Может, дождь стучал по кровле —
Постучит и замолчит?
Песня, раз на полуслове
Оборвавшись, отзвучит.

 

(Единственная из женщин Есенина, которая сама писала ему стихи).

 

Она очень страдала.

 

К полдню златокудрому
Обернусь я круто:
Ты в путях, возлюбленный,
Жизнь мою запутал.

 

И как лес безлиственный
Всё по лету дрогнет,
Так тобой исписано
Полотно дороги.

 

И как злыми рельсами
Узел жизни стянут,
Так тобой истерзана
Глупенькая память.

 

Август. Дни ущербные
Режет ночь серпами.
Злак волос серебряный
Сбереги на память.

 

Ведь не долго мне в лицо
День любезен будет:
Через шею колесо,
И разрезан узел.

(«Рельсы», август 1921)

 

Есенин пытался разыскать Надежду, но соседи по коммуналке по её просьбе адреса ему не сказали. По Москве даже ходила частушка: «Надя бросила Сергея без ребёнка на руках». Рассказывали, что беременной она ходила в платье, на котором было изображено солнце, и говорила, что родит Христа. 12 мая 1924 года родился сын, как две капли воды похожий на отца.

 

 

Это был прелестный светловолосый голубоглазый мальчик с одухотворённым личиком. Надежда Вольпин пишет, что Есенин допытывался у побывавшего у неё знакомого, какой он — чёрненький или беленький. На что тот отвечал: «А я ему — не только что беленький, а просто — вот каким ты был мальчонкой, таков и есть. Карточки не нужно».

 

 

А что Сергей на это?
А Сергей сказал: : «Так и должно было быть. Эта женщина очень меня любила...»

 

Есенин не посвящал ей стихов. О ней — лишь три строчки, да и то - в стихах о другой, похожей внешне на неё Шаганэ: «...там на севере девушка тоже — на тебя она страшно похожа. Может, думает обо мне...»
Да, она  думала о нём. И писала:

 

Губы сушат засухой.
Милый, пощади!
Только память ласкова
На моей груди...

 

Стихнем. Бражное забвенье
Крепко выпито «на ты».
Чинит стужа синий веник
Заметать мои следы.

 

Эта полночь, где знакома
Тайна каждого угла,
Эта полночь снежным комом
На постель мою легла.

 

И желаний тёплый ворох
Всколыхнувшийся истлел
На тропических узорах
В замороженном стекле.

 

Через год после рождения сына Есенина не станет...

 

 

Надежды Вольпин нет среди провожающих его в последний путь законных жён и детей. Но по её стихам мы видим, что она — с ним:

 

Касаткой об одном крыле,
Я на кладбищенской земле
Лежу в сырой крапивной мгле,
И мне гнездом — забытый прах...

 

Мой нищий стих! Ты был, как дом,
Богатый дружбой и теплом,
Как дом о четырёх углах,
Как конь на золотых крылах!

 

И я в моей крапивной мгле,
Касатка об одном крыле,
Целую стылый смертный прах,
Любимый прах!

 

Из интервью с Александром Есениным-Вольпиным:

 

- Видел ли Вас когда-нибудь Ваш отец Сергей Александрович Есенин? Ведь Вам был год и семь месяцев в декабре 1925 года, когда его не стало.
- Видел. Лет так через двадцать после своего рождения я посетил дом в Ленинграде, где когда-то жил, свою квартиру. Так соседи по этажу рассказали, что Есенин приходил в отсутствие мамы посмотреть на младенца, то есть на меня, но я его не запомнил (смеется).

- Он ее любил. Это верно. Но он любил не только её, даже в то же время. Я произошел от непонятно какой, то есть очень даже понятно какой связи.

Александр не восхищается своим отцом, но и не обижается. Говорит скупо: у родителя было много женщин. Одна из них его мать.

 

 

В 1933 году Надежда Вольпин переехала с девятилетним сыном из Ленинграда в Москву. Зарабатывала на жизнь переводами. Она переводила без подстрочника европейскую классику и современных ей писателей (Вальтера Скотта, Конан-Дойля, Мериме, Голсуорси, Ф. Купера и других), блестяще воспроизводя индивидуальный стиль авторов. Опыт поэта помогал ей создавать шедевры поэтических переводов, в том числе знаменитые циклы Гёте, Овидия, Гюго.
В 1980-х издала свои мемуары «Свидание с другом», посвящённые своей юности и Сергею Есенину. В архиве хранятся её воспоминания о дружбе с  Мандельштамом, о Пастернаке, Маяковском. Почти до последних часов жизни Надежда Давыдовна сохранила ясность мысли и любовь к поэзии.

 

 

 

Умерла 9 сентября 1998 года в возрасте 98 лет.

 

Это была последняя женщина, близко знавшая Есенина.

 

 

 

Александр Есенин-Вольпин окончил математический факультет МГУ, аспирантуру, блестяще защитил диссертацию и уехал работать в Черновцы, где его арестовали за антисоветскую агитацию в 1949-ом. Держали в психиатрической клинике год, потом отправили в ссылку в Караганду.

 

Вернувшись в Москву, работал на «Соколе» в Институте научной информации. Свободно владея несколькими языками, редактировал и переводил книги. Занимался наукой, развивая антитрадиционное направление в математике. Женился.

 

 

Александр Вольпин был ярый антисоветчик. Его спрашивали: «Саша, что ты имеешь против советской власти?» - «Я? Ничего не имею против советской банды, которая незаконно захватила власть в 17 году». Говорил «много лишнего». Его периодически сажали в психушку. У него была присказка: «Ну, от этого меня уже лечили!»

Родственники Александра (сёстры Есенина и их семьи) просили не ходить к ним, - после его прихода квартира ставилась на контроль, телефоны прослушивались... «У нас дети», - говорили ему.

 

Есенин-Вольпин с братом Константином. Сентябрь 1970 года. Москва.

 

В 1961 году на Западе Есенин-Вольпин опубликовал свои стихи и свой философский трактат, за что Хрущёв на встрече с интеллигенцией на Ленинских горах назвал его «загнившим ядовитым грибом». В трактате была фраза, взбесившая власть: «В России нет свободы слова, но кто скажет, что там нет свободы мысли».

 

Александра и Екатерина, сёстры Есенина — родные тётки Александра — опубликовали в «Правде» письмо, где старались отмежеваться от беспокойного родственника: «Если есть психические отклонения — лечите, если нет — наказывайте, но только нас не трогайте, мы к нему отношения не имеем, и вообще неизвестно ещё, чей он сын».
Только мать была неизменной опорой сыну, которого за «антисоветскую» поэзию и правозащитную деятельность то и дело арестовывали, ссылали и сажали в «психушки».

 

 

Александр 14 лет отсидел в тюрьмах, психбольницах и ссылках за правозащитную деятельность. Во время Второй мировой его не взяли в армию.

Из интервью с Александром Есениным-Вольпиным:

 

 

- Формально меня признали шизофреником. Почему, этого я не знаю. Одна из тайн моей жизни. Кто-то, наверное, для этого что-то делал.

Александр допускает: возможно, из-за отца. Есенин часто лечился в психиатрических клиниках.

 

клиника Ганнушкина, где лечился Есенин. В центре - биллиардный стол для больных.

 

5 декабря 1965 года Александр Вольпин с В. Буковским и другими диссидентами в День конституции организовывает митинг на Пушкинской площади с требованием гласного суда над арестованными Синявским и Даниэлем.
Позже вместе с Сахаровым участвует в работе комитета прав человека, постоянно выступает с требованиями соблюдения законности.
Его всё чаще таскают по психушкам, а в дни партийных съездов высылают из Москвы.

 

 

«Вообще-то все зовут его Алек. Всю жизнь. С детства. Не клеится к нему отчество. Один Окуджава однажды приклеил, да и то исключительно для конспирации. Но слова «Извозчик стоит, Александр Сергеич прогуливается. Ах, завтра, наверное, что-нибудь произойдет!» из песни «Былое нельзя воротить» можно было отнести не только к Пушкину, но и к его тезке. Потому что едва ли был в начале шестидесятых человек, чье имя в большей степени ассоциировалось бы с понятием «возмутитель спокойствия». Чьи идеи не просто вдохновляли людей, ненавидевших советскую власть, но предлагали бы конкретные практические и легальные шаги по борьбе с беззакониями режима. Чей постулат (требовать от власти соблюдения собственных законов) лёг  в основу целого движения, которое со временем станет называться «правозащитным». Вдохновителем этого движения (впрочем, к тому не стремясь) стал сын поэта, поэт, математик, логик и вольнодумец Александр Сергеевич Есенин-Вольпин. Видя его прогуливающимся по московским улицам характерной шаркающей походкой, мало кто сомневался: готовится очередной митинг, или демонстрация, или письмо протеста: «Завтра что-нибудь произойдет».

(из статьи В. Арканова «Другой человек»)

Те, кто знал его в прошлом, говорят, что он мало изменился. Снаружи — безусловно: стал сед, борода клочками, заострившийся костистый нос. Глаза, цеплявшие синевой и яростным блеском, наводившим на мысль о зыбкой грани между гениальностью, одержимостью и безумием, давно поблекли.

 

 

Но внутренне — по остроте и непосредственности восприятия, по страстной увлеченности, с которой он продолжает заниматься наукой, по абсолютной непрактичности и пренебрежению внешней стороной жизни — он все такой же «чудак-ученый», каким был в шестьдесят, в сорок, в двадцать пять.

 

 

Сандалии, шорты и рубашка с коротким рукавом делают его и вовсе похожим на состарившегося мальчишку — персонажа «Сказки о потерянном времени». Так и кажется, что сейчас его расколдуют, и он превратится в непоседливого подростка, а заваленная бумагами гостиная в доме для малоимущих стариков в пригороде Бостона, где он проживает последние 10 лет, — в уютную московскую квартиру его матери, поэтессы и переводчицы Надежды Вольпин.

 

московская квартира Вольпиных. 1970 год.

 

Из стихов Надежды Вольпин (она писала их всю жизнь):

 

 

Встречает путника мой дом
Горячим добрым пирогом, —
Изба о четырёх углах,
Где душу не ломает страх,
Где каждому готов приют,
Где люди для людей живут...

 

Сегодня родство с Есениным придает Александру Сергеевичу совсем уже мифологический статус, кажется счастливым жребием. Хотя какое уж тут счастье, если с конца двадцатых до начала семидесятых годов Есенин в СССР был практически под запретом.

 

 

Быть его сыном в ту пору — сомнительная привилегия. И то, что А.С. не отказался от черточки в фамилии, — один из первых сознательных вызовов обществу.

— Думаю, что у меня в характере многое от отца, — говорит он. — Но совершенно преломлено. Он не был рационалистом, как я. Был по натуре драчуном, а я не драчун, я спорщик. Но самое главное: он мыслил образно, а я — точечно, предельно конкретно.

 

 

Однажды за свое конкретное мышление он и поплатился вполне конкретно. В 1957-м, во время Фестиваля молодежи и студентов в Москве, его задержала милиция. Повод был пустяковый: пытался куда-то пройти в компании иностранцев. Но после двух вопросов на него надели наручники и доставили в психиатрическую больницу. В протоколе записано: «Называет себя сыном Есенина. Говорит, что арифметики не существует».
Почему первое не является признаком сумасшествия — понятно. Про арифметику надо пояснить. Закончив мехмат МГУ и защитив кандидатскую диссертацию по топологии (в научных кругах она и по сей день считается классической), А.С. многие годы бился над доказательством геделевской теоремы о неполноте. Такое доказательство окончательно подтвердило бы непротиворечивость математических теорий в целом и арифметики в частности. В его отсутствии любой последовательный логик вынужден допустить, что арифметика — в теории — может оказаться противоречивой, а значит, не существовать в привычном нам виде. Труд по поиску этого доказательства — драма его жизни. Как вспоминает его первая жена Виктория Вольпина, когда в 1962-м они поженились, А.С. говорил, что ему необходим год для завершения главной работы. Но год прошел, а за ним другой, а потом и десять; варианты доказательства множились, но конца им не было видно.

 

 

«Я складывала рукописи в специальные папки, которые называла «ББ» — бездонные бочки", — рассказывает Виктория Борисовна.

 

 

Надо ли говорить, что труд этот и сегодня, почти пятьдесят лет спустя, остается незавершенным. И кипы бумаг, громоздящиеся в бостонской квартире А.С., — свидетельство его непрекращающихся упрямых попыток — без компьютера, на далеко не идеальном английском, в многолетнем отрыве от научного сообщества. Никто больше не складывает неоконченные варианты в папки. И редкие гости вздрагивают, как полвека назад московские милиционеры, когда А.С. огорошивает их заявлением вроде: «А ноль-то, оказывается, равен единице! Ничего себе!»

 

 

Вечный кавардак в доме его нисколько не беспокоит. «Наведите мне порядок, и через два дня все будет опять вверх тормашками», — говорит А.С. Он любит вкусно приготовленную еду, но кто её приготовит и приготовят ли вообще, ему, по его любимому выражению, «до лампочки». Сейчас дважды в неделю это делает социальный работник. Раньше — какая-нибудь по счёту жена. Женат он был четыре раза, но только первая супруга, Виктория Борисовна, по-прежнему говорит о нем с глубочайшим пиететом. Трём последующим всё затмила его житейская бестолковость, зацикленность на своих идеях, неумение (и нежелание) строить отношения в соответствии с общепринятыми представлениями о том, что такое семья. На семью он действительно смотрит своеобразно. Взглядом законника, поборника четко сформулированного свода правил.

 

В интервью «Русскому журналу» Виктория Вольпина вспоминала, что, еще до того как они отправились в загс регистрировать свои отношения, Алек предложил ей подписать составленный им «Договор о совместной жизни»: «Там было, кажется, двенадцать пунктов. Он мне показался в тот момент очередным проявлением Алекиного величия и чудачества одновременно. В нем квалифицировалось, что такое ссора, что такое перебранка, что такое разногласие, что такое «разногласие, перерастающее в перебранку»… Там были вещи, которые тогда просто невозможно было воспринимать серьезно — например, пункт, что «в случае возникновения намерения эмиграции у одного из вступающих в этот договор другой (заметьте!) не будет препятствовать в случае, если он не пожелает присоединиться». Я про себя хихикнула, потому что в начале 1962-го идея об эмиграции казалась столь же вероятной, как, ну, идея принять участие в экспедиции на Марс».
Однако именно эмиграция их в итоге и разлучила — ровно через десять лет. Она уезжать не захотела. Ему не оставили выбора. Фраза «Не поедете на Ближний Восток, так отправим на Дальний», ходившая впоследствии в качестве шутки, изначально никакой иронии в себе не содержала. Из уст сотрудника КГБ она звучала даже зловеще. А.С. решил больше судьбу не искушать. Насиделся уже к тому времени и в тюрьме, и в ссылке, и в психушках.

 

ленинградская спецпсихбольница

 

В первый раз его посадили за стихи — еще в 1949-м. Стихи были дерзкие, в них просматривалась традиция уничтоженных еще в тридцатых обэриутов и одновременно надрывная нота, присущая поздним стихам его отца:

 

В зоопарке, прославленном грозными львами,
Плакал в низенькой клетке живой крокодил.
Надоело ему в его маленькой яме
Вспоминать пирамиды, Египет и Нил.

И увидев меня, пригвожденного к раме,
Он ко мне захотел и дополз до стекла, —
Но сорвался и долго ушибся глазами
О неровные, скользкие стены угла.

...Испугался, беспомощно дрогнул щеками,
Задрожал, заскулил и исчез под водой...
Я ж слегка побледнел и закрылся руками
И, не помня дороги, вернулся домой.

...Солнце радужно пело, играя лучами,
И меня увлекало игрою своей.
И решил я заделать окно кирпичами,
Но распался кирпич от оживших лучей,

И, как прежде с Землей, я порвал с Небесами,
Но решил уж не мстить, а спокойно заснул.
И увидел: разбитый, с больными глазами,
Задрожал, заскулил и в воде утонул...

 

...Над домами взыграло вечернее пламя,
А когда, наконец, поглотила их мгла,
Я проснулся и долго стучался глазами
О холодные, жесткие стены угла...

 

Про крокодила еще полбеды — прозрачная, но аллегория. Были и строки с откровенно нелицеприятным изображением советской действительности: «А снаружи холод лютый, и проходят стороной полулюди-полуспруты, все ломая за собой». Или ещё резче:

 

Не играл я ребенком с детьми,
Детство длилось, как после — тюрьма...
Но я знал, что игра — чепуха,
Надо возраста ждать и ума!

 

...Подрастая, я был убежден,
Что вся правда откроется мне —
Я прославлюсь годам к тридцати
И, наверно, умру на Луне!

 

— Как я многого ждал! А теперь
Я не знаю, зачем я живу,
И чего я хочу от зверей,
Населяющих злую Москву!..

Эти мальчики кончат петлёй,
А меня не осудит никто, —
И стихи эти будут читать
Сумасшедшие лет через сто!

 

Александр Есенин-Вольпин читает свои стихи:

 

 

Никогда я не брал сохи,
Не касался труда ручного,
Я читаю одни стихи,
Только их — ничего другого...

Но поскольку вожди хотят,
Чтоб слова их всегда звучали,
Каждый слесарь, каждый солдат
Обучает меня морали:

«В нашем обществе все равны
И свободны — так учит Сталин.
В нашем обществе все верны
Коммунизму — так учит Сталин».

...И когда «мечту всех времен»,
Не нуждающуюся в защите,
Мне суют как святой закон
Да еще говорят: любите, —

То, хотя для меня тюрьма —
Это гибель, не просто кара,
Я кричу: «Не хочу дерьма!»
...Словно я не боюсь удара,

Словно право дразнить людей
Для меня как искусство свято,
Словно ругань моя умней
Простоватых речей солдата...

...Что ж поделаешь, раз весна —
Неизбежное время года,
И одна только цель ясна,
Неразумная цель — свобода!

 

В 1961-м в Нью-Йорке вышла книга А. Есенина-Вольпина «Весенний лист» — вторая после пастернаковского «Доктора Живаго» неподцензурная публикация советского автора на Западе. В сборник была включена подборка стихов и эссе «Свободный философский трактат». В нем сформулировано основное философское кредо А.С.: отрицая все принимаемые на веру абстрактные понятия (Бога, бесконечности, справедливости), он приходит к необходимости соблюдения формально-логических законов. Александра только недавно выпустили из Крестов, но после публикации стало ясно, что ненадолго. И точно: в конце 1962-го Хрущев произнес одну из своих крылатых фраз: «Говорят, он душевнобольной, но мы его полечим».

 

 
Завуалированный приказ немедленно приняли к исполнению, и на ближайшие четыре месяца А.С. снова оказался на больничной койке.
Меньше чем через два года Хрущев был смещён. С оттепелью покончено — началось брежневское завинчивание гаек. «Завинчивают» писателей Андрея Синявского и Юлия Даниэля, которые тайно напечатали свои произведения за рубежом. Объявлено, что процесс над ними будет закрытым, и это рождает ассоциации с репрессиями 1937-го, воспринимается многими как возрождение сталинизма. Вольпин решает, что надо требовать открытости и гласности суда и пишет «Гражданское обращение».
За всю историю СССР этот текст — первая апелляция к правовому сознанию граждан. Митинг решили проводить в День Конституции, 5 декабря 1965-го, у памятника Пушкину с лозунгами «Требуем гласности суда!» и «Уважайте Конституцию!».

 

 — Поначалу оживление было необычайное, только и разговоров по Москве, что об этой демонстрации, — вспоминает Владимир Буковский. — Но чем ближе к Дню Конституции, тем больше появлялось пессимизма и страха — никто не знал, чем эта затея кончится. Власть такая, она все может. Всё-таки предстояла первая с 1927 года свободная демонстрация. В тот день они простояли на площади всего несколько минут — жалкая горстка, человек сорок, даже плакаты развернуть не успели. (Первый же чекист в штатском вырвал слово «гласность» из лозунга «Требуем гласности суда».) Но этого хватило, чтобы переломить эпоху.

 

Да, все участники были задержаны, развезены по милицейским участкам, допрошены, но ни один не арестован. Значит, Есенин-Вольпин оказался прав, утверждая, что чего-то можно добиться и в рамках закона. Да, Синявский и Даниэль все равно были осуждены, но осуждены на открытом процессе, и шитое белыми нитками обвинение на весь мир продемонстрировало лицо власти. Да, на площади их было совсем немного, но благодаря им правозащитное движение обрело платформу и голос. Голос этот принадлежал Есенину-Вольпину.
Потом был еще один арест — пятая по счету психушка. А по выходе — написанная «на мамином диване дня за три» «Памятка для тех, кому предстоят допросы»(1968). Ее передавали друг другу преследуемые внутри страны, а в 1973 году она была напечатана в Париже. Сколько крови она попортила следователям с Лубянки! «Наслушались этого Вольпина! Этого доморощенного юриста, этого якобы закон­ника!» — кричали они, хотя А.С. всего только объяснил, исходя из Уголовного ко­декса, какие у задержанного или свидетеля есть права и что может, а чего не может требовать следователь.
Его забирали на Лубянку - и отпускали: не за что было ухватиться. Он напоминал властям, что инакомыслие не расходится с законом, а значит, не должно быть наказуемо.
Жена Вольпина Виктория вспоминала: однажды за три часа беседы со следователями Александр Сергеевич так их измотал, что они сдались, позвонили ей и сказали: "Забирайте!".

А потом он словно исчез.
— Власти придумали очень ловкий ход, — говорит он с интонацией шахматиста, не разгадавшего сразу такой простой комбинации противника. — Взяли и вывели меня из игры. Раньше не подпускали к иностранцам, а теперь я и сам им стал.

Сын Есенина не скучает по Родине. Воспоминаний хороших мало.

- Америка стала для вас второй Родиной?

- И да, и нет. В чем-то она лучше Родины. Я неслучайно сюда перебрался.

Сергей Есенин тоже был в Америке. С Айседорой Дункан. Ему не понравилось.

 

 Заокеанский рай произвёл на Есенина гнетущее впечатление. В письмах к друзьям он писал:

 

«Знаете ли Вы, милостивый государь, Европу? Нет! Вы не знаете Европы. Боже мой, какое впечатление, как бьется сердце... О нет, Вы не знаете Европы! Во-первых, Боже мой, такая гадость однообразия, такая духовная нищета, что блевать хочется...
Что сказать мне вам об этом ужасающем царстве мещанства, которое граничит с идиотизмом? Здесь кроме фокстрота ничего нет. Здесь жрут и пьют, и опять фокстрот.

 

Человека я пока еще не встречал и не знаю, где им пахнет. В страшной моде господин доллар, а на искусство начхать – самое высшее здесь мюзик-холл. Я даже книг не захотел издавать здесь, несмотря на дешевизну бумаги и переводов. Никому здесь это не нужно. Здесь все выглажено, вылизано и причесано так же почти, как голова Мариенгофа. Птички какают с разрешения и сидят, где им позволено. Ну, куда же нам с такой непристойной поэзией? Это, знаете ли, невежливо так же, как коммунизм. Порой мне хочется послать все это к ебенейшей матери и навострить лыжи обратно. Пусть мы нищие, пусть у нас холод и голод, зато у нас есть душа, которую там за ненадобностью сдали в аренду под смердяковщину…»

 

 

Впрочем, со временем и сын Есенина в загранице разочаровался:

 

...Но окажется, что Запад стар и груб,
А противящийся вере — просто глуп,
И окажется, что долгая зима
Выжгла ярость безнадежного ума,

И окажется — вдали от русских мест
Беспредметен и бездушен мой протест!..
...Что ж я сделаю? Конечно, не вернусь!
Но отчаянно напьюсь и застрелюсь,

 

Чтоб не видеть беспощадной простоты
Повсеместной безотрадной суеты,
Чтоб озлобленностью мрачной и святой
Не испортить чьей-то жизни молодой,

И вдобавок, чтоб от праха моего
Хоть России не досталось ничего!

 

Конечно, что и говорить, этим стихам далеко до есенинских. Но Алек несомненно талантлив во многих других областях — в науке, политике, юриспруденции. Это личность героическая и явно недооцененная у нас.

Да, они во многом разные. Из интервью с А.С.:

 

 

- Немалую роль играла моя физиономия, фамилия моего отца. Может быть, она помогала мне получить слово, но мешала говорить по  существу. К борьбе за судебную гласность отец не имел никакого отношения: в те годы, когда он жил, ее просто не было. Эта тема возникла  после смерти Сталина. И при любом выступлении я всегда сводил разговор к гласности, а от меня хотели слышать другое...
 - Большинство русских иммигрантов связывают себя с республиканцами.
 - Мне этот выбор чужд. Я - беспартийный.
 - А еще говорят, что вы безбожник.
 - Я - формалист. Если и отводить какое-то место мистике, это не значит, что нужно отказаться от идеи постижения мира разумом. Правда, я не делаю из этого мировоззрения. Сегодня можно доказать, что существует не один, а много миров. Отсюда следует, что я не верю в Творца как Единого создателя единого мира. Ибо таким образом мы сужаем восприятие Вселенной.
- На ваш взгляд, есть ли политзаключенные в нынешней России?
- Иногда трудно провести границу между преследованиями по чисто политическим и по иным основаниям. Официально считалось, что в СССР политзаключенных нет; арестованным предъявлялись уголовные обвинения вроде "нарушения общественного порядка", "клеветы". После горбачевской перестройки, в 90-е годы, политзаключенных в России, насколько мне известно, действительно не было. Сейчас, видимо, снова появляются люди, оказавшиеся в тюрьме именно по политическим мотивам безотносительно к тому, по какой статье они обвиняются.

 

Есенин-Вольпин — один из героев документального фильма 2005 года «Они выбирали свободу», посвящённого истории диссидентского движения в СССР.

 

С 1972 года он живёт в Бостоне (штат Массачусетс, США).

 

 

С 1989 года неоднократно приезжал на родину.
В США он будет преподавать математику в университете Баффало, в Бостонском университете, а потом оставит преподавание и займется чистой наукой. К середине восьмидесятых, когда слово «гласность», впервые произнесенное Есениным-Вольпиным еще в «Гражданском обращении», поднимет на щит Горбачев, А.С. станет уже гражданином другой страны. Его роль в правозащитном движении окажется если не забыта, то оттеснена на второй план. Или, говоря его языком — языком математика, — вынесена за скобки. Когда начнется работа над ельцинской конституцией и кто-то предложит позвать в качестве советника Алека, будет решено, что это уже ни к чему. Но в песне Окуджавы он продолжает прогуливаться, а значит, «завтра, наверное, что-нибудь произойдет».
Несмотря на возраст, Александр Сергеевич продолжает работать в повышенном темпе - публикует работы по логико-математической теории, ездит с лекциями по университетам США, активно сотрудничает с диссидентским движением. Возраста он не чувствует, живет своим делом.

С Днём рождения, дорогой Александр Сергеевич! Наша страна очень виновата перед Вами. Будьте хоть там счастливы и благополучны.

 

 

http://www.youtube.com/watch?v=z2VayQ8dwnI&feature=player_embedded

 

Переход на ЖЖ: http://nmkravchenko.livejournal.com/98309.html