"Там, где мы встретимся с мамой, будет зима. Я сегодня видел её среди бесконечной снежной равнины. Она всегда молода, всегда весела, когда встречает меня в моих спокойных снах, — всегда намного выше меня, разрешая мне оставаться маленьким, и оставляя за собой право быть чуточку строгой. Мы смеялись и кидались снежками, которых я не мог разглядеть, словно лепил их из воздуха, и они пропадали на белоснежной маминой шубке или лопались мыльными пузырями еще во время полёта. Я был счастлив оттого, что они не причиняют маме вреда, а чаще не долетают до неё. Мне хотелось, чтобы этот волшебный сон ни за что не оборвался с моим пробуждением. Что-то подсказывало мне, как я могу все испортить, и как опять все решит моя режиссерская прихоть. Я догадывался, что сам выставляю каждый кадр своего сновидения и, как всегда, приведу всю картину к плаксивому финалу, и искушаемый каким-то вредным соблазном, заставлю горевать и себя, и маму – непременно простужусь, наглотавшись снега, или потеряю маму из виду, потому что сам одел ее так, что заячья шубка совершенно сливалась с фоном. Я понял, что уже сочинил развязку своей ослепительной пантомимы, когда переместил действие в тусклый коридор, в котором мама начала раздевать меня, пылающего радостным восторгом, а потом прижалась холодной щекой к моему потному лбу и со слезами на глазах сказала:
— Ну вот, поздравляю. Воспаление лёгких…"


Из дневника Котельника