Нет – я ведь не рассчитывал всерьез, что ты эти пару лет будешь смотреть на детскую площадку со своего балкона, быстро и нервно курить и в каждом прохожем пытаться узнать меня. Не предполагал, что вечерами ты наизусть читаешь мои дрянные стихи не о тебе, что с упорством прибоя штудируешь нашу переписку, пытаясь вытащить из-под пластов моего сознания какие-то тонкие чувства. Я не думал, что ты вечерами ждешь меня на кухне, гипнотизируя взглядом пестрые магниты на холодильнике … я прекрасно знал, что ты слишком хороша, чтобы быть одной. Но что же тогда так ёкнуло у меня внутри, когда на мои привычные финты окно поведало мне, что твоему авансом жениху очень не понравилось наше общение?! Ты всегда была для меня отложенной книгой – интересной, вычурной, пестрой, но которую никак не мог дочитать до развязки. А вот теперь она захлопнулась, потерялась, отдана другому, более прилежному читателю и я уже никогда не узнаю, чем там дело кончилось.

Знаешь, а я ведь помню тебя, помню все твои развязки сцен и сюжетные механизмы – авторскую лексику, интонации, крупой рассыпанные междометья, многоточия пауз. Твоя голова на моем плече по пути на работу, жёлуди в коробке от фонаря, взгляд из подлобья, игрушечный паровоз на полке купе, мои ленивые руки в твоих непослушных капроновых волосах, резкий звук барных стульев по кафелю, тягучие кануны нового года в твоей невыносимо легкой компании, фантасмагории акварелей, косые и многозначительные взгляды твоих соседок, Бориса Рыжего и Леонида Лейкина, канекалон, обратную дорогу из Лосево, изящную, почти детскую тонкость всех твоих изгибов, летящий над перроном Витебского запах угля, твое письмо над которым хотелось плакать от пронизывающей немужской нежности,…

Хорошо, что ты случилась когда-то в моей жизни – я навсегда запомню тебя, Додо – диковинная птица, тонкий реликт другого, волшебного мира. Пожалуй, я рад за тебя … если прислушаться к совести – то точно рад. Лишь бы ты оставалась «той самой» и улыбалась той самой улыбкой, от которой вокруг становилось светлее. Будь счастлива. Обязательно будь!

… ты носишь белое платье и я грущу.

Настя уставшая, с робкой улыбкой, аккуратно садится на мой велюр, удивленно смотрит в упор как на золотую рыбку затерянную среди акул. С интересом слушает пустомелю, который говорил не так, как все, Настя крутится всю неделю, как белка в истошном своем колесе, и с остервенением ждет субботы чтобы от жизни урвать своё, у нее глаза Иуды Искариота - неравномерные, как всё ее бытиё. В телефон, телевизор, да и просто в окно Настя глядит в ожидании праздника, а он не случается так давно - Настя мать почти первокласника... Катя смеется видя усталую мать - знает что может поднять настроение, ночью встает чтобы маму обнять, обнимая порою до посинения. Обнимает Настю не только дочь, только вот что ни мужик - не мужик: один бухал, другой заходил лишь на ночь, у третьего денег не одолжить, ...и хоть кто-то бы ей предложил помочь... А потом забывают ее и на улицах не узнают, говоря про себя "подальше держись", от работы до дома у Насти не больше пяти минут - так проходит не первая ее жизнь. Водит пальцем порою по мутной глади стекла - смотрит на людей из тесной высотки как на букашек. Настя проста, хороша и мила - как охапка майских ромашек. Чувствует явно - еще немного и лопнет, перегорит накал, сколько можно еще гореть? ...и на ночь глядя сама себе наливает вина в бокал... хотя хочется водки и пореветь.

Знаешь...я не могу тебе что-то сказать...и уж тем более не успел сказать Ему. Такая неловкая просьба, такая куцая попытка почувстоать человека, который был...тебе близок...
Оля...жизнь продолжается...
Это тяжело и писАл как себе - не зная, не чувствуя сути, но:

Это просто сон, и спеша не даром
Полыхала жизнь, торопясь успеть.
И сжигал меня ты своим пожаром,
Трещиной любви об земную твердь.
А твои слова, внемля такту ритма,
Флейтами дрожат в мраморную дверь,
И кладут мой быт, будто бы молитву -
Я теперь одна...счастлив ты теперь...
 

Это уже вечер или ещё вечер? Черное-белое. Зебра. День-ночь. Существование в ритме "king of the beat", театр, где постоянно играют Ремарка и Миллера. Ежёдневный хаотичный поток образов, из которых выстраивается твое существование - ты вносишь свою лепту в понятие "быть мужчиной", ненавидишь будильники и понедельники, не оставляешь багаж с целью недопущения его самопроизвольного перемещения, слышишь свист и перемигивание светофоров, собираешь анальгиновые крошки со стола, ждешь писем,… Тройка, желтый галстук, MCSE, … - наверное кто то верит в то, что я – яппи. Да какая разница? Когда то ты любил марсово поле, массандровский портвейн, саксофон и мексиканскую кухню – что ты любишь теперь? Цифры…а больше ничего не осталось. И опять: сколько времени? Что по бабкам? Сколько у вас народу? Какого числа? По чем брал? Какая у него машина? А телефон? Напомни номер…У тебя нету кода на двери? Есть? Этажи…квартиры…днюхи…счета…чужие деньги…будильник на девять черт (!#$!) – уже девять. Сетка метро, перегар водителей маршруток, машины, вокзалы…толкните если усну.
 Окно в Париж? Гм…ерунда – я знаю где есть дверь в Ямайку. Но сколько бы я её не открывал, сколько бы не опоясывала меня Куба, я в России. Алло! Это букмейкер? 200 на удвоение ВВП, 500 на антикризис, а потом на черное…зеро, господа…Ну что же – зелень – это хорошо. Что в России? Воруют… Ну … э-э-э…сколько у страны не воруй – все равно своего не вернешь. Ты не патриот! Почему? У меня в шкафу триколор лежит – сам украл. Да и глаза с оттенком его нижней полосы. И люблю я страну, какую то свою – надуманную, книжную, необъяснимую, одиозную, ту, что осела между теменными костями, пройдя сквозь миксер моего больного восприятия. Разговоры о патриотизме рождают во мне смертельную усталость и новую череду образов. И снова хочеться…парного молока, трелей сверчков, пройтись босяком по жневью, уснуть, прислонившись к печке, ходить в надоевшую школу, целоваться в подъездах, форсовать матрешками, переписывать мальчишник на двухкасетнике, получать «нагоняй» от родителей, увидеть Бабушку…Просто сказать ей спасибо за то время, когда на это времени не было. Писать наивные стихи, успевать на последние трамваи и электрички, пить в «мексике», мечтать о родительском а не о своем отпуске, купаться в фонтанах,… Сколько же всего в этой жизни уже больше никогда не случиться!
  Помню как я привез тебя домой в отвороте куртки. Розовые уши, кривые лапы, нос белого медведя. Ты спал под моим столом в коробке из-под «саламандровских» сапог. Интересно, что такого больше уже никогда не повториться? Молчишь? Пойдем на улицу, там хорошо – снежок и залысины асфальта. Белое и черное.
…это уже вечер или ещё вечер?

 

Интересно ты рассказала о своих влюбленностях.
И знаешь почему? Похоже на...
Как будто, перед тем как зайти в воду,
ты пробовала ее пальцем ноги,
потом на цыпочках по шажку, вытягиваясь от холода и остроты ощущений,
осторожно перешагивая, ощупывая дно...
зашла, скажем, по бедра...
и остановилась - плыть или не плыть? - и как плыть: броском, нырнуть, или осторожно погрузиться и поплыть? Как?
И ты поплыла, осторожно погрузившись, осматривая чистую воду, солнце, привыкая к воде,
набирая скорость, замечая рядом плывущих, улыбаясь им, себе, голубизне неба.
Отмель появилась неожиданно.
Пришлось вдруг не плыть, а встать, остановиться, задуматься.
Впереди море - после отмели такие глубины, что даже вода потемнела, хоть и чистая.
А позади не интересно.
Известно, что между берегом и отмелью тихо, чисто, безмятежно,
но не захватывает, не тянет к себе.
И ты прошла отмель по направлению к просторам моря пешком, не торопясь,
но и особо не задерживаясь. Вода постепенно подобралась до груди...

***

Вода постепенно подобралась до груди...
Она никогда не считала себя хорошей пловчихой и поэтому испугалась, подумав о том,
что впереди тёмно-синие глубины и неизвестные просторы моря.
Сначала она никак не могла побороть этот страх: он сковывал её движения,
в голове одна за другой рождались мысли-беспокойные,
порой даже ужасные, но море так приятно ласкало её тело, убаюкивало и влекло за собой,
что страх постепенно отпускал.
А может, она смогла справиться с ним сама, спрятав его очень глубоко,
и легко доверилась этой прозрачной воде?
Так она и плыла: когда уставала, могла расслабленно лежать на поверхности воды
и какая-то неведомая сила, добрая и светлая, нежно держала её...
уберегая от темной холодной глубины, живущей под ней.

До линии горизонта было ещё далеко...