В колонках играет - Lumen - "Сид и Ненси"Настроение сейчас - ОбычноеТут я собрал множество высказываний и отрывков из романа Эриха Марии (Пауля) Ремарка "Три товарища". Тут много интересных изречений, которые я подчёркивал при прочтении романа.
Перепечатывал минут 40, так что буду очень рад, если потрудитесь прочесть и прокомментировать)
Кстати, за опечатки просьба сильно не ругать 0=) - текст то объёмный, да ещё и приходилось выискивать среди подчёркиваний что-то стоящее)
(
Жирным шрифтом выделено, наверное, самое главное)
- Скажи, Фердинанд, ты не станешь постепенно меланхоликом в таком окружении?
Он пожал плечами:
- Нет, разве что циником.
Меланхоликом становишься когда размышляешь о жизни, а циником – когда видишь, что делает из этой жизни большинство людей...
Хорошо, что у людей ещё остаётся много важных мелочей, которые приковывают их к жизни, защищают от неё. А вот одиночество – настоящее одиночество, без всяких иллюзий – наступает перед безумием или самоубийством.
- В баре ты мне как-то о своём друге Валентине. После войны он всё время он всё время думал: какое счастье – жить. И в сравнении с этим счастьем всё казалось ему незначительным.
- Ты всё правильно запомнила, - сказал я.
- Потому что я это очень хорошо понимаю. После болезни я тоже легко радуюсь всему. По-моему, я очень поверхностные человек.
-
Поверхностны только те, которые считают себя глубокомысленными.
- А вот я определённо поверхностна. Я не особо разбираюсь в больших вопросах жизни. мне нравится только прекрасное. Вот ты принёс сирень – и я уже счастлива.
-
Это не поверхностность – это высшая философия.
- Может быть, но не для меня. Я просто поверхностна и легкомысленна.
- Я тоже...
Я охотно позвонил бы ей, но заставлял себя не делать этого.
Мне не хотелось думать о ней так много.
Мне хотелось, чтобы она была неожиданным подарком, счастьем, которое пришло и снова уйдёт, - только так.
Я слишком хорошо знал – всякая любовь хочет быть вечной, в этом её вечная мука.
Но ведь нет ничего прочного, ничего...
(Прим. влад. днев.: Позже позвонил... а мнение изменил через неделю и на годы...) ;)
Фердинанд выудил из своего бокала мотылька и осторожно положил его на стол.
- Взгляните на него, - сказал он. – Какое крылышко! Рядом с ним лучшая парча – грубая тряпка! А такая тварь живёт только один день, и всё. – Он оглядел всех по очереди. – Знаете ли вы, братья, что страшнее всего на свете?
- Пустой стакан, - ответил с ехидной ухмылкой последний романтик Ленц.
Фердинанд сделал презрительный жест в его сторону:
- Готтфрид,
нет ничего более позорного для мужчины, чем шутовство. – Потом он снова обратился к нам: -
Самое страшное, братья, - это время. Время. Мгновение которое мы проживаем и которым всё таки никогда не владеем.
Он достал из кармана часы и поднёс их к глазам Ленца:
-
Вот она, мой бумажный романтик! Адская машина! Тикает, неудержимо тикает, стремясь навстречу небытию! Ты можешь остановить лавину, горный обвал, но вот эту штуку не остановишь...
- И не собираюсь останавливать, - заявил Ленц. – Хочу мирно состариться. Кроме того, мне нравится разнообразие.
- Для человека это невыносимо, - сказал Грау, не обращая внимания на Готтфрида. – Человек просто не может вынести этого. И вот почему он придумал себе мечту. Древнюю, трогательную, безнадёжную мечту о вечности.
Готтфрид рассмеялся:
- Ферднанд,
самая тяжёлая болезнь мира – мышление! Она неизлечима!
- Будь она единственной, ты был бы бессмертен. – ответил ему Грау. – Ты – недолговременное соединение углеводов, извести, фосфора и железа, именуемое на этой земле Готтфридом Ленцем.
Готтфрид блаженно улыбался. Фердинанд тряхнул своей львиной гривой:
- Братья,
жизнь – это болезнь, и смерть начинается с самого рождения. В каждом дыхании, в каждом ударе сердца уже заключено немного умирания – всё это толчки, приближающие нас к концу.
- Каждый глоток тоже приближает нас к концу, - заметил Ленц. – Твоё здоровье, Фердинанд! Иногда умирать чертовски легко.
Грау поднял бокал. По его крупному лицу как беззвучная гроза пробежала улыбка.
- Будь здоров, Готтфрид! Ты – блоха, резво скачущая по шуршащей гальке времени. И о чём только думала призрачная сила, движущая нами, когда создавала тебя?
- Это её частное дело. Впрочем, Фердинанд, тебе не следовало бы говорить так пренебрежительно об этом. Если бы люди были вечны, ты остался бы без работы, старый прихлебатель смерти.
Плечи Фердинанда затряслись. Он хохотал. Затем он обратился к Пат:
- Что вы скажете о нас, болтунах, маленький цветок на пляшущей воде?
Кестер гнал всё быстрее. Я укрыл Пат пальто. Она улыбнулась мне.
- Ты любишь меня? – спросил я.
Она отрицательно покачала головой.
- А ты меня?
- Нет. Вот счастье, правда?
- Большое счастье.
- Тогда с нами ничего не может случиться, не так ли?
- Решительно ничего, - ответила она и взяла мою руку.
Кестер остановился недалеко от кладбища. Он не поехал ни к Пат, ни ко мне, а просто остановился где-то поблизости. Вероятно, решил, что мы хотим остаться наедине. Мы вышли, Кестер и Ленц, не оглянувшись, сразу же помчались дальше. Я посмотрел им вслед. На минуту мне это показалось странным.
Они уехали – мои товарищи уехали, а я остался...
Я встряхнулся.
- Пойдём, - сказал я Пат.
Она смотрела на меня, словно о чём-то догадываясь.
- Поезжай с ними, - сказала она.
- Нет, ответил я.
- Ведь тебе хочется поехать с ними...
- Вот ещё... – сказал я, зная, что она права. – Пойдём...
Мы пошли вдоль кладбища, ещё пошатываясь от быстрой езды и ветра.
- Робби, сказала Пат, - мне лучше пойти домой.
- Почему?
- Не хочу, чтобы ты из-за меня от-нибудь отказывался.
- О чём ты говоришь? От чего я отказываюсь?
- От своих товарищей...
- Вовсе я от них не отказываюсь – ведь завтра утром я их снова увижу.
- Ты знаешь, о чём я говорю, - сказала она. – Раньше ты проводил с ними гораздо больше времени.
- Потому что не было тебя, - ответил я и открыл дверь.
Она покачала головой:
- Это совсем другое.
- Конечно, другое. И слава богу!
Я поднял её на руки и пронёс по коридору в свою комнату.
- Тебе нужны товарищи, - сказала она. Её губы почти касались моего лица.
- Ты мне тоже нужна.
- Но не так...
- Это мы ещё посмотрим...
Я открыл дверь, и она соскользнула на пол, не отпуская меня.
- Я – очень неважный товарищ, Робби.
- Надеюсь. Мне и не нужна женщина в роли товарища. Мне нужна возлюбленная.
- Я и не возлюбленная, - пробормотала она.
- Так кто же ты?
- Не половинка и не целое. Так... фрагмент...
- А это – самое лучшее! Таких женщин любят вечно. Законченные женщины очень быстро надоедают. Совершенные тоже, а «фрагменты» - никогда.
- До чего же теперешние молодые люди все странные.
Прошлое вы ненавидите, настоящее презираете, а будущее вам безразлично. Вряд ли это приведёт к хорошему концу.
- А что вы, собственно, называете хорошим концом? – спросил я –
Хороший конец бывает только тогда, когда до него всё было плохо. Уж куда лучше плохой конец.
(Прим. влад. днев.: смотря, что подразумевать под плохим концом =) )
Только тот, кто не раз оставался один, знает счастье встреч с любимой.
Что может решительнее прорвать магическую сферу одиночества, если не взрыв чувств, их сокрушительная силе, если не стихия, буря, ночь, музыка?..
И любовь...
«С тобой я справлюсь быстро, - подумал я. –
Ты недооцениваешь меня, потому что видишь, как я злюсь. Но ты ошибаешься. С женщинами я справляюсь,
а вот с любовью – не могу. Безнадёжность, вот что нагоняет на меня тоску».
С женщиной невозможно ссориться. В худшем случае можно злиться на неё, тайно.
- Забыл... пусть забывает, сказал Фердинанд Грау. -
Забвение – вот тайна вечной молодости. Мы стареем только из-за памяти. Мы слишком мало забываем.
- Нет, - сказал Ленц. – Мы забываем всегда только нехорошее.
- Это надо уметь.
Он подмигнул мне:
- Именно уметь, в этом весь секрет.
Мы слишком много знаем и слишком мало умеем... потому что знаем слишком много.
- А почему ты меланхоличен?
- Просто так. Потому что темнеет.
Порядочный человек всегда становится меланхоличным, когда наступает вечер. Других особых причин не требуется. Просто так... вообще...
-
Но только если он одинок, - сказал я.
- Конечно... Час теней... Час одиночества...