Цитата сообщения Коптящий_Небо Настроение сейчас - Ностальгическое

Бывает, оказывается, и такое: вчера совершенно случайно наткнулся на свое произведение, опубликованное на сервере портала «Проза.ру». При этом я готов поклясться, что никогда не заводил там аккаунта – просто не видел в этом смысла. Но и на этом странности не заканчиваются: в моей домашней коллекции всего моего творчества этого рассказа нет – по неясной мне причине он был утерян примерно два года назад. Да и забыл я о нем, честно говоря. И вот вчера – перечитал, удивился и поразился какой-то странной энергетике, которую у меня получилось создать в конце 2004 года. Какой-то очень нетипичный для меня рассказ…
Читать или не читать – это ваше дело и ваш выбор. Да, произведение достаточно больше и я практически полностью уверен, что мало кто дочитает его хотя бы до середины. Но все равно выложу в блоге – для себя, чтобы помнить. И чтобы больше никогда не терять…

Подъезд
В подъезде было темно. Лампочки не горели на шести из девяти этажей и это, казалось, никого не волновало. На первом, втором и третьем этажах стояла такая темень, что не то, что ступенек, даже собственной вытянутой руки не было видно. Только изредка, когда открывалась одна из дверей, этаж освещался тусклым, едва разгоняющим ночную тьму, светом. Несколько раз лампочки пытались вкрутить сами жильцы – просить работников ЖЭКа или ДУ было попросту бессмысленно, - но лампы пропадали на следующую же ночь, зачастую вместе с плафонами, которыми жильцы лестничной клетки робко пытались предотвратить кражу. Лампы горели лишь там, где стояли массивные двери, ограждающие квартиры от общего коридора. Да и там не всегда – редко кто пытался выходить из квартир с наступлением темноты – район почитался криминогенным, славился огромным количеством малолетней шпаны, наркоманами, преступными группировками, фашиствующими молодчиками.
Между пятым и шестым этажом, там, где лампочка все же имелась, гуляла компания молодежи. Гитара, глупые песни, матерки, пьяный смех, переругивания, звон посуды, водка, пиво – все элементы жизни нынешнего подрастающего поколения. Несколько раз на одном из этажей, близком к компании, открывалась входная дверь, и старческий голос пытался пристыдить молодых людей и просил их убраться и не мешать людям отдыхать. Ответом служили гогот, мат и угрозы. Робкая попытка пригрозить вызовом милиции вызвала новый приступ смеха, повлекший за собой новый мат и звон разбившейся (видимо, о вовремя закрытую дверь) бутылки. Песни, в которых рассказывалось о зоне, о ворах в законе, о похождениях бывалых жиганов, вновь звучали; водка вновь лилась в стаканы, вызывая громкую ругань, если кто-то не «видел краев»; пьяный смех раздавался все сильнее и сильнее, многократно усиливаясь эхом подъездных стен.
Сквозь тонкую дверь на четвертом этаже были слышны ругань, крики и тихий, неизвестно как слышимый в общей какофонии, плач. Тут жила молодая семья, не так давно въехавшая в квартиру. Самая обычная семья: мать, отец, дочь. Женщина целыми днями сидела дома, изредка выбегая в магазин и на прогулку с дочерью. Малышка четырех лет, которая не видела ничего, кроме четырех стен и старой детской площадки, на которой целыми остались лишь лавочки. Мужчина, инженер на сталелитейном заводе, где уже год как не платили зарплату. Деньги на водку всегда где-то находились – и вечером были слышны женский смех и громогласные тосты, а позже, когда спиртное заканчивалось, - крики, мат, звуки борьбы и детский плач.
На седьмом этаже стояла огромная металлическая дверь, ограждавшая все шесть квартир от лестничного пролета. Все квартиры там были соединены в одну, огромную, в четырнадцать комнат. Звукоизоляция здесь была выполнена на славу, но все равно, было слышно, как за дверью раздаются хлопки откупориваемых бутылок с шампанским, женский смех, мелодичная музыка, страстные вздохи. Тут был местный бордель, по меркам района – весьма престижный и весьма посещаемый. Сюда захаживали и авторитетные бандиты, и «золотая молодежь», и интеллигенты, скопившие денег на подобные утехи.
Стены подъезда, какой этаж не возьми, создавали четкое и определенное впечатление о жильцах. Разноцветье рисунков, изощренность ругательств, пятна копоти и грязи…
Площадки между этажами создавали еще более удручающее впечатление. Горы мусора, который попросту не помещался в мусоропровод, убирать никто не собирался – да и зачем, если завтра вновь будет то же самое? Окурки, громоздившиеся на каждом квадратном сантиметре пола, заставляли подумать, что именно этот подъезд дает миллионные прибыли всем табачным заводам и сигаретным компаниям. Иголки и шприцы, которые еще как-то пытались прятать от глаз, лежали на высоких подоконниках, покрываясь пылью и копотью. Презервативы самых невероятных цветов и форм довершали общую картину, заставляя поверить в победу общественного мнения относительно безопасного секса.
Лестничные пролеты были завалены мусором – от газет и старых журналов до бутылок и стаканчиков. Между вторым и третьим этажами на лестнице стоял старый диван, вынесенный сюда неизвестно кем неизвестно когда. На спинке дивана, словно насмехаясь над всеобщим хаосом, сидел маленький, грязный, с клоками выдранной шерсти, плюшевый медвежонок. Ступеньки были выщерблены, и в темноте по ним мог пройти или очень смелый человек с хорошими задатками акробата, или постоянный обитатель, знающий наперечет все ловушки и западни, имеющие место быть на лестнице.
В подъезде имелся лифт. И даже находился в наполовину рабочем состоянии – «наполовину», потому что ездил только на этажи с первого по пятый. Но им почти никто не пользовался. А внешний вид небольшой кабинки мог многое рассказать тому, кто загорелся бы желанием осмотреть сие средство передвижения, заменившее лестницу. Кнопки этажей были прожжены сигаретами, некоторые были аккуратно заклеены годовалой жевательной резинкой, приобретшей крепость цемента. Освещение было тусклым, словно вместо стоваттной горела лампа на десять ватт. Стены были исписаны ругательствами различного характера, признаниями в любви, призывами «бить чертей». Рисунки поражали своей глубиной и изысканностью: свастики, примитивные и псевдонаучные изображениями половых органов, символики различных футбольных команд.
Входная дверь в подъезд имела более-менее пристойный вид. Кроме силуэта обнаженной красотки, мужского полового члена и фразы «Мясо – на мыло!» сине-зеленая дверь не была омрачена ничем. Сразу за ней открывался небольшой «скотоприемник», как входной коридор окрестили сами жильцы. Тут тоже еще оставалась иллюзия чистоты – слабая и исчезающая иллюзия.
Возле подъезда, стояли две лавочки, те самые, которые обычно славятся посиделками бабушек-сплетниц. Эти же всегда пустовали. Старики в этом районе никогда долго не задерживались. Одних вывозили родные, устраивая к себе, вселяя в меньшие квартиры, отдавая на содержание в дом престарелых. Другие просто умирали тут, не имея возможности обменять свою квартиру. Цены на жилье тут были катастрофически низкими, бывало даже, что четырехкомнатную в более-менее приличном доме обменивали на однокомнатную в другом районе. Третьи становились жертвами мошенников или бандитов. Многие квартиры стояли пустыми, в некоторых из них собирались беспокойные компании, в некоторых видели проституток и их клиентов, некоторые становились складами награбленного.
Сразу перед домом располагалась детская площадка. Точнее, когда-то тут была детская площадка. Теперь же только поваленные качели, разбитые песочницы, выкорчеванные с корнем лавки. Да и кому нужна эта площадка – детей тут старались выпускать гулять только на балкон, да и то – скрепя сердце.
За площадкой был детский садик. Был, именно был – три года назад его закрыли. Отчасти из-за того, что жильцы боялись отдавать своих чад в это заведение, отчасти из-за того, что заведение это славилось своими странными делами – денег там не платили почти никому, кормили детей на треть из того, что должны были, пропадали вещи. Но что самое страшное, что дети возвращались из садика замкнутыми и напуганными, наотрез отказывались туда возвращаться. Некоторые набирались смелости и рассказывали, что воспитатели и воспитательницы попросту извращенцы, пристающие к детям и насилующие их. Потом в садике убили трех малышей. Днем. Мальчика и двух девочек – от трех до пяти лет. Убили и положили детские трупики на площадке для игры. А всем остальным детям, которые после дневного отдыха вышли играть на улицу, объясняли, что эти ребята себя плохо вели, рассказывали всякие глупости и гадости про воспитателей, и теперь они наказаны. Убийц не нашли…
Школа тут тоже была совсем неподалеку. Правда, туда детей отпускали с не меньшей тревогой, чем куда бы то ни было в этом районе. Учить-то там, может, и учили, но кроме обязательной общеобразовательной программы там преподавались такие сомнительные «предметы», как уличные побоища, пьяные дебоши, изнасилования, ограбления, торговля наркотиками, организация преступных группировок…
Каждый этаж, каждая квартира, каждая комнатка, каждый квадратный метр этого подъезда жил страхом. Дышал им, чувствовал им, находился в прямой зависимости от него. Ничего, кроме страха, здесь не знали, и знать не хотели. Страх был тем, что двигало этими людьми, что побуждало их, что творило их и превращало из ничего в Ничто.
На лестничную клетку третьего этажа вышел мужчина. Закрыл за собой дверь, но не на замок – просто прикрыл. Дверь скрипнула, чуть открываясь, и на площадку вырвался тонкий лучик света из коридора квартиры. Мужчина спустился на площадку между этажами, пошевелил ногой кучу пустых пластиковых бутылок, сваленных здесь за неопределенный срок. Запустил руку в карман, достал зажигалку, пачку сигарет, закурил. Огонек сигареты чуть разгонял скопившуюся в подъезде тьму, угасая в опущенной руке и вновь вспыхивая при очередной затяжке.
Между этажами, пущенная в промежуток между лестницами, пролетела бутылка и разбилась в самом низу, оглашая подъезд звоном, дребезжащим и оглушительно громким. Молодежь гулко захохотала.
Мужчина затушил сигарету, выбросил окурок в окно, стекло которого лежало здесь же, прямо под ногами. Отряхнув с туфлей пепел и грязь, он вздохнул и неторопливо начал подниматься по лестнице. Через несколько минут он достиг пятого этажа, где в темноте коридора, вдали от лестницы, слышалась возня и приглушенные стоны.
- Ну не надо, пожалуйста…
- Да брось ты, чего такого-то?..
- Ну не могу я…
- Давай, давай, не ломайся…
- Пожалуйста!..
- Давай!..
Мужчина беззвучно усмехнулся одними уголками губ и быстро подошел к шевелящейся в темноте парочке.
- И что мы тут делаем? – С видимым безразличием поинтересовался он.
- Пожалуйста…
- Чего надо, мужик? Пошел отсюда!
Мужчина опять улыбнулся:
- Ну-ну, стоит ли так сразу?
- Помогите, прошу вас…
- Заткнись, сука! А ты, козел, вали отсюда, пока рожа цела и кости не переломаны!
Компания, что расположилась на пол-этажа выше, притихла, прислушиваясь к разговору внизу.
- А зачем тебе это все? – Неожиданно спросил мужчина.
- Тебе-то какое дело, урод?
- Да просто так, собственно…
С площадки между этажами послышались звуки возни, торопливые шаги и сопение. Через несколько секунд сзади мужчины стояли трое парней, изрыгая зловоние и покачиваясь.
- Тебе чего, мужик? Дома не сидится? Или ты нам на опохмел подкинуть хочешь?
- Пожалуйста…
- Ребятки, а вам не рано ли еще такие горячительные напитки употреблять? И спать-то вообще не пора? - Мужчина явно получал какое-то странное удовольствие от этой беседы.
- Ты чего, мразь, нас учить вздумал?..
- А налейте-ка мне водочки, пацаны, - усмехнулся мужчина.
- Помогите, ну, пожалуйста…
- Да мы тебя сейчас…
- Но-но, - мужчина предостерегающе поднял руку и шпана, как ни странно остановилась.
Они все такие. Все до одного. Если чувствуют хоть немного силы, хоть какую-то возможность дать отпор, самую маленькую вероятность сопротивления – они останавливаются. Так и волки, могут долго ходить вокруг стада, опасаясь одной собаки, которая это стадо стережет. Волков больше, они сильнее, опытнее, но они боятся. Бояться того, что может им противопоставить одна-единственная собака, которая будет исполнять свой долг до последней капли крови, до последнего вздоха. И этот пес продаст свою жизнь как можно дороже…
Так и эта молодежь. Вместе – они сила, вместе им не страшно ничего и никто. Они смотрят на себя – и видят не то, что есть на самом деле. Они видят тот недостижимый идеал, который так воспевают телевизоры, о котором столько говорят по радио, который превозносят газеты. «Рыцарь без страха и упрека», Дон-Кихот современности. И пусть этот рыцарь черен и мерзок, пусть его идеалы противны всем и каждому, пусть его цели и средства вызывают оторопь. Они хотят быть такими. Они ничего не могут с собой сделать. У них это в крови, в крови маленьких и бесстрашных хищников, которые на самом деле уже слишком большие и очень многого боятся…
- Не балуйте, пацаны, - уже тише и чуть, казалось, миролюбивее, сказал мужчина, - а то мало ли…
- Да ты кто такой?
- А ведь нет уже той уверенности в голосе, а? – Чуть слышно, словно обращаясь к самому себе, проговорил мужчина. – Чего вам надо? Чего вы тут собрались? Девчонку в угол загнал – герой? – парню в темноте.
- Помогите…
- А ты, малолетка, чего тут делаешь? – Уже девчушке. – Чего ждала, когда с ними шла? Большой и чистой любви? Беги домой, дурочка! Учись, думай, живи.
- Спасибо…
- Дурочка ты дурочка… - Покачал головой мужчина. – За что спасибо-то? За то, что ты сама хотела с ними быть? Чтобы подружкам потом рассказать, какая ты взрослая стала и какие у тебя друзья замечательные? Чтобы трахнуться в подъезде, а потом трусиками ходить размахивать? Иди домой, глупая, иди быстрее…
Быстрый перестук каблучков по лестнице, хлопок входной двери. Все стояли молча, словно ждали чего-то. Неудавшийся любовник бочком сместился к троице своих приятелей, и те стояли теперь, словно пытаясь преградить странному незнакомцу путь к лестнице.
- А вы чего? Взрослые совсем стали?
- Слушай, тебе жить совсем надоело? Или у тебя здоровья вагон?
- Послушай-ка ты, мразь малолетняя, - мужчина подошел поближе к парням, и те попятились, - у меня-то, быть может, здоровья как раз вагон. А вот у тебя? Ты же ничего не соображаешь. Ты же пьян, как сапожник. У тебя голова болит, желудок судорогой сводит, печень разрывается.
Молодежь попятилась еще дальше, загнанно переглядываясь между собой. А мужчина продолжал:
- Вот у тебя отца нет, только мать. Она на двух работах горбатиться, а по ночам еще и подъезды, как этот, моет, чтоб тебя, балбеса, в жизнь вывести. А ты? Ты только и можешь, что с дружками своими водку пить, на гитаре играть, девчонок тискать. А ты? У тебя отец – гроза района, полковник милиции. Точнее, был когда-то. Укатали сивку крутые урки. А ты только больнее ему делаешь. Он же всю жизнь с такой мразью и швалью, как ты, боролся, а теперь сын родной куда подался. А вот ты? Думаешь, песни все вот это, про зону, про ссученных, про малины эти воровские, - это все так? Да ты сам скоро туда загремишь, ей-ей, помяни мое слово. А ты, - последнему из четверки, - подумай-ка, кому ты нужен? Матери своей, что сына уже в лицо не помнит? Сестренке младшей, которая девственности из-за твоих дружков в тринадцать лет лишилась? Братишке старшему, что на зоне сейчас второй срок тянет? Кому вы нужны, мать вашу?
- Заткнись, урод!
Мужчина ударил, коротко и быстро. Самый смелый из пацанов скривился, согнулся пополам, словно стараясь достать головой до ботинок.
- Поговори мне, мразь. Сейчас я досчитаю до тех – и вас здесь не станет. Или вы сам быстренько свалите, или вас отсюда будут вытаскивать санитары из реанимационной бригады, если, конечно, успеют. В вашем районе больниц нет, а из ближайшей сюда ездить не очень-то любят…
- Мы тебя еще найдем, скотина…
Быстрый и громкий топот, постепенно стихающий на этажах…
Мужчина достал еще одну сигарету, неторопливо закурил. Вздохнул и посмотрел на ту самую старушку, что полчаса назад робко пыталась вразумить разгулявшуюся молодежь. Старушка смотрела на мужчину, высунув голову за дверь.
- Чего, мать? Достали тебя, поди?
- Молодец, сынок, правильно ты их…
- А что ж ты сама-то, мать? Милицию звать – знамо дело бесполезное. А сыну своему позвонить? – Мужчина усмехнулся, делая странное движение рукой, словно смахивая с груди пылинку. – Он же у тебя авторитет местный!
- Так он…
- Знаю, мать, знаю. Забыл про тебя, совсем забыл. Последний раз в феврале заходил, а сейчас сентябрь уж. Да и то – не мать проведать заходил, а посмотреть, не померла ли еще старушка, не освободилась ли жилплощадь.
- Так он…
Вот так всегда. «Он сам, она сам». А кто рядом с ним был? Не ты ли? И муж у тебя был, хороший муж, хороший отец. И сына вы своего воспитывали так, как подобает. Как все воспитывали – так и вы. А вырос он – и не поймешь сразу, что мать у него – интеллигент в третьем поколении, врач-кардиолог, отец – видный физик-ядерщик, докторскую в сорок два защитил.
А они вырастают именно такими. Озлобленными, вечно желающими большего, не хотящие жить так, как должно. И не поймешь, что их толкает на это. Но ведь есть же где-то в воспитании огрехи, должны быть! Если ребенку до самого совершеннолетия говорить что хорошо и что плохо, не может он не запомнить! А если каждую неделю уезжать нВ длительные командировки, оставлять чадо на самого себя, не ограничивать его ни в чем – вот тогда-то и появляются такие вот, «авторитеты»…
- Сама ты его воспитывала, мать, сама. Вот и получай то, что всю жизнь растила, холила и лелеяла. Сына своего, авторитета, будь он неладен. Деньгами крутит, машины ворует, девок по квартирам возит, оружие покупает-продает. А ведь такой же был, как и все…
- Что ж ты, сынок…
- А что я, мать? Ты на себя посмотри-то. Опустилась, спилась. Да, конечно, - мужчина скорбно покивал головой, - в стране только и могут говорить, что ветеранам труда у нас почет и уважение. А зачем тебе, мать, почет и уважение? Тебе бы пенсию заплатили, да вовремя. Помогли через дорогу перейти да до магазина довели. За квартиру бы заплатили да мусор до ведра вынесли. А почет и уважение тебе ни к чему…
- Эх, сынок, что ж ты такое говоришь?..
- А что? Что, мать? Ты теперь по помойкам лазишь, еду хоть какую ищешь. Воняет у тебя в хате, помойкой да мочой и воняет. А ты и рада, как будто. Подаяние просишь у метро, а кто подает-то? Либо такие же нищие, как и ты, либо те, у кого куры денег не клюют, словно они от тебя откупиться хотят, словно это они виноваты, что ты так живешь. А ведь они и виноваты…
Старушка всхлипнула и быстро захлопнула дверь. Послышались щелчки замков.
Мужчина, аккуратно ступая на ступеньки, спустился на этаж и позвонил в ту квартиру, из-за двери в которую уже несколько часов были слышны крики, ругань и плач. Остановился, вздохнул. Поглядел по сторонам, словно ожидая чего-то и, не дождавшись, позвонил.
Крики и ругань в квартире смолкли. Раздавался громкий плач, пока мужской голос не грянул: «Затки эту сучку!» - тогда смолкло все. Через минуту дверь отворилась.
На пороге стоял грузный мужчина, в тренировочных штанах с пузырями на коленях и грязной майе, по которой можно было судить о ежедневном рационе.
- Тебе чего?
- Да вот, шум услышал, решил помощь предложить… - Словно замявшись, пробормотал мужчина.
- На хрена мне твоя помощь? Пошел отсюда, пошел вон!
- Ну, может, все-таки нужна, а? – Мужчина не хотел отступать.
- Ты к стерве моей, что ли, приперся? Ну-ка, ну-ка, сейчас поглядим…
Он повернулся в квартиру, что-то громогласно крикнул, через секунду на пороге появилась испуганная женщина в полинялом халатике.
- Что, дрянь, хахаль твой?
- Что ты, что ты, не видела его никогда…
- Отвечай, сука, пока последнюю жизнь из тебя не вышиб! Часто к тебе ходит?
- Да нет…
Мужчина ударил жену по голове, так скривилась, облокотилась одной рукой о косяк, другой попыталась прикрыть голову. В квартире вновь заплакал ребенок.
- Да не ко мне он…
Мужчина вновь занес руку для удара, но ее быстро и ловко перехватил незнакомец:
- Остановись! – Громко и отчетливо проговорил он. – Что ж ты делаешь-то?
- Ты меня, козел, еще учить будешь?
Мужчина попытался вывернуть ухватившую его руку, другой же постарался дотянуться до лица незнакомца. Последний лишь усмехнулся, коротко ткнув кулаком в живот противника.
- Остынь, остынь, - уже тише посоветовал-предупредил незнакомец.
- Мразь…
- Кто вы такой?
- Я сейчас уйду. Совсем скоро, - сказал мужчина, отпуская руку, захваченную в сложный борцовский замок, - только пару вопросов вам задам.
- Да пошел ты…
- Я же сказал, - мужчина повторил, словно нашкодившему первоклашке, - сейчас уйду. Вот только скажи мне, жена, зачем ты живешь тут? Зачем живешь с ним? Что он дает тебе? Или только из-за дочери? Так забери, езжай к матери!
- Что вы…
- А что я? Думаешь, мать тебе серьезно говорила, что больше на порог не пустит? Да ты только попробуй вернуться! Встретит со слезами, и все у тебя хорошо будет. У тебя и у дочки у твоей. А муж – что муж? От таких мужей бежать надо, да не оглядываться. Иди к матери, уходи, не медли. Вот прямо сейчас и уходи – собирать-то тебе все равно нечего, все пропили. Уходи, уходи, пока не поздно…
Мужчина под рукой незнакомца зашевелился, бормоча какие-то угрозы и ругательства. Женщина, всхлипывая, скрылась за дверью в комнату. Детский плач прекратился.
Еще одна семья. Одна из сотен, тысяч, миллионов несчастных семей. Что держит их вместе? Любовь? Да какая может быть любовь между двумя зверями? Похоть, ничего больше. Страх? Быть может. Страх делает с человеком еще более страшные вещи, еще больше меняет душу и сердце. Долг? Закон? Правила? Глупости! Ничего и никогда не сможет оправдать такой, именно такой, жизни! Это даже не жизнь – это существование на грани смерти. А может, даже за этой гранью.
И, тем не менее, они все равно вместе. Потому что «если бьет – значит, любит». Кто им вбил это в голову? Там где ненависть и боль – там нет ни любви, ни каких-то других благих чувств, ни симпатии, ни привязанности, ничего. Там есть только ненависть и боль. Вот у нее, у него, у всех – ничего в душе. Пусто. Да и не может там ничего быть. Ничего…
- А ты, посмотри на себя! У тебя же высшее образование! – Продолжил незнакомец. – А на что, именно на что, ты похож? Спившийся, опустившийся. И как у тебя дочь-то здоровой родилась? Ты же печени своей уже не чувствуешь, точнее, чувствуешь, когда она на холостом ходу работает. Тебе жить – год или два, а потом – больница, койка, три операции, смерть. Ты же знаешь, как сейчас лечат. А все почему? Потому что ты именно такой - поэтому тоже! И еще сотни тысяч – такие же. И кто захочет лечить нечто подобное?
- Иди ты…
Вот и все. Стандартный ответ. Ничего мы слышать не хотим, а когда нас учат – тем более. Мы же сами кузнецы своего счастья! Мы же сами сделаем все, что захотим! Что правильно для нас – к тому и стремимся! Вот и получаются… такие…
И не хотят, не хотят они вырываться из этого круга! Ни за что не хотят. Готовы всем своим естеством держаться за любые обрывки прошлого – ведь они к нему так привыкли. Лучше синица в руке... А вы видели журавля? Нет, да и вряд ли когда-нибудь увидите…
- Уходи, уходи от себя теперешнего, - полушепотом, почти на ухо, продолжал незнакомец, - уходи. Останешься – смерть. Ты уже ничего не увидишь в жизни, а так – можно попробовать, попытаться все изменить. Хоть на чуть-чуть, хоть на миг – но это уже будет подвиг. Для тебя сегодняшнего – подвиг.
- Учить меня будешь?..
- Нет, не буду…
Незнакомец резко толкнул мужчину, тот влетел в коридор, успев ухватиться за перекладину вешалки. Человек на лестнице вздохнул и захлопнул дверь в квартиру, отошел. Из-за перегородки послышалась возня, крик, детский плач.
Мужчина, вновь закурив, неторопливо и осторожно пошел к лестнице и начал подниматься вверх. Когда он достиг седьмого этажа, сигарета в его руке уже истлела, и он выбросил окурок, метя в открытое окно. Потоптавшись немного перед массивной металлической дверью, он надавил на кнопку звонка. Где-то, казалось, вдалеке, заиграла печальная и красивая мелодия.
Красота и печаль, печаль и красота. Что-то ведь есть в них общее. Знать бы только, что именно. Ведь, кажется, красота не может быть печальной, и наоборот. А выходит, что может. Какая-то красивая печаль... Или печальная красота…
Дверь открылась почти моментально. На пороге стоял мрачноватый тип атлетического сложения, с гипертрофированно безразличным лицом, широченными плечами. На нем был одет костюм-двойка, ярко-зеленый галстук, волосы были коротко пострижены.
- Чего надо, мужик?
Мужчина, криво улыбаясь, ответил:
- Да я, вот, к вам…
Выражение лица мордоворота-охранника тут же изменилось с подозрительного на доброжелательное и услужливое:
- Прошу прошения, господин… э…
- Не надо имен, - улыбнулся незнакомец.
- Как же? Вы не по предварительной записи? По договоренности? Или так, просто? Ваша фамилия должна быть внесена в список, к нам люди просто так не приходят – сначала нужно договориться.
- Я вообще не договариваюсь. Если вам так больше нравиться – я просто пришел.
- Постойте-ка…
- Постою.
Выражение лица охранника вновь изменилось:
- Вам кого? Ну-ка, пошел вон отсюда!
- Не горячись, дружище, а то мало ли чего, - вновь незнакомец принял то расположение духа, что, казалось, шло ему больше всего, - простовато-уверенное.
Мордоворот двинулся на мужчину, угрожающе напирая вперед, словно у него сместился центр тяжести. Незнакомец выставил руку вперед, останавливая охранника.
- Не горячись. Сядь, отдохни, почитай журналы, - мужчина кивнул на стопку глянцевых обложек, лежащих на столике, - а я пока прогуляюсь.
Охранник, словно зачарованный, послушно отошел в сторону, пропуская визитера, уселся на свое место и взял из кипы журнал, на обложке которого были изображены две обнаженные девицы, страстно друг друга обнимающие.
Незнакомец прошел дальше. Его взору открылась большая комната, видимо, одна из перегородок была разрушена, результатом чего явилась это помещение, площадью около тридцати квадратных метров. На мягких диванчиках из гладкой и чуть поблескивающей кожи черного цвета сидели трое девушек в коротких платьицах, призванных скорее обнажить тело, нежели его скрыть от посторонних взглядов. Глаза проституток мгновенно загорелись и вонзились в мужчину, который, словно хозяин у себя дома, прошелся меж диванов и сел на кресле у фронтальной стены комнаты.
- Добрый вечер.
Медовый голос девушки сразу определял для чего она здесь – разговорить клиента, заставить его купить что-нибудь выпить, провести как можно больше времени в компании прекрасных жриц любви и, соответственно, заплатить больше денег.
- Добрый-то, конечно, добрый, но для меня, а не для вас, барышни, - ухмыляясь, проговорил незнакомец.
Девушки непонимающе уставились на «клиента».
- Не буду вам долго морочить голову. – Незнакомец привстал с кресла, чуть наклонившись к девушкам. – Да и вообще, пожалуй, не буду ничего морочить. Просто поговорим.
Проститутки заулыбались. Мужчина повернулся к одной из них и медленно, звучно заговорил.
- Вот ты, милая. Что тут делаешь? Документы свои отрабатываешь? Без паспорта-то домой никак не вернуться? А чего ж ты ехала сюда, глупая? Легкой доли искала? Знала ведь, чем все закончиться, а все равно поехала. Матери своей старенькой деньгами помочь, братишке, что в седьмом классе. И как, помогаешь? Или забыла уже совсем, кто они такие и где живут? Вижу, что забыла. Все забыла…
Вот, опять. Что тысячу лет назад, что сто, что десять. Да и завтра будет то же самое. Любовь на продажу! Чувства в рассрочку! Секс за варенье и печенье! Всегда было, всегда будет. И ничего не изменишь. Когда-то, правда, было добровольно – кто хотел, тот телом и торговал. Теперь – уже несколько сложнее. Теперь уже принуждают. Хочешь – не хочешь, а будешь под клиента ложиться. Или – на клиента. Это уж как сам заказчик пожелает – так ты и сделаешь, никуда не денешься.
Вот они, современные проститутки. Древнейшая профессия? Быть может. Только почему же молодых да неопытных так тянет к этому ремеслу? Ведь знают, чем это закончится, точно знают. И все равно идут, словно комплекс какой-то, дурной и страшный комплекс. Подсознание требует – секс, секс, секс… Сколько их таких? Каждый день говорят, там нашли, тут освободили, здесь отыскали. А меньше-то их не становиться. Только все больше и больше красавиц, что учиться должны, жизнь постигать, замуж выходить, в паутину эту мерзкую попадают. И добровольно ведь попадают! Словно мотыльки на пламя…
- Да как вы смеете?..
- Смею, милая, смею. А ты, - мужчина обернулся к другой девушке, пышной блондинке, - Какими судьбами? У тебя же мама частный предприниматель, отец – банкир. И не думают они, чем их дочь занимается. Радуются, что работу себе нашла после института. А работа-то, вон какая, с запашком…
- Да вы…
- Я. Тебе бы с мамкой да папкой в мире и согласии жить. Знаешь ведь, что будет, коли узнают. Выгонят – не воротишься, отрекутся. И ничегошеньки ты не сделаешь – не протянешь ты со своими запросами на эти деньги. Тебе же и того, и сего, и третьего, и десятого подавай. А где взять-то? Это для подруг твоих, - кивок на двух других проституток, - эти деньги – зарплата, а для тебя – карманные расходы, не более.
- Охрана!..
- Не кричи, не надрывай голосок свой, он тебе еще пригодиться, - повернувшись к последней девушке. – Сестра за собой позвала? Деньги, мужики, секс, свобода? Так, да, так она тебе говорила? А где сейчас твоя сестра? На принудительном лечении в клинике? Наркоман героиновый с годовым стажем, вот кто твоя сестра. Ты теперь тут на лечение ее работаешь. А потом, если ее вылечат, она работать вернется, чтобы тебя в больнице содержать. Ты же сама себе уже колешь, а?
Мужчина поднялся, оправил одежду и, наклонившись к самым лицам сидящих девушек, закончил:
- Бегите, бегите, пока не поздно. Рассказывайте, как документы теряли, как в рабство попали, как трахались с кем ни попадя. Расскажите – вам и зачтется. А останетесь – три вам дороги: дом вечного сна, приют странников или наркологический центр. Прощайте…
Мужчина неторопливо вышел на лестничную клетку, пройдя мимо охранника, по-прежнему рассматривающего журнал, плотно притворил за собой дверь. Защелка клацнула, над дверным проемом замелькал красный огонек сигнализации.
Закурив вновь, мужчина неторопливо начал спускаться по лестнице. На площадке шестого этажа он спугнул милующуюся парочку. На четвертом на него уставились две пары ничего не понимающих глаз, утонувших в наркотическом дурмане.
Между вторым и третьим этажом стоял старый диван. Плюшевого медвежонка на спинке уже не было. Он был в руках у девочки, лет тринадцати-четырнадцати, сидевшей на самом краешке дивана. Она была одета в домашние тапочки, короткий бело-голубой сарафанчик. Распущенные волосы вились кудрями ниже плеч, ниспадая на спину. Девочка, прижимающая медвежонка к себе, придвинула ноги, толи пропуская незнакомца, толи испугавшись его внезапного появления.
Мужчина выбросил сигарету и сел рядом с девочкой. Та отодвинулась в сторону, пытаясь хоть как-то нарастить дистанцию между собой и странным незнакомцем. Через ми нуту она тихо спросила:
- Кто вы?
- Не бойся, малышка, я ничего тебе не сделаю, - тихо ответил мужчина, наклоняя голову и глядя куда-то между колен.
- Я и не боюсь…
- Что ты делаешь тут? Уже поздно, много людей тут разных ходят. Иди домой, спать уже самое время…
- Не могу. Меня мама из дома выгнала.
- За что? Пьяная?
- Не знаю. Нет. Она не сказала, за что. Запустила в меня тарелкой, сказала, чтобы я убиралась и никогда больше не попадалась ей на глаза.
- Ты что-то сделала? – Продолжал вопрошать мужчина.
- Нет, ничего. У нас с ней всегда такие отношения. А бабушка с дедушкой ей потакают. А я тут так, для мебели.
- Не говори так! – Мужчина строго взглянул на девочку, только строгость из взгляда тут же улетучилась, словно и не было ее никогда.
В глазах у девчушки стояли слезы. Она нервно теребила шкуру медвежонка, вырывая из его спины последние клочки линяющей шерсти.
- Я здесь просто живу. Они не родные мне. Я просто здесь живу. Не родные…
Мужчина медленно поднялся. Посмотрел на потолок, украшенный потеками краски и следами от сожженных спичек. Пробормотал что-то невнятное, после чего наклонился и легко поцеловал девочку в лоб.
- Не живи. Не плачь. Не надейся. Просто – люби… - Тихо проговорил незнакомец внезапно переставшей всхлипывать девочке и быстрым шагом начал спускаться вниз.
Выйдя из подъезда и прикрыв за собой скрипящую дверь, мужчина отошел на несколько шагов от дома, повернулся к нему лицом и задрал голову вверх, словно пытаясь рассмотреть что-то на самом верху девятиэтажной коробки.
- Будьте вы прокляты, - пробормотал мужчина, - будьте вы прокляты навеки! Ничего не стоите, ничего не ждете, ни на что не надеетесь. Никто и Ничто. Никак и Нигде. Незачем и Ненужно. Будьте вы прокляты…
Мужчина развернулся и зашагал вдаль, прочь от подъезда.
А подъезд исчез. Сначала подернулся дымкой, словно над железной крышей дома в жаркий летний полдень, потом размылся в очертаниях – и исчез. Растворился в десятках, сотнях, тысячах, миллионах таких же подъездов…