Сестра опубликовала на своей страничке ФБ картинку, которая сразу и сильно меня зацепила.

Картинка эта ярко напомнила мне наш двор на улице Воровского 28. Красок таких, конечно же, не было. Не было кадок, не было зонтов, скамеек, столиков. Но были такие же разномастные окна и цветы - самые разные цветы в ящиках на асфальте двора и на подоконниках.

В углу была дверь в коммуналку, где жила Нина – девочка из нашей компании. Ее окна были слева на первом этаже. По ее окнами (там, где на картинке зонт) мы когда-то играли в классики, и я радостно обыгрывал наших девчонок, Нину и Таню. Высокая, светловолосая Нина была потише других и как-то повоспитаннее, что ли. Возможно, это благодаря деду, под присмотром которого она постоянно находилась. Дед ее раньше был учителем литературы. Вид он имел благородный и строгий – сухощавый, прямой высокий. Нина покорно шла учить уроки, когда он звал ее. Дед был строг с ней. И нас он гонял, особенно тогда, когда всерьез занялся цветами. Но он был справедлив, и все во дворе его уважали.

В то время цветы в ящиках на подоконниках были в Москве очень у многих. Бабушка моя тоже разводила цветы. Оба наших окна выходили на улицу, на Верховный суд. На фото - два окна слева от арки.

Оконные проемы были устроены так, что рамы  были заглублены, и с улицы на широких, покрытых железными листами, слегка наклонных подоконниках было удобное место для больших цветочных ящиков. Я помогал сколачивать эти ящики и иногда поливал цветы. Хотя ящики мне очень мешали, ведь когда их еще не было, я мог свободно выходить на улицу через окно. Бабушка выращивала ноготки (календулу) разных оттенков, петунью, которая была у нас всегда роскошная, бархатцы и, конечно же, любимую настурцию. А еще были цветы наподобие мальвы, которые росли плохо, были тонкими и хилыми, но нравились бабушке.

 

Дед Нины начинал, как и все с приоконных цветов – из-за отсутствия широких подоконников ящики он поставил под окнами, и какое-то время он удовлетворялся этим небольшим цветником под своими окнами. А потом именно он, старый и строгий учитель литературы придумал посадить цветы на асфальте двора  и день за днём, месяц за месяцем, год за годом превращал наш двор в цветник. Он сколачивал из подсобных материалов ящики разной формы и вида, привозил откуда-то землю и сажал цветы. Цветы были самые разные -  были и совсем простые, и такие, которые мало кто из нас до этого видел. Среди прочего помню, что в больших ящиках росли красивые, крупные георгины.

 

Цветник начался с угла двора, и площадь его постепенно увеличивалась. Я помню, что цветник этот добрался почти до середины двора - до окон Славки, у которого было смешное прозвище «калёлик». (Я не нашел, что значит это слово, но из детства осталось, что это как-то связано со словом «сахар», «сахарок»). В конце концов, этот садик стал занимать почти треть нашего большого двора. Каждый день высокий седой старик ходил по садику, поправляя что-то, поливая что-то, что-то сажая и пересаживая. Он сколачивал новые ящики, привозил землю, гонял мальчишек, которые норовили попасть мячом в цветы…

 

Я выходил в этот садик «гулять» со своей сестренкой. Я выкатывал во двор коляску и выносил табуретку - сидел и читал книжки, а сестренка спала среди цветов. Если она просыпалась, я качал ее, продолжая читать.

 

А потом сестренка подросла, и в три года мама уехала с ней на новую квартиру, а мы с бабушкой остались на Воровского. Старик умер и цветник пришел в запустение, а потом и ящики все убрали - очистили двор от мусора. Компания наша детская распалась – все росли по-разному. Это когда были маленькими, разница в возрасте как-то не чувствовалась, не мешала. А потом обнаружилось, что Нина и Таня Быличкина старше меня на два года, а Славка-«калёлик» и Гарик Пивоваров сильно младше. Живший в соседнем доме 26 одноклассник, Борька Мишке переехал. В этом же доме 26 жил Женя Ходорковский, заметно старше меня, о котором я где-то уже писал или еще напишу. Не сразу вспомнил  Таню(?) Эскину и хотел было написать, что была еще девочка с еврейской фамилией, которая жила в нашем дворе над «калёликом» на втором этаже и делась куда-то раньше других, но вот вспомнил (частично).

 

А потом я кончил школу, поступил в институт, женился, родилась Таня. Я гулял с ней уже не во дворе – негде стало гулять, а в соседних переулочках двориках и скверах. А потом и мы уехали с Воровского (я реально плакал). Бабушка осталась одна. Чаще она приезжала к нам ко всем, чем мы к ней. Я развелся, потом во второй раз женился. Жизнь неслась потоком – работа, дети… А потом и бабушки не стало.

 

Теперь нет уже нашего дома на улице Воровского, да и сама улица сменила имя на Поварскую.

Два этажа поздняя надстройка. На втором этаже жил (так говорили) маршал Шапошников. Когда кто-то сказал, что на втором этаже бронированные стекла, мы с ребятами не могли этого не проверить. Со двора мы стали бросать камни в эти окна, но разбить их не получилось. Нас, конечно, быстро разогнали. и больше мы не пробовали. 

На месте нашего дома возвели какое-то многоэтажное уродство, арку, которая вела во двор, перегородили решетчатыми воротами. Когда, подойдя к дому, остановился у арки ко мне подошел, появившийся откуда-то  охранник и сказал, что ЗДЕСЬ СТОЯТЬ НЕЛЬЗЯ. Это было так противно и больно слышать.

От нашего дома осталась только одна стена, но какая стена! Мало того, что это стена довольно известного "особняка Козловской", главное, что вот за этой стеной мы и жили. 

В этой стене, под аркой налево, была дверь в нашу коммунальную квартиру квартиру. Перед дверью большой ступенькой лежала массивная гранитная плита. Она была сглажена временем и неравномерно вросла в многослойный асфальт. За закрывавшейся на щеколду, или вовсе не закрывавшейся первой наружной дверью была вторая, с замком и звонком. Между дверьми были устроены закрытые полки, на которых хранились разные малоценные припасы – зимой квашенная капуста, или изготовленный мною «сидр» и т.п. Сразу у входной двери была древняя, сто раз закрашенная двустворчатая филенчатая дверь в нашу, разгороженную на три части, комнату. Пока мама не уехала на новую квартиру, мы с бабушкой спали в узеньком пенальчике, примыкавшем к той самой уличной стене, выходящей под арку. Стена была сырая, и, помню по детству, обои на ней не держались. Когда-то это было проблемой, а потом мама обила ее «сухой штукатуркой», после чего сырость полностью не прошла, но обои отклеиваться перестали. Пенальчик был настолько узким, что расположиться на сон было очень непросто. Рядом со специально зауженным  пружинным матрасом без зазора помещалась раскладушка, на которой я и спал. А вот как бабушка попадала на свой матрас,  и как я попадал на раскладушку, я даже и представить теперь не могу.

Нет уже ни двери, которая вела в нашу коммуналку, ни плиты перед дверью – осталась только стена. Только стена дома моего детства и моей юности, в котором я прожил больше двадцати лет жизни. Осталась стена моего дома и очень много чего в памяти.