Хм… странно… вот готова была поклясться, что про, скажем,  Евдокию, допустим, Харитоновну  я уже писала.

Кстати, я обычно  имена меняю – просто из стремления увести реальность чуть-чуть  в сторону литературы, но как звали эту старушку я,  и правда,  не помню.

Она сказала, чтобы я ее звала «бабуся» - ну, я и звала.  По-моему, все-таки Анна Тимофеевна. Ладно.  Пусть будет Анна Тимофеевна.

Мне было лет пять , может, чуть меньше, мои аспиранты-родители  тогда снимали квартиру в Теплом Стане и, не имея возможности за мной особо следить, они были приятно удивлены, когда с очередной самостоятельной прогулки я вернулась не одна, а в сопровождении милой седой старушки, цепко держащей меня за капюшон.

Старушка церемонно раскланялась, согласилась на чашечку чая,  и как-то так вышло, что она взялась со мной гулять и вообще мною заниматься, пока родители пишут свои важные и нужные диссертации. Совершенно безвозмездно – Анна Тимофеевна человек одинокий, детей любящий, ей в радость, а  за малышкой все-таки  пригляд  будет:  нехорошо если девочка одна день-деньской по двору шляется и бросается грязными ледышками в голубей….

Весь следующий год родители периодически вопрошали – чем мы занимались сегодня с Анной Тимофеевной, и я рапортовала, что мы гуляли, ходили в магазин и играли. Что, в общем, было правдой. Хотя  и с некоторыми купюрами, о которых родителям знать было необязательно -  об этом и бабуся меня строго предупредила, да и я сама не дура, чай, была.

Обычный же день наш в несколько более развернутом виде выглядел так. Сперва мы с саночками – или с тележкой на колесиках – это уж как по погоде – обходили все места, где местные алкоголики имели привычку предаваться губительным своим увеселениям.  Набрав бутылок и кое-как отмыв их в ближайшей луже, мы шли сдавать их в универсам.  Там обычно стояла очередь, но Анна Тимофеевна еще метров за тридцать начинала заунывно голосить, чтобы ребенка  пустили без очереди – и ребенка всегда безропотно пускали, ибо  всем постоянным посетителям  было известно, что Анна Тимофеевна будет громогласно причитать до последнего,( а до непостоянных осознание этого факта докатывало примерно через три минуты, обильно сдобренных сочным старушечьим матерком.)

Потом мы шли к метро просить у людей денег. То есть, бегала промеж пассажиров с предложением дать нам с бабусей  пять копеечек – я, а Анна Тимофеевна на парапете тем временем мирно торговала мочалками, плетеными браслетами-оберегами и  сушеными травками, зорко следя, чтобы малютку никто не обидел.     

Совсем окоченев или изжарившись согласно календарному расписанию, мы шли к бабусе домой,  более или менее пополам делили добычу,  (Анна Тимофеевна  иногда малость плутовала, так что арифметике я с ее помощью обучилась изрядно), пили чай и снова срывались на улицу. В этот раз мы топали  в лес за новостройками – и там собирали те самые травки, которыми Анна Тимофеевна приторговывала.  А еще  ягодки, грибочки, листочки, наростики, кладбищенскую земельку  и множество другой полезной добычи (если находилась  брошенная бутылка – мы ею тоже не брезговали). 

Снова  возвращались к бабусе, питались, чем бог послал,  и занимались рукоделием и изящными искусствами.

Я преотлично насобачилась  сушить  травки,  растирать их в толкушке и  делать  крутейшие разноцветные мочалки из  свитых  в клубок пластиковых овощных сеточек, (когда через несколько лет я принесу дюжину таких на школьную ярмарку солидарности – учительницы выстроятся за ними в очередь).   А попутно мы учили заговоры, привороты, отвороты, молитвы и рецепты. Очень загадочные рецепты. Например, понятия не имея о том,  что такое «выкидыш», я  назубок знала, как вызвать его при помощи горчицы и коры можжевельника.   Почему-то особый упор был на всякую отраву – и я не ведаю, каким ангелам нужно возносить хвалу за то, что,  обладая исключительно смутными представлениями  об этике, я в детстве так никого никогда и не отравила, несмотря на многократно затверженные правила  о приготовлении всяких интересных напитков из веха или болиголова, вполне обильно растущих  по теплостановским лесам и болотам, если знать места.  Да что там болиголов - изумительно смертоубийственную гадость можно сотворить даже из банки со шпротами – если подойти к делу с душой.

Под окном у Анна Тимофеевны рос чудный  палисадничек –  где она заботливо разводила цветочки, которыми можно было бы свести в могилу весь микрорайон: ландыши, лютики, синие кустики аконита – все соседи умилялись и любовались.  

Не думаю, впрочем, что бабуся кого-нибудь регулярно изводила все же – клиентки к ней приходили все больше по любовной и по радикулитной части, при мне, по крайней мере, убийственных  контрактов не заключалось.

При этом набожна бабуся была чрезвычайно – ее изрядно захламленный дом был увешан иконами, крестилась и молилась она дома безостановочно, периодически даже на четвереньках,  потому что, как мне объяснялось,  – грешить приходится много, вот и отдуваешься  потом, земные поклоны бьешь.  Там была какая-то очень любопытная бухгалтерия, где каждому «греху» соответствовало определенное количество  поклонов и строчек  из молитвослова , и Анна Тимофеевна зорко следила за тем, чтобы всегда оставаться в плюсовом балансе ( и, судя по всему, немножко мухлевала и тут).  В церковь при этом бабуся не ходила – по крайней мере,  она любила, дерябнув вечером стаканчик, поплакаться мне, что грехи не пускают ее в храм зайти, на что я, как и положено праведному советскому ребенку, уверенно отвечала, что бога все равно нет, а в церковь одни дураки ходят.

Были еще забавные нюансы. Анна Тимофеевна очень радовалась, когда я разбивала коленку или царапалась  ветками в лесу – она  бережно промакивала ранки холстинкой, кусочки которой потом  добавлялись в различные смеси и поделки под наименованием «кровь некрещеного младенца».  Надо отдать ей должное:   другими путями она ее из меня добывать не соглашалась, хотя я пару раз честно предлагала ей просто порезать мне руку ножом и заготовить  крови сразу впрок.

В аптеку бабуся бегала не реже, чем в лес, и часто говорила, что когда я вырасту, мне-то уж не придется «по кустам ползякать – зайдешь в аптеку  и чистенько все, что надобно, купишь». Я объясняла, что я в любом случае ползякать нигде не собираюсь, потому что буду писателем, поэтом и классическим филологом, на что Анна Тимофеевна хихикала и приговаривала :  «Всякому - по-якому»

А еще Анна Тимофеевна всюду видела чертенят и даже вела  с ними суровые отчитывающие беседы, что даже и для меня тогда казалось странноватым. Чертенята влетали ей в рот, когда она зевала, пихали  в крупу мышиный помет  и плевали в стаканы. Я настойчиво утверждала, что никаких чертенят на кухне нет, а у Анны Тимофеевны просто не по годам развита фантазия (этот оборот я нередко слышала от взрослых). Бабуся упиралась, настаивала,  что просто рано  мне их  еще видеть  - но когда лет через десять чертенок прыгнет мне на голову прямо из конфорки,  так чтобы я не удивлялась – ее дело предупредить…

 В общем, время мы проводили чудесно.

Вечером, нагулявшись таким образом и наигравшись, я бежала домой, но сперва  вытаскивала из некого тайного подвального окна привязанный там на веревочке пакет с  моими сбережениями и ссыпала в него медяки, серебро  и свернутые квадратиком рублевки. Дома этакие богатства было держать небезопасно.

 Ну, а потом мы опять переехали – и на этом мое ученичество у ведьмы, увы,  закончилось. Впрочем,  я до сих пор могу снять  жар –  ивовой корой,  зубную боль – чесноком, а суставную   – крапивой или  птицемлечником. Но скучно предпочитаю  делать это пенталгином , ципролетом и диклофенаком : возни меньше, пользы  больше –  права была  бабуся.