ЖЗБ (Жызнь Замечательных Блондинок)

Вы, наверное, подумали, что вам щас тут расскажут триццать три тупых анигдота про блондинок, а потом выльют триццать три с половиной канистры соплей на тему: «Блять, я ж ниибацца умная баба, так хуле меня все за дуру держут»?

Хуйвам, сэры и сэрухи.

Я вам расскажу немножко грусную и немношко смешную историю о том, как я хотела стать блондинкой, а стала панком. Трудно, кстати, быть тёлкой, которая красицца в блондинку, имея от природы тускло-рыжий цвет волос.

Кстати, запишыте это в протокол как призние. Иба я даже пелотку брею налысо с целью ввести половых партнёров в заблуждение относительно своего природнова колера.



Итак, для миня в этом мире существуют две неразрешимые загадки. И это нихуя не пирамида Хеопса и Нострадамус.

У миня свои загадки. Первая: в кого у меня уродился сын-отличник и спортсмен, при том, что маманя евойная слыла редкостной распиздяйкой, и спортом занималась два года, в глубоком деццтве? Правда, всем сразу. Карате, фигурным катанием, спортивной гимнастикой, бальными танцами и аэробикой. К слову сказать, польза от всего вышеперечисленново всё же была. На севодняшний день я вполне способна уебать с ноги врагу, рост которова не выше метра восимьдесят, сажусь на шпагат, и до сих пор не обзавелась цылюлитом. Что радует пиздецки, врать не буду. Танцую, правда, хуёво. Вам лучше не видеть.

И вторая загадка: как меня, после всех химических реакцый, которые проводились у меня на голове ещё не путают с Гошей Куценко? Вот это загадка даже посложнее.

Я хорошо помню тот день, когда я впервые захотела стать блондинкой. Такое забыть невозможно…



***



- Так, записывай… - командовала в телефонную трубку Сёма: - Три пачки гидропирита, три флакона перекиси водорода, пузырь нашатырного спирта…

*Титры: Сёма. Шешнаццати лет от роду. Судя по первичным половым признакам – баба. Вторичные отсутствуют. Имеет старшую сестру – ученицу парикмахерского училища, и обширную лысину на затылке, полученную в результате неудачной попытки стать блондинкой. Тем не менее, услугами Сёмы как парикмахера пользуюцца все, кому жалко тратить бабки на салон красоты.*

- Угу… - кивнула в трубку я, не изменяя своей привычке во время телефонного разговора жестикулировать так, будто меня на том конце провода видят.

*Титры: Лида. Шешнаццати лет отроду. Судя по первичным половым признакам – баба, судя по вторичным – баба, которой суждено умереть девственницей. Такое ебать никто не станет. Имеет рыжую волосню по всей башке, хочет превратица в платиновую блондинку. Мозги отсутствуют.*

- Хуле угукаешь? Ноги в руки – и в аптеку! – скомандовала Сёма, и бросила трубку.

…Через полчаса я сидела на табуретке, замотанная по шею в мамину праздничную скатерть, а Сёма, вывалив язык, старательно хуячила толкушкой для пюре большые белые таблетки.

- Это что такое? – спрашиваю, и боюсь уже чота.

- Это такая поеботина, - важно отвечает Сёма, и добавляет в фарфоровую миску нашатырный спирт, - от которой волосы становяцца белыми. У меня Светка всегда так делала, когда девок своих красила.

- Ты хоть одну девку после этой процедуры видала? – Спрашиваю, и нервничаю такая.

- Неа. – Спокойно отвечает Сёма, и льёт в миску перекись водорода.

- Слыш, а вдруг они потом облысели? – Я ещё больше занервничала, если кто не понял.

- Может, и облысели… - философски отозвалась Сёма, почесав свою плешь, - а может, и нет. Жизнь покажет. Погнали!

С этими словами Сёма вылила мне на голову аццкий раствор, воняющий кошачьими ссаками, и принялась размазывать его по моим рыжим волосам. Голова нестерпимо зачесалась.

- Жжёт? – осведомилась Сёма.

- Пиздецки.

- Это хорошо. Значит, гидропирит свежый. Реакция идёт. Шапочка для душа есть?

- Есть.

- В ванной?

- Угу, на крючке висит.

- Щас принесу. Штоп процесс шол быстрее, надо штоп башка в тепле была.

Сижу. Глаза слезяцца. Нос распух от вдыхания миазмов. Башку щиплет, и что-то там потрескивает.

Возвращаецца Сёма, неся в руках полиэтиленовую шапочку и папину ондатровую шапку.

- Сиди, не шевелись. – Командует она, и напяливает на меня поочерёдно шапочку для душа, и папашины меха.

- А папа меня не атпиздит? – тихо спрашиваю я, и морщусь. Под этими девайсами стало нестерпимо жарко, и башка зачесалась так, слово среди размоченного в кошачьем ссанье гидропирита, миллиардами вшей было затеяно соцсоревнование «Кто быстрее выжрет Лиде моск»

- Атпиздит конечно. Если с работы вернёцца раньше. – Сёма всегда была реалисткой. – Он во сколько приходит с работы?

- В восемь… - отвечаю, и зубами скриплю. Терпеть больше сил нету никаких.

- Значит, час у нас ещё в запасе есть, не сцы. Тебе ещё десять минут сидеть осталось.

Последующие десять минут были самыми страшными в моей жизни. Пару лет спустя, лёжа в родильном кресле, я не орала как все порядочные бабы, а мерзко хихикала, вспоминая те десять минут. Ибо родить мне было легче, чем выдержать ту нечеловеческую процедуру.

- Всё. Смываем.

Голос Сёмы прозвучал как в тумане.

- Мир вашему дому, чукчи. – слева послышался совершенно не Сёмин голос. – Ушы мёрзнут, доча?

Пиздец. Вернулся папа.

*Титры. Папа. Триццати семи лет отроду. Мужыг. С бородой. Характер суровый, но чувство юмора всё окупает. Пизды точно не даст, но заподъёбывать может до смерти*

- Я крашу волосы. – Ответила я, и, наклонившись, вытерла слезящие глаза о папин рукав.

- Зачем ты красишь волосы мочой? – серьёзно осведомился папа, и склонил голову на бок.

- Это не моча. Это краска.

- Никогда не видел краску, которая воняет ссаньм! – развеселился папа, и поинтересовался: - моя шапка должна добавить твоим волосам пышности и блеска? Дай позырить!

С этими словами папа содрал с меня девайсы, и заорал:

- Вы ёбнулись, девки??!!

Я тоже заорала, ещё не зная даже почему.

- Ну что вы её напугали, а? – Сёма попыталась выпихнуть моего папу из комнаты, и пояснила: - этот дым от неё идёт, потому что гидропирит был свежый очень, понимаете?

- Не понимаю. – ответил папа, и не пожелал выпихивацца из комнаты.

- Сразу видно – вы не парикмахер. – Отрезала Сёма, и потрогала мои волосы. – Идём смывать. Кажецца всё.

Я встала, и на негнущихся ногах пошла в ванную. Папа шёл за мной, размахивая газетой «Московский Комсомолец», и открывая по пути все окна и двери в доме.

Сёма поставила меня раком над ванной, и принялась смывать с меня свежый гидропирит душем.

Я одним глазом смотрела вниз, на то, что смывалось с моей головы, и поинтересовалась:

- А почему твой гидропирит так похож на волосы?

- Он похож на таблетки, дура. А это твои собственные волосы. Таблетки свежые были, я ж сразу сказала. Ну, пережгли мы тебя немножко, с кем не бывает?

Не знаю, с кем не бывает. Со мной всегда бывает всё, что можно и нельзя себе представить. Волосы отвалились? Хуйня. Гидропирит зато попался очень свежый, теперь я сама это видела.

Сёма выключила воду, вытерла меня полотенцем, и сказала:

- Ну-ка, дай я на тебя посмотрю…

Я выпрямилась, хрустнув позвоночником, и с надеждой посмотрела на Сёму:

- Ну как?

Сёма нахмурилась, сделала шаг назад, ещё раз на меня посмотрела, и громко крикнула:

- Дядя Слава, а до скольки у нас аптека работает?

- До восьми! – Раздался ответ. – Только там парики не продаются.

Я задрожала, и стала рвацца к зеркалу. Сёма сдерживала мой натиск всем телом.

- Дядя Слава, а вы не сбегаете щас в аптеку за гидропиритом? Надо бы ещё разок Лидку прокрасить…

Раздались шаги, дверь ваной распахнулась, и на пороге появился папа.

Повисла благостная пауза.

- Зелёнка и йод у нас есть. В аптеку не пойду. – Почему-то сказал папа, и мерзко захихикал.

- А зачем мне зелёнка? – я уже поняла, что на башке у меня полный понос, но зелёнка меня смущала.

- Это не тебе. Это для Сёмы. Ты же щас в зеркало посмотришь, да?

- ДА!!! – заорала я, со всей дури пихая Сёму, и прорываясь к зеркалу…

Лучше бы я этого не делала.

Амальгамная поверхность показала мне зарёванную девку с распухшим носом, и с разноцветными кустиками волос на голове.

Чёлка получилась ярко-оранжевой, концы волос – жёлтыми, корни – серо-пегими, а вдоль пробора торчал весёленький гребень. Как у панка.

- ЫЫЫЫЫ?? – Вопросительно взвыла я, и ткнула пальцем в гребень.

- Гидропирит был свежий… Волосы отвалились.. Но они ещё вырастут, Лид.. – из-за папиной спины ответила Сёма, после чего быстро съебнула куда-то в прихожую.

Я посмотрела на папу.

- Знаешь, чо я вспомнил? – сказал папа, поглаживая бороду, - Когда мне было шестнадцать – в моде хиппи были. И друг у меня имелся, Витя-Козява, пиздецкий хиппарь. Приходил на танцы в будённовке, в дермантиновых штанах и в тельняшке. А на шее у него висела унитазная цепь.. Но это всё хуйня. На этой цепи болталась пробирка, спизженная из кабинета химии, а в ней ползала живая муха. На танцах все бабы смотрели только на него. У меня шансов не было.

Это ты к чему? – спросила я, когда папа замолчал.

- К тому, что у него на башке примерно такая же хуйня была, как у тебя щас. Тебе муху поймать?

- Не надо… - ответила я, и заревела.

Папа прижал меня к себе, погладил меня по мокрой голове, и утешил:

- Щас, говорят, панки в моде? Что они там носят? Рваные джинсы? Куртки-косухи? Жрут на помойках и матом ругаюцца? Куртку я куплю тебе завтра, на помойках жрать сама научишься, а всё остальное ты умеешь. И имеешь.

В прихожей хлопнула дверь. Сёма съебалась. Я оторвала голову от папиного плеча, ещё раз посмотрела на себя в зеркало, и поинтересовалась у папы:

- У тебя есть большой гвоздь?

- Есть, - ответил отец, - ты хочешь его Сёме в голову вбить?

- Хочу. Но не буду. Я им щас буду джинсы рвать. Штоп как у панков было…

- Пойдём, помогу… - сказал папа, и мы пошли делать из меня панка…



***



На следующий день я сбрила машинкой волосы на висках, оставив только один гребень. И выкрасила его в синий цвет цветным лаком для волос… Были такие раньше в продаже.

Майка с Егором Летовым пятидесятого размера, и рваные джинсы, увешанные ключами от пивных банок органично дополнили мой образ.

Оставалось сделать последний шаг.

- Алло? – я очень волновалась, и слегка заикалась.

- Это кто, бля? – вежливо спросили меня на другом конце провода.

- Серёж, это Лида. Помнишь, мы к тебе приходили с Маринкой? Вы с ней трахались, а я вам на пианино «Всё идёт по плану» играла…

- Ну и чо?

- Ну и нихуя. Когда следующий концерт «Гражданки», бля?

- Севодня вечером на Полянке.

- Я еду с вами!

- А с хуя ли?

- А патамушта я так хочу, понял? Я хочу быть панком!

Серёжа поперхнулся:

- Какой из тебя панк, цырла пригламуренная?

А я сурово припечатала:

- Нихуёвый.

- Приходи, заценим.

Отбой.

Тем же вечером я поехала на Полянку, где вместе со всеми орала «А при коммунизме всё будет заебись, он наступит скоро – надо только подождать!», а после концерта атпиздила правой ногой какую-то марамойку, которая попыталась кинуть меня на новенькую косуху…

Ещё через полгода, проводив Серёжку в армию, я влюбилась в школьного золотого медалиста Лёшу, и все мои панк-девайсы отправились на антресоли.

Сёма покрасила меня в благородный каштановый цвет, подстригла под Хакамаду, и…

И что было потом – это уже совершенно другая история.

Но я до сих пор трепетно храню свои рваные джинсы, и, нажрав рыло, частенько ору в караоке «Всё идёт по плану». Причём, без аккомпанемента. И вместе со своим бородатым папой.

А блондинкой я потом всё-таки стала. В двадцать два года. И без помощи Сёмы…



Титры:



«…А моя душа захотела на покой,

Я обещал ей не учавствовать в военной игре,

Но на фуражке на моей серп и молот и звезда,

Как это трогательно: серп и молот, и звезда,

Лихой фонарь ожидания мотается…



И все идет по плану...»

Грузин Лидо

Позапрошлой весной меня поимели.

Нет, не в песду, и даже не в жопу. Меня поимели в моск. В самую его сердцевину. Гнусно надругали, и жостко проглумились. А виновата в этом весна, и потеря бдительности.

Баба я влюбчивая и доверчивая. Глаза у меня как у обоссавшегося шарпея. Наебать даже дитё малое может.

Не говоря уже о Стасике.

Стасика я нарыла на сайте знакомств. Что я там делала? Не знаю. Как Интернет подключила – так и зарегилась там. Очень было занятно читать на досуге послания: «Малышка! Ты хочешь потыкать страпончиком в мою бритую попочку?» и «Насри мне в рот, сука! Много насри, блядина!»

Тыкать в чужые жопы страпонами не хотелось. Не то, бля, настроение. Обычно хочецца – аж зубы сводит, а тут – ну прям ни в какую! Срать в рот не люблю с детства. Я и в горшок срать не любила, а тут – в рот. Не всех опёздалов война убила, прости Господи…

А тут гляжу – ба-а-атюшки… Прынц, бля, Даццкий! «И хорош, и пригож, и на барышню похож…» Мужыг. Нет, нихуя не так. Мальчик, двадцать два годика. Фотка в анкете – я пять раз без зазрения совести кончила. Понимала, конечно, что фотка – полное наебалово, и вполне возможно, что пишет мне пиндос семидесяти лет, с подагрой, простатитом и сибирской язвой, который хочет только одного: страпона в тухлый блютуз, или чтоб ему в рот насерели.

Понимала, а всё равно непроизвольно кончала. Дура, хуле…

И пишет мне Стасик: «Ты, моя королевишна, поразила меня прям в сердце, и я очень хотел бы удостоиться чести лобызнуть вашу галошу, и сводить Вас в тиатр!»

Тиатр меня добил окончательно. Люблю духовно развитых людей. А ещё люблю мороженое дынное, Юльку свою, и секес регулярный. Но это к делу не относится.

Тиатр. Вот оно – ключевое слово.

И пох, какой тиатр. Юного Зрителя, или экспериментальный тиатр «Три мандавошки», что в подвале на улице Лескова… Культура, ебёныть!

И пишу я ему в ответ: «Станислав, я, конечно, сильно занята, но для Вас и тиатра время найду непременна! Звоните скорее, любезный!»

Врала, конечно. На жалость давила. Какое там «занята», если я готова была нестись к Стасику прям щас?! Но зачем ему об этом знать, правильно? То-то же!

Встретились мы с ним через три дня на ВДНХ.

Я – фся такая расфуфыренная фуфырка, Стас – копия своей фотографии в анкете. Сами понимаете – пёрло мне по-крупному с самого начала. Стою, лыбу давлю как параша майская, и чую, что в труселях хлюп какой-то неприличный начался. Стас ко мне несётся, аки лось бомбейский, букетом размахивая, а я кончаю множественно.

Встретились, в дёсны жахнулись, я похихикала смущённо, как меня прабабушка, в Смольном институте обучавшаяся, научила когда-то, Стас три дежурных комплимента мне отвесил (видать, его дед тоже в юнкерах служыл в юности)… Лепота.

В тиатр не пошли. Пошли в ресторацыю.

В ресторацыи Стас кушанья заморские заказывал, вина французские наливал, и разговоры только об Акунине, Мураками, да академике Сахарове.

А я ни жрать, ни пить не могу. Я всё кончаю множественно. Надо же, думаю, такого дядьгу откопать! И красивого, и не жлобястого, и духовно обогащённого… Попёрло!

Три часа мы в ресторацыи сидели. Я и костью рыбьей подавилась от восхищения, и нажралась почти как свинья. Но это ж всё от возбуждения морального. И сексуального. Простительно, в общем.

Вышли на улицу. Темно. Фонари горят. Павильон «Киргизия» стоит, сверкает. Может, и не сверкал он нихуя, но мне уже повсюду свет божественный мерещился.

Остановились мы у «Киргизии», и я из себя выдавливаю, как Масяня:

- Ну, я пойду…

Стас мне ручонку мою, потную от волнения, лобызает с усердием, и кланяется:

- Рад был знакомству, клубничная моя… Позвольте отписаться вам в Ай Си Кью, как в усадьбу свою прибуду…

И пауза возникла. По всем законам жанра, щас должен быть поцелуй взасос, но его не было. А хотелось.

И тут я, как бразильский обезьян, ка-а-ак прыгну на Стаса! Да как присосусь к нему, словно к бутылке пива утром первого января! Присосалась, а сама думаю: «Блядь, если б не апрель, если б на улице потеплее было… Я б те щас показала белочку с изумрудными орехами!»

Но сдержалась. Ибо нехуй. Мы ещё в тиатр не ходили.

Упиздила я домой.

Дома включаю аську, и первое, чё вижу – сообщение от Стаса:

«Бля! Акунин-Хуюнин… В ГОСТИНИЦУ НАДО БЫЛО ЕХАТЬ!!!»

Ну, девочка, ну ёптвоюмать!!!!! Попёрло так попёрло! Нахуй тиатр!

На следующий день обзваниваю все гостиницы. На 26-е апреля нет мест! Нигде! Типа, девятое мая на носу, и всё заранее забронировано всякими лимитчиками, которые без Москвы на девятое мая – как без пряников! Тьфу ты, бля!

Я – в Интернет. Ищу хату на сутки. Нахожу. Договариваюсь. Звоню Стасу.

Есть!!!

В назначенный день приезжаем, берём ключи от хаты у прыщавого хозяина Юры, закрываемся на ключ, и предаёмся дикому разврату, в результате которого я теряю четыре акриловых ногтя, пук волос с головы, и пять кило живого весу.

Мне не нужен тиатр. Мне не нужен академик Сахаров и Мураками. Мне нужно, чтобы вот это вот никогда не кончалось!

*Лирическое отступление. Недавно мне пришло в голову мою белобрысую, что в таких вот хатах, которые снимаюцца на сутки сами понимаете для чего – непременно должны стоять скрытые видеокамеры. Я б точняк поставила. В общем, если когда увидите в Тырнете, как лохматая блондинка ебёцца, стоя на голове – это не я!»*

Домой я ехала на полусогнутых ногах, и непрерывно хихикала.

По-пёр-ло!!!



…Через месяц, когда Юра-прыщ предложил нам со Стасом, как постоянным клиентам, сдать квартиру на 20 лет вперёд, и сделал тридцатипроцентную скидку – случилось страшное.

С принцем своим я была предельно откровенна, и требовала такой же кристальной честности в ответ. Разумеецца, меня интересовало прынцево семейное положение, ибо ходить с фингалом, полученным в подарок от Стасиковой жены-сумоистки не хотелось.

Стас серьёзно показал мне паспорт, заверил, что я у него одна-единственная, и я вновь ломала дорогущие ногти, царапая спинку старого дивана.

Но наступил час расплаты за своё развратное щастье.

Захожу я как-то утром на тот сайт, где народ страпонов да говнеца требует, да припухла малость.

Ибо получила я сообщение от девушки Марии, девятнадцати годов отроду. Фото не прилагалось.

И писала мне Мария, что ей, конечно, очень неудобно меня беспокоить, но ей очень кажется, что её сожытель Станислав тайно трахает меня. Ага. Видение ей было. В виде прочитанной на заре СМС-ки у Стасика в мобильном, где некий ГРУЗИН ЛИДО (ПЕЛЬМЕНЬ) просит прибыть Стаса в субботу к некоему Юрию, и предаться сексу оральному, а так же вагинальной пенетрацыи.

Путём неких поисков и расследований, Мария вышла на меня. И просит извинить, если отвлекает.

Минуту я сидела охуемши. Тот факт, что у Стаса есть сожытельница меня убил меньше, чем загадочная фраза ГРУЗИН ЛИДО (ПЕЛЬМЕНЬ).

Потом я развила бурную деятельность.

Понимая, что Стас всё равно будет сегодня мною умерщвлен, я пишу девушке Марии, что опщацца виртуально щас не могу, а на все интересующие её вопросы я отвечу лично, ежели мне дадут адрес, куда я могу подъехать.

Приходит ответ: «Метро Беговая, дом…»

Ловлю такси, и еду.

Дверь мне открыла маленькая девочка, лет тринадцати.

- Маша? – на всякий-який спрашиваю, хотя понятно, что это нихуя не Маша, если только Стас-паскуда не педофил конченный.

- Маша! – кивает дитё, и с интересом на меня смотрит, как дошкольник на Деда Мороза на утреннике.

«Вот упырь, бля…» - это про Стаса подумалось.

- Ой, какая симпатичная!!! Лучше чем на фотке даже! Само собой, он в тебя влюбился!

От этих имбецильных восторгов стало кисло. И домой захотелось. Но Стаса увидеть в последний раз было просто необходимо. Хотя бы для того, чтобы выяснить, что такое ГРУЗИН ЛИДО (ПЕЛЬМЕНЬ).

Прошла в квартиру. Дитё суетится, чай мне наливает.

- Ты знаешь, Лид, я ведь давно подозревала, что Стас мне изменяет. Он каждую субботу одевал чистые трусы, и уезжал в Тулу. Ну зачем он ездил в Тулу, да? Да ещё утром возвращался…

- За тульским самоваром… - не удержалась.

- Не-е-е… - смеётся заливисто, колокольчиком – Это он к тебе, наверное, ездил!

«Да ну нахуй? Правда, что ли? Ишь ты.. А я б подумала, что в Тулу за пряниками к утреннему чаю»

Зло берёт.

- А однажды я ему звоню на работу, когда он в Туле был, - пододвигает стул, залезает на него с ногами, и подпирает кулачком остренький подбородок – А он трубку взял, представляешь? Я его спрашиваю, мол, ты же в Туле должен быть! А почему уже на работе? А он мне тогда сказал, что до Тулы он не доехал… Кто-то в поезде стоп-кран дёрнул…

Вздыхает, и пододвигает мне вазочку с конфетами.

Чувствую себя героиней пьесы абсурда, но жру конфеты, чтоб не зареветь от злости.

- А потом, - продолжает, - Стас в ванной был, а у него мобильник зазвонил. Я смотрю – там написано: ГРУЗИН ЛИДО (ПЕЛЬМЕНЬ). Трубку не взяла, Стас не разрешает. Он из ванной вышел, а я его спрашиваю: кто, мол, такой – этот грузин Лидо?

Тут я напрягла уши так, что они захрустели, и даже перестала жевать конфеты.

Дитё засунуло в рот шоколадку, и засмеялось:

- А он мне говорит: «Маша, это один мой знакомый парень-грузин. Мы с ним раньше вместе в пельменном цехе работали. Он у меня как-то пятьсот рублей занял, и с тех пор всё звонит, говорит, что денег у него нету, и что он может пельменями расплатиться» Вот врун-то! Да, Лидуш?

Да, Машуль. А ещё он – труп. Вот только он ещё об этом не подозревает.

Проглатываю конфету, смотрю на часы, и спрашиваю:

- Он домой когда приходит?

- А щас уже придёт. Через десять минут.

Великолепно. Иди же ко мне скорее, моя карамелечка! Я тебя щас казнить буду. Четыре раза в одну дырку. Ага.

Маша показывает мне их «семейный» альбом, я его листаю, не глядя, и жду Стаса.

Через десять минут в прихожей запищал домофон.

Маша кинулась открывать дверь, а я пересела на диван, подальше от двери.

Слышу голос Стаса:

-Привет, родная! Соскучилась?

Я обидно и подло бзднула. Слушаю дальше.

- Соскучилась… Стасик, а к тебе тут гости пришли…

Пауза. И снова весёлый голос:

- Да ну? А кто?

И тут в дверях появляется улыбающаяся рожа Стаса.

Пробил мой звёздный час.

Я встала, улыбнулась, и рявкнула:

- Кто-кто? Грузин Лидо, бля! С пельменного, бля, цеха! Вот, проходил я тут мимо. Дай, думаю, к Стасику зайду, пельмешек ему намесю, родимому. Заодно и должок свой верну.

В один прыжок я достала Стаса, намотала на руку воротник его рубашки, подтянула к себе, и прошептала ему на ухо:

- Девочку во мне увидел, сссынок?! Одной жопой на двух стульчиках сидим? Ну-ну…

Потом с чувством засунула ему за шиворот пятихатку, и крикнула:

- Маш, зайди!

Вошла Маша. Глазёнки испуганные. Чёлочку на пальчик наматывает.

А меня уже понесло…

- Грузин? Лидо? С пельменного цеха? В Тулу ездил, самовар ебучий? Стоп-кран кто-то дёрнул? Маш, хочешь, я тебе покажу, кто ему по субботам стоп-кран дёргал и стоп-сигнал зажигал? Чё молчишь, блядина?

Я, когда в гневе – ведьма ещё та… Это к гадалке не ходи. И Стас это понял. За секунду он трижды поменял цвет лица, что твой хамелеон: с белого на красный, с красного – на синий. На синем и остановился. Чисто зомби, бля.

Потом обхватил голову руками, сполз по стенке, и захохотал. Ёбнулся, видать.

Я в одну затяжку выкурила полсигареты, потушила бычок об Стасикову барсетку, пнула его ногой, наклонилась к нему, и припечатала:

- Пидр. Сказал бы сразу – меня бы щас тут не было, а в субботу поехали бы к Юре. А теперь езди в Тулу. Со стоп-краном. Гандон, твою мать…



Маша закрыла за мной дверь, чмокнула на прощанье в щёчку, и хихикнула:

- Клёво ты с ним… Он теперь точно ещё неделю будет дома сидеть. Спасибо!

Пожалуйста. Только в рот я ебала за ради твоего, Маша, спокойствия, так себе нервы трепать.

Из дома я позвонила подругам и сестре, и рассказала о страшном потрясении. Я искала сочувствия.

И я его не нашла.

И всё бы ничего, да только с тех пор у половины моих подруг и ИХ МУЖЕЙ (!) я записана в мобильном как Грузин Лидо, а на мой звонок выставлена «Лезгинка»…

О глобальном

Когда я стану старой бабкой (а это случится очень скоро), и покроюсь пигментными пятнами, чешуёй, коростой, бля, разной, перхотью и хуйевознаит чем ещё - я буду сидеть в ссаном кресле под торшером, вязать носки по восемь метров, через каждый метр – пятку, и думать о хуях…

А что мне ещё делать своим атрофированным мозгом, которого к старости станет ещё меньше чем щас?

И вот какая тварь придумала дешёвую отмазку, что, мол, «не в размере хуя кроецца тайна мироздания»?! Тварь. И я обосную – почему. И сделаю это сейчас. Не дожидаясь маразма, коросты и восьмиметровых носков. Пока память ещё свежа.

Поехали.



***

- Ты необычайно ахуительна в этих дедовских кальсонах! – ржала Маринка, тыкая в меня пальцем, - ну-ка, повернись… О, да мой дед, по ходу, ещё тот бздила был! Сзади говно какое-то!

- А ты, бля, конечно, лучше! – я подтянула сползающие кальсоны Маринкиного деда, и оттянула резинку Маринкиной юбки фасона «Моя первая учительница Матильда Вячеславовна, 1924 год»

- Зато без говна. – Отрезала Маринка.

- Говно не моё. – Я быстро внесла ясность.

- Один хуй – мы уродины…

Маринка подвела верный итог, и мы с ней ненадолго опечалились.



Было нам с ней тем летом по 20 годов. Маринка была всё ещё замужем, а я уже оттуда год как вылетела. И мы с ней горевали. Каждая о своём. Настроение требовало немедленно его улучшить, а жопы просили приключений… Не помню, кому из нас пришла тогда в голову беспесды светлая мысль поехать вдвоём к Маринке на дачу, но факт остаётся фактом. Мы с ней сели в пригородную электричку «Масква-Шатура», и, проезжая славный город Гжель, внезапно обнаружили, что изрядно нажрали рыла. Ехать до Маринкиной дачи нужно было два часа, жара на улице стояла под 40 градусов на солнце, а пива мы с ней в дорогу взяли по-босяцки дохуя.

На своей станции мы выпали из вагона на перрон, уронили сумку, в которой лежали наши с Маринкой шмотки, и ещё пять бутылок «Золотой Бочки», и только на даче сообразили, что переодеться нам не во что. Всё барахло наше было мокрым от пива, и воняло дрожжами.

Шляцца по старой даче на десятисантиметровых шпильках и в коротких йубках – это нихуя ниразу не комильфо. Поэтому мы стали рыться в бабушкином шкафу в поисках какой-нить ветоши, в которой можно лазить по кустам крыжовника, и валяцца на грядках с редиской.

Мне достались какие-то кальсоны с дырищей на песде, и майка с оттянутыми сиськами, с надписью «Олимпиада – 80», а Маринке – коричневая юбка в складку, длиной до икр, и безрукавка из крысиных писек. Один хуй, кроме нас на этой даче никого нет, и забор был высокий и крепкий. Единственное, что осталось крепкого на этой, бля, фазенде.

Мы ржали друг над другом минут десять, а потом привыкли, и тупо жрали немытую редиску, сливаясь с природой, и запивая её купленным на станции «Арсенальным».

В тот момент, когда я , поскользнувшись на семействе слизняков, упала ебальником в яму для помоев, а Маринка села ссать под старую засохшую вишню, в калитку кто-то постучал.

- Входите, не заперто! – на автомате крикнула вездессущая подруга, и через секунду заорала: - Нахуй!!! Не входить!!!!!

Но было поздно.

Дверь калитки распахнулась, и в неё вошли два джентльмена. В костюмах и при галстуках.

Я извлекла своё ебло из помойной ямы, и вежливо поздоровалась. По-немецки.

- Гутен таг!

Джентльмены с улыбкой повернулись на голос, и по-моему, обосрались.

Я тоже выдавила с ложечку. Ибо узнала в джентльменах братьев Лавровых – Сергея и Мишу. В последний раз мы с ними виделись года 4 назад, нам с Маринкой тогда было шестнадцать, а Лавровым – двадцать два и двадцать, соответственно. Мы с братьями лихо пили самогон под той самой засохшей вишней, которая тогда ещё была свежа и плодородна, а потом страстно целовались. Я с Мишей, Маринка с Серёжей. После чего мы ещё пару месяцев ходили за ручку, на брудершафт смущённо поносили, обожравшись ворованных яблок, которые пидор-хозяин обрызгал купоросом, чтоб их не жрал какой-то долгоносик и такие мудвины как мы, и признавались друг другу в любви. Я, правда, не признавалась. Младший Лавров был редкостно гуняв. Унылый, ушастый, долговязый и с козлиной бородулькой. А Маринка влюбилась в старшего Лаврова на всю катушку. Даже сына своего потом назвала в честь него – Сергеем.

Но от тех гопников в кэпках не осталось и следа. Братья возмужали, сверкали ботинками, благоухали «Армани» и я, скосив глаза, приметила на дороге у Маринкиного дома припаркованную иномарку. (В машинах не разбираюсь, не ебите мне моск).

Маринка сидела под вишней, и было непонятно: то ли она всё ещё ссыт, то ли делает вид, что просто сидит на корточках, и любуецца раздавленными мною слизняками, то ли она уже срать начала.

Непонятно…

Повисла благостная пауза.

- Привет, девчонки! – прокаркал старший Лавров.

- Приве-е-е-ет.. – проблеяли мы. А я быстро вытерла еблет олимпийской майкой.

- А нам, вот, сказали, вас в городе видели… - извиняющимся тоном тихо молвил младший, и посмотрел на меня.

- Что? Никогда не видел, как бабы маски из клубники делают? – рявкнула я.

- А это клубника? – засомневался Михаил

- А что, по-твоему? – я шла в атаку, вытирая майкой с рожи луковую шелуху, и какие-то сопли.

- Мы очень рады вас видеть! – крикнула из-под вишни Марина, и встала в полный рост, явив миру свою чудо-йубку и бабушкины галоши.

На братьев было страшно смотреть. Мне лично стало их жалко. И я крикнула, не рискуя к ним приближацца:

- Не ссыте, мужики. Это мы по-дачному просто вырядились… Чтоб, типа, не пачкацца… Мы это… Картошку сажаем.

Ога. В августе-то. Самое оно – картошку сажать… Но Маринка меня поддержала:

- Ща, подождите, мы переоденемся!

Мы метнулись в дом. По дороге я ещё наступила в какое-то говно типа кильки в томате, но это уже роли не играло.

За десять минут мы с Маринкой оделись, причесались, и даже худо-бедно накрасились. На нимф мы всё равно не смахивали, но по сравнению с тем что было….

В общем, хули тут сиськи мять – поехали мы с братьями к ним на дачу. Под благовидным предлогом «выпить за встречу».

Сижу. С младшим Лавровым. Пью винище. Которое мягко ложицца на пиво, и потихоньку лишает меня способности двигацца и говорить.( Не зря говорят: вино на пиво – диво, а пиво на вино – говно). Но, что характерно, вижу-слышу-соображаю хорошо.

Со второго этажа доносились «немецкие аплодисменты» (для лузеров – это когда животом по жопе шлёпают), Миша загадочно улыбался, а я начала терять остроту зрения.

- Мдя… - сказал младший Лавров.

Нахуя он это сказал? Непонятно….

- Му-у-у… ответила я, а Лавров оживился:

- Тоже хочешь что ли? Ну а чо молчала-то?!

- Бля-я-я… выдавила я, а Михаил посчитал это за моё согласие с его версией, и накинулся на мою тушку как стервятник на дохлую кошку.

Я тупо свалилась на пол, понимая, что из всех органов чувств у меня щас на полную катушку работают только уши. Я слышала как он пыхтел, шуршал, стонал, но не ебал!!! Нет! Он просто стонал и шуршал. И вдруг буднично сообщил:

- Спасибо, я кончил. А ты?

Тут ко мне сразу вернулись все остальные чувства. И я заорала:

- Куда ты кончил?!

- Сюда. – Покраснел Лавров-младший, и сунул мне под нос НАПАЛЬЧНИК!!!!!

Я протрезвела. Мне стало страшно. У меня в голове не укладывалось: а нахуя вот надо было дрочить в напальчник??!!! Вы видели ваще, что это такое? Это такой ма-а-аленький гандон, который надевают на палец, когда порежуцца. Резиновый и плотный. У моего деда такие штуки в огромном количестве по всему дому валялись. Он потому что вечно сослепу пальцы себе то ножом, то ножницами резал… а Лаврову он нахуя?!

Тут до меня стал доходить смысл второй части вопроса. «А ты?» А что я?! А я как должна была кончить, интересно?!

Тут меня охватила страшная догадка.

Чтоб проверить её, я схватила извращенца Лаврова одной рукой за волосы, чтоб не сопротивлялся, а другую запустила ему между ног…

Я не ошиблась.

С напальчником, правда, Миша себе сильно польстил. Хватило бы и резинки от пипетки. С лихвой.

В ответ на мой дикий ржач на втором этаже утихли немецкие аплодисменты, раздался топот, и в дверях возникли две красные хари: Маринкина и старшего Лаврова.

- Что?! – заорала Маринка.

Она уже включила свет, и её взгляду предстала картина: стою я, одетая, ржу как ебанутая, и держу за волосы Мишку, который стоит со спущенными штанами, и сжимает в руке напальчник…

Миша Лавров навсегда врезался в мою память своим членом, размером с пипетку, которым он умудрялся ебать людей так, что они этого даже не чувствовали, и наверняка стал известным фокусником. Наверняка. Ибо точнее сказать не могу. Уж восемь лет как не виделись, тьфу-тьфу, чтоб не сглазить.

…А тогда мы с Маринкой долго ржали. Ржали даже тогда, когда в 4 часа ночи шли пешком через лес 10 километров. Ржали, когда я сломала ногу, наебнувшись в лесу в какую-то силосную яму. И ржали ещё года два.

Пока я не встретила Рому. И не прекратила ржать.



Рома был больше двух метров ростом, больше ста килограмм весом, а поскольку всем известно, что Лида мужиков, как свиней, килограммами меряет – неудивительно, что Рома запал мне в душу. И не только.

Обламывало только одно: Рома был лучшим другом МОЕГО лучшего друга Дениса. Да, бывает и такое. У меня есть воистину лучший друг мушскова полу. И, хотя мы с Динькой в интимных отношениях не состояли – к мужикам он меня ревновал шопесдец. В присутствии Дениса насчёт того, чтоб подкатить к Роме и речи не было.

Ну ведь хотелось же! Ну плоть-то веть требует такова щастья!

И мне повезло.

Однажды ночью звёзды сложились так, что я оказалась у Диньки дома. А ещё там оказался Рома. А ещё у нас у всех оказалось ниибическое содержание алкоголя в крови. Совершенно случайно. И плоть моя меня мучила похлеще гестаповца.

- Денис… - проникновенно сказала я Диньке, оттащив его в коридор, - ты знаешь, я же тебя люблю…

- С Ромой ебацца не разрешаю – сразу отрезал Динька, и добавил: - Пидораска ты.

Потом подумал ещё, и закончил:

- Не станешь ты с ним ебацца. Зуб на вынос даю. Сама не станешь.

Я кивнула головой, и затеребила Динькину рубашку:

- Стану-стану. Смирись. Динь… А если полчасика всего, а? и всё! Ну я только чуть-чуть… ну, блин, клёвый мужик-то.. А я мать-одиночка, одна живу, у меня, между прочим, от отсутствия секса может рак груди быть!! – я давила Дениса железными аргументами.

- Давай, я тебя выебу, хочешь? – обрадовался друг, и мерзко улыбнулся.

- Иди нахуй. – Я насупилась. – От тебя у меня потом ко всем возможным эпидерсиям ещё и мандавошки прибавяцца. И лишай. В общем, не будь гнидой – дай мне полчаса. А я тебе зато кашку сварю потом. Манную.

Агрумент был уже не железный, а каменный. За мою манную кашу Ден продаст родную маму.

- Кашка… - Денис почесал жопу. – Кашка – это хорошо. Манная такая… Хуй с тобой. Иди к своему Роме. Но имей ввиду – двадцать минут даю. Всё.

В комнату я впрыгнула с ловкостью Сергея Бубки, и кровожадно напала на Рому. Мужик не ожидал такой пакости, и растерялся.

- Штаны снимай, мудило! У нас двадцать минут всего!!! – я орала, и смотрела на часы.

Рома снял штаны. А потом трусы…

И тут я опала как озимые…

Кто-нибудь видел когда-нить репродукцию картины «Ленин на субботнике», ну, где Ленин весь такой на выебонах, бревно на плече прёт?

Так вот: бревно это было половиной Роминого хуя. Если не третью.

Я молча смотрела на то, что практически доставало до потолка, а Рома смущённо выглядывал из-за этого баобаба, и улыбался.

Я села на стул.

- Это что? – единственное, что пришло мне в голову.

- Это ОН – тихо сказал Рома, и, обхватив баобаб двумя руками, отогнул его в сторону.

- А как же ты с этим живёшь? – грустно спросила я, и собралась заплакать. Потому что совершенно точно знала, что вот ЭТО в меня не влезет даже с бочкой вазелина. А Рома мне по-прежнему нравился.

- Я дрочу. – Тоже с грустью признался Рома, и погладил баобаб.

- Давай хоть поцелуемся, что ли… - со слезами сказала я, и, отпихнув баобаб, горестно чмокнула Рому в нос.

…За дверью слышался Динькин мерзкий ржач, и комментарий:

- А я тебе предупреждал! Лучше б мне дала, дура!

С сексом я обломалась. Это было очевидно. Но отпускать Рому совершенно не хотелось. Он мне нравился. Бля, ну по-человечески нравился!

Поэтому через неделю я приняла Ромино приглашение поехать вдвоём в гости к его другу Пете.

Петя был музыкантом, а я к творческим людям сильно неравнодушна. Поэтому, увидев Петину квартиру-студию, сразу атаковала музыканта кучей вопросов, попросила разрешения похуячить по клавишам синтезатора, сыграла ламбаду, и развесила уши, слушая Петины пояснения и музыку.

Рома тем временем слонялся без дела, и всё время ныл, что хочет спать. Я, конечно, девка благородная, и нахуй никогда никого открытым текстом не посылаю, но в тот момент очень хотелось.

Наконец, у меня лопнуло терпение:

- Ром, иди, бля, и спи уже!

- Я без тебя не пойду… - ныл человек-хуй. – Я только с тобой…

Тьфу!

Пришлось встать, пожелать Пете спокойной ночи, и свалить в спальню.

Кровать у Пети была с водяным матрасом. И застелена шёлковым бельём. Я разделась, плюхнулась на кровать, и тут же начала ловить руками подушку, которая отчего-то выскальзывала из под моей головы как мыльный пузырь.

Рома сорвал с себя свои парчовые одежды, и, с баобабом наперевес, рухнул рядом. Меня подбросило. Ударило о стенку. И я наебнулась на пол. Рома лишь виновато хихикнул. Я бросила на пол скользкую подушку, и устроилась кое-как на краю. Глаза начали слипацца.

Сквозь сон я слышала как ворочаецца Рома, как пыхтит и вздыхает, и вдруг он гаркнул:

- Хочу ебацца!!

А то ж! Надо думать! Только меня, вот, ебать не надо. Я для него щас «пучок мышек-девственниц – пятнадцать копеек».

Я повернулась к Роме спиной, и пробормотала:

- Знаешь, у меня есть секс-фантазия. Давай, ты будешь дрочить, а я буду ржа.. Смотреть то есть. Меня это возбуждает.

- Да? – обрадовался Рома-хуй.

- Да. – Твёрдо ответила я, и уснула.

Мне снилось, что я плыву на лодке. С лодочником Петей. Он мне играет на балалайке ламбаду, и поёт голосом Антона Макарского: «Вечная любо-о-овь, верны мы были е-е-ей…»

И тут раздался крик:

- ААААААА!!!! ЫЫЫЫЫЫЫ!! ОООООБЛЯЯЯЯЯЯ!!!

Спросонок я заорала, и мне тут же кто-то обильно кончил на ебло. После чего матрас ещё раз тряхнуло, я подлетела, впечаталась рожей в стенку, почти к ней приклеилась, и сползла на пол.

Зачерпнув с глаз две горсти липких соплей, я обрела слабое зрение, и увидела Ромин баобаб, который продолжал фонтанировать в потолок, а потом самого Рому, который конвульсивно дёргался на матрасе, и стонал:

- Ты это видела? Тебе понравилось, детка?

Я вздрогнула, и ответила:

- Тебе пиздец, дрочер…

Я царапала Рому ногтями, я кусала его за баобаб, я вытирала своё лицо о Ромины волосы, и громко ругалась матом:

- Сука! Мудак! Долбоёб! Я тебе твой хуй в жопу засуну, чтоб, бля, голова не шаталась! Уродины кусок!

На мои вопли прибежал Петя-лодочник, накинул на меня одеяло, схватил в охапку, и отволок в душ.

- Петя! – кричала я в одеяле. – Петя! Этот пидор кончил мне на голову, пока я спала! Я убью его!!!

- Убьёшь. – Спокойно отвечал музыкант Петя. – Убьёшь. Но потом. Утром. И подальше от моего дома, пожалуйста.

Рому я так и не убила. Он съебался ещё до того, как я вылезла из душа, где извела на свою голову литр шампуня. Рома съебался из моей жизни навсегда.

Из жизни. Но не из памяти.

И когда я стану старой бабкой, а это будет уже скоро, я буду сидеть в ссаном кресле под оранжевым торшером, и думать о хуях. Как минимум о двух.

О пипетке и о баобабе.

Взрослые игрушки

Когда коту делать нехуй – он себе яйцы лижет. (с) Народная мудрость.



- Слушай, у меня есть беспесды ахуенная идея! – муж пнул меня куда-то под жопу коленкой, и похотливо добавил: - Тебе понравицца, детка.

Детка.

Блять, тому, кто сказал, что бабам нравицца эта пиндосская привычка называть нас детками – надо гвоздь в голову вбить. Вы где этому научились, Антониобандеросы сраные?

Лично я за детку могу и ёбнуть. В гычу. За попытку сунуть язык в моё ухо, и сделать им «бе-бе-бе, я так тибя хачю» – тоже. И, сколько не говори, что это отвратительно и нихуя ни разу не иратично – реакции никакой.

- Сто раз говорила: не называй меня деткой! – я нахмурила брови, и скрипнула зубами. – И идея мне твоя похуй. Я спать хочу.

- Дура ты. – Обиделся муж. У нас сегодня вторая годовщина свадьбы. Я хочу разнообразия и куртуазности. Сегодня. Ночью. Прям щас. И у меня есть идея, что немаловажно.

Вторая годовщина свадьбы – это, конечно, пиздец какой праздник. Без куртуазности и идей ну никак нельзя.

- Сам мудак. В жопу всё равно не дам. Ни сегодня ночью. Ни прям щас. Ни завтра. Хуёвая идея, если что.

Муж оскорбился:

- В жопу?! Нужна мне твоя срака сто лет! Я ж тебе про разнообразие говорю. Давай поиграем?

Ахуеть. Геймер, бля. Поиграем. В два часа ночи.

- В дочки-матери? В доктора? В прятки? В «морской бой»?

Со мной сложно жыть. И ебацца. Потому в оконцовке муж от меня и съёбся. Я ж слОва в простоте не скажу. Я ж всё с подъебоном…

- В рифмы, бля! – не выдержал муж. Пакля!

- Хуякля. – На автомате отвечаю, и понимаю, что извиницца б надо… Годовщина свадьбы веть. Вторая. Это вам не в тапки срать. – Ну, давай поиграем, хуле там. Во что?

Муж расслабился. До пиздюлей сегодня разговор не дошёл. Уже хорошо.

- Хочу выебать школьницу!

Выпалил, и заткнулся.

Я подумала, что щас – самое время для того, чтоб многозначительно бзднуть, но не смогла как не пыталась.

Повисла благостная пауза.

- Еби, чотам… Я тебе потом в КПЗ буду сухарики и копчёные окорочка через адвоката передавать. Как порядочная.

Супруг в темноте поперхнулся:

- Ты ёбнулась? Я говорю, что хочу как будто бы выебать школьницу! А ей будеш ты.

Да гавно вопрос! Чо нам, кабанам? Нам што свиней резать, што ебацца – лиш бы кровища…В школьницу поиграть слабо во вторую годовщину супружества штоле? Как нехуй делать!

- Ладно, уговорил. Чо делать-то надо?

Самой уж интересно шопесдец.

Кстати, игра в школьницу – это ещё хуйня, я чесно говорю. У меня подруга есть, Маринка, так её муж долго на жопоеблю разводил, но развёл только на то, чтоб выебать её в анал сосиской. Ну, вот такая весёлая семья. Кагбутта вы прям никогда с сосиской не еблись… Пообещал он ей за это сто баксоф на тряпку какую-то, харкнул на сосиску, и давай ею фрикции разнообразные в Маринкиной жопе производить. И увлёкся. В общем, Маринка уже перецца от этого начала, глаза закатила, пятнами пошла, клитор налимонивает, и вдуг её муж говорит: «Упс!». Дефка оборачивается, а муш сидит, ржот как лось бамбейский, и сосисную жопку ей показывает. Марина дрочить перестала, и тихо спрашывает: «А где остальное?», а муш (кстати, ево фамилие – Петросян. Нихуя не вру) уссываецца, сукабля: «Где-где… В жопе!» И Марина потом полночи на толкане сидела, сосиску из себя выдавливала. Потом, кстати, пара развелась. И сто баксоф не помогли.

А тут фсего делов-то: в школьницу поиграть!

Ну, значит, Вова начал руководить:

- Типа так. Я это вижу вот как: ты, такая школьница, в коричневом платьице, в фартучке, с бантиком на башке, приходиш ко мне домой пересдавать математику. А я тебя ебу. Как идея?

- Да пиздец просто. У меня как рас тут дохуя школьных платьев висит в гардеробе. На любой вкус. А уж фартуков как у дурака фантиков. И бант, разумееца, есть. Парадно-выгребной. Идея, если ты не понял, какая-то хуёвая. Низачот, Вольдемар.

- Не ссы. Мамин халат спиздить можешь? Он у неё как раз говнянского цвета, в темноте за школьное платье прокатит. Фартук на кухне возьмём. Похуй, что на нём помидоры нарисованы. Главное – он белый. Бант похуй, и без банта сойдёт. И ещё дудка нужна.

Какая, бля, дудка????????? Дудка ему нахуя?????

- Халат спизжу, нехуй делать. Фартук возьму. А дудка зачем?

- Дура. – В очередной раз унизил мой интеллект супруг. – в дудке вся сила. Это будет как бы горн. Пионерский. Сечёш? Это фетиш такой. И фаллический как бы символ.

Секу, конечно. Мог бы и не объяснять. В дудке – сила. Это ж все знают.

В темноте крадусь на кухню, снимаю с крючка фартук, как крыса Шушера тихо вползаю в спальню к родителям, и тырю мамин халат говняного цвета. Чтоб быть школьницей. Чтоб муж был щастлив. Чтоб пересдать ему математику. А разве ваша вторая годовщина свадьбы проходила как-то по-другому? Ну и мудаки.

В тёмной прихожей, натыкаясь сракой то на холодильник, то на вешалку, переодеваюсь в мамин халат, надеваю сверху фартук с помидорами, сую за щеку дудку, спизженную, стыдно сказать, у годовалого сына, и стучу в дверь нашей с мужем спальни:

- Тук-тук. Василиваныч, можно к вам?

- Это ты, Машенька? – отвечает из-за двери Вова-извращенец, - Входи, детка.

Я выплёвываю дудку, открываю дверь, и зловещим шёпотом ору:

- Сто первый раз говорю: не называй меня деткой, удмурт!!! Заново давай!!!

- Сорри… - доносицца из темноты, - давай сначала.

Сую в рот пионерский горн, и снова стучусь:

- Тук-тук. Василиваныч, к Вам можно?

- Кто там? Это ты, Машенька Петрова? Математику пришла пересдавать? Заходи.

Вхожу. Тихонько насвистываю на дуде «Кукарачю». Маршырую по-пианерски.

И ахуеваю.

В комнате горит ночник. За письменным столом сидит муж. Без трусов но в шляпе. Вернее, в бейсболке, в галстуке и в солнечных очках. И что-то увлеченно пишет.

Оборачивается, видит меня, и улыбаецца:

- Ну, что ж ты встала-то? Заходи, присаживайся. Можешь подудеть в дудку.

- Васильиваныч, а чой та вы голый сидите? – спрашиваю я, и, как положено школьнице, стыдливо отвожу глаза, и беспалева дрочу дудку.

- А это, Машенька, я трусы постирал. Жду, когда высохнут. Ты не стесняйся. Можешь тоже раздецца. Я и твои трусики постираю.

Вот пиздит, сволочь… Трусы он мне постирает, ога. Он и носки свои сроду никогда не стирал. Сука.

- Не… - блею афцой, - Я и так без трусиков… Я ж математику пришла пересдавать всё-таки.

Задираю мамин халат, и паказываю мужу песду. В подтверждение, значит. Быстро так показала, и обратно в халат спрятала.

За солнечными очками не видно выражения глаз Вовы, зато выражение хуя более чем заметно. Педофил, бля…

- Замечательно! – шепчет Вова, - Математика – это наше фсё. Сколько будет трижды три?

- Девять. – Отвечаю, и дрочу дудку.

- Маша! – Шёпотом кричит муж, и развязывает галстук. – ты гений! Это же твёрдая пятёрка беспесды! Теперь второй вопрос: ты хочешь потрогать мою писю, Маша?

- Очень! – с жаром отвечает Маша, и хватает Василиваныча за хуй, - Пися – это вот это, да?

- Да! Да! Да, бля! – орёт Вова, и обильно потеет. – Это пися! Такая вот, как ты видишь, писюкастая такая пися! Она тебе нравицца, Маша Петрова?

- До охуения. - отвечаю я, и понимаю, что меня разбирает дикий ржач. Но держусь.

- Тогда гладь её, Маша Петрова! То есть нахуй! Я ж так кончу. Снимай трусы, дура!

- Я без трусов, Василиваныч, - напоминаю я извру, - могу платье снять. Школьное.

Муж срывает с себя галстук, бейсболку и очки, и командует:

- Дай померить фартучек, Машабля!

Нет проблем. Это ж вторая годовщина нашей свадьбы, я ещё помню. Ну, скажите мне – кто из вас не ебался в тёщином фартуке во вторую годовщину свадьбы – и я скажу кто вы.

- Пожалуйста, Василиваныч, меряйте. – снимаю фартук, и отдаю Вове.

Тот трясущимися руками напяливает его на себя, снова надевает очки, отставляет ногу в сторону, и пафосно вопрошает:

- Ты девственна, Мария? Не касалась ли твоего девичьего тела мушская волосатая ручища? Не трогала ли ты чужые писи за батончег Гематогена, как путана?

Хрюкаю.

Давлюсь.

Отвечаю:

- Конечно, девственна, учитель математики Василиваныч. Я ж ещё совсем маленькая. Мне семь лет завтра будет.

Муж снимает очки, и смотрит на меня:

- Бля, ты специально, да? Какие семь лет? Ты ж в десятом классе, дура! Тьфу, теперь хуй упал. И всё из-за тебя.

Я задираю фартук с помидорами, смотрю как на глазах скукоживаецца Вовино барахло, и огрызаюсь:

- А хуле ты меня сам сбил с толку? «Скока буит трижды три?» Какой, бля, десятый класс?!

Вова плюхаецца на стул, и злобно шепчет:

- А мне что, надо было тебя просить про интегралы рассказать?! Ты знаешь чо это такое?

- А нахуя они мне?! – тоже ору шёпотом, - мне они даже в институте нахуй не нужны! Ты ваще что собираешься делать? Меня ебать куртуазно, или алгебру преподавать в три часа ночи?!

- Я уже даже дрочить не собираюсь. Дура!

- Сам такой!

Я сдираю мамашин халат, и лезу под одеяло.

- Блять, с тобой даже поебацца нормально нельзя! – не успокаиваецца муж.

- Это нормально? – вопрошаю я из-под одеяла, и показываю ему фак, - Заставлять меня дудеть в дудку, и наряжацца в хуйню разную? «Ты девственна, Мария? Ты хочеш потрогать маю писю?» Сам её трогай, хуедрыга! И спасибо, что тебе не приспичило выебать козлика!

- Пожалуйста!

- Ну и фсё!

- Ну и фсё!

Знатно поебались. Как и положено в годовщину-то. Свадьбы. Куртуазно и разнообразно.

В соседней комнате раздаёцца деццкий плач. Я реагирую первой:

- Чо стоишь столбом? Принеси ребёнку водички!

Вова, как был – в фартуке на голую жопу, с дудкой в руках и в солнечных очках, пулей вылетает в коридор.



… Сейчас сложно сказать, что подняло в тот недобрый час мою маму с постели… Может быть, плач внука, может, жажда или желание сходить поссать… Но, поверьте мне на слово, мама была абсолютно не готова к тому, что в темноте прихожей на неё налетит голый зять в кухонном фартуке, в солнечных очках и с дудкой в руке, уронит её на пол, и огуляет хуем по лбу…

- Славик! Славик! – истошно вопила моя поруганная маман, призывая папу на подмогу, - Помогите! Насилуют!

- Да кому ты нужна, ветош? – раздался в прихожей голос моего отца.

Голоса Вовы я почему-то не слышала. И мне стало страшно.

- Кто тут? Уберите член, мерзавец! Извращенец! Геятина мерская!

Мама жгла, беспесды.

- Отпустите мой хуй, мамаша… - наконец раздался голос Вовы, и в щель под закрытой дверью спальни пробилась полоска света. Вове наступил пиздец.

Мама визжала, и стыдила зятя за непристойное поведение, папа дико ржал, а Вова требовал отпустить его член.

Да вот хуй там было, ага. Если моей маме выпадает щастье дорвацца до чьего-то там хуя – это очень серьёзно. Вову я жалела всем сердцем, но помочь ему ничем не могла. Ещё мне не хватало получить от мамы песдюлей за сворованный халат, и извращённую половую жызнь. Так что мужа я постыдно бросила на произвол, зная точно, ЧЕМ он рискует. Естественно, такого малодушия и опёздальства Вова мне не простил, и за два месяца до третьей годовщины нашей свадьбы мы благополучно развелись.

Но вторую годовщину я не забуду никогда.

Я б и рада забыть, честное слово.

Но мама… Моя мама…

Каждый раз, когда я звоню ей, чтобы справицца о её здоровье, мама долго кашляет, стараясь вызвать сочувствие, и нагнетая обстановку, а в оконцовке всегда говорит:

- Сегодня, как ни странно, меня не били членом по щекам, и не тыкали в глаза дудкой. Стало быть, жива.

Я краснею, и вешаю трубку.

И машинально перевожу взгляд на стенку. Где на пластмассовом крючке висит белый кухонный фартук.

С помидорами.

Я ж пиздец какая сентиментальная

День рождения

Юлькин день рождения отмечали с размахом. Четвертак – это вам не в тапки ссать. Накануне были слышны слабые голоса Юлькиного супруга, носящего погоняло Бумбастик, и Юлиной мамы, что, быть может, сие празднество лучше отметить в ресторации, неподалёку от дома, потому что дешевле заплатить за разбитую посуду, перевернутые столы, выебанных в жопу официанток и побитых певунов с летней эстрады, чем потом год ремонтировать квартиры? Свою, и соседские…

Но голоса вопиющих не были услышаны.

«Бухаем дома!» - отрезала без пяти минут именинница, и добавила: «Бумба, а давай ещё Лысого с Пашей-Пиццей позовём?»

Бумбастик трогательно зашлёпал губой, открыл рот, намереваясь наговорить Юле много обидных слов про нетрадиционную ориентацию Лысого и Пиццы, но потом махнул рукой, и удалился с горизонта, прихватив с собой враз постаревшую лет на десять тёщу.

Седьмого января, ровно в шесть часов вечера двери Юлькиной квартиры распахнулись, и туда ворвался разномастный табун.

Табун снёс в прихожей вешалку, Юлину бабушку, которая в недобрый час решила высунуть нос из своей комнаты, и почти затоптал маленького и не очень физически развитого Бумбастика.

Юлька, сияя свежезакрашенным фингалом, коим она обзавелась 2 дня назад, когда нетрезвый Бумбастик пришёл домой, застал свою супругу приблизительно в таком же состоянии, лежащей в ванной, и которая на нехитрый вопрос: «Ты где так нажралась, паскуда?» - ответила: «Да уж не с тобой, пидр молдавский!» - встречала гостей, стоя на накрытом столе. Гости скидывали Юльке пакеты с подарками, очень интенсивно тыкали пальцами в салаты, и воровали с тарелок нарезанную колбасу.

Наконец, Юлька дала отмашку:

- Жрите, господа!

И все стали жрать.

Именинница тем временем постепенно нажирала сливу, и почти подошла к той кондиции, которая условно называется: «А в детстве я занималась спортивной гимнастикой»

На деле это обозначало следующее: достигнув определённой степени алкогольного отравления, Юлия вставала на стул, хватала рукой свою правую пятку, и, со скрипом начинала задирать её к уху. Упражнение всегда заканчивалось одинаково: у Юли рвались по швам брюки (джинсы, колготки, шорты – нужное подчеркнуть), и она, потеряв равновесие, падала на пол. Но, тем не менее, шквал аплодисментов она всё равно срывала потрясающий.

Так что день рождения катился по накатанному сценарию: бухара, спортивная гимнастика, бухара, стриптиз.

Стриптиз обычно исполняла одна Юля. Но этот день рождения был особым. Поэтому именинница выкрикнула в массы клич:

- Девки, даю 20 баксов той, которая потрётся сиськами об Бумбастика!

Бумбастик незаметно перекрестился, и махнул ещё сотку водки.

Прибывшие позднее всех, друзья светло-синей окраски Лысый и Пицца – тут же оживились, и предложили свои услуги. Забесплатно.

Бумбастик накатил ещё соточку, и начал тихо сползать под стол.

Но молодая кровь, разгорячённая зелёным змием, жаждала хлеба и зрелищ.

Гости кричали: «Даёшь голые сиськи!» - и кровожадно косились на Бумбу.

Под столом Бумбастик жадно выпил ещё полбутылки пива, и был извлечён на свет Божий могучими руками Гены-Геморройщика, получившего столь красноречивое погоняло за пагубное пристрастие к спиртному и к молдавским продажным женщинам, коих Гена не просто любил, а ещё и ебал. Регулярно, и с особым цинизмом. Весу в Гене было под двести кило, и Бумбастик не сопротивлялся.



И был стриптиз.

И на старую кровать, накрытую флагом Ямайки, с размаху швырнули маленького, беззащитного Бумбу.

И две девки, отрабатывая полученные от Юлии 20 баксов, интенсивно тёрлись грудями о волосатую грудь Бумбастика под доносящуюся из динамиков песню: «Солнце ярко светит, луч играет по еблу, обоссанная девушка сосёт свою губу… Наверное, ей сниться отсосник до колен, но тут её пинает очень грубый мент..» Это была любимая песня Бумбастика. При жизни.

Потому что муж именинницы перестал дышать тогда, когда заметил, что груди, приятно касавшиеся его тела, вдруг стали плоскими и колючими. Он на секунду открыл глаза, увидел лежавших рядом с ним Пашу-Пиццу, и Лысого, и впал в летаргическую кому.



…А день рождения продолжался.

На кухне завязалась драка.

В правом углу ринга, в красных трусах, была Юля, в левом углу, в белых штанах – Витя-Бинокль.

Замес произошёл по вине Бинокля, который, застав Юлию за реставрацией вечернего макияжа, имел неосторожность сказать:

- Сколько «Запорожец» не крась – всё равно он Мерином не станет. Гы.

И получил в ответ острый укол кисточкой для теней в промежность, сопровождаемый словами:

- Зато твоим крючком только варежки вязать, обсос унылый!

…Биноклю потом промыли рану на голове, Юлька переоделась в джинсы, с сожалением засунув в мусорное ведро рваное праздничное платье, и празднество возобновилось.

Ровно в полночь гости, во главе с Юлией, торжественно пошли курить план.

Бинокль потрусил за ними, рассчитывая на Юлину патологическую незлопамятность. И зря, как оказалось. Потому что попытка выклянчить паровозик вновь закончилась трагично.

Патологически незлопамятная Юлия, заметив вытянутые дудой губы Бинокля, смачно треснула по ним лейкой в виде петушка, и припечатала:

- А ты покури трубу от Запорожца, клизма очкастая!

Всё как обычно…



Я сидела возле бездыханного тела Бумбастика, и с горечью думала о том, что расчленять его труп, и развозить в метро его останки в разные концы Москвы придётся мне. Как лучшей Юлиной подруге. Перспектива не радовала.

Более того, я услышала, как скрипнула дверь, кто-то шагнул в тёмную комнату, где лежал непогребённый Бумба, и рядом раздался голос:

- Есть тут кто?

Я вздохнула. Причём, громко. Но ничего не ответила.

Голос молчал полминуты, а потом сказал:

- Давай, что ли, потрахаемся, как там тебя зовут? Я потом тебе на гитаре сыграю…

Я снова вздохнула, и нежным сопрано ответила:

- Иди нахуй, гитарист. Рождество сегодня, урод. О душЕ подумай. И вали с Богом, по тихой грусти.

Удаляющиеся шаги. Сработало.



В комнате кто-то надрывно орал:

- Чёрррные глаза! Умираю! Умираю!

И слышался треск разрываемых одежд, и аплодисменты.

«А в детстве я занималась бальными танцами и спортивной гимнастикой» дубль два.

Скрип двери. Шёпот: «Есть тут кто?» Молчу. И тишина.

Вдруг, где-то сбоку послышалась возня, и хихиканье: «Ой, ты ЕГО побрил? Такой смешной…»

Стало интересно. Очень интересно. Я тоже люблю смеяться. Так посмешите же меня! И включила свет.



Рядом с телом Бумбастика скрючились Пицца и Лысый.

Пицца лежал, отвернувшись к стене, и его тошнило за кровать.

Лысый лежал на Бумбастике, и мастурбировал ему член.

Через пять секунд я поняла, что расчленять мне ничего не придётся, потому что Бумба вышел из комы, и принялся бить Лысого, Пиццу, и лягнул меня в бок.



В распахнувшиеся двери ввалились гости, неся на руках Юлю с гитарой, Бинокля в салате, а позади всех напирал мощным телом Гена-Геморройщих, утробно рыча:

- Умиррраю! Умиррраю! Черные глаза!



На часах было два часа ночи.

Дважды приезжавшие на вызов соседей милиционеры, танцевали с грудастыми гостьями финскую польку, мама и бабушка именинницы совместными усилиями забаррикадировали изнутри дверь, да так, что на следующий день пришлось вызывать МЧС, в салатах лежали несколько гостей и Юлькины колготки, а я шла по хрустящему снегу домой.

В соседний подъезд.

В больших меховых тапочках, угнанных из Юлькиной квартиры и в чьём-то красном пуховике.

Из Юлькиных окон вылетал фейерверк и китайские петарды, с балкона валил душистый дым, а на московском небе сияла рождественская звезда.



С днём рождения тебя, Юлька!

Влипла

Предыстория:

С прошлого года мне периодически наколпашивали на домашний телефон какие-то мамзели, и голосами древесных нимф щебетали в моё, забитое грязью, ухо:

- Ой, здрасьте-здрасьте-здрасьте! Вы – Мотя Сосискина? Ой, как клёво-клёво-клёво! А мы - компания "Кирби", и наш сотрудник в любое удобное для Вас время приедет к вам, и бесплатно пропылесосит вам квартиру нашим супер-пупер-чудо-пылесосом! Когда Вам будет удобно?

Мне никогда не удобно, когда ко мне домой припираются незнакомые люди. Ибо, мой дом - моя крепость. Сочту нужным - сама приглашу. И ещё есть друзья, которые могут приходить без приглашения, потому что у них пожизненный абонемент на посещение моего свинарника.

И пылесосущей организации было отказано в аудиенции. Но они были настойчивы, и звонили ещё месяца три, пока не заебались.



Месяц назад моя они позвонили моей умной маме, для которой нахаляву и «Рама» - сливочное масло. И вот теперь уже ОНА начала мне названивать:

- Доча! Срочно пригласи к себе мальчика Толю! Он очень хороший, и пропылесосит тебе ковёр! У тебя же всё в собачьей волосне! Тебе необходим Толик с пылесосом!

Пробурчав что-то похожее на "Лучше б это был Петя с большим хуем", я послала маму в жопу, вместе с Толиком и пылесосом.

Вечером, гуляя с собакой, я рассказала мальчишкам-соседям про мамин звонок, и они принялись меня убеждать в том, что я нихуя не права, и что надо позвонить мальчику Толе, потому что к ним вот тоже приходил Толя-Коля-Вася, и пропылесосил даже клаву у компа.

Клава у меня сильно засратая, и наверное, это и явилось тем самым последним аргументом "за", переполнившим моё сознание, забитое гамлетовскими вопросами: "Быть или не быть?", "Пылесосить - не пылесосить?", "Звонить - не звонить?".



Позвонить я не успела. Потому как в компании Кирби по-любому сидят телепаты. И уже на следующий день в дверь мне позвонил странный узбекский отрок.

Он стоял у меня на пороге, в костюме с Черкизона, распространяя вокруг себя оглушительный запах туалетной воды "Доллар" *Гы. Кто не нюхал хоть раз в жизни эту поистине ТУАЛЕТНУЮ воду - тот лох. Кто ею хоть раз в жизни пользовался - тот мой первый муж* и громко скандировал: "Фирма Кирби! 110 лет на рынке! Есть просто пылесосы, а есть Кирби!!!!"

- Здравствуйте - сказала я.

- Здравствуйте! Я - Айбек! Фирма Кирби! - отрапортовал узбекский труженик пылесосного фронта, и ещё раз выдал свою речёвку про 110 лет и так далее.

Повисла благостная пауза.

- До свидания! - сказала я, улыбнулась, и попыталась закрыть дверь.

Но не тут-то было! В двери уже торчала узбекская конечность в рыжем ботинке, а узбекская голова продолжала вещать:

- Я бесплатно пропылесосю вашу квартиру, и Вы сами убедитесь, что есть пылесосы, а есть Кирби-и-и!

Вот это завывание "Кирби-и-и-и!" удалось ему особенно паскудно, и на жалобный вой стали вылезать на лестницу соседи.

Картина: стою я, в халате и в тапочках, а в мою квартиру ломится весёлый узбек с кучей коробок, и странно подвывает.

Соседи маслено ухмыльнулись, и уползли обратно.



Я поняла, что терять мне уже нечего. Потому что завтра весь двор будет говорить о том, что Мотя теперь сожительствует с узбеком, не говорящим по-русски, который уже переехал к ней с кучей своего барахла.

А ещё меня зомбировал его вой.

И я его впустила.

Айбек, взвизгнув, потрусил в мою хату, волоча за собой свой пылесос, и, не успев перешагнуть порог, деловито осведомился:

- Вы уже готовы стать клиентом Кирби, и купить этот прекрасный пылесос.

- Нет - отрезала я.

- Плохо - огорчился Айбек. - У нас на фирме щас соревнование идёт: кто больше пылесосов продаст. Приз - поездка в Дубай.

Тут он вымученно посмотрел на меня, и закончил:

- А я очень хочу в Дубай. Станьте же нашим клиентом уже!

Ай, ты мой зайка! В Дубай он хочет! "Мальчик хочет в Дубай, чики-чики-та.."

А я тут причём? Я тоже хочу в Дубай. Но я же не говорю Айбеку, что это он виноват в том, что меня туда никто не хочет везти? И я грозно и величественно приказала:

- Пылесось!

Айбек с сомнением посмотрел на меня и на мой халат, и скривился:

- А смысл? У вас есть 110 тыщ рублей, чтобы купить наш пылесос?

Оба-на! Вот тут я поняла, что обозначает выражение моего папы: "Припух, Сеня?"

Айбек понял, что сейчас его пошлют нахуй, и, возможно, сопроводят этот посыл ударом по горбу, и быстро исправился:

- Сейчас я покажу вам как работает наш пылесос Кирби-и-и-и!!!! - И потрусил дальше, на кухню.

На кухне он разобрал свои коробки, достал этот самый пылесос, прицепил к нему мешок, потом тут же отцепил, пояснив:

- Вы ж его покупать прямо сейчас не будете? Тогда нечего пачкать мешок. Я вам с фильтрами пылесосить буду.

Красавец. Он непременно выиграет путёвку в соцсоревновании. Но, думается мне, не в Дубай, а в Пизду. Не знаю, есть ли на карте мира такой город...

Он достал фильтры, включил в розетку свой агрегат, сунул трубу мне за холодильник, пососал там, показал засратый фильтр, и победно возликовал:

- Ну что? Видите? Теперь вы готовы стать нашим клиентом?

- Нет - снова ответила я. И пояснила: - Из-за холодильника я и сама всё вымыть могу забесплатно. Пылесось собачью шерсть!

Я уже негодовала, если кто не понял вдруг.

Но Айбек очень хотел в Дубай, и не хотел пылесосить. Его волновала моя платежеспособность. Он извлёк из черкизовских штанин калькулятор размером со стиральную доску, и, потыкав в кнопочки, провозгласил:

- Вы готовы уже внести первый взнос 13 тыщ 850 рублей, и потом, в течение 18 месяцев выплачивать по 4400?

На языке вертелся ответ: "Иди ты нахуй!!!!!", но я, всё ещё вежливо, но с угрозой в голосе ответила:

- Нет. Не готова. Пропылесось собачью шерсть уже!

Айбек вздохнул, подумал, снова потыкал в кнопочки, и спросил:

- А у вас щас есть 12 тыщ 999 рублей? Тогда ежемесячный платёж составит...

Бля... Ну, почему мальчик Толя пропылесосил моей маме всю квартиру, а моим друзьям - клаву, а мне Айбек только выносит мозг, и, по-моему, пытается обворовать?

Тут я уже взвыла:

- Послушайте! Хватит выносить мне мозги! Мне НЕ НУЖЕН ваш пылесос, не нужно ваше бесплатное пылесосание, которого, собственно, и нету, и оставьте меня в покое!!!!!

Айбек улыбнулся. Айбек снова достал калькулятор, и спросил:

- А сколько у вас щас денег есть в данный момент?

Ой, бли-и-ин... Попала. Я уже читала про цыганских бабок, которые сначала спрашивают, скока у тя дома денег есть, а потом зомбируют, и деньги тырят. Айбек смотрел на меня, не мигая.

Но я мобилизовала все свои внутренние силы, и заорала:

- Бля! ты уйдёшь отсюда или нет, мудило??????

Вы думаете, он испугался или обиделся? Хуй! Он снова достал калькулятор...

Я думала, сдохну. ТАКОГО психо-прессинга я не испытывала даже общаясь пять часов подряд со своей мамой, которую здоровый человек может выносить лишь 12 минут, 42 секунды, после чего он - готовый пациент психбольницы. Проверено.



Короче, ушёл этот узбекский монстр лишь после того, как я, в каком-то полубессознательном состоянии написала ему на бумажке три чьих-то телефона.

Закрыв за ним дверь, я перекрестилась, сбегала в комнату, проверила: на месте ли мои сбережения, и предала Айбека анафеме.

Это была предыстория.

А история началась сегодня утром, когда раздался телефонный звонок, я взяла трубку, и оттуда вылетел злобный рык моего соседа Павла:

- Сосискина, сволочь! Готовь свою жопу! Я реально тебя выебу туда без вазелина! Какого хуя ты прислала мне каких-то чурбанов с пылесосами??? Я спал после суток, вдруг - звонок в дверь! Открываю: стоят ДВА узбека, и орут: "Мотя Сосискина порекомендовала Вас как надёжного клиента фирмы Кирби, и мы вам щас тут всё пропылесосим!" Я их еле выгнал, а они, суки, мне всю дверь обклеили своей рекламой, и в почтовый ящик всякой поеботины напихали! Ты понимаешь, что ты теперь мне должна?

Я икнула, и села на жопу. Потому что Павлос - он никогда слов на ветер не бросает...

Господи, КАК мне пришла в голову мысль дать Айбеку Пашкин телефон??????

Пиздец жопе.

Потому что час назад Паша снова позвонил, и сурово заявил:

- Я не шутил. Готовь жопу. И тренируйся на чупа-чупсе сосать хуй. Потому что иначе я тебя убью.

А я знаю, что Паша нихуя не клоун. Знаю, что жопа мне дорога. И ещё я знаю, у кого я поживу до понедельника.

Влипла, бля...

А вы, дорогие мои детишечки, никогда не пускайте в дом узбеков с пылесосами, потому что

ВСЕ ОНИ ХОТЯТ ТОЛЬКО В ДУБАЙ!

Одна на всех - мы за ценой не постоим



Стою у зеркала. В розовых пижамных штанах, и в тапочках.

Всё.

И внимательно себя изучаю.

Прихожу к выводу, что тому мудаку, который придумал моду на двухметровых сисястых сволочей, с параметрами метр дваццать-пиисят-девяносто – надо лицо обглодать. Зажыво.

Патамушта я этим извращённым параметрам не соответствую нихуя.

Так, импирически, я прихожу к выводу, что все мужики – козлы.

Вы не поняли логики рассуждений? Ебитесь в рот. Это ваши проблемы.

А теперь – о моих.



***



- Сука ты, Лида! – с чувством выплюнул мне в лицо контуженный боксёр Дима, с которым я на тот момент нежно сожительствовала, и уже начинала смутно догадывацца, что год жизни я уже бессмысленно проебала.

- Пиздуй к Бумбастику! – Сурово ответила я своей зайке («зайка» в моих устах, штоп вы знали – это страшное ругательство, ага), и захлопнула дверь.

Потом села, и перевела дух.

Так, если зайка меня послушаецца, и попиздует к Бумбастику – значит, через пять минут мне позвонит Бумбастикова жена, по совместительству моя подруга Юля, и нецензурно пошлёт меня нахуй, пожелав мне покрыцца при этом сибирскими язвами и прочей эпидерсией.

Теперь всё зависело от зайки…

И зайка не подвёл. Зайка совершенно точно пришвартовался у Бумбастика…

Дзынь!

Я побрела на кухню, на звук звонящего телефона, быстро репетируя кричалку, которой я сейчас должна Юльку обезоружить.

Зайка, беспесды был долбоёбом. Раз послушался моего бездумного совета.

- Алло, Юлька! – Заорала я в трубку, - Моя карамелька пошла к вам в гости! Ты ему дверь не открывай, и скажи ему, чтоб уёбывал к себе в Люблино. К бабке.

- Штоп ты сдохла, жаба… - грустно перебила меня Юлька, - что ж ты заранее не позвонила, ветошь тухлая, а? А мне чо теперь делать? Твой сукодумец сидит щас с Бумбой на кухне, ржот как лось бомбейский, сожрал у меня кастрюлю щей, и собрался тут ночевать. Понимашь, жаба жырная? Но-че-вать! А что это значит? Молчи, не отвечай. Мне убить тебя хочецца. Это значит, моя дорогая подрушка, штоп тебе здоровьица прибавилось, что я щас беру свою дочь, и мы песдуем с ней ночевать К ТЕБЕ! Понятно? Я с этими колхозными панками в одной квартире находицца отказываюсь.

Чего-то подобного я и ожидала, поэтому быстро согласилась:

- Иди. Я вам постелю.

- А куда ж ты денешся? – ответила Юлька, и повесила трубку.



…Очень непросто вставать утром в семь часов, если накануне ты пил сильноалкогольные напитки в компании Юли. И не просто пил, а упивался ими. Осознанно упивался.

И ещё более непросто, чем встать в семь утра - это разбудить двоих шестилетних детей, накормить их уёгуртами, одеть в пиццот одёжек, и отбуксировать в деццкий сад, который находится в Якино-Хуякино. То есть в нескольких автобусных остановках от твоего дома.

Это пиздецкий подвиг, скажу честно.

При этом надо постараться выглядеть трезвой труженицей и порядочной матерью. Штоп дети не пропалили, и воспитательница.

На Юлю надежды не было никакой. Никакой, как сама Юля.

Значит, быть мамой-обезьянкой сегодня придёцца мне. И тащить двоих киндеров в садик, сохраняя при этом равновесие – тоже выпадает мне.

А почему я этому ниразу не удивлена? Не знаете? И я не знаю. А косить-то надо…

Бужу, кормлю, одеваю детей. Параллельно капаю в глаза Визин, и закидываю в пасть пачку Орбита. Выгляжу как гуманоид, который всю ночь пил свекольный самогон, сидя в зарослях мяты. Но это – лучшее, что я могла из себя вылепить на тот момент.

Запихиваю детей в битком набитый автобус, утрамбовываю их куда-то в угол, и, повиснув на поручне, засыпаю…

- Мам… - как сквозь вату голос сына, - мам, а когда мне можно женицца?

Ну ты спросил, пацан… Вот маме щас как раз до таких глобальных вопросов…

- Когда хочешь – тогда и женись.

Ответила, и снова задремала.

- Ма-а-ам… - сыну явно скучно. С Юлькиной Леркой он бы, может, и поговорил. Только я ей рот шарфом завязала. Не специально, чесслово. Поэтому Лерка молчит, а я отдуваюсь.

- Ну что опять?!

- Знаешь, я на Вике женюсь. На Фроловой.

Тут я резко трезвею, потому что вспоминаю девочку Вику. Фролову.

Шестьдесят килограммов мяса в рыжых кудрях. Мини-Трахтенберг. Лошадка Маруся. Я Вике по пояс.

- Почему на Вике??!! Ты ж на Лиле хотел женицца, ловелас в ритузах! У Лили папа симпатичный и на джыпе! Зачем тебе Вика, Господи прости?!

На меня с интересом смотрит весь автобус. Им, пидорам, смешно! Они видят похмельного гуманоида с двумя детьми, один из которых замотан шарфом по самые брови, а второй зачем-то хочет женицца. И смеюцца.

А мне не смешно. Мне почему-то сразу представилась картина, как в мою квартиру, выбив огромной ногой дверь, входит большая рыжая Годзилла, и говорит: «А ну-ка, муженёк, давай твою мамашку нахуй ликвидируем экспрессом с балкона четвёртого этажа. Она у тебя в автобусах пьяная катаецца, в мужиках не разбираецца, и вообще похожа на имбецыла». И мой сынок, глядя влюблёнными глазами на этот выкидыш Кинг-Конга, отвечает ей: «Ну, конечно, Вика Фролова, моя жена ахуенная, мы щас выкинем эту старую обезьяну из нашего семейного гнезда» И молодожены, улюлюкая, хватают меня за жопу, и кидают вниз с балкона…

В ушах у меня явственно стоял хруст моих костей…

- Почему на Вике?! – снова заорала я, наклонившись к сыну всем туловищем, насколько позволяла длина моей руки, которой я держалась за поручень. Отпустить этот поручень я не могла. Хотя автобус уже приближался к нашей остановке. По ходу, я этот поручень возьму с собой…

Сын моргнул. Раз. Другой. А потом вскинул подбородок, и ГРОМКО ответил:

- А ты видала, какие у Вики сиськи???!!! Больше, чем у тебя даже!

Занавес.

Из автобуса я вылетела пулей, волоча за собой сына и Лерку, а за спиной дьявольски хохотали бляццкие пассажыры автобуса.

Им смешно…



Когда я вернулась из сада, Юлька уже проснулась.

- Кофе будешь, пьянь? – спрашивает меня, а сама уже в кофеварку арабику сыпет. Полкило уж нахуячила точно.

- Буду. – Отвечаю, и отбираю у Юльки банку с кофе. – Нахаляву и «Рама» – сливочное масло. Ты хоть смотри, скока ты кофе насыпала.

- Похуй.. – Трёт красные глаза Юлька, - я щас кофе попью – и домой. Сдаёцца мне, наши панки у меня дома погром в Жмеринке устроили. Ты щас на работу попилишь, спать там завалишься, а мне говно возить полдня придёцца. Из-за тебя, между прочим.

Ага, спать я на работе завалюсь…

Очень смешно.

Провожаю Юльку, смотрю на себя в зеркало, вздрагиваю, и снова иду в ванну.

Заново умывацца, красицца, и заливать в глазные орбиты Визин. Ибо с таким пластилиновым ебалом как у меня на работу идти совершенно неприлично.

Дзынь!

Ёбаная тётя, как ты исхудала… Кому, бля, не спицца в полдевятого утра?!

С закрытыми глазами, патамушта рожа в мыле, с пастью, набитой зубной пастой, по стенке пиздую на звук телефона.

- Алло, бля!!!

Рявкнула, и почуфствовала, как зубная паста воздушно-капельным путём распространилась по стенам кухни.

- Срочно ко мне!

И гудки в трубке. Чозанах? Я понять не успела, чей там голос в трубке…

Наощупь нахожу полотенце для посуды, вытираю им глаза, и смотрю на определитель номера.

Юлька.

«Срочно ко мне!» А нахуя? Мне, если что, на работу выходить через десять минут. С какого члена я должна срывацца, и срочно бежать к Юльке?

Набрала Юлькин номер. Послушала пять минут длинные гудки. После чего автоматически стёрла со стены зубную пасту, бросила полотенце в стиральную машину, схватила сумку, и вылетела на улицу, забыв закрыть дверь.



…Юльку я нашла в состоянии странного ступора на лестничной клетке возле её квартиры.

- Пришла? – вяло поинтересовалась Юлька, и хищно улыбнулась.

- Прибежала даже. Где трупы?

- Какие трупы?

- Не знаю. Но за своё «Срочно ко мне» ты должна ответить. Если трупов нет – я тебе пизды дам, ты уж извини. Я на работу уже опоздала, мне теперь всю плешь проедят и выговор влепят. Так что причина того, что я прискакала к тебе должна быть очень веской.

Юлька затушила сигарету в банке из-под горошка, и кивнула головой в сторону двери:

- Иди.

Я сделала шаг к двери, и обернулась:

- А ты?

Юлька достала из пачки новую сигарету, повертела её в пальцах, сломала, отправила в банку, и ответила:

- Я рядом буду. Иди…

Мне поплохело. По ходу, я щас реально увижу жосткое мясо. Зайку своего, с топором в контуженной голове, Бумбастика с паяльником в жопе, и кишки, свисающие с люстры…

К такому зрелищу надо было основательно подготовицца, но мы с Юлией Валерьевной всё выжрали ещё вчера. Так что смотреть в глаза смерти придёцца без подготовки.

Я трижды глубоко вдохнула-выдохнула, и вошла в квартиру…

Странно.

Кровищи нет.

В доме тихо. И относительно чисто. Не считая кучи серпантина и блёсток на полу.

Автоматически смотрю на календарь. Февраль. Новый Год позади. Какого хуя тогда…

И тут я вошла в комнату. В первую из трёх…


…В комнате стояла кровать, а на кровати лежала жопа. Абсолютно незнакомая мне жопа. Совершенно точно могу утвеждать, что с этой жопой мы ранее не встречались, и в близкий контакт не вступали.

За плечом тихо материализовалась из воздуха Юлька. Я вопросительно на неё посмотрела.

- Это Бумба… - Юлька шмыгнула носом, и сплюнула на пол, - ты дальше иди…

Я прикрыла дверь в комнату с Бумбиной жопой, и открыла следующую.

- Это чьё? – шёпотом спросила я у Юльки, глядя на вторую жопу. Снова незнакомую. Блять, куда я попала?!

- Это Серёга Четвёртый…

Четвёртый. Гыгыгы. Неделю назад я гуляла на его свадьбе. Четвёртый радостно женился на сестре Бумбастика. Сестра, правда, радости особой не испытывала, ибо для неё это уже был четвёртый брак. Отсюда и погоняло Серёги. Брак был в большей степени по расчёту. Ибо Четвёртому нужны были бабки на открытие собственного автосервиса, а Алле нужен был узаконенный ебырь. Ебать Аллу бесплатно не хотел никто. Стописят килограммов жыра это вам не в тапки срать.

К слову, Четвёртый весил ровно в три раза меньше своей супруги. Поэтому на их свадьбе я даже не пила. Мне и так смешно было шопесдец.

Итак, свершилось то, ради чего я забила на работу, и непременно выхвачю пиздюлей от начальства. Но оно того стоило. Я воочию увидела жопу Четвёртого! Это ж празник какой-то просто!

Я с плохо скрываемым желанием дать кому-нить пизды, обернулась к Юльке, и прошипела:

- У тебя всё?

Юлька даже не отшатнулась. Она, наоборот, приблизила своё лицо к моему, и выдохнула в него перегаром:

- У меня – да. А у тебя – нет. Ещё третья комната осталась… А главный сюрпрайз ждёт тебя даже не в ней…

И демонически захихикала.

Я без сожаления оторвала взгляд от тощей жопки Четвёртого, и открыла третью дверь…

На большой кровати, среди смятых простыней и одеял, лежала третья жопа. Смутно знакомая на первый взгляд. На второй, более пристальный – ахуенно знакомая. Жопа возлежала на простыне, как бля арабский шейх, в окружении обёрток от гандонов. Они удачно оттеняли красоту знакомой жопы, и весело блестели в лучах зимнего солнца.

Я обернулась к Юльке, и уточнила:

- Это зайка?

Юлька кивнула:

- Наверное. Я эту жопу впервые вижу. Она тебе знакома?

- Более чем.

- ТОГДА УЕБИ ЕМУ, ПИДАРАСУ ТАКОМУ!!! – вдруг завизжала Юлька, и кинулась в первую комнату с нечленораздельными воплями, зацепив по пути в правую руку лыжную палку из прихожей.

Я прислушалась. Судя по крикам, Бумбе настал пиздец. Потом снова посмотрела на своего зайку, тихо подошла к кровати, присела на корточки, и задрала простыню, свисающую до пола.

Так и есть. Пять использованных гандонов… Ах, ты ж мой пахарь-трахарь… Ах, ты ж мой Казанова контуженный… Ах, ты ж мой гигант половой.. Супер-хуй, бля…

Я огляделась по сторонам, заметила на столе газету Спид-Инфо, оторвала от неё клочок, намотала его на пальцы, и, с трудом сдерживая несколько одновременных физиологических желаний, подняла с пола один гандон.

Зайка безмятежно спала, не реагируя на предсметные крики Бумбастика, доносящиеся из соседней комнаты.

Я наклонилась над зайкиной тушкой, и потрепала его по щеке свободной рукой.

Зайка открыла глаза, улыбнулась, но через секунду зайкины глаза стали похожи на два ночных горшка.

- Ли-и-ид… - выдавила из себя зайка, и закрыла руками яйца.

- Я не Лида. – Широко улыбнулась я, - я твой страшный сон, Дима…

С этими словами я шлёпнула зайку гандоном по лицу… И это было только начало.



… Через полчаса мы с Юлькой пинками загнали два изуродованных лыжными палками тела на кухню.

Тела эти тихо сидели на табуретках, и даже не сопротивлялись.

Я тяжело дышала, и порывалась ткнуть в зайкин глаз вилкой. Юлька держала лыжную палку на яйцах Бумбастика, и запрещала мне лишать зайку зрения:

- Ты притормози. Щас я тебе такой прикол покажу… Ты ему глаза потом высосешь!

- Показывай! – скомандовала я, не сводя хищного взгляда с расцарапанного зайкиного еблета.

- Сидеть! – рявкнула Юлька, слегка тыкнула в Бумбины гениталии палкой, и кивнула головой куда-то в сторону: - Открой дверь в ванную. А я пока этих ёбарей покараулю, штоп не съеблись.

Я вышла с кухни, и подёргала дверь ванной. Странно, но она была закрыта. Изнутри. Я вытянула шею, и крикнула:

- Юль, а там кто?

- Агния Барто, - ответила Юлька, и завопила: - Открывай! Пизды не дадим, не ссы!

В ванной что-то зашуршало, щёлкнул замок, дверь приоткрылась, и в маленькую щёлку высунулся чей-то нос.

Я покрепче схватилась за дверную ручку, и сильно дёрнула её на себя. Я, еси чо, в состоянии аффекта сильная што твой песдец. За дверью явно не рассчитывали на такой мощный рывок, и к моим ногам выпало тело в Юлькином халате.

- Здрасьте, дама.. – поздоровалась я с телом, - Вставайте, и проходите на кухню. Чай? Кофе? Пиздюлей?

- Мне б домой… - жалобно простонало тело, и поднялось с пола.

- На такси отправлю. – Пообещала я, и дала несильного пинка телу. Для скорости.

Завидев свой халат на теле, Юлька завизжала:

- Ну-ка, блять, быстро сняла мой халат!!! Совсем ахуела что ли?! – и занесла над головой лыжную палку.

Тело взвизгнуло, и побежало куда-то вглубь квартиры. Я подошла к зайке, присела на корточки, и улыбнулась:

- А что, денег на что-то более приличное не хватило, да? Почём у нас щас опиум для народа? Пиццот рублей за ночь?

- Штука.. – Тихо буркнула зайка, и вовремя зажмурилась. Правильно: зрение беречь надо.

- Слыш, Юльк, - я отчего-то развеселилась, - ты смари, какие у нас мужуки экономные: гандоны «Ванька-встанька» за рупь дваццать мешок, блядь за штуку на троих…Одна на всех – мы за ценой не постоим… Не мужуки, а золото! Всё в дом, всё в семью…

- Угу, - отозвалась Юлька, которая уже оставила в покое полутруп супруга, и деловито шарила по кастрюлям, - Зацени: они тут креветки варили. Морепродуктов захотелось, импотенты? На Виагре тоже сэкономили? Ай, маладцы какие!

В кухню на цыпочках, пряча глаза, вошла продажная женщина.

- Садись, Дуся. – Гостеприимно выдвинула ногой табуретку Юлька, - Садись, и рассказывай нам: чо вы тут делали, карамельки? Отчего вся моя квартира в серпантине и в гандонах? Вы веселились? Фестивалили? Праздники праздновали?

- Мы танцевали… - тихо ответила жрица любви, и присела на краешек табуретки.

- Ай! Танцевали они! Танцоры диско! – Юлька стукнула Бумбастика по голове крышкой от кастрюли, и заржала: - Чо танцевали-то? Рэп? Хип-хоп? Танец с саблями? Бумбастик-то у нас ещё тот танцор…

Меня уже порядком подзаебала эта пьеса абсурда, да и на работу всё-таки, хоть и с опозданием, а подъехать бы надо. Поэтому я быстро спросила:

- Вот этот хуедрыга тебя ебал? – сопроводив свой вопрос торжественным ударом кастрюльной крышкой по зайкиной голове.

- Пять раз. Два раза в жопу. – Сразу призналась жертва групового секса, и потупилась ещё больше.

- Угу. В жопу. Жопоебля – это наше всё…Вопросов больше не имею.

Я кинула взгляд на Юльку:

- У тебя ещё есть вопросы?

Юлька задумчиво посмотрела куда-то в сторону, и ответила:

- Вопросов нет. Нахуй тут они нужны, эти вопросы? Есть предложение… Интересное.

- Какое?

- Четвёртый… - расплылась в странной улыбке Юлька, и нервно дёрнула глазом пять раз подряд. – Сдаёцца мне, Алла даже не подозревает, где щас отвисает её молодой супруг. Исправим это?

Я посмотрела на часы. Хуй с ними, с начальниками… Ещё на час опоздаю.

- Исправим.



…Через полчаса, когда мы с Юлькой стоял на улице и курили, к подъезду со свистом подлетел Алкин Мицубиси Паджеро.

- Быстро она… - шепнула я Юльке.

- А ты через сколько бы прилетела, если б я тебе позвонила, и сказала: «А где твой муж? Ах, к дедушке в деревню поехал, лекарств старику отвезти? Ну-ну. Приезжай, щас покажу тебе и деда, и мужа, и лекарства»

Я почесала нос, и ничего не ответила.

Из салона машины вылезла огромная женщина в песцовой шубе, и, тяжело дыша, подошла к нам:

- Где он?! – взревела Алла, и страшно завращала глазами.

- Подожди, - притормозила родственницу Юлька, - ты помнишь в каких трусах твой муж уехал к дедушке?

- Да!!! – снова взревела оскорблённая супруга. – Сама лично гладила!

Юлька сплюнула себе под ноги, и достала из кармана пакетик с трусами Четвёртого:

- В этих?

Невинно так спросила, и пакетиком этим перед Алкиным носом качает, как маятником.

Три секунда Алла смотрела на пакет, потом вырвала его из Юлькиных рук, и ринулась в подъезд.

- Подождём тут, - философски сказала Юлька, и, задрав голову посмотрела на свои окна на пятом этаже, - щас Алка за нас всю грязную работу сделает…

- Ах ты пидор! – донёсся откуда-то сверху голос Бумбастиковой сестры, - К дедушке поехало, чмо поносное?! Я тебе щас покажу дедушку, быдло лишайное! Я тебе щас яйца вырву! ААААААААААААЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫ!!!

Нечеловеческий вопль, вырвавшийся из Юлькиного окна, вспугнул стаю ворон, сидящих на мусорном баке, и меня до кучи.

Я вздрогнула, и сказала:

- Юльк, я к тебе больше не пойду. Мне на работу надо. Ты уж там сама потом приберись, ладно? Только сразу домй не иди. Алке под горячую руку попадёшься – не выживешь ведь…

- Иди, - махнула рукой Юлька, - я тебе потом позвоню.

И я ушла.







***

…Юлька позвонила мне только в шесть часов вечера. Из Склифа. Куда на двух машинах «Скорой помощи» привезли мою зайку и Бумбастика. Тело Четвёртого Алла привезла лично. В багажнике джипа.

Через два месяца в Медведковском ЗАГСе было расторгнуто два брака. Между Юлией Ершовой и Анатолием Мунтяну, и между Аллой Денисовой и Сергеем Кузнецовым.

Я ничего не расторгала, а просто выпиздила зайку вместе с его шмотками в тот же день, как он выписался из больницы.

А на память о том дне нам с Юлькой осталась алюминиевая кастрюля, с вдавленным вовнутрь днищем в форме головы Четвёртого.

Иногда достаём, смеёмся, ага.

А ещё со мной навсегда осталась пара комплексов неполноценности.

Мужики, всё-таки, редкостные сволочи, в своей общей массе. Особенно один из них. Тот, который придумал моду на сисястых двухметровых сволочей.

Я не соответствую этим параметрам. Поэтому импирически приходим к выводу, что все мужики – козлы.

Вы не поняли логики моих рассуждений? Ебитесь в рот. Это ваши проблемы.

Сон Лиды

Я проснулась от запаха бабушкиных пирожков. И сразу почувствовала всю нелепость происходящего: бабули уж пять лет как в живых нет.

За окном начинало темнеть. Днём уснула.

Из-под закрытой двери пробивалась полоска света. Пробивалась, и лежала на полу длинной светящейся макарониной.

Я притаилась в кровати. И ждала. Сама не знаю чего.

И дверь тихо открылась…

- Вставай, соня-засоня, - услышала я голос бабушки, и перестала бояться, - пирожок хочешь?

- Хочу! – быстро ответила я, и начала выбираться из-под одеяла.

На кухне горел свет, а за столом сидел дедушка. Которого не стало ещё в девяносто восьмом году.

Я плюхнулась на диванчик рядом с ним, и прижала его сухое тельце к себе. Дед был горячий и очень протестовал против того, чтоб я его так тискала:

- Обожди, - дед сказал это так, как говорил при жизни – «обожжи», - покажи палец. Ты где так порезалась? Лида! – это он уже бабушке кричит. Мы с ней тёзки. Были когда-то. Лидочка-большая, и Лидочка-маленькая. – Лида! Принеси зелёнку!

Я прижалась к деду ещё сильнее. Столько лет прошло – а он не изменился. Всё такой же суетливый, и всё так же неравнодушен к мелким травмам. В детстве я постоянно от него пряталась, когда разбивала коленки или загоняла себе под кожу занозу. Потому что дед, засучив рукава своей неизменной тельняшки, моментально принимался меня лечить. Он щедро поливал мою рану зелёнкой, и обматывал тремя метрами бинта. А потом каждый день менял мне повязку, и пристально следил за тем, как затягивается порез или ссадина. Само собой, ссадина эта заживала быстро, как зажила бы она и без дедулиного хирургического вмешательства, но дед очень любил приписывать себе лишние достижения. Что меня всегда веселило и умиляло. И он, разматывая бинт, всегда довольно кричал:

- Глянь-ка, всё зажило! Лида! Иди сюда, посмотри, как у Лидушки всё зажило хорошо! Вот что значит вовремя обратиться к деду!

- С ума сойти, - отвечала бабуля, моя посуду, и, не глядя в нашу сторону, - поразительно просто! Как новенькая стала!

Старики прожили вместе почти шестьдесят лет, и бабушка давно привыкла к дедовым заморочкам.

И сейчас дед ухватил меня за палец, который я порезала на прошлой неделе, и принялся меня отчитывать:

- Ты вот почему сразу зелёнкой ранку не обработала? Большая уже девочка, а всё как маленькая! Деда рядом нет – всё на самотёк пускают! Молодёжь!

Я давала деду вдоволь пощупать мой палец, а сама смотрела на его лысину.

Розовая лысина в веснушках. Дед у меня рыжим был. Когда-то. От него в нашей семье и пошла традиция раз в двадцать-тридцать лет рожать рыженьких. Я родилась, спустя тридцать три года, после рождения своей рыжей тётки, заполучив от деда в наследство веснушки и рыжую шевелюру. И никогда этому не радовалась. Потому что отчаянно рыжей я становилась только летом, а весной густо покрывалась веснушками, которые с тринадцати лет всячески выводила и отбеливала. А в остальное время года выглядела анемичной девочкой с тускло-рыжими волосами. В пятнадцать лет я стала блондинкой, и не изменяю гидропириту уже больше десяти лет.

Дедова лысина была розовой. И в веснушках. И ещё на ней была маленькая ссадина. Полученная им на даче в результате того, что он очень любил стучаться головой о низкую притолоку, когда лазил летом под дом за дровами. Сколько себя помню – эта ссадина у деда никогда не успевала зажить до конца. Я потрогала ссадину:

- Ёкарный бабай, да? За дровами лазил?

Дед густо покраснел:

- Говорил я твоему отцу: «Слава, давай побольше проём прорубим?» Нет! Не слушают они, по-своему всё делают! Вот и хожу теперь как не знаю кто!

На кухню вошла бабушка.

- Проснулась?

Я кивнула:

- Угу. Вы давно здесь?

Бабушка села рядом со мной, и провела ладонью по столешнице:

- Мы всегда здесь. Мы тут тридцать лет прожили, в квартире этой. Сюда тебя маленькой, из роддома принесли. Куда ж нам деться? Мы ведь тебе не помешаем?

Отчего-то я сразу вспомнила, какой срач у меня в маленькой комнате, и что на кресле высится Эверест неглаженого белья, и опустила голову.

Бабуля всегда была редкостной чистюлей. Всё у неё было разложено по полочкам, расставлено по всем правилам. Помню, когда бабушка умерла, я впервые со дня её смерти, открыла шкаф…

На меня оттуда пахнуло «Ленором» и запахом мыла. Бабушка любила перекладывать стопки чистого белья кусочками детского мыла…

Я стояла, и у меня рука не поднималась вытащить и отнести на помойку эти аккуратно сложенные стопочками дедовы маечки, носовые платочки, и тряпочки.

Тряпочки меня окончательно добили. Выглаженные с двух сторон кусочки от бабушкиного старого платья, которое я помнила, обрывки ветхих наволочек, и маленькие прямоугольнички материи, которые шли, вероятно, на заплатки…

Так и оставила я полку с тряпочками. До сих пор не трогаю. Не могу.

Там же я нашла выписку из дедушкиной медицинской карты. Где чёрным по белому было написано, что у пациента «рак желудка в неоперабельной стадии». Бабушка тогда спрятала эту выписку, а врача попросила написать другую. Что-то про гастрит. Чтоб показать её деду…

- Мы тебе не помешаем? – повторила бабушка, и посмотрела мне в глаза.

А я заплакала.

И обняла бабушку, и к руке её прижалась. К тёплой такой руке. И всхлипываю:

- Я вам с дедушкой в маленькой комнате сейчас кроватки постелю. У меня бельё есть, красивое такое, тебе понравится… Я тряпочки твои сохранила, как будто знала… Вы мне не помешаете, не говори глупости. Я очень по вам скучала, правда. Не уходите от меня, пожалуйста.

Я подняла голову, и посмотрела на деда.

Он улыбался, и ел пирожок.

Тогда я поцеловала бабушку в мягкую морщинистую щёку, и..

И проснулась во второй раз.

Из-под двери не пробивалась полоска света, и в доме не пахло бабушкиными пирожками.

И лицо у меня было мокрое. И подушка.

А вот на лице почему-то улыбка. Глупая и бессмысленная. Улыбка…

Просто разговор

- Я закурю, не возражаешь? – смотрю вопросительно, накручивая пальцем колёсико грошовой зажигалки.

- Кури.

Закуриваю, выпуская дым в открытую форточку.

- Окно закрой, продует тебя… - в голосе за спиной слышится неодобрение.

Отрицательно мотаю головой, и сажусь на подоконник.

- Скажи мне правду… - говорю куда-то в сторону, не глядя на него.

- Какую? – с издёвкой спрашивает? Или показалось?

- Зачем ты это сделал?

Пытаюсь поймать его взгляд.

Не получается.

- В глаза мне смотри! – повышаю голос, и нервно тушу сигарету о подоконник.

Серые глаза смотрят на меня в упор. Губы в ниточку сжаты.

- Я тебе сто раз объяснял! И прекрати на подоконнике помойку устраивать!

Ну да… Лучшая защита – это…

- Захлопни рот! Тебе кто дал право со мной в таком тоне разговаривать?! Забыл кто ты, и откуда вылез?!

Вот теперь всё правильно.

Теперь всё верно.

- А вот не надо мне хамить, ладно? Ты весь вечер как цепная собака! Я сто раз извинился! Что мне ещё сделать?

А мы похожи, чёрт подери…

Может, поэтому я его люблю?

За голос этот… За глаза серые… За умение вести словесную контратаку…

Я тебя люблю…

Но не скажу тебе этого.

По крайней мере, сейчас.

Пока ты мне не ответишь на все мои вопросы.

- Я повторяю вопрос. Зачем. Ты. Это. Сделал. Знак вопроса в конце.

- Хватит. Я устал повторять всё в сотый раз. Тебе нравится надо мной издеваться?

Ты не представляешь, КАК мне это нравится…

Ты не представляешь, КАК я люблю, когда ты стоишь возле меня, и пытаешься придумать достойный ответ…

Ты даже не догадываешься, какая я сука…

Прикуриваю новую сигарету, и, склонив голову набок, жду ответа.

- Да. Я был неправ…

Торжествующе откидываю голову назад, и улыбаюсь одним уголком рта.

- … Но я не стану тебе объяснять, почему я это сделал. Я принял решение. И всё. И закрой уже окно, мне твоего бронхита очень не хватает.

Рано, рано… Поторопилась.

Меняем тактику.

Наклоняюсь вперёд, зажав ладони между коленей.

Недокуренная сигарета тлеет в пепельнице.

Дым уходит в окно…

- Послушай меня… Я никогда и никому не говорила таких слов. Тебе – скажу. – Нарочито тяну время, хмурю брови, кусаю губы… - Я – старше тебя, ты знаешь. Естественно, в моей жизни были мужчины. Много или мало – это не важно. Кого-то я любила. Кого-то нет. От кого-то была в зависимости, кто-то был в зависимости от меня. Но никому и никогда я не говорила, что…

Теперь надо выдержать паузу.

Красивую такую, выверенную.

Беру из пепельницы полуистлевшую сигарету, и глубоко затягиваюсь, не глядя на него.

Три… Два… Один!

Вот, сейчас!

Выпускаю дым через ноздри, и говорю в сторону:

- Никому и никогда я не говорила, что он – самый важный мужчина в моей жизни…

Набрала полную грудь воздуха, давая понять, что фраза не окончена, а сама смотрю на его реакцию.

Серые глаза смотрят на меня в упор.

Щёки чуть покраснели.

Пальцы нервно барабанят по столу.

Всё так. Всё правильно.

Продолжаем.

- Ты. Ты – единственный мужчина, ради которого я живу. Знаешь… - Закуриваю новую сигарету, зачем-то смотрю на неё, и брезгливо тушу. – Знаешь, у меня часто возникала мысль, что я на этом свете лишняя… И всё указывало на то, что кто-то или что-то пытается меня выдавить из этой жизни, как прыщ. И порой очень хотелось уступить ему…

Вот это – чистая правда. Даже играть не надо.

- Но в самый последний момент я вспоминала о тебе. О том, что, пока ты рядом – я никуда не уйду. Назло и вопреки. И пусть этот кто-то меня давит. Давит сильно. Очень сильно. Я не уйду. Потому что…

И замолкаю.

И опускаю голову.

Тёплые ладони касаются моих волос.

- Я знаю… Прости…

Переиграла, блин…

Вжилась.

Чувствую, что глаза предательски увлажнились, и глотать больно стало.

Мягкие губы на виске.

На щеках.

На ресницах.

Переиграла…

Поднимаю глаза.

Его лицо так близко…

И руки задрожали.

Тычусь мокрым лицом в его шею, и всхлипываю:

- Ты – дурак…

- Я дурак… - соглашается, и вытирает мои слёзы. – Простишь, а?

А то непонятно было, да?

Шмыгаю носом, и улыбаюсь:

- А всё равно люблю…

- И я тебя… - облегчение такое в голосе.

- А за что? – спрашиваю капризно, по-дурацки.

- А просто так. Кому ты ещё нужна, кроме меня? Кто тебя, такую, ещё терпеть станет?

Хочу сказать что-то, но он зажимает мне рот ладонью, и продолжает:

- А ещё… А ещё, никто не станет терпеть меня. Кроме тебя. Мы друг друга стоим?

Вот так всегда…

Настроишься, сто раз отрепетируешь, а всё заканчивается одинаково…

«Я тебя люблю…»

«И я тебя. Безумно. Люблю.»

И ты обнимешь меня.

И я без слов пойму, что я тебе нужна. Ни на месяц, ни на год.

На всю жизнь.

И сейчас я встану с подоконника, налью тебе горячего чаю, и ты будешь его пить маленькими глоточками, а я буду сидеть напротив, и, подперев рукой подбородок, наблюдать за тобой.

А потом мы пойдём спать.

Ты ляжешь первым.

А я подоткну тебе под ноги одеяло, наклонюсь, поцелую нежно, и погашу свет…



Я умею врать. Я умею врать виртуозно. Так, что сама верю в то, что я говорю.

Я могу соврать любому человеку.

Я Папе Римскому совру, и не моргну глазом.

Я только тебя никогда не обманывала.

Даже тогда, когда ты был ещё ребёнком…



Вытираю нос, закрываю окно, и заканчиваю разговор:

- Ты завтра извинишься перед Артемом?

- Извинюсь. Хотя считаю, что он был не прав.

- Ради меня?

- Ради тебя.

- Во сколько тебя завтра ждать?

- После шестого урока.

- С собакой погуляешь.

- Угу.

- Будильник на семь поставил?

- Мам, не занудничай…

- Я просто напомнила.

- Мам, спасибо тебе…

Поворачиваюсь к нему спиной, и сильно вдавливаю пальцем кнопку электрочайника.

- Это тебе спасибо. Что ты у меня есть.

- Я – твой мужчина, да?

Оборачиваюсь, и улыбаюсь:

- Ты – мой геморрой! Но – любимый…



И ОН пьёт чай с абрикосовым вареньем.

И ОН смотрит на меня моими же глазами.

И ОН пойдёт завтра в школу, и извинится перед Артёмом.

Ради меня.



А я смотрю на НЕГО, и тихо ликую.

Потому что в моей жизни есть ОН.

ОН любит варенье и меня.

ОН – мой сын.

МОЙ СЫН!

От автора: Золушку под старость одолела икота и она умерла в корчах.
Красную Шапочку выдали замуж за немецкого кулака, за грубое животное, еще хуже убитого волка, о котором Шапочка с тех пор вспоминала с грустью: вот пришел бы и сожрал всех к чертям собачьим от такой поганой жизни.
Стоит ли говорить про Белоснежку или какого-нибудь Робинзона Крузо?
Я видел магазин “Сказка”. ТОО. Там обвешивали. Я представлял себе кабак “Галадриэль”. ИЧП. Там переливали. Враки?
А что значит “И жили они счастливо”?! Где могила Кота в сапогах? Не жили. Не счастливо. Не надо.
Даже если хочется или хочется Солнца в дождливый день, я говорю: “Все обломались”. Говорю: “Не только блудный сын Колобок”. Я кладу и кладу на другую чашку весов свое… И могут быть сказки с несчастливым концом. Потому что нельзя без “перед ней разбитое корыто”. Пуш-кин! Пуш-кин! Я говорю: “обломались”. Должны быть сказки с концом отвязным.

Да здравствует Ранний Ренуар!

РЕПКА

Жила-была репка. В плодородной земле, в теплом перегное. Днем грело солнышко и листочки вырабатывали хлороформ. Капал дождик - репка напивалась водицы. Ночью все спали.
От такой классной жизни раздалась репка вширь и ввысь. И прикольно ей было, но однажды чьи-то грязные стариковские руки вцепились в ее нежную ботву и дернули! Ой как!
Больно стало репке, но не поддалась она рукам, нет! Осталась в земле. И прозвучало тогда громкое “пук!”, и руки отстали. Но вернулись опять и не одни. И снова дернули! И ой как!
Но выдержала репка. И два раза прозвучало “пук!” И три. И было “гав” и “мяу!”.
И держалась репка из последних сил за родную землю, благо сил этих было много. Русь!
А потом появилось что-то маленькое серое, тоже дернуло и сказало “пи!”. Но такое “пи!” было то же самое, что и “пук!”. Вобщем, никто не спра-вился. Никто.
И тогда грязные стариковские руки схватили лопату, завизжали: “А-а, падла какая! Гибрид е---ный, а-а!” и искромсали репку на мелкие кусочки, и кусочки эти не годились уже в пищу.
И все обломались. А еще немного - и поели бы свежей репятинки.

СКАЗКА

На письменном столе лежали три колпачка от шариковых ручек “Бик”. Были они одинаковые, черные на конвейере сделанные. Только один из них плохо на свою ручку надевался по причине деформации.
Видел бы их великий детский датский сказочник Ганс Христиан Андерсен, он бы давно какую-нибудь сказку замутил, чтобы научить великих детских датских ребятишек уму-разуму. А потом сказку бы перевели на иностранные для Ганса Андерсена языка, чтобы научить других ребятишек датскому уму-разуму. И все бы хвалили сказку, говорили, что она воспитывает, и что в ней смысл. И носили бы цветы к памятнику Христиана Андерсена. И писали бы сочинения. И взрослым бы также пригодилось. А эпигонские писатели фыркали бы себе в подмышки и ворчали: “Мы тоже так можем!”.
Но Ганса Христиана за письменном столом не было, а я ничего написать не смог, потому что заметил на полу три презерватива “Ирис” и отвлекся. Каждый человек к чему-то предрасположен больше.
То-то все обломались.

РЕНУАР

Раннего Ренуара однажды спросили:
- Пьер-Огюст, Вы согласны с тем, что пейзаж не требует контурного рисунка?
А он и отвечает:
- Вы ошибаетесь. На самом деле я - Клод Моне.
То-то все обломались.

ТРИ ПРИНЦА

У одного короля была дочка молодых лет и решил он как-то устроить соревнования: кто из иноземных принцев быстрее всех пробежит десять километров, тому с принцессой первому и жить.
Конечно, понаехало народу немеренно, пришлось кое-кого и казнить для отстрастки, дабы другие не думали, что на дармовщинку напали. В онце концов претендентов осталось трое: красивых, статных, любящих.
Первый - принц Ндфянт из Кургузии. Волосы - смоль, да и кожа - не снег. На руках - пальцы, на пальцах - перстни, в перстнях - бриллианты. Был принц учтив, на все вопросы отвечал “Атыбыс!” и улыбался. Его никто не понимал.
Второй принц - Гуги из Сранции. Один в один - Ндфянт, только глаза голубые и разговаривает нормально.
А третий принц пока хрен с ним.
Королю особенно понравился Гуги. Король подарил ему свой “Риббок” и тут же приказал построить специальный стадион с тремя беговыми дорож-ками. На первой вырастили упругий зеленый газон, на вторую положили покрытие импортное, а на третью накидали булыжников, битых стекол да апельсиновых корок. Дали каждому принцу по дорожке и в воздух из стартового арбалета выстрелили: бегите, соколики.
Бежит принц Ндфянт и думает по-кургузски: “Ничего, мать-земля под ногами не выдаст. И подтолкнет, и, если что, ушибиться не даст. Худо-бедно домчусь до принцессы - и в травку ее, родимую. А потом на трон ...”
Бежит и думает принц Гуги: “Проиграть в таких кроссах да на таком покрытии - ишаком быть, клянусь Сранцией! Благо король-батюшка пона-ставил вдоль дорожки зеленых светофоров, а сам я легок, как ветер, и благороден, как олень. Лучше не придумаешь!...” Бежит да и не поспешает особо.
А король-батюшка из кресла-качалки следит за бегунами в подзорную трубу, да в третьего принца из пистолета постреливает.
А третий принц очень любил принцессу. Он не думал ни о чем, кроме как о полосе препятствий. Он уворачивался от пуль, спотыкался, падал, острые стекла резали его тело, камни ломали ему кости, корки пачкали его одежду, но принц продолжал бежать, стиснув зубы и смотря вперед. Он видел там красивое принцессино платье и прекрасное принцессино лицо.
И он прибежал первым. Он разорвал красную финишную ленточку и рухнул у принцессиных ног, истекая кровью и слезами счастья.
Король в гневе повыбивал подзорной трубе линзы и ушел управлять государством. Принцесса покорно начала стаскивать с себя платье, но принц продолжал лежать, с ужасом понимая, что сил у него просто не осталось, что проклятая дистанция высосала из него всю потенцию, и что кроме медали за первое место в беге ничего ему больше не получить.
Принцесса же тем временем закрыла глаза и раздвинула ноги. А тут как раз подоспел претендент, бежавший по первой дорожке.
То-то все обломались.

ОФИЦИАЛЬНАЯ ЗАРПЛАТА

Шел Вова по Москве гуляючи. Погода вторую неделю стояла хорошая: что ни день - то Солнце, что ни ночь - то звезды. Идиллия - обкакаешься.
Камни Красной площади под ногами гладкие, словно лысые, хоть обувь снимай. И не скажешь, что бабье лето: мужчинам тоже жарко.
На мосту, где впору самолетам садиться, встретились ему три женщины: одна средних лет, другая девушка, а третья - никакая. Вова сразу опреде-лил, да и любому видно, что никакая, средняя и девушка. Окружили его, как богатыря в былине: прямо пойдешь - в среднюю упрешься, налево пойдешь - девушку завалишь, а направо взглянешь - никакую узришь, что вряд ли кому-то нужно.
Вова, естественно, налево, а девушка ему и говорит:
- Молодой человек, мы тут социологический опрос проводим. Зададим вам парочку вопросов.
- Парочку вопросов? - спрашивает Вова.
- Вопросов, - отвечает девушка.
- Вопросов? - спрашивает Вова.
- Вопросов, - отвечает никакая.
- Вы мне их будете задавать?
- Да, - отвечает девушка.
- А они очень сложные?
- Не очень, - отвечает девушка. - В меру.
- И надолго?
- Буквально на пять минут, - говорит никакая.
- А фактически?
- Ну с полчаса, - отвечает девушка.
- Что ж, согласился Вова. - Спрашивайте.

Женщины тут же повытаскивали дешевые авторучки, мятые блокноты, разные бланки, очки в металлических оправах, и средняя говорит:

- Вас как зовут?
- Владимир, - отвечает Вова.
- Вы учитесь?
- Да.
- Где?
- Да.
- Где?!
- Пошутил. В институте. А вы?
- А мы работаем, - сказала девушка и хихикнула.
- А как вас зовут?

По-разному их звали: девушку Шурой, а остальных Сашей и Александрой Сергевной. Так познакомились.

А средняя Саша опять с вопросами:
- Где же вы учитесь?
- В институте же. На спермотехника широкого профиля.
- Ого! - говорит девушка. - Спермотехники нам еще не попадались. Это сложно?
- Смотря кому, - отвечает Вова.
- Вам.
- Смотря с кем.

А Саша все интересуется:

- Скажите, сколько вы получаете в месяц?
- Денег?
- Их.
- Официально?
- Да.
- Тридцать тысяч… Двенадцать долларов, если по-русски.

Шура как-то расслабилась, а Александра Сергевна деловито спрашивает:

- Не мало?
- Мало. А что делать?! - Вова раздраженно показал на Кремль. - Стипендию задерживают; институт нищий, только ректор по загранкам мотается, да главбух, падла, на иномарке разъезжает! Спирту для души и опытов уже полгода не выдают! Хорошо еще, что я москвич, а в общаге - вообще беда; голод и запой. Хоть топись, - с досадой сплюнул в реку.

Женщины с удовольствием посмотрели с моста, а Шура спрашивает:

- Хотите, Владимир, зарабатывать больше?
- Конечно, хочу, - отвечает Вова. - А что?
- А сколько вы хотите зарабатывать?
- Официально?
- Да.
- Тридцать тысяч.
- Одиннадцать с половиной долларов?!
- Если по-русски, - отвечает Вова.
- А мы хотели предложить вам больше, - растерянно сказала Шура.
- Давайте, - нехотя согласился Вова. - Сколько там у вас?
- Больше, - говорит Шура.
- Много больше, - говорит Саша.
- Много-много больше, - говорит Александра Сергевна.
- И что надо делать?
- Айда с нами герборвотом торговать! - крикнула Шура и достала какие-то пузырьки.

А Саша протянула значок “Хочешь похудеть? Спроси меня как”.

- Ну и как? - спросил Вова.
- А вот так, - ответила Саша. - Сядь до покак.
- А если серьезно.
- Все очень просто, - говорит Александра Сергевна. - Главное - клиента найти.
- А кто клиент?
- Ну буржуй какой-нибудь… Сейчас ведь как? Одни зарабатывают много, другие не зарабатывают ни хрена, а середина не в счет, ей не до этого. Поэтому искать нужно богатых и толстых. Предлагать им герборвот. Богатые платят валютой, их тошнит, они худеют. А бедные на деньги покупают пропитание, одевание и еще герборвота. Так богатые и бедные приходят в норму. А этим будут заниматься все, получится равновесие и всеобщий достаток. Ни демонстраций, ни революций, ни шестьдесят второго размера трусов.
- Новая философия социальной справедливости, - пояснила Саша.

И они с Шурой заплясали вокруг Вовы, припевая:

- Баобабысрань! Баобабысрань! Мумиё-о… Шухер!

А Александра Сергевна забила в бубен:

- Ой, хари, хари, хари! Разожрали! Разожрали!
- Мы протянем вам руку помощи, - крикнула в экстазе Шура.
- И сколько будет в вашей руке? - спросил Вова. - И что вы с этой философии имеете? И прекратите паясничать.

Шура успокоилась и говорит:

- Я сапоги купила. И платьице. И китайский магнитофон “Сони”. И кассету с негритянским певцом Тууном Лимитом.

Саша успокоилась и говорит:

- Я ребенку компьютер справила.

А Александра Сергевна все бубном потрясает:

- Я не за деньги работаю. За идею.
- То есть в среднем за поллимона в месяц, - говорит Вова. - Кисло. Не пойдет.
- Вы же получаете тридцать тысяч! - воскликнула Шура.
- Так это же официально, - ответли Вова. - О-фи-ци-аль-но.
- Вам не дороги наши идеалы?! - сурово произнесла Александра Сер-гевна. - Студенчество смирилось с буржуйским произволом?!
- Нечего полноту превращать в классовый признак. И нечего вообще! А то привыкли за чужой счет! - Вова достал пачку денег и зашелестел ею перед Александрой Сергевной. - И жирных наших не лапать! Завидно? А мы все богатые, да! Но у толстых плотность больше, они на поверхности, их каждый обидеть может. Так что не надо! Вы ведь не будете?

Выдал женщинам по полмиллиона, а бутылки с герборвотом отнял, в реку повыбрасывал и дальше пошел. То-то Алексадра Сергевна обломалась.


БРОДЯЧИЙ ОБРАЗ

Однажды сорок шесть детей пошли погулять в лес и заблудились. Одни тут же столпились на поляне и принялись плакать, а другие забегали вокруг и закричали: “Ах ты! Ах ты!”
Но кто услышит? Глушь ведь. А скоро стемнеть должно.
Вдруг видят дети: летит птичка. Махонькая, перышки на солнце пере-ливаются. Прыгает птичка с ветку на ветку, кружит над поляной и щебечет. Потом вдруг - раз и в чащу.

- Побежим за ней, - говорят дети. - Видели мы такую птичку у себя дома.
И побежали.
Птичка на сосну - дети под сосну. Птичка на елку - дети под елку. Долго бегали.
Наконец прибежали на поляну в еще большей глуши, глядь - а там полным-полно таких птичек и все в разные стороны летают.
- Ничего себе! - говорят дети. - Как же здесь нашу отличить? И, может, она, дура, просто червячков искала? А мы-то!
Двадцать семь детей тут же заплакали, а девятнадцать забегали вокруг и закричали: “Ах ты! Ах ты!”
А стемнеть уже стемнело. Черным лес стал, злым. Ветви руками вырос-ли, пальцы растопырили. Дети сбились на поляне в кучу и не кричат уже, так - попискивают… Совы-филины-птицы ночные зенками засверкали.
- Убля! - курлычат по-своему. - Убля!
Хотели дети развести костер - нечем. Хотели поесть - нечего. Пытались развести птичек на яйца - но лезть высоко, да и птички заволновались: какают.
Пришлось детям всю ночь сидеть так, без тепла и пищи. Бояться и к каждому шороху прислушиваться. Вдруг под утро видят - сквозь туман чело-век идет. Вроде живой, и вроде как невесомый. А это Ранний Ренуар был. Он любил по утрам прогуливаться. И дети закричали:
- Пожалуйста, покажи нам дорогу к дому!
А Ранний Ренуар только улыбается в ответ и знай себе идет.
- Побежим за призраком, - говорят дети. - Он добрый. Скорее, пока не исчез.
Тут у одной девочки случайно оказалось метров пятьдесят шелковой веревки. Дети ею обвязались и бросились вслед за Ранним Ренуаром. А тот идет, губами шевелит будто напевает. Туман ему нипочем. Сквозь деревья проходит как сквозь воздух. Вывел детей к вершине, откуда вся округа видна и дальше пошел. А дети-то в тумане не видят ну просто ни хрена. Забрались на вершину - и вперед за Ранним Ренуаром. А земли-то под ногами сразу и нет. Земля-то метров на сто ниже. А веревка-то оказалась на славу. Ну упали дети с горы и разбились.
А Раннему Ренуару что? Он разве кого звал? Мог и вообще не появить-ся. Он из другой сказки. Так, мимо проходил.
То-то дети обломались.

ЗАЯЧЬЯ ИЗБУШКА

Жили-были лиса да заяц. У лисицы была избенка ледяная, а у зайчика лубяная; пришла весна-красна - у лисицы растаяла, а у зайчика стоит по-старому. Лиса попросилась у зайчика погреться (раз стоит), да зайчика-то и выгнала. Идет дорогой зайчик да плачет, а ему на встречу собаки:
- Тяф, тяф, тяф! Про что, зайчик плачешь?
А зайчик говорит:
- Отстаньте, легавые! Как мне не плакать? Была у меня избенка лубяная, а у лисы ледяная, попросилась она ко мне, да меня и выгнала.
- Не плачь, зайчик, - говорят собаки. - Документы покажь и мы ее выгоним.
- Нет, не выгоните! А вот документы.
- Нет, выгоним!
Подошли к избенке:
- Тяф, тяф, тяф! Поди, лиса, вон!
А она им с печи:
- Как выскочу, как выпрыгну, своих волков напрягу - пойдут клочки по заулочкам!
Собаки испугались и ушли. Зайчик опять идет да плачет. Ему навстречу медвель:
- О чем, зайчик. плачешь?
А зайчик говорит:
- Отстань, медведь! Как мне не плакать? Была у меня избенка лубяная, а у лисы ледяная, попросилась она ко мне, да меня и выгнала.
- Не плачь, зайчик, - говорит медведь. - Пузырь ставишь, я выгоню ее.
- Нет, не выгонишь! Конечно, ставлю.
- Нет, выгоню!
Подошли к избенке:
- Поди, лиса, вон!
А она с печи:
- Как выскочу, как выпрыгну, своих волков напрягу - пойдут клочки по заулочкам! Медведь испугался и ушел. Идет опять зайчик да плачет, а навстречу бык:
- Про что, зайчик, плачешь?
- Отстань, бычара! Как мне не плакать? Была у меня избушка лубяная…
И так далее. Сошлись с быком на штуке баксов. Подошли к избенке:
- Поди, лиса, вон!
А она с печи:
- Я клиента развела и не лезь на чужую территорию, в натуре! А то как выскочу, как выпрыгну…
Бык потоптался и ушел. Идет опять зайчик и плачет, а ему навстречу рота ОМОНовцев:
- Две лапы - на капот, остальные - расставить! О чем, зайчик, плачешь?
- Отстаньте, менты!…
Они и отстали. Только дубинкой треснули, чтобы впредь повежливее был. Идет зайчик и все ревет, а ему навстречу петух:
- Кукареку! О чем, зайчик, плачешь?
- Отстань, петух! Не до тебя… Была у меня избенка лубяная, а у лисы ледяная: попросилась она ко мне, да меня и того…
- Пойдем, я выгоню.
- Нет, не выгонишь!
- Выгоню! Натурально завалю и будем с тобой жить-поживать да добра наживать.
Заяц покосился и сказал:
- Интересно, как это у тебя получится.
Подошли к избенке:
- Кукареку! Несу перо, твою мать, хочу лису пописать! Поди, лиса, вон!
А она услыхала и говорит:
- Ты чего, пернатый, очумел? Собаки гнали - ладно; медведь гнал - ничего; бык гнал - понятно; но я в шоке, как ты гонишь!…
Так и не вышла. То-то все обломались.

ВЕРТОЛЕТ

Вообще, художник Леонардо да Винчи изобрел вертолет, чтобы летать. Но когда вертолет покрасили желто-синим, то летать на нем стали преимуще-ственно менты. Что ни говори, а все-таки обломно.

КИРО

Больше всего на свете Андр и Петя любили киро. Оно хранилось внутри них в особых фляжках. Когда Андр и Петя общались с приятными людьми, фляжки наполнялись киром, а когда с неприятными, то - дерьмом. Однажды Андр решил больше не общаться с неприятными, а Петя продолжал жить по-прежнему.
- Я не понимаю, как ты выносишь этих дураков! - не понимал Андр.
- Что поделаешь, - отвечал Петя. - Хочется, чтобы во фляжке всегда было.
- Но ты ведь любишь киро, а не дерьмо!
- Да, но здесь одним киром сыт не будешь. Имею ли я право требовать от других больше, чем они могут дать?… К тому же, знаешь, даже из дерьма можно добыть немножечко кира.
- Не хочу я так, - вздыхал Андр.
И они продолжали жить. Только Андр все чаще и чаще замечал в кире дерьмо, а Петя, как ни старался, не находил в дерьме больше кира.
В конце концов Андр оголодал. Петя пробовал с ним делиться, но слишком мало осталосль у него чистого кира, и то Андр его не принимал, а, сжав зубы, питался собой. Однажды ночью Андр забрался на высокий дом и залпом выпил все, что было у него во фляжке. А потом он спрыгнул вниз и погиб. А Петя до конца жизни ел дерьмо и мучался. Бывало, он закрывал глаза и представлял, что вокруг киро. Но когда-нибудь глаза открывались и тогда приходилось плохо. Мне трудно сказать кто больше прав, Андр или Петя. Потому что прав Ранний Ренуар, но здесь про него ничего не сказано. То-то он обломался.

ПАРНИШ

Парниш был внуком Мальчиша-Кибальчиша и ненавидел буржуинов. И те, в свою очередь, Парниша не любили. Продавали ему всевозможные низкопробные водки и не желали покупать разные механизмы, которые Парниш с друзьями собирал на заводе (а механизмы, кстати, по качеству были еще хуже, чем буржуинская водка). Бывало, Парниш, вдоволь напившись, вскакивал посреди застолья и кричал:
- Эх! Записали нас в свое проклятое буржуинство! А нам бы только палки кидать да бухалки бухать! Эх, придет скоро Красная Армия! Эй, вста-вайте, кто еще остался?!
И те друзья, которые могли ходить, вываливали за Парнишем на улицу встречать Красную Армию. Пока Парниш прикладывал ухо к земле, друзья громко и нежно пели:

Рвутся снаряды,
Стучат пулеметы
Но их не боятся
Красные роты!

И словно по волшебству, издалека раздавался шум. А потом из-за поворота выезжала машина, но сидели в ней менты в серой форме, с черными ду-бинками, белыми “браслетами”, да с желтыми слезоточивым газом.
- Измена! - кричал Парниш.
- Измена! - кричали верные друзья и разбегались кто куда.

А когда Парниша выпускали из застенков, все повторялось снова. Однажды кликнул Парниш друзей, да не отозвался ему никто. Вроде и желанье есть, да бутылки повыпиты, и палатка рядом, да идти нескем. Вышел из дома один, а на углу уже менты стоят, дубинками поигрывают. Ждут. Приложил тогда Парниш ухо к земле и рассмеялся ментам в лицо:
- Слышу! - говорит, - идет Красная Армия!

И упал замертво. А почему? А потому что земля, к которой он прикладывал ухо называлась рельсами. И не Красная Армия это шла, а скорый “Москва - Адлер”. То-то Парниш обломался.

ГАЗОВЫЙ БАЛОНЧИК

Возвращался однажды Крут поздно вечером домой с сумками. Встречают его на темной улице гопники и говорят:
- Вот, сейчас деньги у тебя отнимем, вещи модные отберем, потом все сбагрим за полцены перекупщикам, а выручку в кабаке пропьянствуем. Ну-ка, отдавай сюда!

А Крут сам здоровый был, и в кармане газовый балончик имел. Но только стал он его резко выхватывать, а балончик из рук выскользнул и метров на одиннадцать отлетел. Гопники начали смеяться, показывать в разные стороны пальцами и приговаривать:

- Вот, незадача! Вот, отлетел! Что же ты теперь делать-то будешь?!
- Да, - говорит Крут растерянно. - Так бы напшикал в воздух нерв-но-паралитическим газом и лежали бы вы по кустам в отчаяньи и отключке, а теперь придется достать нож и зарезать всех к едрене фене.

Так он и сделал. То-то все гопники обломались.

ЛОТЕРЕЯ

Еду я однажды из Москвы на электрическом поезде. По карманам рассовано рублей тридцать стипендии (тогда такая стипендия была). В Подольске на вокзале, вижу, стоят мужики. Подхожу, спрашиваю:

- Ну вы чего?
- А мы, - говорят, - в лотерею играем. Хочешь?

Я подумал: “Чего не сыграть?”, и говорю:

- Да.
- Ну давай три рубля.

Дал я им три рубля, мужики посоветовались и говорят:

- Ты проиграл.

“Черт, не повезло,” - думаю.

- А ты отыграйся, - советуют мужики.

Я обрадовался, говорю: “Точно!”, и даю еще три рубля. Но видно день был несчастливый. А мужики все: “Отыграйся! Отыграйся!"…

- Нет, - отвечаю. - Больше не буду. Вот если завтра утром в “Спортлото” угадаю, непременно приду.
- А! - сказали мужики и руками взмахнули. - “Спортлото”! То же самое!

И оказались правы, паразиты. То-то я обломался.

ГОВНОЧИСТ

Жил-был бедный принц. Все у него было маленькое: и королевство, и замок, и рост, и… - все, но не настолько уж ничтожное, чтобы принцу нельзя было жениться; а жениться ему хотелось постоянно. А хотение, как известно, - что твоя моча: чуть выработалась - и сразу в голову аммиаком бац! Да. Но даже несмотря на это, дерзко было со стороны принца заглядывать-ся на фото дочки императора в светско-эротических журналах, да еще вдобавок после этого и самолично домогаться встречи (письма писать, подарки дарить). Подарки! Добро бы послал что-нибудь ценное, а то надергал в королевском огороде конского щавелю (мужских растений и женских), не без намека переплел их между собой, завернул в местную газету “Королевская правда” со своим фейсом в фас и торсом в профиль (Стр.1), и отправил всю эту мутотень почтовобагажным вагоном императору.
Император, вообще, был мужик - не дурак, но даже его подарок принца очень и очень озадачил.
- Как вы думаете, что он имеет в виду? - спросил император придвор-ных, внимательно разглядывая веточку засохшего щавеля и осторожно давая пробовать ее на зуб императорскому лекарю.
- Кисло, - сказал императорский лекарь. - Кисло ему, наверное, Ваше величество, без Ее высочества, вашей кобылицы то бишь.
- Но-но! - сказал император. - За кобылицу он и ответить может.

А дочка его сисястая-длинноногая, меж тем, перегнулась через папеньку, схватила щавель, растерла на ладони и понюхала:

- Но папа! - сказала она. - Зачем ему я? У этого принца нет даже нормального плана! На нашу счастливую жизнь. Все у него как-то приземленно, кисло… Какое-то простое все… Зеленое…
- Да, - брезгливо согласился император, пробуя щавель. - Беспонтовый молодой человек.

Другой бы на месте принца обломался (тут и сказке - конец), но принц - нет! Он прошелся по своему маленькому королевству, дешево купил в минимаркете небольшую коробочку черного крема для обуви и сделал себе мизерную пластическую операцию, в этом креме извазюкавшись, тем самым внешний вид свой малька изменив. После этого отправился принц к императору и давай клянчить у того работу как последний бюджетник.

- Сам я - не местный, - говорит, и для правдоподобности подвывает. - Беженец! Живу на вокзале, денег на билет нет!..
- Да - на! Отвали! - говорит император и дает принцу денег.

Ему бы взять (тут и сказке - конец), но принц - нет!

- Работать хочу! - говорит. - Созидать! Приносить пользу обществу!
- Много вас тут таких бродит, общественников, - проворчал император. - Впрочем, погоди - вспомнил! Мне же говночист нужен. Говна у нас тьма тьмущая, понимаешь…

И вот принца назначили придворным говночистом и поместили в убогой крошечной коморке рядом с Главными Императорскими уборными.

Весь день он сидел и что-то мастерил и перед вечерней чисткой смастерил волшебный горшочек. Горшочек весь был увешан колоночками, и когда в него что-нибудь клали (или лили), из колоночек доносилась модная песенка:

Ты скажи, ты скажи
Че те надо, че те надо,
Ты скажи, ты скажи
Че ты хошь?

Но вот что было всего занимательней: чего бы в этот горшочек ни клали, что бы ему о своих желаниях ни говорили - все одно в нем оказывалось исключительно дерьмо. Причем не простое, а пластмассовое. Разница была только в цвете и форме. И запахе: не пахло это как настоящее… Да, уж такой горшочек не чета был какому-то щавелю. И вот принцесса отправилась по нужде со своими фрейлинами, и вдруг услыхала модную песенку из колоночек. Она сразу остановилась и просияла: ведь сама она умела петь только одну эту песенку! Принцесса подошла к каморке принца и сказала чтобы что-то сказать:

- Эй, ты! А у тебя верхи режет.
- Ничего не режет, - ответил принц. - Бананы вынь.
- Режет-режет, - сказала принцесса. - Слышишь? Обрывается на самом душещипательном месте - никакого кайфа нет.
- Так это же, блин, тебе не сон, это - Sony, - сварливо огрызнулся принц. - Китайской сборки.
- Ну ладно, ладно! - примирительно сказала принцесса. - На такой работе и такой гордый… Что это у тебя в горшочке?
- Известно что! Дерьмо.
- Покажи.

Принц показал.

- Действительно, - удивленно сказала принцесса. - Тогда я что-то не пойму… А прикол-то тут в чем?
- А вот, - сказал принц, отламывая у принцессы кусочек короны и бро-сая его в горшочек. Понятно что тут произошло.
- Ты что делаешь, дурак! - завопила принцесса.
- А что я делаю?
- Ты зачем мою корону?!
- Я?! Сюда?! Да тут нет ничего. Одно дерьмо. Потрогай… Да не бойся - пластмассовое оно.

Так и было.

- Вот это да! - воскликнула принцесса. - Как настоящее!.. Сколько же ты хочешь за этот горшочек?
- Ложку кала съешь, - сказал принц.
- Как?! Я?! Вот нахал! - возмутилась принцесса.
- А меньше никак нельзя.
- Ну, может, сто поцелуев принцессы? - робко предложила дочь императора.
- Да ну тебя с твоими поцелуями, маньячка, - ответил принц. - Давай лучше дерьмо жри.

Делать нечего, пришлось принцессе отведать из уборной. Зато горшочек при ней остался.

Как весело было! Стащут с фрейлинами у папеньки денег на шпильки, император хватится: где?! А вот где - в горшочке. Не верите?! Сами проверьте. Бросьте, папенька, копеечку… Вот то-то. А говночист даром времени не терял и смастерил бачок. Стоило в этот бачок засыпать всякой дряни (булавок, скрепок, исписанных ручек и т.д., нажать на слив, как из бачка те же предметы и вываливались. Здорово! Да, вываливались они не простыми, а блестящими. Все будто в золоте, серебре, да алмазах.

- Вау! - воскликнула принцесса, проходя мимо коморки принца и слыша звук слива. - У него же нет туалета!
- Вау!!! - воскликнула она еще громче, распахнув дверь. - Это же… Вау!!!

Восторгу ее, как видите, не было границ.

- Что ты хочешь за этот бачок? - спросила принцесса, переведя дух. - Но учти: дерьмо больше жрать не буду.
- Сто ложек, - небрежно бросил принц.
- Да ты что, с ума сошел?! - крикнула принцесса. - Да я меда за всю жизнь столько не съела!

Но принц нажал на слив и из бачка вывалилась очередная партия блестящих побрякушек.

- Ладно! - сказала принцесса. - Тащи ложку.
- Интересно, - подумал тем временем император, - Что это моя дочь стала часто в туалете засиживаться? Не случилось ли чего?

И он пошел к Главным Императорским уборным, но, проходя мимо коморки говночиста, услышал чей-то тихий шепот и чавканье.

- Девяносто три, девяносто четыре, - шептал принц. - Девяносто пять,.. не халтурь - не засчитаю… Так!.. Девяносто восемь… Девяносто девять…
- Сто! - крикнул император, резко открывая дверь и давая принцессе хорошего пинка.

Та упала в объятья принца и заплакала:

- Папенька! Я Вас опозорила! Выгоните же меня из Вашего государства…
- Ага! Чтоб по всему миру слава пошла?! - сказал император. - Хрен наны! Пусть думают, что я благородный, чувства человеческие ценю выше профессии. Замуж за него пойдешь!

И указал на говночиста. Принцесса от благодарности взвыла. Так она и проревела несколько дней, всю свадьбу и даже начало брачной ночи.
… Слуги закрыли за ними двери и в императорской опочивальне они остались вдвоем, и плачущая принцесса не заметила как говночист снова стал маленьким принцем из маленького королевства… (впрочем, позже она заметила, но сразу не догадалась). Потом только, успокоившись, валяясь на супружеском ложе, вздумалось ей из бабской склочности ляпнуть в тоске напоследок:

- Ах, отчего я не вышла замуж за красавца принца?!
- А думаешь, было бы лучше? - спросил принц.

Тут бы принцессе обломаться, но она - нет! Она узнала принца, и воскликнула:

- Принц! - и, обернувшись на стоявшие в углу горшочек и бачок. - Я счастлива!
- Да, - сказал принц. - Счастлива… Ты скормила козлам мой чудесный настоящий щавель, ты готова была жрать дерьмо ради каких-то безделушек, умеющих все превращать в дерьмо (или из дерьма делать все), ты… Я приго-товил тебе еще один подарок. Свадебный. Возьми, - и он протянул ей фаллоимитатор. - Держи, он почти как настоящий!.. А я пошел. Прощай.

Он встал и с гордо поднятой головой ушел к себе в маленькое королевство. И перед уходом насрал на императорское супружеское ложе. И говно это, между прочим, тоже было настоящим и ужасно воняло. Вот тут-то принцесса и обломалась.

ЗЕЛЕНЫЕ ПАПУКИ

Захватили как-то индейцы в плен Фенимора Купера и Карла Мая. Привели их в свой лагерь, посадили у костра, а сами на совет ушли. Оглядываются Фенимор Купер и Карл Май вокруг, дивятся: во как, оказывается, индейцы живут. Видят у костра развалился один, трубку посасывает. Фенимор Купер посмелее был, он и спрашивает:

- Как тебя зовут, брат? И отчего ты не на совете?

Индеец посмотрел на Фенимора Купера и отвечает:

- Зовут меня Ранний Ренуар. А развалился я здесь для того, чтоб вы не сбежали. А брат тебе - техасский кайот.
- А скажи, Ранний Ренуар, в какое племя мы попали? И что с нами будет?
- Вы попали к зеленым папукам и молите Маниту, что не к голубым. Вождь Красные Глаза мудрый. Сейчас он курит, а вожди Сухая Трава и Опс спорят о вашей судьбе.

Фенимор Купер и Карл Май достали терадочки и аккуратно записали в них слова Раннего Ренуара: вдруг пригодятся.

- Зря вы, ребята, это делаете, - говорит им Ранний Ренуар. - Краснокожие вас все равно сожрут. Вот увидите.
- Что ты, - отвечают Фенимор Купер и Карл Май. - Ты разве не знаешь, что они жестокие, но справедливые? Ты разве не знаешь, что мы воспели их в романах?
- Не знаю, - пожал плечами Ранний Ренуар. - Я вообще из другого племени.
- Отчего же тебя не трогают?
- А кому я нужен? Вы разве не знаете, что краснокожие жестокие, но справедливые… И у меня есть отмазка: я - Ранний Ренуар.

Фенимор Купер с Карлом Маем изрядно сконили, а тут с совета вернулись остальные индейцы. Вождь Опс подошел к пленникам и спросил:

- Вы кто?

Фенимор Купер и Карл Май положили друг другу руки на плечи и ответили:

- Мы Фенимор Купер и Карл Май, писатели! Мы любим индейцев и пишем о них книги!
- Ну и назовите мне какую-нибудь книгу, - сказал Опс.
- Библия!
- Опс! - крикнул Сухая Трава. - Это же евреи!
- Белые псы врут, - сказал Опс. - Змеисты их языки, дрожащи их члены. А Библию написал Иисус, вождь семитов.
- А мы и не говорили, что написали Библию, - сказал Фенимор Ку-пер.
- Не говорили, - подтвердил Карл Май. - Мы просто назвали какую-нибудь книгу.
- О, коварные суслики! Нахальные глухари! - воскликнул Опс. - Может у вас не только по два языка, но и по два скальпа?! Вижу: двуличие - одежда бледнолицых! Назовите же мне ВАШИ книги!
- “Верная Рука - лучший друг апачей”, - сказал Карл Май.
- “Не самый последний из могикан”, - сказал Фенимор Купер.
- Я так и знал! Они прославляют враждебные племена, - сказал Опс. - А про зеленых папук ни слова. Даже про голубых ни слова, что, вобщем, и правильно.
- Мы прославляем благородство людей, - хором ответили Фенимор Купер и Карл Май. - Не важно какого они цвета, главное - они замечательны, и индейцев, между прочим, среди них тоже достаточно. Нами зачитывается вся Европа.

Тут Вождь Красные Глаза оторвался от трубки и сказал:

- Европа пускай зачитывается, а мы будем закусывать вами огненную воду.
- Вот так, - вздохнул Ранний Ренуар. - А я предупреждал. Лучше бы сказали, что вы Горький и Бедный. А теперь - давайте, обламывайтесь по-скорее.
- Почему? - спросил Карл Май.
- Потому что на хавчик пробило, - ответил Опс. - А вы иначе в котел не влезете.

И Фенимор Купер с Карлом Маем обломились.

КНОПОЧКА

Жил Боропаев со своей девочкой Юлей. Любил ее так, что никому даже потрогать не давал. Водил ее по всяческим институтам напоказ и в укромных уголках тискал со страстью. Юля была ему послушная, за руку всегда держала, попкой вертела только при нем, а при других и думать не смела. У нее в ладошке специальная кнопочка была: стоит нажать - попка и завертится всем на радость. Но Боропаев эту кнопочку берег пуще, чем саму юлину задницу. А задница!.. Видно, Создатель в это дело душу вложил. Боропаев и сам частенько говаривал: “Душенька! Люблю тебя без ума!” И не врал ни капельки. “Не отдам тебя никому!”, - говорил, хотя никто у него Юлю и не просил. “Я твой парень”, - говорил. Гулял с ней. “Помни, малыш”, - на заборе написал, чтоб все видели.

Однажды у него случился день рождения, как он думал, подошла к нему Юля, подарок за спину спрятала и спросила ласково:

- Угадай, дорогой, почему я такая счастливая?
- Не знаю, - ответил Боропаев, целуя Юлю где-то между локтей.
- А потому что не будет тебя больше! - крикнула Юля и вдруг давай убивать Боропаева грязным столовым ножом. - Вот привязался! Гляди, гляди! - нажала на кнопочку в ладошке четыре раза подряд. Попка у Юли так и завертелась. А Боропаев на этом околел. То-то.

КРУТОСТЬ

Шалай задумал дело. Не просто аферу, а чтоб на всю жизнь. Или пока не арестуют. Друзей школьных из кабаков повытаскивал, печатью обзавелся, офис снял. Посадил в него секретаря, двоюродную сестру по матери. И закипело. Потянулись к Шалаю контейнера с товаром из разных стран, но в основном из Тайваня. На склады начали наведываться мешочники и произносить слово “опт”, Шалаев товар появился на рынках и в магазинах. Даже телевидение 30 секунд в день показывало нужную рекламу. Конкуренты особо не одолевали, всем места хватало, а страна благоговейно повторяла: “Крутость! Крутость!” И на контейнерах было написано: “Crutost”. И в газете “Что почем” : “Крутость - мелким оптом”. И в “Из рук в руки” : “Крутость со склада”. И во “Все для вас” : “Любыми партиями”. Друзья фигели от Шалая, а Шалай - от себя. Все они питались в ресторанах, строили дома и дачи, ездили на дискотеки, оттягивались на островах Средиземного моря. Крутость продавалась хорошо. На толкучках сотни людей торговали, тысячи покупали, миллионы мечтали о ней. А если появлялись претензии типа : “Ваша крутость быстро трется, линяет, портится”, продавцы отвечали : “Покупайте штатовскую в десять раз дороже”. И это было правдой. Однажды, когда все шло отлично, к Шалаю в офис заглянул человек, и Шалай понял, что что-то уже не так.

- Вы из налоговой инспекции? - спросил Шалай.
- Нет, - ответил человек. - Вы ведь торгувете крутостью, а крутость идет по другому ведомству. Дайте-ка я посмотрю как вы живете.

“Неужели из госбезопасности?” - подумал Шалай и показал человеку все: и дом, и дачу, и гаражи, и машины, и яхту (и яхту!), и бар в офисе, и даже кредитную карточку из рук. Посадил в самое мягкое кресло. Попытался накормить обедом.

- Нет, - ответил человек. - Я не ем. Вы мне все показали?

Шалай подумал и кивнул: все.

- Ну и с чего ты взял, что это крутость? - спросил человек. - Сожрешь на сто тысяч сосисок больше, чем твои соплеменники; трахнешь на тысячу баб больше, чем твой учитель математики-импотент; выпьешь цистерну дорогого бухла; сносишь вагон дорогих шмоток; всякие подонки будут о тебе шептать уважительно, а крутость где?
- Крутость в этом, - растерянно ответил Шалай.
- В жопе такая крутость, - сказал человек. - Даже если она штатовская. Все сгниет и превратится в кал. И чего ты выпендриваешься? У тебя “Мерс” последней модели, а я могу без крыльев летать, понял? Ты, если что, бандитов зовешь, а я их могу, в натуре, на мясные кубики порубить. Ты нищим тыщи кидаешь, а я тебя, мудака, все равно не возьму в Царствие небесное…

Тут вошла секретарь и предложила всем кофе. Но Шалай обложил двоюродную сестру по матери и запер дверь.

- Какой ты, однако, нервный, - продолжил гость. - ничего не имеешь потому что. Кто ничего не имеет - у того претензий, как у ста уборщиц туалетов. Всегда так. Каждый изнеженный гавнюк требует к себе внимания и жополизства…
- Да кто тебе дал право судить меня?! - завопил Шалай.
- А вот это действительно круто, - радостно сказал человек и вышел. Не похоже было, чтобы он обломался.

P.S.
А потом Шалая оштрафовали за нарушение закона о рекламе. Думаете отмазался?

НЕСЧАСТЛИВОЕ ЧИСЛО

Жили-были муж с женой и было у них 107 детей, 103 мальчика и 4 девочки. Добро бы для прикола - сто, а то - сто семь, не пойми какая цифра. Причем отец-то у детей был родной, а мать сперва родная, а потом нет. Еще бы. Дети эти занимались чем? Прибегут обычно домой и орут:

- Мама, есть! Папа, есть!

Сто семь человек. Ну муж с женой обламывались! Так вот, однажды жена мужу говорит:

- Я, - говорит, - скоро с ума сойду. Нам ведь, блин, кормить их нечем. Ты их уведи, блин, куда-нибудь, день их. А то я тебя овдовлю - глазом не успеешь моргнуть.
- Куда же их деть? - отвечает муж. - Разве в детдом?
- Изверг! - говорит жена. - При живом-то отце?! Что, трудно в лес отвести и бросить?

На том и порешили. Но один мальчишечка шибко хитрым был: любил за родителями подслушивать и, особенно, подглядывать. Понял он, что дело худо и начал думать как от беды избавиться. Собрался отец утром в лес. Построил детей в колонну по четыре, чтоб считать легче, и пошел. А мальчишечка последним встал и к столбу ворот привязал веревочку. Отец ведь хотел сперва дров немного нарубить, а потом уж детьми заняться, но дети идут, веревочка мотается, а как размоталась до конца, ворота-то во дворе и рухнули. Пришлось срочно домой бежать, ворота чинить. А так как дров не было - все остались без горячего и, естественно, обломались. Так вот, в другой раз повел отец детей в лес. Мальчишечка набил карманы камушками. Идет в хвосте колонны, по птицам пуляет. Попадет - птица на дорогу валится, а не попадет - камушек тоже метка. Завел отец детей как следует и смылся: сказал в туалет пойдет, а сам едва отошел - и ну напролом через чащу. Только его и слышали. Если бы маль-чишечка меток не оставил - дорогу можно было бы и по отцовскому топоту отыскать. А так вся орава - по камушкам, по птичками - домой нагрянула - и по почкам мачехе. То-то она обломалась. Так вот, лишь отлежалась жена, снова велит мужу детей в лес вести. Мальчишечка на этот раз мелком деревья отмечал. Усердно отмечал. Поэтому, когда отец сам заблудился и заголосил, дети его быстро по стрелкам к дому вывели. Ну и, как повелось, - по почкам мачехе. Так вот, жена заподозрила неладное. Когда муж опять повел терять детей, она тайком побежала следом. Мальчишечка на землю хлебные крошки кидал. А мачеха это дело живо просекла и начала их подбирать и есть. Так и шли: отец с топором, дети колонной и мачеха на четвереньках. Мальчишечка вскоре почувствовал, что следят за ними и перестал кидать крошки. Нечего стало подбирать мачехе. Повертелась она на тропинке и поняла, что капец ей. А муж тем временем домой прибежал. Видит - пусто! Никто не орет, не “пилит”, не просит ничего. Жена тоже изчезла… Ох, и загулял он тогда! Упился до смерти. Так вот, стемнело. Звери лесные на охоту вышли. Покрикивают.

То слева медведь: “Вау!”
То справа тигр: “Р-ры!”
То издалека дикая тварь: “А-а!” (Это мачеха понемногу с ума сходила).

Вдруг видят дети: идет навстречу вроде человек, а вроде и нет. Легко идет, сквозь деревья, как сквозь воздух. И улыбается.

- А-а, - говорят дети. - Это Ранний Ренуар. Не пойдем за ним. Он однажды 46 человек на вершину горы завел и сбросил, и никто теперь не знает что с ними стало. Может, камнем в него кинуть? Но Раннему Ренуару все по фигу. Так и ушел, улыбаясь. Вова проходил гуляючи. Он за грибами приехал и с полной корзинкой к машине возвращался. Еще подумал: “Пионерлагерь на выезде”. А дети решили - мираж и не стали звать. В полночь прилетела ведьма. Зависла над детьми и аж заверещала от радости:

- Ой, сколько мяса человечьего! Будет что пожевать! И костяшечки продать в анатомию - тоже нормально!

А надо сказать, что волки к тому времени уже человек шесть детей надкусили, но толпа все равно казалась внушительной. Спустилась ведьма на землю, отогнала волков и унесла всех детишек в свое логово. Конечно, тяжеловато ей пришлось, падала раз пять с такой ношей, потому мяса побила изрядно. А все-таки дотянула кое-как до избушки. Избушка-то сама на курьих ножках, стены пряничные, окна леденцовые, крыша из печенья, только есть это ничего нельзя, потому что заплесневело, да и пряники с курицей как-то не особо в кайф. Прилетела, значит, ведьма домой и давай зверствовать: у кого голову отхватит, у кого руку. Долго ела, а дети все не кончаются. Уже 16-томная поварская книга закончилась, а они еще есть.

- Куда тебе? - спрашивали ведьму оставшиеся пятьдесят два брата и одна сестра. - Ты же старая.
- Не пропадать же добру! Жаалко! - кричала она в ответ и опять принималась за свое.
- Куда тебе? - спрашивали ведьму восемнадцать братьев. - Ты же и так жирная.
- А! - отвечала она.

Стонала, озиралась по сторонам выпученными глазами. Плохо ей было. Когда остался один мальчишечка, ведьма ему говорит:

- Садись на лопату, я в тебя в печь засуну.
- Я не умею, - говорит мальчишечка.
- Во дурак, - сказала ведьма и показала как надо садиться на лопату.
- Е, - понял мальчишечка и сел как учили.

Ведьма его и зажарила. И его сожрала. Под чистую. Обглодала до последней косточки. Но только присела после таких трудов на лавку и околела на месте. Сто семь, все-таки, несчастливое число. Все обломались.

КОСТЮМ

Чего от меня надо?! Все так и норовят делать гадости одну за другой. Когда я еду в метро, прохожие в трамваях смеются и издеваются надо мной.
Вчера черная кошка тринадцать раз подряд перебежала дорогу, и если бы под зад ее не пнул - до сих пор бы носилась, дура. Любимая девушка сказала: “Ты это, не люби меня больше”. И укатила с глаз долой в какую-то Мразь-на-Вене. Любимый писатель лет десять назад написал пять романов, которые только сейчас подвернулись под руку, я обрадовался, а они все мрачные. Любимая группа распалась. Нелюбимая выпустила новый альбом и народ обомлел. Аристотель пришел и демонстративно побрился наголо и мне на пол. А я его и не звал вовсе. Завтра придет Маркс.
А все потому что у меня старый рваный костюм! Привычный, к лицу, но карманы дрань, пуговицы с мясом и на соплях, швы - есть, но без ниток.
И ненавидят меня за это. Всё гадости норовят одну за другой! И ведь веревка не выдержит, пистолет не выстрелит, нож отупеет, газ отключат, бензин разбавят; все таблетки с витамином С, а электричество - ну его к черту, потому что страшно. Что я, рэппер, что ли?! А вот сменю костюм, будет он серый, цивильный. И тоже по фигуре. Пленка, конечно, обратно не закрутится, но жизнь другой дорогой пойдет. Кошка перекрасится.
Девушка появится новая и красивая. Писатель напишет книги - обхохочешься. Любимая группа соберется. Нелюбимую закидают обертками от “Тампаксов”. И в гости ко мне будут ходить все больше Цицерон и Котовский. Транспорт не изменится, ну и плевать. Потому что буду я костюме с иголочки, ни души, ни задницы не видно. И ширинка застегнута. То-то все обломаются. И веревка тогда выдержит.

вот в выходные на досуге решил роллы приготовить:)...
получилось неплохо:)




http://photofile.ru/users/akaphantom/3170590/

ну чтоже, вот и прошел мой отпуск... даже не знаю... радоваться или наоборот, грустить...

вобщем итог - ЗДОРОВО, и не так как обычно:)

что писать... не знаю... сложно описать все, а если описывать по фотографиям... хм... их почти 600 штук:)...
часть (первая половина) уже выложена

http://photofile.ru/users/akaphantom/3117409/


P.S.
вот такое чудо увидел... и честно говоря, не смотря на то что я не люблю кошек и вообще всю их породу... я хотел его забрать:)... чудо, согласитесь:)

вообще, к слову, их в Феодосии больше чем ворон... СЕРЬЕЗНО! кошки в феодосии, это как дерево, как дом... это то, что есть там всегда...






P.P.S.
самые интересные фотографии в середине:)

вот лично я отдахнул...
спасибо вам:)

http://photofile.ru/users/akaphantom/3020935/

а как звучит то: женщины... мужчины...:)




а я значит пердун старый...)