Замкнутый Круг, R, слэш, хрень, миди, в процессе.


Пролог.

Их было двое. Двое не таких, как все остальные. Каждый, кто смотрел на них, понимал это сразу – они были другими, и люди принимали это, как должное. В конце концов, должно же быть в этом мире хоть что-то постоянное. Они – были. Более постоянного и изменчивого быть просто не могло.
Не было между ними особой привязанности, только тонкая нить, сковывающая их души. Сжигающая дотла ненависть, вот что их связывало. Привязывало друг к другу.
И ни один не смог вовремя заметить – и предупредить – возникшее желание, страсть, которую нельзя было измерять земными мерками.
Один – нахальный рыжий воробей, с затаенной болью в глазах, вечным вызовом, который скрывал всю ту ярость, ненависть к себе. Попробуй, разгляди! Никто не мог. Кроме него. Никто не мог, но каждый чувствовал – что-то не так. Чего-то не хватает. Что-то фальшивое было во всем его облике, и в то же время искреннего во всем том, что он выставлял напоказ. Дерзость, пьянящий задор, ощущение вседозволенности. Его любили, но не принимали – он не был их круга. Никогда.
Он всегда был любимой игрушкой. Ему действительно позволяли все – кричи, ругайся, напивайся до беспамятства, и пусть твои пьяные глаза светятся жизнью, когда ты залезаешь на барную стойку и начинаешь орать, что все вокруг дерьмо, и ты в нем плаваешь по собственной воле.
Им плевать на твои слова. Им плевать на их смысл, но твое обаяние захватывает дух, и люди неосознанно дают тебе делать то, что преображает тебя в один миг.
Никто никогда не смог бы забыть тебя в подобные моменты – дикие, вытаращенные глаза, суженные зрачки, чуть приоткрытый рот, бешенство, ярость, которая исходит от тебя.
Да, это действует на всех. На него – нет.
Он единственный знает, что скрывается за эти поведением. Единственный, от кого можно не прятаться. А ты – прячешься. Пытаешься забыть, но не получается, а он… Он служит молчаливым напоминанием о том, какое же ты все-таки чудовище!
И тебе кажется, что ты чувствуешь исходящее от него презрение – еще бы, ты был единственным, кто сломался. Все остальные оставались такими же, как и были. И он – тоже.
Но как можно забыть о том, что ты сделал? Ты оправдываешь себя, каждый день, каждый вечер, каждое утро. Из зеркала на тебя смотрит лицо сестры, такой, какой она была бы, если бы ты не высосал ее до конца. И глаза – глаза матери, ты не можешь стереть из памяти этот опустошенный, стеклянный взгляд мертвой женщины.
Мать держалась дольше всех. Она всегда была полна жизни, но ты превратился в гигантскую воронку, которая высасывала энергию из всего вокруг. Сначала это мало проявлялось, внезапно начинала осыпаться штукатурка, иссыхали доски, лопались стекла. Потом – мигрени, частые болезни, смерть бабушки. Но никто не удивлялся, и тем более не винил во всем этом семилетнего ребенка, который, наоборот, с каждым днем становился все живее.
А потом произошло то, что перевернуло всю его жизнь. Это все равно должно было случиться, но он не мог перестать винить себя во всем этом.
Он за один час высосал жизнь из всего, что находилось поблизости. Он был похож на наркомана – глаза светились от удовольствия, перемешанного с болью, он шел, немного шатаясь, а вокруг все старело на глазах – дом будто рассыпался, мебель, вещи – все мгновенно истлевало, оставляя после себя лишь горсти пыли. И мама с сестрой – мать еще живая, а сестра мертвым грузом висит у нее на шее.
Он не помнил, когда это все закончилось. Он не смог выдерживать груз энергии и потерял сознание, щедро раздаривая сворованное – потоки жизни устремились в мир, даря внезапную радость соседям.
Сам он остался без сил – пропустить столько всего через себя и остаться на ногах для ребенка – слишком большое испытание.
И темная фигура, которая подняла его на ноги и отвезла сюда, в закрытый центр имени Лекцвига.
Долгие годы он осваивал контроль над своей силой, долгие годы получал знания. Долгие годы копил ненависть, собирая ее по каплям.
Тот, другой, был рядом. Он был рядом несколько недель, ища источник возмущения энергетической обстановки. Не остановил вовремя катастрофу. И пусть говорят, что пока не произойдет взрыв, бессмысленно определять уровень способностей того или иного ребенка.
Там была его семья. И этот человек, который не мог не знать, что должно случиться. Знал – и допустил.
Знал, и продолжал знать, с легкой ухмылкой наблюдая за твоими бессмысленными попытками скрыть правду.
По крайней мере, так тебе казалось.

Часть Первая. Детство.

Очень часто ненависть – серьезная помеха. И в то же время – отличный стимул. Потому что всегда нужно быть лучше, чем он, никогда не опускать планки.

Сложнее всего для него был период адаптации. Когда он попал в центр, то был уже в том возрасте, когда сложно к чему-то привыкать, и так же сложно забыть о том, что было в прошлом. Ему было восемь лет, и он был едва ли не самым маленьким среди всех остальных подопытных.
Уже тогда было ясно, что из него может выйти толк, так как чем раньше пробуждалась сила, тем больше она была.
Но шли дни, и ничего необычного не происходило. Не было больше всплесков, даже самых маленьких, и даже стало казаться, что они лишили дома самого обыкновенного ребенка. Снова и снова допрашивали Цольта, которому было поручено следить за Эрвином, снова и снова проверяли ребенка на предмет наличия паранормальных способностей. Это не давало никаких результатов – все указывало на то, что перед ними сидит мальчик с большим потенциалом, но внешне это никак не проявлялось!
Было решено, что следует проверить, как он будет вести себя в стрессовой обстановке. Его поместили в изолированный бокс, и то устраивали там невыносимую жару, то, наоборот, понижали температуру до минимума. Потом его не кормили несколько дней, но ничего, кроме еще большей затравленности не добились. Показывали фотографии семьи, даже устроили пожар в крыле, но не было никаких результатов. Небольшое возмущение почувствовалось только, когда на глаза мальчику попался Цольт. Но этому не придали никакого значения.
Все научные работники центра были в замешательстве. Все больше они склонялись к мысли, что из-за перенесенного стресса Эрвин сам заблокировал ту часть мозга, которая отвечала за поглощение и отдачу энергии. И снова возрос интерес к ребенку – кто же сможет разбудить спящего внутри него зверя?
Он негласно попадал под наблюдение то одного, то другого ученого, причем у каждого были свои методы. Большинство придерживались теории, что поможет только такой же сильный стресс, как потеря семьи, но как его получить? Семья мальчика была уже мертва, а сам он пребывал в странном, неживом состоянии.
Это могло бы продолжаться еще долгое время, но господа исследователи не учли того факта, что Эрвин меньше всего собирался следовать их ожиданиям и расчетам.
От того, что с ним сделали за этот год с небольшим, любой другой ребенок вполне мог сойти бы с ума. Его спасло только то, что все это время он пребывал в полубессознательном состоянии, не очень понимая, что делают с его телесной оболочкой.
Возродили его к жизни не старания ученых, ни что-либо еще. Он проснулся от сжигающего изнутри желания. Ему хотелось выпить до дна все, что находилось рядом, чтобы снова поймать то пьянящее ощущения собственной власти над жизнью, а сжигающая изнутри ненависть к себе увеличивала остроту этого странного чувства в несколько раз. От неминуемой смерти и моментального разложения профессора Крауфорда, который отвечал за мальчика в этот промежуток времени, спасло только чудо – несколько человек, которые уже закончили обучение в центре, оказались рядом и без труда заблокировали рвущегося в бой Эрвина.
Тогда он пугал всех своей проснувшейся, поистине звериной жестокостью – у него была ломка, и в то же время он понимал, что делал, и ненавидел себя все больше. Очень часто его находили в своей комнате без сознания и с многочисленными царапинами на теле. В приступах безумия он словно пытался содрать с себя кожу.
С каждым днем он слабел все больше, и когда, наконец, всплески силы стали не опасны для людей, его поместили в группу таких же детей, которые уже проходили обучение.

***

-Падай. – Роджер скривил губы, наблюдая за мной. И, чуть ли не топнув ногой, как капризная девчонка, снова процедил сквозь губы. – Падай!
Любимая детская забава. Как же замечательно травить сверстников, втаптывать их в грязь, ломать изнутри! Как весело, как интересно, как отвратительно. Все равно все сойдет с рук, ведь вы еще совсем маленькие, добрые дети. И вовсе ничего вы со мной не делали, правда? Вы сами никогда не сознаетесь, а я не выдам.
Я же не настолько слаб, чтобы не справится с кучкой жалких детей. Хотя, сейчас это была уже не кучка. Здесь были почти все ребята из моей группы – даже робкая Мари, единственная, которая за меня заступалась. Сначала. Сейчас же она, пряча глаза, с плохо скрываемым удовольствием наблюдает за травлей.
Я сжал кулаки, так, что даже костяшки побелели. И с вызовом уставился на Роджера. Попробуй что-нибудь мне сделай, трусливый идиот!
-Не-а. Что-то не хочется. – как бы я ни старался, голос все равно был немного хриплым от волнения. – А ты меня урони, слабак.
Последние слова я выдал с той улыбкой, которая так раздражает их всех. И сразу же получил по затылку. Не успел я опомниться, как стоящий сзади человек добавил коленом по спине и неумело заломил мне руки. Неумело – потому что я в любой момент мог освободиться. Но не делал этого. Зачем портить детям забаву?
Роджер злобно ухмыльнулся. А вот это ты зря, дорогой. Такая зубастая улыбка тебе совсем не идет. Она портит твое смазливое личико.
-Падай. – Клянусь, он начал нервничать! Он прерывисто дышал, словно сдерживая рвущиеся с языка злые слова. Подался вперед, кивнув головой, и я оказался на коленях. Хватит уже долбить меня своей острой коленкой!
Я поморщился от боли, и наклонил голову, пряча лицо за длинной челкой. С того момента как я попал сюда, меня еще никто не стриг. Зачем заботиться об удобстве подопытного кролика?
Роджер подошел ко мне, дернул за волосы, заставляя поднять голову. Я снова ухмыльнулся, заметив в его глазах неуверенность.
-А теперь повтори, как ты меня назвал. – почти прошипел он, пытаясь скрыть свою нерешительность.
-Думаешь, я запоминаю, что говорю всякому сброду? – я хмыкнул, и чуть громче, с напором, закончил фразу. – Самонадеянный придурок.
И снова его красивое личико исказилось гримасой, а моя улыбка стала еще шире. Как же легко вывести его из себя, даже мараться не хочется. Он толкнул меня рукой, почему-то не учитывая, что сзади стоит один из его друзей и держит мне руки. Но раз леди просит, то я исполню ее просьбу. Я в свою очередь толкнул его дружка спиной, роняя на землю, а сам хотел вскочить на ноги, как только этот идиот ослабит хватку. Если бы не увидел испуганное лицо Роджера, который смотрел куда-то в сторону.
-Что здесь происходит? – слишком знакомый голос, откуда-то слева.
Я, наверное, выглядел смешно – придавил к земле приятеля Роджера, который продолжал судорожно сжимать мои запястья. Цольт перешагнул через меня, остановился.
-Кажется, новое поколение Равновесия в свободное время развлекается тем, что как обычные дети нападают стаей на одного.
Я бы сейчас был рад увидеть кого угодно, кроме него!. Только не он, только не снова.
Да, черт побери, я вполне справлялся сам. А теперь, когда он вмешался, я лишился возможности отыграться на Роджере, который сейчас просто дрожал от испуга. Кишка тонка, боится даже того, что об этом расскажут нашим наставникам. Жалкий слабак.
Остальных здесь уже давно не было – испуганные дети как можно быстрее исчезли с маленького двора. Остались только я, Роджер, его приятель, который, видимо, не собирался отпускать мои руки. И Цольт, эта заносчивая, высокомерная сволочь. Он наверняка доволен еще одним доказательством моего ничтожества. О, черт, почему именно он?
-Думаю, вы понесете должно наказание, когда я доложу вашему учителю об этом. А теперь уберитесь с моих глаз.
Я вырвал руки из захвата, поднялся на ноги, и с ненавистью посмотрел на спину Цольта. Да кто тебя просил вмешиваться?
Он, видимо, почувствовав взгляд, обернулся.
-Сам виноват. – коротко бросил он, усмехнулся краем губ и ушел.
Я с бессильным рыком сел на землю. Двор уже опустел, и, думаю, эти меня больше не тронут.
Сам виноват.
Да что ты обо мне знаешь? Я снова мысленно обругал Цольта, хотя сам понимал правдивость его слов.
С первого дня я дал понять своим одногрупникам, что мне на них плевать. Более того, они мне противны. Они не пережили даже малой части того, что пережил я, но были уверены, что они лучше обычных людей, хотя бы потому, что обладают даром.
Я никогда не пытался сдержать рвущиеся с языка слова. Я высказывал все, что думал, или даже не успел подумать. Понятное дело, любить меня было не за что. И не было ничего странного в том, что меня попытались унизить.
Но, я ведь мог убежать, спрятаться, нажаловаться наставникам, наплевать на собственную гордость. Но я решил воспользоваться шансом набить Роджеру морду, поставить его на место. И все бы так и было, если бы этот не вмешался!
Кажется, это был первый раз, когда я пообещал себе, что сотру с его лица эту презрительную ухмылку.

Сегодня мне исполнялось четырнадцать. А еще четырнадцать исполнялось Роджеру, Мари и всем остальным на моем потоке. Может, звучит и странно, но так было принято здесь – ученик становился официально старше на год только когда проходил курс обучения, независимо от его физического возраста. Мне на этот момент было уже пятнадцать с чем-то, я не помнил, когда точно я родился. Меня это и не интересовало. Роджер, самодовольный идиот, был самым старшим в группе, ему уже было около шестнадцати, о чем он постоянно напоминал. Но на это мне тоже было плевать, пусть кичится возрастом, раз больше ничем похвастаться не может. Мне хватало того, что я был гораздо умнее его.
Итак, нам всем было четырнадцать, а это значило, что мы успешно закончили третий теоретический курс, и теперь будем совершенствовать практические навыки. Нам было четырнадцать, и вместо обычной белой формы нам выдавали темно-синюю рубашку с гербом Центра на груди. Слабое подобие того, что носит Стража Равновесия. Но все равно – уже что-то.
Нам было четырнадцать, и нам поручали легкие задания, и почти все были этому рады, кроме меня. В конце концов, нам три года подряд компостировали мозги, и я был уверен, что из всего потока был больше всех достоин работать на Центр.
Я хотел великих свершений, или хотя бы сложных поручений. Я не хотел быть на побегушках у учеников с шестого и седьмого курса. Но, как легко догадаться, меньше всего нас спрашивали о том, чего мы хотим.
Нам было четырнадцать, и сегодня по традиции нас выпускали в город, чтобы доказать, что мы правильно усвоили теорию. Правда, нам предстояла лишь видимость настоящего задания, а за нами незаметно должны были наблюдать лучшие выпускники Центра. Безусловно, об этом нам сообщили на инструктаже, после которого каждый из нас был уверен в том, что мы идем на простую увеселительную прогулку. Не было никаких шансов как-то проявить себя под таким присмотром.
Стоит ли говорить, что меня это совсем не устраивало?

Несмотря на то, что заведомо была ясна настоящая цель предстоящего мероприятия, в зале царила слегка напряженная атмосфера. Нам с самых первых занятий внушали, что когда имеешь дело с энергией, ничего нельзя угадать заранее; что Стража Равновесия точно так же могут ошибаться, но только последствия их ошибок гораздо страшнее; что любое задание является опасным, особенно для нас, новичков.
В это было особенно сложно поверить, наблюдая за наставниками – расслабленные, довольные лица. Хотя каждый знал, что когда кого-то отправляли на серьезное задание, ни о каких улыбках и речи не шло.
Мы стояли в ровной шеренге, напротив дверей, по росту. Я был выше Роджера, но это был слишком маленький повод для триумфа. Все было торжественно, и от этого меня тошнило. Зачем столько фарса, если мы должны были только выйти, дойти до места назначения, устранить предмет, который вызывает дисбаланс энергии вокруг себя.
Даже проявить себя было буквально не в чем. Зато сколько видимости.
Мы стоим, ровно, по линии, мы улыбаемся уголками губ. Мы в полной мере осознаем, что совершенно бесполезны, а это – лишь способ доказать нам это.
Двери открываются, и непривычно яркий дневной свет бьет по глазам. Мы делаем шаг вперед, мы действуем по заученной схеме. Мы выходим на охоту.

-Черт возьми, Эрвин! – доносится издалека голос Цольта. О, я не сомневался, что именно его поставят наблюдать за моими действиями.
Хотя, я удивлюсь, если он хоть что-то видит в этом тумане.
Можно сказать, что я не хотел, что все получилось случайно, вышло из-под контроля, не сложилось, что я чертов идиот, который не сумел справиться с простейшим заданием. Но это не так. Я заранее это спланировал.
Мне нужно было всего лишь нормализировать баланс жизненной энергии в парковом фонтане. Но мне с самого начала хотелось большего. Что интересного в просто фонтане, который как губка впитывает в себя эмоции?
О, совершенно ничего. А я с самого первого дня прославился своей тягой к знаниям. Например, нам на лекциях никто не говорил, что будет, если сначала уменьшить жизнеспособность воды до нуля, а потом резко поднять до прежнего уровня.
Эффект был довольно неожиданным. Нет, я имею в виду не мгновенно образовавшийся туман, а нечто, которое вместе с потоками воды вырвалось из трубы фонтана. Оно было странного зеленоватого цвета, но на солнце отливало оранжевым.
Все произошло практически мгновенно – закричал Цольт, который успел почувствовать колебания энергии в атмосфере, мощная струя воды выскочила из ржавой трубы, и появилось оно. Но я не испугался, что вы. Я наблюдал за всем этим с восторгом, которого не испытывал уже много лет.
Это было действительно прекрасно. Конечно, нам об этом говорили, но это чувство, что ты можешь менять мир, это ощущение собственной власти… Черт, это было круто!
Брызги воды летели мне в лицо, а я смеялся, как не смеялся уже чертовски давно. Перед глазами не стояли призраки погибших матери и сестры, сердце не сдавливало тисками ненависти к самому себе, я словно заново родился!
-Идиот! – перед глазами мелькнула тень, в рот попали черные волосы. Я сморщился от отвращения, попытался оттолкнуть стоящего передо мной Цольта, но он был гораздо старше и сильнее. – Ты хоть понимаешь что натворил?!
Я мотнул головой, и вдруг снова увидел это. То, что появилось вместе с водой. Но, клянусь, оно было в несколько раз больше!
-Что это?
-Плесень. – презрительно бросил Цольт, и замер, будто в транс впал.
Я слышал, что настоящие Стражи могли вызывать это состояние сами. А еще я слышал, что в этот момент они не могут контролировать свое тело. И мне снова стало смешно. Ты в моей власти, слышишь? Полностью.
Я обошел его, и почувствовал зловонный запах твари. Она постоянно то оседала, то внезапно надувалась до размеров дерева. Я чувствовал тонкую нить между Цольтом и тварью, но она была слишком тонкой, чтобы навредить плесени.
Дальше я даже не особо раздумывал. Я вплел свою силу, свой потенциал в эту тонкую ниточку, и она расширилась до размера каната. Прошло, наверное, две или три секунды, как тварь стала таять.
Она растекалась самой обыкновенной плесенью по мокрому тротуару. Туман рассеялся.
Цольт сморгнул, и, даже не глядя на меня, повернулся и пошел назад.
-Убери здесь. – бросил он через плечо, и больше даже не оборачивался.
Несмотря на то, что убирать мне здесь пришлось бы долго, я все равно чувствовал, что задание я выполнил. Я почти лениво отрегулировал баланс воды. И тем же самым приемом заставил плесень скукоживаться в маленькие комочки.
Да, да, да! Клянусь, без меня эта черноволосая сволочь не справилась бы с это тварью!

В комнате было темно, единственными источниками света были две маленькие свечки, горевшие разноцветным пламенем. Изредка раздавался чей-то пьяный смех, и двенадцать человек, примостившиеся на полу, начинали громко шикать.
Я некоторое время стоял, разглядывая их через узкую щель между дверью и косяком, потом толкнул дверь рукой и зашел внутрь.
Да, это и называется гробовая тишина. Я кожей чувствовал их напряженные взгляды. Любой нормальный человек, попав в столь недружелюбную обстановку, тут же вышел бы вон. Я же ухмыльнулся и сел на пол рядом с Мари.
-Я смотрю, вы вовсю отмечаете окончание обучения. Как мило, вы даже умудрились достать спиртное! – я нисколько не беспокоился о громкости своего голоса. – Почему же, ребята, вы меня не позвали, а?
-Убирайся, Эрвин. – тихо рявкнул Роджер. На него даже смотреть смешно было – взгляд не может ни на чем сфокусироваться, настолько он пьян.
-О, милый Роджер. Я уйду, вот только о ваших невинных посиделках узнает Наставник. – я улыбнулся, но вместо того чтобы подняться на ноги и небрежно отряхнуть форменные брюки, я остался сидеть в прежней позе.
-Дъявол. – чертыхнулся Роджер, ища меня своим мутным взглядом. Он не смог себя пересилить, и сказать «оставайся», но уже по тому, что он промолчал, я понял, что победил. Он только раздраженно бросил. – Только, будь добр, разговаривай шепотом.
-Договорились. – шепнул я, победно ухмыляясь.
Если вы думаете, что я просто не могу скрывать своих эмоций, то вы ошибаетесь. Просто я прекрасно знаю, какое впечатление моя улыбка производит на девушек, и пользуюсь этим.
Они передавали по кругу бутылку, таинственно перешептываясь. Когда дошло до Мари, она, показав язык Роджеру, впихнула ее мне в руки. Думаю, она была здесь единственной, кто мне хоть немного нравился. Ее волосы отливали красным, и глаза были, как у меня, бледно-голубого цвета. Но ее достоинством была далеко не внешность, а умение молчать, чего так не доставало всем этим идиотам.
-Дамы, попрощайтесь с последним трезвым парнем в этой комнате. – я качнул дошедшей до меня бутылкой, быстро приложился к ней, сделав лишь пару глотков. Выдохнул, и поставил ее на пол, демонстративно отказываясь участвовать в этом механизме. Надо – возьми сам, я не собираюсь работать передатчиком.
Это было нагло, но от меня здесь другого и не ждали.
Рука девушки, кажется, Клэр, потянулась к бутылке, но она себя одернула. Стало непривычно тихо - никто не перешептывался, все гипнотизировали взглядом узкое горлышко, на котором застыли красноватые капли вина.
Я закрыл глаза, мысленно увеличив температуру бутылки. Еще… Еще немного…
Жидкость внутри нее зашевелилась, громко шипя. Она едва заметно дрожала, а вино буквально кипело, подбираясь к горлышку.
Тонкая струйка стекла по внешней стороне стекла, и все уже напряглись, ожидая чего-то вроде взрыва. Но я остановил это, самодовольно улыбаясь. Почти мгновение спустя вино было на прежнем уровне.
-Что же, с окончанием вас. – я сделал глоток, удовлетворенный полученным эффектом.
Когда вино было допито, Роджер в пьяном угаре предложил сыграть в бутылочку. Девушки мгновенно согласились, парни тоже.
-Играем на-а поцелуй. – с трудом выговорил он.
Он крутанул бутылку, и она безошибочно указала на Клэр. Та поморщилась – целоваться с пьяным то еще удовольствие, но правила есть правила.
Когда выпала моя очередь, мне пришлось легко чмокнуть Анну. Взмах руки, немного скорректировать движение бутылки, и вот – она показывает на Роджера.
-Иди к черту. – пьяно промямлил он. – Я не буду с парнем целоваться, особенно с тобой, придурок.
-Что, трусим? – я усмехнулся, сделал вид, что собираюсь крутить ее заново.
Он сжал зубы, и подался вперед. Я коснулся его губ своими, скользнул по ним языком и быстро отстранился. Тот машинально потянулся за мной и чуть не упал.
Я засмеялся, остальные тоже.
-Хочешь большего, Роджер – найди себе девушку. – я снова прыснул, наслаждаясь его бледным, яростным лицом.
Мари показала мне большой палец, давясь от смеха. Наверное, каждый мечтал увидеть Роджера в настолько беспомощном состоянии.
До меня они уже успели выпить одну бутылку, и, хотя вина было слишком мало, непривыкший к алкоголю организм давал о себе знать. Они были уже довольно сонными, я же был бодр и полон сил, поэтому покинул помещение, продолжая радоваться своей маленькой мести.
В темном коридоре было пусто, а моя комната находилась этажом ниже. Я шел сначала на ощупь, потом глаза привыкли к темноте. Прежде чем идти спать, толкнул дверь туалета – они здесь по одному на этаже – и с трудом подавил возглас.
Первым, что я увидел, была запрокинутая голова Цольта, капли пота на шее, странное выражение на его лице. Первым, что я почувствовал, была тихая ненависть, которую я испытывал каждый раз, когда его видел.
Только потом я увидел всю картинку в целом. Упершись руками в стену, он трахал какого-то парня, стоящего к нему спиной, в каком-то рваном ритме двигал бедрами, издавая невнятные звуки. Черт возьми!
Я прикрыл дверь, прижал руки к вискам. И совсем не скоро смог вернуться к себе в комнату.
Цольт – гей. Замечательно.