Собрался я было написать статью о сновидениях. Только руку над клавиатурой занёс, приходит Дунька Водокачкина, легка на помине.
Приходит и спрашивает:
– А проведите нам какой-нибудь ещё семинар, а? Какой-нибудь такой же, как семинар воспитательного наказания.
- Понравился?
- Очень! Вы так хорошо всё объяснили, что я уже восемнадцать раз своего ребенка не била. Это же хорошо, правда?

- Отстаньте, демоны, – говорю. – Новый год на носу, какой еще семинар?
- Ну, пожалуйста! – девомарийничает Дунька.
Моя рука так и висит над клавиатурой. Ладно, думаю про себя. О сновидениях напишу в следующем году.
- И какой вы хотите семинар? – спрашиваю.
- А какой-нибудь такой же полезный, – крутит локон Дунька.
- Может быть что-нибудь такое, чтобы восемнадцать раз не пить?
- Да вы что такое говорите, товарищ душевный доктор! – вскидывается Дунька. – Новый год на носу, как можно? Давайте что-нибудь другое.
- Ладно, ладно, – говорю. – Давайте, я вам проведу семинар... Новый год, говорите? Ну тогда проведём семинар позитивной усугублятельности.
У Дуньки округляются глаза.
- Семинар позитивной чего?
- Усугублятельности. От слова "усугублять".
- А-а, в смысле – за воротник? – понимающе кивает Дунька. – А, может, лучше назвать его семинар позитивного усугублятства?
- Не надо.
- Хорошо, хорошо, – торопливо соглашается Дунька. – И что от нас требуется?
- Что требуется? Бутылка спиртного и две рюмки. Всё. Ферштейн?
Дунька понимающе кивнула и убежала. А я выключил компьютер и пошёл готовить себе бутерброды. Потому что такой "заворотниковый" семинар проводить на голодный желудок никак нельзя, это понятное дело.
Кто там? Сто грамм!
Народу собралась пропасть.
Один даже залез на шкаф, стоящий в углу. Стаканы поставил, приготовился. Просил же рюмки, а он стаканы принёс. И бутылка большая, наверное, литр, а название мне отсюда не видно.
- Мужчина, – кричу, – вы зачем на шуфанер залезли?
- А мне отсюда лучше видно, – бойко ответил мужчина, доставая из кармана огурец.
- А на что, простите, вы собрались смотреть? – удивляюсь я. – Мы тут пить собрались, а не смотреть. Давайте слезайте, и сюда на сцену с вашей водкой и огурцами.
Мужчина с ловкостью Питера Паркера соскочил с шкафа.
- Ну так что? – говорю я, когда мужчина поднялся на сцену. – Давай наливай. Новый год на носу.
- Это я мигом, – обрадованно откликнулся мужчина и разлил по стаканам.
А что разлил, никак не пойму. Он бутылку в руке держит, мне названия не видно. Ну да и ладно, думаю, какая разница? Беру стакан. Поднимаю.
- Давай, – говорю, – натостуй мне чего-нибудь новогоднего.
- Ну, это... – замялся мужчина, – желаю, короче, чтобы... ну, короче, чтобы все было, чтобы там здоровья, ну и вообще.
И выпил.
- Моё здоровье, – говорю я, и тоже выпиваю.
Водка. Но ничего так водка, мягкая.
- Огурца? – услужливо откликнулся мой собутыльник.
- Я не закусываю. Теперь вот что. Поставь бутылку, иди к доске, и напиши на ней свой тост, который ты только что произнёс.
- Зачем это? – крикнул кто-то из зала.
- Сейчас узнаете, – отвечаю залу, и возвращаюсь к мужчине на сцене. – Давай, давай, что стоишь?
Мужчина подходит к доске. Берёт мел. Чешет лоб.
- А что я сказал-то?
- А я продиктую. Дословно. Пиши.
И начинаю диктовать.
- Ну это... желаю, короче, чтобы...
Мужчина торопливо записывает.
- Ну, короче, чтобы все было, чтобы там здоровья и вообще.
- И что дальше? – спрашивает мужчина, закончив писать.
- А ничего. Вводная часть семинара закончена, сейчас начнётся теоретическая, так что иди себе обратно на шуфанер. А потом, если доберёмся до практики, выпьем ещё.
Мужчина уходит со сцены. Я подхожу к доске. Стучу пальцем по размашистым буквам.
- Прекрасный тост, правда? – и читаю:

Ну это... желаю, короче, чтобы... Ну, короче, чтобы все было, чтобы там здоровья и вообще.
- После второй лучше пойдёт, – бойко крикнул кто-то из зала.
- Это несомненно, – ласково соглашаюсь я. – Только я, драгоценные мои, совсем не о том, что вы не умеете произносить тосты.
Я подошёл к доске и написал.
Проблема не в том, что вы не знаете, что говорить.
Проблема в том, что вы говорите то, чего не знаете.
- В какой это смысле? – взвизгнул дедок с пиратской повязкой на левом глазу.
- В какой смысле? А в такой смысле. Тебя, отец, как звать, скажи пожалуйста?
- Маркс Карлович, – поднялся дед.
В зале загоготали. Маркс Карлович, обернувшись, недовольно фыркнул и уронил бутылку портвейна. Благо, что соседка успела её поймать.
- Давай сюда, Маркс Карлович, – поманил я деда. – О смысле поговорим.
Дел бодро поднялся на сцену. Я молча взял у него бутылку, указкой выдавил пробку (ну не было у меня штопора, простите), разлил по стаканам.
Держу стаканы и спрашиваю:
- Как здоровье твоё, Маркс Карлович? На что жалуешься?
Дед протянул руку, собираясь взять стакан, но я отвёл руку. Дед огорчённо вздохнул, и, не зная, куда деть руку, поправил свою пиратскую повязку.
- Здоровье? Да херовое... В той смысле, что хорошего-то мало. Почки болят, понимаешь. Еще что-то тут в боку. Одышка. Кости ломит.
- Херово, – посочувствовал я.
- Так а я что говорю? – обрадовался дед, снова потянувшись за стаканом.
Но я опять отвёл руку и обратился к залу.
- Внимание! Слушайте сюда! Смотрите на меня!
Я показываю стаканы, наполовину наполненные дешёвым портвейном.
- У Маркса Карловича проблемы со здоровьем. Разумно будет выпить за его здоровье, вы согласны?
Я начинаю гипнотически медленно подносить стакан к своему лицу.
- У него больные почки. У него ломит кости. У него одышка.
Я держу стакан на уровне своих губ, словно собираюсь выпить, но продолжаю говорить.
- У него желтый глазной белок, что свидетельствует о проблемах с печенью. Хорошего мало, вы согласны? Кости болят. Почки болят. Одышка. И проблемы с печенью. А теперь внимание!
Я делаю шаг вперед.
- Мне это выпить?
Зал непонимающе молчит.
- Я повторяю свой вопрос. У Маркса Карловича болят кости. Болят почки. У него одышка и проблемы с печенью. Мне это выпить?
Дунька поднимается с таким видом, будто собирается ответить мужу, явившемуся после трехнедельного запоя, который с порога потребовал горячего борща.
- Вы хотите сказать... Вы хотите сказать, что...
- Да! – воскликнул я и демонстративно выплеснул портвейн на сцену. – Именно! Потому что как только вы произносите тост, ваша водка и ваш портвейн становятся чем?
- Чем? – охнул зал.
- Структурированной водкой. То есть водкой с измененными качествами, полюс которых определяется тем, что именно вы говорите. Понимаете, что это значит?
- Я книжку про это читал, – закричал кто-то из зала. – Что если плохо подумать, то вода меняет свои свойства.
- Совершенно верно! И это просто подумать, да?! А тост – это нечто много большее, чем подумать. Это – "наговорённая" вода. И вы это пьёте: то, что наговорили.
Я поднес к губам второй стакан и сказал:
- Моё здоровье!
И выпил. Налил в стакан ещё, протянул деду.
- Выпей, отец. За своё здоровье. За себя выпей. За лучшее – себе. Пожелай и выпей.
Маркс Карлович нерешительно поднёс стакан к губам. Зачем-то в него заглянул. Закрыл единственный глаз.
- Моё здоровье! – и выпил.
А я продолжаю.
- В это можно верить или не верить. Но! Теория о том, что вода помнит, является одним из важнейших постулатов гомеопатического лечения. Кто-нибудь лечится у гомеопатов? Поднимите руки.
Поднялось несколько рук.
- Гомеопаты считают, что вода – помнит. Если подмешать в воду яд, а затем удалить его до последней молекулы, то человек всё равно может ею отравиться. Почему? Потому что при добавлении яда молекулы воды упорядочиваются иным образом, и этот порядок, эта структура останется неизменной даже после того, как вода будет полностью очищена от яда. С точки зрения химии эта вода будет признана чистой, потому как в ней больше нет ядовитого вещества, но со структурной – она останется отравленной. Понятно?
- А можно я ещё за своё здоровье? – улучив момент, ввернул дед.
- Можно, отец, можно, – говорю я, и снова обращаюсь к залу. – В это, повторяю, можно верить или не верить. Но! Если вода действительно меняет свои структурные свойства в зависимости от эмоциональных, предположим, колебаний, то наша традиция произносить тосты, по сути "наговаривая" на свою собственную воду, обещает вам ровно то, что вы в неё наговорите.
Я махнул рукой мужчине, который сидит на шкафу.
- Вот этот мужчина, например, "наговорил" воду, чтобы у него было короче.
Зал нервно засмеялся и оглянулся на мужчину. Мужчина побледнел.
- И понимаете, друзья мои, в чем беда? Наговори я это себе, наговори другим, наговори врагу, чтобы у него уши отсохли, без разницы. Пить-то мне. Что на водку нашептал, то и выпил. Что помыслил, то и выпил. Вот о чём подумайте, мои хорошие.
Два слова о здоровье
- Садись, отец, – говорю Марксу Карловичу, и обращаюсь в зал. – Товарищ Дунька? Гоу ту на сцену!
Дунька поднимается на сцену. В руках – пузатая бутылка и два бокала.
- Это что? – спрашиваю я, кивая на бутылку.
- Бэйлиз, – отвечает Дунька.
- Бэйлиз – это хорошо, – одобрительно киваю я. Разливаю ликёр. Подаю Дуньке бокал.
- Я сейчас скажу тост, – говорю негромко, – короткий, просто за здоровье, ты повтори, но не пей. Не пей, хорошо? Зал! Внимание! Смотрите на нас!
Я поднимаю бокал и громко говорю:
- Твоё здоровье!
- Твоё здоровье, – отвечает Дунька, и мы чокаемся.
- Зал, – кричу я, – внимание! Что сейчас в моём бокале? Со структурной точки зрения?
- Твоё здоровье? – неуверенно спрашивает женский голос из зала.
- Не слышу, громче!
- Твоё здоровье! – гремит зал.
- Чьё здоровье в бокале? Моё?
- Нет, – отвечает кто-то.
- Не слышу, громче! Чьё здоровье в бокале?
- Дунькино! – грохнул зал.
- А в её бокале чьё здоровье?
- Ваше, ваше!
- Если в моём бокале – её здоровье, а в её бокале – моё, то что нужно сделать?
- Махануться бокалами! – взвизгнул Маркс Карлович.
Я меняюсь с Дунькой бокалами. Пью "моё здоровье". Дунька смотрит на меня и осушает свой бокал.
- Моё здоровье! – с чувством говорю я и ставлю пустой бокал на стол.