Иерусалим. Фото Михаил Левит

    Сергей Шаргородский

  В Израиле не принято говорить – «поехать в Иерусалим». Говорят – laalot, «подняться» в Иерусалим. Известное всем и без перевода слово «алия» – того же корня.

    Дорога в Иерусалим и впрямь идет на подъем, город лежит высоко на холмах Иудейской пустыни. В среднем примерно 750 метров над уровнем моря. Но смысл совсем не в этом, ведь язык часто выражает скрытые, невидимые отношения вещей. Дорога в Иерусалим – это всегда духовное путешествие, мистическое восхождение.

Когда-то это очень точно прочувствовал замечательный русско-израильский поэт Михаил Генделев (1950-2009). Еще не зная твердо иврит, он писал о Иерусалиме, который раскачивается между небом и землей «на каменных неизносимых цепях». И о том, как

 

из долин земли

медленные

камней стада

поднимались в Иерусалим

                                           («Месяц Ав»)

    Камни, валуны, тяжелые, большие и неуклюжие. Им бы ползти, скатываться с гор в долины с ледниками, а они – поднимаются! И не куда-нибудь, а в Иерусалим. Это поэзия, впитавшая библейский язык и метафорику. Недаром Генделев называл себя поэтом не русским, а израильским, только пишущим на русском. Но куда правильней было бы сказать – еврейским поэтом.

 

слепорожденный ветр

дно Иерусалима

легко обводит успевая за строкой

строку

читать ландшафт и шрифт его скалистый

и

внятен

оттиск

ветерку

Господня замысла и смысла

                                                         («От автора»)

    Сам поэт к тому времени уже совершил свое восхождение в Иерусалим. Приехал из Ленинграда, бросил налаженный быт и работу в больнице Беэр-Шевы. Все для того, чтобы перебраться в Иерусалим. И там снова бросил все ради стихов и полунищего, нередко голодного, богемного существования. Свою квартирку под крышей назвал поэтически – «мансардой». В окна видны только иерусалимские крыши, птицы и небо. 

в Иерусалим

тьма из мансарды валит на свет

детская с видом на небеса

и

соколы выстрелили дуплет

рассвета за полчаса

                                                          («Колыбельная с видом на небеса»)

      Но с вечно задранной в небо головой не проживешь. Поэтам и птицам приходится спускаться на землю в поисках хлеба насущного. Генделев писал едкие фельетоны, прославился своими кулинарными колонками, занялся политтехнологиями, зажил на широкую ногу в Москве, ездил по миру. Но всегда возвращался в Иерусалим.

    Трижды святой город встречал «поднявшегося» грязными улицами, гомоном толпы и толчеей базара…  Таково земное отражение святости – погрязшее, как водится, в грехах. Мир соткан из противоположностей, противоположностями мыслит человек: Иерусалиму земному противостоит Иерусалим идеальный, светящийся, небесный.

Уже Иезекииль в финальных 40-48 главах описывает этот идеальный Иерусалим и подробно останавливается на устройстве будущего Храма. «Сын человеческий!» – говорит пророку Господь. «Это место престола Моего и место стопам ног Моих, где Я буду жить среди сынов Израилевых во веки» (Иез. 43:7). У Захарии (2:1-5) ангелы с землемерными приспособлениями трогательно спешат измерить горний Иерусалим, а Господь обещает стать «огненною стеною вокруг него». Вот и у Генделева – ангелы в «Городе Имени Неба». Правда, они подозрительные немного, эти ангелы: один по-чему-то черный, другой белый, эдакие воплощенные противоположности тьмы и света, зла и добра. Трудно найти другого поэта, у которого бы так жили и бились в стихах, как назвал бы их литературовед, «бинарные оппозиции», который бы так расчленял их и собирал в новом единстве. Потому и сам поэт объединяет черное и белое в едином образе – серого ангела:

 

в небесах ерусалима

сам сел

Серым Ангелом

было не было как не был

лета уже недолгия

а

над ерусалимом небо

где

гуляют

ангелы

                                   («День ангелов»)

      Где ангелы – там слава Господня, и у Исайи в небесном Иерусалиме царит вечный мир, враги его расточаются, как дым, а город украшен драгоценными камнями: «Я положу камни твои на рубине и сделаю основание твое из сапфиров; и сделаю окна твои из рубинов и ворота твои – из жемчужин, и всю ограду твою – из драгоценных камней» (Ис. 54:11-12).

    Представление о горнем Иерусалиме расширила апокалиптическая христианская традиция. В Откровении Иоанна подобный кристаллу горний Иерусалим нисходит с высот, он покоится на основаниях из драгоценных камней, в нем золотые улицы и река воды жизни. Явление его стирает земной Иерусалим. Это – противоположность.

    Более давняя еврейская традиция знала единство земного и небесного Иерусалима.

Мудрецы считали, что «есть Иерусалим вверху, соединенный с Иерусалимом внизу. Из любви Его к тому, что внизу, создал Он тот, что вверху… И поклялся Он, что не войдет в Иерусалим небесный, пока не будет отстроен Иерусалим земной» (Танхума, Пекудей 1). В главной каббалистической книге «Зоар» этот союз воспринимается как нерасторжимое единство божественной матери (мудрости-Бины) и дочери-Шехины, женской ипостаси Бога.

Вспомним и о языке: с него мы начали, и он, язык, хранит в себе таинственные связи. В ивритском наименовании Иерусалима, Иерушалаим, «аим» – окончание единства в дуальности, цельности в двойственности. Миспараим, наалаим – ножницы, башмаки. И совсем не случайно во многих популярных толкованиях название «Иерушалаим» объясняется как «ир шалем», «цельный город».

Думается, именно эту традицию и выразил на русском языке еврейский поэт Михаил Генделев: 

наш Ерусалим наземный

весь почти что неземной

вам

Ерусалим наземный

нам

почти что неземной

 …

наш Ерусалим наземный

весь почти что неземной

он такой у нас наземный

что почти что неземной