В двух толстых томах книги «Двести лет вместе» вопросам эвакуации еврейского населения из оккупированных областей Александр Солженицын уделил только несколько страниц. При исследовании этого вопроса он ссылается в основном на двух авторов (И. Шехтман и М. Каганович), утверждавших, что советские власти принимали специальные меры для эвакуации еврейского населения, для чего были предоставлены тысячи поездов, сверх того – тележные обозы, и что был правительственный приказ эвакуировать граждан еврейской национальности в первую очередь. Солженицын соглашается с этой версией, несмотря на существование иных мнений (С. Шварц и др.) о том, что никаких специальных приказов не было, как и самой плановой эвакуации.

Меня удивило то, что Солженицын, который оценивал негативно практически все решения руководства страны, в этом вопросе оказался безоговорочно на стороне властей. А предложение «Многих и многих спасла от уничтожения эвакуация 1941 и 1942 гг.» (А. Солженицын, «Двести лет вместе», часть II, стр. 343) привело меня в недоумение. Корректна ли эта фраза? Можно ли сказать, что 800 человек, спасшихся в «Норд-Осте», – это «много и много», если при этом погибло 174 человека? Или что 833 человека, оставшихся в живых в Беслане, – это «много и много», если при этом погибло 348 учеников и учителей? Точно так же кощунственно подчеркивать, что эвакуация спасла «многих и многих», если на оккупированных территориях погибло около 1,5 млн человек. Я не слышал, чтобы кто-нибудь, в том числе и Солженицын, ставил властям это в вину. Мне вообще непонятно, почему тема эвакуации считается столь незначительной, что ее можно обходить молчанием или ограничиваться лишь кратким упоминанием. Что может быть проще этой истины: как нельзя при отступлении оставлять раненых солдат на поле боя, так и граждан своей страны нельзя оставлять на территории, где их ждет неминуемая гибель.

Мой личный опыт не совпадает с выводами автора книги «Двести лет вместе». Я сам пережил эти события, был их участником и могу свидетельствовать…

В нашей деревне планово были эвакуированы только три семьи членов партии и колхозный скот. Семьи членов партии исчезли ночью, даже не предупредив самых близких родственников. Очевидно, таков был приказ сверху. Соседи, проснувшись, обнаружили, что хаты этих людей стоят пустые.
Эвакуация колхозного скота была величайшим головотяпством. Дороги были загружены обозами беженцев, отступающими войсками, военной техникой, и стаду продвигаться по ним было невозможно. Немецкие войска их настигли. И сопровождающие, их было человек десять, погибли все до одного. А оставшимся жителям власти не только ничем не помогли, а долгое время не разрешали выехать, чтобы «не поднимать панику среди местного населения». Получили мы разрешение на выезд совершенно случайно: машина с районным начальством застряла, проезжая нашу деревню, и наши сельчане отказались вытаскивать ее из грязи до тех пор, пока не получат разрешение на выезд.
Не лучше обстояли дела с эвакуацией и в нашем районном центре. Свидетельствует об этом такой факт. К нам в деревню из районного центра пришла женщина с двумя маленькими детьми, одному было четыре года, другому – семь лет. В руках у женщины была небольшая хозяйственная сумка. Пройдя 20 км, стерев ноги до мозолей, она еле добралась до нас. Пришла она, чтобы у нас в деревне переждать тяжелые времена, спрятаться от войны. Муж ее был отправлен на фронт умирать за родину, что он добросовестно и выполнил. Кто же, если не родина, за которую он отдал свою жизнь, должна была позаботиться о жизни его жены и детей? Не преступлением ли было оставлять ее на верную гибель? Где же здесь признаки помощи людям в эвакуации?
Придя в нашу деревню, она увидела, что чуть ли не у каждого двора стоят груженые фургоны. Деревня наконец-то собралась в далекий путь. И ей ничего не оставалось, как поплестись вслед за нашим обозом. Четырехлетнего сына, который уснул у нее на руках, и ее дорожную сумку моя мать положила на нашу телегу.

Мы выехали 17 августа в ночь, когда был уже слышен грохот разрывающихся снарядов за нашими спинами. Уже на следующий день, добравшись до села Березовка, начались наши мытарства. Немецкие самолеты разбросали здесь листовки с антисоветским содержанием («бей жидов и коммунистов» и др.) и предупреждали, что будут бомбить мост через реку Ингулец, а населению предлагали укрыться в Вишневой балке. Местное население, конечно же, заботясь о нашей безопасности, погнало нас к этому оврагу, хотя наши подводы были уже на противоположной стороне реки. Поднявшаяся паника буквально лишила наших женщин разума. В Вишневой балке, кроме нас, никого не было. Грохот в отдалении не стихал. Через некоторое время к людям возвратился разум. Сколько будем мы еще здесь лежать? Ведь нас, наверное, ждут и ищут? А вдруг не дождутся? Преодолев страх, мы отправились к мосту, где нас действительно ждали и волновались, не понимая, куда мы делись.

На дорогах было невероятное скопище беженцев на всевозможном гужевом транспорте, множество машин с солдатами, военная техника. Все торопились переправиться через Днепр – рубеж, за которым охваченные страхом люди видели свое спасение. Телеги, оказавшиеся почему-либо на обочине, не могли втиснуться в тесный поток медленно двигавшегося транспорта. Неразбериха, паника, пробки нарастали по мере приближения к Запорожью. И вот переправа совсем близко. Еще немного, еще чуть-чуть. Но вдруг по непонятным причинам движение остановилось. Оказалось, переправа закрыта, мост заминирован и будет вскоре взорван. Что делать? Возвращаться домой и ждать гибели в родных пенатах? Всё происходило совершенно стихийно. Даже дорожных регулировщиков не было. Вскоре выяснилось, что надо ехать в Никополь. Там мост будет взорван позже. Шансы на спасение еще не все были потеряны. Но успеем ли? Нам повезло: мы переправились через Днепр в Никополе. Грохот разрушенного моста раздался, когда мы уже были на левобережной Украине, где обстановка была совсем иная. Можно было хоть нормально покормить лошадей и на кирпичах сварить какую-нибудь похлебку. Доехав до Ростовской области, мы осели в селе Новоивановка, решив, что сюда немцы уж точно не придут. На этом закончился первый этап нашей эвакуации.

Пробыли в колхозе «Красный партизан» месяца полтора, и нам стало ясно, что надо снова бежать. И чем быстрее, тем лучше. Но пришлось снова преодолевать сопротивление председателя колхоза: очень уж ему не хотелось расставаться с нашими лошадками. И сюда, очевидно, тоже еще не дошел приказ о первоочередной эвакуации граждан еврейской национальности…

Наши мужчины даже планировали ночью взять своих лошадей, и, как говорится, поминай как звали. Но этой авантюре не суждено было осуществиться. В начале ноября мы всё-таки выехали. Зима в том году была ранняя и морозная, поземки начались с ноября, но это нас не остановило. Надежной зимней одежды у нас не было. Мама наматывала мне на ноги множество тряпок, поверх которых я надевал женские резиновые боты «прощай молодость».

Подъезжая к очередной деревне, мы врассыпную направлялись к избам. Просились на ночлег. Были рады, когда нас пускали ночевать в сенях или даже в сараях для скота. Там я впервые узнал, каким может быть приятным теплое дыхание коров.

Путь наш лежал к Сталинграду. Вдоль дороги на всех столбах были наклеены бумажки с надписями. «Доченька, мы будем ждать тебя на вокзале. Мама». Или: «Наташа, напиши тете Тане в Свердловск. Когда приеду на место, я тоже напишу ей, и мы сможем найти друг друга». И множество других… Одна записка запомнилась мне особенно. Она была написана красными чернилами. «Мама, не волнуйся, я жив! Яша». Где только парень в те времена нашел красные чернила? Не кровью же он писал. Война, действительно, мятежными вихрями пронеслась над страной, разорвала на части миллионы семей, разбросала их по бескрайним пространствам, разметала их по миру, как ветер песчинки в поле. На долгие, тяжелые, мучительные годы войны была потеряна связь между самыми близкими людьми, которые ждали и надеялись, теряли надежду и снова ждали.

До Сталинграда мы не доехали. Там, как нам говорили встречные беженцы, на вокзале было вавилонское столпотворение. Люди ждали неделями и не могли уехать. И потому наши мужчины решили свернуть на станцию Тихорецкая. Не зная дороги, мы блуждали, как слепые. Не раз попадали в безвыходные положения. Случались и счастливые моменты. К ночи мы заехали в армянскую деревню. Это было где-то недалеко от Крапоткино. Нас приняли на удивление радушно. Пожилая женщина натопила печь, чтобы согреть нас, озябших до косточек. Такого гостеприимства нам еще не приходилось встречать. А когда мы увидели, что она затеяла печь блины для нас, кое у кого появились слезы благодарности на глазах.

Очень многое было пережито, но «Мама, не волнуйся, я жив. Яша» и блины пожилой армянской женщины нерастворимым сгустком памяти остались в моей душе на всю жизнь. Запомнился и такой случай. Смеркалось, но никакого жилья поблизости не было видно. Проселочную дорогу припорошило снегом. Неожиданно передняя телега остановилась. Мужчина, державший вожжи, похлестал лошадь по бокам, но никакого результата не было. Затем он взял ее под уздцы и потащил вперед, но она, сделав несколько шагов вперед, опять остановилась как вкопанная. Кто-то предположил, что лошади, наверное, своим звериным чутьем чуют близость волков. Помню мамин испуганный голос: «Господи, неужели нам суждено вместе с детьми замерзнуть здесь, в этой дикой степи?» Я не испытал большого страха. Впереди собрались несколько мужчин и о чем-то рассуждали. Я верил, что они найдут выход. В то время, когда вокруг было бесконечное множество беззащитных вдов и сирот, роль мужчины и его возможности мне казались безграничными. И действительно, один из представителей сильного пола увидел небольшой огонек в стороне. Было похоже, что там за чьим-то окошком слабо мерцает керосиновая лампа. Мужики повернули на этот огонек. Лошади, словно обрадовавшись, что их поняли, бодро пошли вперед без всяких понуканий и при этом, видно, думали: «Насколько всё-таки люди глупее нас, вместо того чтобы разобраться, дерутся кнутами. И за что мы их только любим?» А огонек продолжал гореть впереди, как рождественская звезда перед пастухами из Назарета.

В общем, мы поняли, что продвигаться дальше невозможно, и остановились в станице Григорополиская Ставропольского края, решив, что сюда уж немецкие войска никак не придут.
Колхоз, в котором мы оказались, имел несколько полевых станов, расположенных вдали от станицы. На них работа не прекращалась и зимой. Все наши трудоспособные люди были отправлены на эти полевые станы. Также и лошади наши были разбросаны вдали от станицы. Когда к весне стало ясно, что немецкие войска стремительно продвигаются к Кавказу, выехать на своем транспорте мы уже не могли. Оставалось только покорно ждать небесного чуда. И оно произошло. Кто-то из наших узнал, что в районном центре вербуют граждан в город Куйбышев для работы на военных заводах. На кого вербовщики рассчитывали? Местные жители уезжать никуда не собирались. «Неужели это организованное мероприятие по спасению застрявших здесь еврейских граждан?» – думали мы.

Так или иначе, получив продукты питания на дорогу, мы поездом отправились в Куйбышев, где нас ожидали представители двух заводов. Они чуть было не подрались из-за нас. Оказалось, что перевезенные из Москвы, Воронежа и других мест заводы остро нуждаются в рабочей силе, простаивают… В то время как их продукция – самолеты – нужна была фронту. Была ли вербовка на Северном Кавказе связана со спасением беженцев или же с крайней необходимостью в рабочей силе на военных заводах? Или то и другое вместе? Об этом можно только гадать.

Я не утверждаю, что источники, на которые ссылается в своих выводах Солженицын, являются заведомо лживыми. Наверное, где-то и учитывали, что оставлять евреев на оккупированной территории – значит обрекать их на верную гибель. Но и мой личный опыт эвакуации, свидетельствующий, что никакой плановой помощи со стороны властей не было, нельзя оставлять без внимания, потому что он касался миллионов.
В конце мне хочется вспомнить быль иль легенду, передаваемую их века в век, как одна простодушная старушка бросила свою щепку в костер, на котором сжигали Яна Гуса. Ян Гус, еще не потеряв сознание, воскликнул «O, sankta samplicitas!»

Книга «Двести лет вместе» не щепка, какую бросила невежественная женщина в костер, а огромная масса легко воспламеняющегося материала. А об Александре Исаевиче уж никак не скажешь «О, святая простота!»

Михаил ВАЙМАН

Серия сообщений "вспоминая былое":

Как мы жили на доисторической...

Часть 1 - Как мы жили на доисторической....
Часть 2 - Эх, если бы юность умела, если бы старость могла….
Часть 3 - Про карму и справедливость.
Часть 4 - Колонка Владимира Познера "О старости"
Часть 5 - Солженицын не прав
Часть 6 - Про Юру и Цилю
Часть 7 - Рассказ матери о равенстве в России
...
Часть 36 - Три человека, спасшие миллионы
Часть 37 - " Жидёнок, ты что, обиделся?"
Часть 38 - Неудобные вопросы о войне