Он дотрагивался губами до её маленького, тёплого лба, и тогда она всё забывала, - ложь свою, которую она, как запах духов, всюду влачила за собой, ложь детских словечек, изысканных чувств, орхидей каких-то, которые она будто бы страстно любит, каких-то По и Бодлеров, которых она не читала никогда, забывала всё то, чем думала пленить, и модную желтизну волос, и смугловатую пудру, и шёлковые чулки поросячьего цвета, - и всем своим слабым, жалким, ненужным ему телом припадала к Ганину, закинув голову.
И тоскуя и стыдясь, он чувствовал, как бессмысленная нежность, - печальная теплота, оставшаяся там, где очень мимолетно скользнула когда-то любовь, - заставляет его прижиматься без страсти к пурпурной резине ее поддающихся губ, но нежностью этой не был заглушён спокойный насмешливый голос, ему советовавший: "А что, мол, если вот сейчас отшвырнуть её?"

В понедельник утром он долго просидел нагишом, сцепив между колен протянутые холодноватые руки, ошеломлённый мыслью, что и сегодня придётся надеть рубашку, носки, штаны - всю эту потом и пылью пропитанную дрянь, - и думал о цирковом пуделе, который выглядит в человеческих одеждах до ужаса, до тошноты жалким.