ТЕ, КТО ПОПАЛ В ГОРНИЛО ВОЙНЫ МОЛЧАТ!


После войны у женщин была еще одна война. Они прятали свои военные книжки, справки о ранениях — потому что надо было снова научиться улыбаться, носить высокие каблуки и выходить замуж. А мужчины забыли о своих боевых подругах, предали их.
***.
«Кто пойдет после этого воевать? Вы унижаете женщину примитивным натурализмом.
Женщину-героиню развенчиваете.
Делаете ее обыкновенной женщиной. Самкой. А они у нас — святые». «Наш героизм стерильный, он не хочет считаться ни с физиологией, ни с биологией. Ему не веришь? Испытывался не только дух, но и тело. Материальная оболочка».
«Откуда у вас эти мысли? Чужие мысли. Не советские. Вы смеетесь над теми, кто в братских могилах. Ремарка начитались... У нас ремаркизм не пройдет. Советская женщина — не животное...».
***.
«Попали в окружение... Скитались по лесам, по болотам. Ели листья, ели кору деревьев. Какие-то корни. Нас было пятеро, один совсем мальчишка, только призвали в армию. Ночью мне сосед шепчет:
«Мальчишка полуживой, все равно умрет. Ты понимаешь...». — «Ты о чем?». — «Человеческое мясо съедобное. Мне один зек рассказывал... Они из лагеря бежали через сибирский лес. Специально взяли с собой мальчишку... Так спаслись...». Ударить сил не хватило. Назавтра мы встретили партизан...».
«Партизаны днем приехали на конях в деревню. Вывели из дома старосту и его сына. Секли их по голове железными палками, пока они не упали. И на земле добивали. Я сидела у окна... Я все видела... Среди партизан был мой старший брат... Когда он вошел в наш дом и хотел меня обнять: «Сестренка!», я закричала: «Не подходи! Не подходи! Ты — убийца!».
А потом онемела. Месяц не разговаривала. Брат погиб... А что было бы, останься он жив? И если бы домой вернулся...».
Ночью тетя Настя, наша соседка, била свою девочку, потому что та все время плакала. С тетей Настей было пятеро ее детей. Юлечка, моя подружка, сама слабенькая. Она всегда болела... И четыре мальчика, все маленькие, и все тоже просили есть. И тетя Настя сошла с ума: «У-у-у... У-у-у...». А ночью я услышала... Юлечка просила: «Мамочка, ты меня не топи. Я не буду... Я больше есточки просить у тебя не буду. Не буду...». Утром Юлечки я уже не увидела... Никто ее не нашел...
Тетя Настя... Когда мы вернулись в деревню на угольки... Деревня сгорела... Тетя Настя повесилась на черной яблоне в своем саду. А дети стояли возле нее и просили есть...».
***.
«Это — ложь! Это клевета на нашего солдата, освободившего пол-Европы. На наших партизан. На наш народ-герой. Нам не нужна ваша маленькая история, нам нужна большая история. История Победы. Вы никого не любите! Вы не любите наши великие идеи. Идеи Маркса и Ленина»...».
***.
Мы уже наступали... Помню маленького мальчика. Он выбежал к нам откуда-то из-под земли, из погреба, и кричал: «Убейте мою мамку... Убейте! Она немца любила...». У него были круглые от страха глаза. За ним бежала черная старуха. Вся в черном. Бежала и крестилась: «Не слушайте дитя. Дитя сбожеволило...».
«Вызвали меня в школу... Со мной разговаривала учительница, вернувшаяся из эвакуации: «Я хочу перевести вашего сына в другой класс. В моем классе — самые лучшие ученики». — «Но у моего сына одни пятерки». — «Это не важно. Мальчик жил под немцами». — «Да, нам было трудно». — «Я не об этом. Все, кто был в оккупации... Эти люди под подозрением. Вот и вы...». — «Что? Я не понимаю...». — «Мы не уверены в его правильном развитии. Вот он заикается...». — «Я знаю. Это у него от страха. Его избил немецкий офицер, который жил у нас на квартире». — «Вот видите... Сами признаетесь...
Вы жили рядом с врагом...».
«А кто этого врага допустил до самой Москвы? Кто нас здесь оставил с нашими детьми?».
Со мной — истерика... Два дня боялась, что учительница донесет на меня. Но она оставила сына в своем классе...».
***.
«Наступаем... Первые немецкие поселки... Мы — молодые. Сильные. Четыре года без женщин. В погребах — вино. Закуска. Ловили немецких девушек и... 10 человек насиловали одну... Женщин не хватало, население бежало от Советской Армии, брали юных. Девочек... 12-13 лет... Если она плакала, били, что-нибудь заталкивали в рот. Ей больно, а нам смешно. Я сейчас не понимаю, как я мог... Мальчик из интеллигентной семьи... Но это был я... Единственное, чего мы боялись, чтобы наши девушки об этом не узнали. Наши медсестры. Перед ними было стыдно...».
***.

«Я до Берлина с армией дошла... Вернулась в свою деревню с двумя орденами Славы и медалями.
Пожила три дня, а на четвертый мама поднимает меня с постели и говорит: «Доченька, я тебе собрала узелок. Уходи... Уходи... У тебя еще две младшие сестры растут. Кто их замуж возьмет? Все знают, что ты четыре года была на фронте, с мужиками...».
Не трогайте мою Душу.
Напишут, потом, - как и о других, о моих наградах...».
«Я была пулеметчицей. Я столько убила... После войны боялась долго рожать. Родила, когда успокоилась. Через семь лет... Но я до сих пор ничего не простила. И не прощу... Я радовалась, когда видела пленных немцев. Я радовалась, что на них жалко было смотреть: на ногах портянки вместо сапог, на голове портянки... Их ведут через деревню, они просят: «Мать, дай хлэба... Хлэба...».
Меня поражало, что крестьяне выходили из хат и давали им кто кусок хлеба, кто картошину. Мальчишки бежали за колонной и бросали камни... А женщины плакали... Мне кажется, что я прожила две жизни: одну — мужскую, вторую — женскую...».
«После войны... После войны человеческая жизнь ничего не стоила. Дам один пример... Еду после работы в автобусе, вдруг начались крики: «Держите вора! Держите вора! Моя сумочка...». Автобус остановился... Сразу — толкучка. Молодой офицер выводит на улицу мальчишку, кладет его руку себе на колено и — бах! ломает ее пополам. Вскакивает назад... И мы едем... Никто не заступился за мальчишку, не позвал милиционера. Не вызвали врача. А у офицера вся грудь в боевых наградах... Я стала выходить на своей остановке, он соскочил и подал мне руку: «Проходите, девушка...». Такой галантный... Эх, да это еще война... Все — военные люди...».
«На отца получили бумажку «пропал без вести». Другие что-то получали за тех, кто погиб, а нас с мамой в сельсовете напугали: «Вам никакой помощи не положено. А может, он живет припеваючи с немецкой фрау. Враг народа. Я стала искать отца при Хрущеве. Через 40 лет. Ответили мне при Горбачеве: «В списках не значится...». Но откликнулся его однополчанин, и я узнала, что погиб отец геройски. Под Могилевом бросился с гранатой под танк...
Жаль, что моя мама не дожила до этой вести. Она умерла с клеймом жены врага народа. Предателя. И таких, как она, было много. Не дожила она... Я сходила к ней на могилку с письмом. Прочитала...».
«Многие из нас верили... Мы думали, что после войны все изменится... Сталин поверит своему народу.
Но еще война не кончилась, а эшелоны уже пошли в Магадан. Эшелоны с победителями...
Арестовали тех, кто был в плену, выжил в немецких лагерях, кого увезли немцы на работу, — всех, кто видел Европу.
Всех кто мог рассказать, как там живет народ… Без коммунистов… Какие там дома, какие дороги… О том, что нигде нет колхозов...
После Победы все замолчали. Молчали и боялись, как и до войны...».
«Мы совсем старые - уходим... А кто там следом?
Я — учитель истории... На моей памяти учебник истории переписывали три раза. Я учила по трем разным учебникам... Что после нас останется? Спросите нас, пока мы живы.
Не придумывайте нас!
. Спросите!...