Анна Ахматова в дневниках Корнея Чуковского. 1923 год.



Для данной публикации выбраны фрагменты из дневниковых записей Корнея Ивановича Чуковского за период с 15 декабря 1922 года по 4 декабря 1923 года, имеющие прямое отношение к жизни Анны Андреевны Ахматовой.

Записи Чуковского ценны тем, что делались профессиональным литератором по горячим следам, вскоре после встреч с Анной Андреевной, и почти непрерывно охватывают целый год её жизни.

Чуковский ценил творчество Ахматовой, но в своих дневниках рассматриваемого периода не идеализировал ни саму Анну Андреевну, ни её стихи. Перед нами предстаёт живая Ахматова, чью прямую речь Чуковский старался передать возможно более точно...


Ахматова Анна (в Мраморном дворце)

15.12.1922

"Вчера забрёл к Анне Ахматовой. Описать разве этот визит? Лестница тёмная, пыльная, типический чёрный ход... Тут вошла Анна Андреевна с Пуниным, Николаем Николаевичем. Она ездила к некой Каминской, артистке Камерного Театра, та простужена, без денег, на 9-м месяце беременности...

нынче Ахматова в своей третьей ипостаси – дочка. Я видел её в виде голодной и отрёкшейся от всего земного монашенки (когда она жила на Литейном в 1919 г.), видел светской дамой (месяца три назад) – и вот теперь она просто дочка мелкой чиновницы, девушка из мещанской семьи.

Тесные комнаты, ход через кухню, маменька, кухарка "за всё" - кто бы сказал, что это та самая Анна Ахматова, которая теперь – одна в русской литературе – замещает собою и Горького, и Льва Толстого, и Леонида Андреева (по славе), о которой пишутся десятки статей и книг, которую знает наизусть вся провинция.

Сидит на кушетке петербургская дама из мелкочиновничьей семьи и "занимает гостей".
Далее их разговор вертелся около возможной поездки Ахматовой в Москву:

"Ахматовой очень хочется ехать в Москву – но она боится, что будет скандал, что московские собратья сделают ей враждебную манифестацию. Она уже советовалась с Эфросом, тот сказал, что скандала не будет, но она всё ещё боится".

Потом они поговорили о критиках.
Уходя, Чуковский суммирует свои впечатления об этой встрече с Ахматовой:

"Я ушёл, унося впечатление светлое. За всеми этими вздорами всё же чувствуешь подлинную Анну Ахматову, которой как бы неловко быть на людях подлинной, и она поневоле, из какой-то застенчивости, принимает самые тривиальные облики.

Я это заметил ещё на встрече у Щёголева:

"Вот я как все... я даже выпить могу. Слыхали вы последнюю сплетню об Анненкове?"
-
вот её тон со знакомыми, и как удивились бы её почитатели, если б услыхали этот тон. А между тем это только щит, чтобы оставить в неприкосновенности своё, дорогое. Таков был тон у Тютчева, например".

23.12.1922

"Вчера видел во "Всемирной Лит[ературе]" Ахматову. Рассказывает, что пришёл к ней Эйхенбаум и сказал, что на днях выйдет его книга о ней, и просил, чтобы она указала, кому послать именные экземпляры.

"Я ему говорю: "Борис Михайлович, книга Ваша, Вы должны посылать экземпляры своим знакомым, кому хотите, при чём же здесь я?"

И смеется мелким смехом.

Она очень неприятным тоном говорит о своих критиках:
"Жирмунский в отчаянии – говорит мне Эйхенбаум. – Ему одно издательство заказало о Вас статью, а он не знает, что написать, всё уже написано".

Эфрос приготовляет теперь всё для встречи Анны Ахматовой в Москве. Её встретят колокольным звоном 3-го января (она с Щёголевым выезжает 2-го), Эфрос пригласил её жить у себя.

"Но не хочется мне жить у Эфроса. По наведённым справкам, у него две комнаты и одна жена. Конечно, было бы хуже, если бы было наоборот: одна комната и две жены, но и это плохо".

"Да он же для Вас приготовляет", -
сказал Тихонов, -
"Вы для него икона..."
"Хороша икона! Он тут каждый вечер тайком приезжал ко мне..."

Тихонов, смеясь, рассказал, как Эфрос условился с ним пойти к Анне Андреевне в гости и не зашёл за ним, и отправился один,
"а я ждал его весь вечер дома".
"Вот то-то и оно!" -
сказала Ахматова.

Она показала мне свою карточку, когда ей был год, и другую, где она на скамейке выгнулась колесом – голова к ногам, в виде акробатки.
"Это в 1915. Когда уже была написана "Белая стая", -
сказала она.
Бедная женщина, раздавленная славой".

19.03.1923

"Был у Ахматовой. Она со мной – очень мила. Жалуется на Эйхенбаума –
"после его книжки обо мне мы раззнакомились".

Рассматривали Некрасова, которого будем вдвоём редактировать. Она зачеркнула те же стихи, что в изд[ании] Гржебина зачеркнул и я. Совпадение полное.

Читая "Машу", она вспомнила, как она ссорилась с Гумилёвым, когда ей случалось долго залёживаться в постели – а он, работая у стола, говорил:
"Только муженик труж белолицый..."

24.03.1923

"У Ахматовой. Щёголев. Выбираем стихотворения Некрасова. Когда дошли до стихотворения:

"В полном разгаре страда деревенская,
Доля ты русская, долюшка женская,
Вряд ли труднее сыскать!"

Ахматова сказала:
"Это я всегда говорю о себе".

Потом наткнулись на стихи о Добролюбове:

"Когда б таких людей
Не посылало небо –
Заглохла б нива жизни".

Щ[ёголев] сказал:
"Это я всегда говорю о себе".

Потом Ахматова сказала:
"Одного ст[ихотворен]ия я не понимаю".
"Какого?"
"А вот этого:
"На красной подушке первой степени Анна лежит".
Много смеялись..."

07.05.1923

"Был вчера у Ахматовой Анны. Кутается в мех на кушетке. С нею Оленька Судейкина. Без денег, без мужей – их очень жалко. Ольга Афанасьевна стала рассказывать, что она всё продала, ангажемента нету, что у Ахматовой жар, температура по утрам повышенная..."

14.05.1923

"Был у Ахматовой. Она показывала мне карточки Блока и одно письмо от него, очень помятое, даже исцарапано булавкой. Письмо – о поэме "У самого моря". Хвалит и бранит, но какая правда перед самим собой...

Я показал ей мои поправки в её примечаниях к Некрасову. Примечания, по-моему, никуда не годятся. Оказывается, что Анна Ахматова, как и Гумилёв, не умеет писать прозой. Гумилёв не умел даже переводить прозой, и когда нужно было написать предисловие к книжке Всем[ирной] Лит[ературе], говорил:
"Я лучше напишу его в стихах".

То же и с Ахматовой. Почти каждое её примечание – сбивчиво и полуграмотно. Напр[имер]:
Добролюбов Николай Александрович (1836-1861) – современник Некрасова и имел с ним более или менее общие взгляды.
- Клейнмихель главное лицо по постройке...
- Байрон имел сильное влияние как на П[у]шк[ина], так и на Лерм[онтова].

Я уже не говорю о смысловых ошибках. Элегия – "форма лирич. стихотв." и т.д. В одном месте книги, где у меня сказано: "пьесы ставились", она переделала: "одно время игрались".
Я не скрыл от неё своего мнения и сказал, что, должно быть, это писала не она, а какой[-то] мужчина.

- Почему вы так думаете? Мужчина нужен только чтобы родить ребёнка..."
Приведённая дневниковая запись Чуковского показывает, что он совершенно не знал Гумилёва, как прозаика, или не ценил его, и потому позволяет себе такие высокомерные оценки творчества недавно расстрелянного поэта.

Ахматова в то время, действительно, профессионально прозаическим языком ещё не владела. Но после описанного столкновения с Чуковским она стала много работать над своим прозаическим языком и позднее добилась в этом очень большого успеха.

.