«ИОСИФ БРОДСКИЙ ЛЮБИЛ ПОВТОРЯТЬ: - ЖИЗНЬ КОРОТКА И ПЕЧАЛЬНА. ТЫ ЗАМЕТИЛ, ЧЕМ ОНА ВООБЩЕ КОНЧАЕТСЯ?»
(СЕРГЕЙ ДОВЛАТОВ)
С щемящим чувством говорю: «Я люблю тебя». Не думая, Наташа как эхо отвечает «Я тоже тебя люблю». Не знаю, что она чувствует при этом, а я отчетливо понимаю, что мы больше никогда не увидимся…
Столько лет прошло, а я помню это чувство. Никогда не понимала: это интуиция или что-то другое - возможно, психологи могли бы это объяснить; но спросить некого, да и незачем. Да, так и получилось, что мы больше никогда не увиделись. Но я помню. И люблю.
* * *
Мы познакомились, когда я училась в начальной школе, а Наташа школу уже заканчивала. Наши матери были знакомы и приятельствовали. Мама Наташи, тоже Наташа, тётя Наташа, работала в поликлинике. Очень строгая, не очень разговорчивая, с твердоватым белорусским говором, она часть выручала нас, когда надо было записаться к какому-то врачу.
Тётя Наташа с Наташей жили в комнате старого дома, но в центре Барановичей, и комната была просторной. И сейчас помню эту комнату на втором этаже деревянного дома со скромной мебелью, а еще деревянное панно с лицом Есенина и фотографию Хемингуэя на стене. Таких изображений я больше нигде не видела: ни одна из знакомых мне семей не украшала свои квартиры портретами этих писателей. И ещё я очень любила драники, которые готовила тётя Наташа. Больше таких драников я не ела нигде, хотя сегодня национальная кухня популярна. Но в ресторанах драники пожалуй, чересчур «сдобные», а домашние, как готовят в белорусских вёсках (бел. деревнях)– это очень простая еда, но чрезвычайно вкусная в опытных руках.
* * *
Яркая и артистичная, Наташа пыталась после школы поступить в театральное училище, но дважды не поступив, пошла на факультет журналистики в университет Минска. После окончания университета в 1973 году уехала в Витебск. Там встретила будущего мужа, Серёжу – прекрасного парня с большими голубыми глазами. Дочка Настя родилась похожей на них обоих – беленькая девочка с большими голубыми глазами.
Через несколько лет тётя Наташа написала нам в письме, что Наташа с семьёй переехала в Ленинград. Это была её давняя мечта. Да и кто хоть сегодня, хоть в восьмидесятые годы двадцатого века, не мечтал жить в Ленинграде – Питере – Петербурге? После переезда в Ленинград она работала на радио, а потом – в литературном отделе Кировского театра. Рассказывала, как она попала в Кировский театр: взяла интервью у Юрия Темирканова. Яркая, энергичная, неудивительно, что она нашла интересную работу. Была знакома с самыми известными людьми Ленинграда.
Я интересовалась театром, и Наташа подарила мне несколько буклетов о солистах Кировского театра. «Наташа, ты и Марусина слушала?» В то время Юрий Марусин был очень популярен. «Ты его автограф хочешь?» «Да нет, неудобно!» «А что ты хочешь?» «Ничего не хочу, просто – пусть поёт!»
Она интересно жила. Но, наверное, такие яркие живут быстрее – и короче...
Помню комнату Наташи в Ленинграде. Старый дом-колодец с редко работающим лифтом. Огромная коммунальная квартира, в которой я даже поначалу не могла отыскать туалет.
Помню наташину комнату. Огромные потолки. Неработающий камин. Совершенно расстроенное пианино, на котором пыталась учиться играть Настя, дочка Наташи. Из окна видно через дорогу дом с квартирой-музеем Блока, куда я так и не сходила.
На стене – портрет Насти карандашом. Выросла красивая девушка, но взрослой я её не видела – я приезжала редко и ненадолго, в это время Настя всё время была где-то в отлучке. Я видела её ещё небольшой девочкой лет десяти. В тот приезд мы пошли с Настей в Русский музей. Я что-то объясняла Насте о картине Иванова «Явление Христа народу». Ох, и трудное же дело объяснять советскому школьнику христианские нормы, когда и сам в этом разбираешься, прямо сказать, не очень.
В выходной вспоминаю Наташу с кофе и сигаретой, сидящую над очередной книжкой. «Что ты читаешь?» «Шоу читаю. Люблю этого старика!» Телевизор она не смотрела.
Сегодня мне кажется, что я бессовестно пользовалась тем, что есть знакомая в Ленинграде, где можно остановиться. Как-то я приехала посмотреть на белые ночи и почти неделю жила у Наташи. Зато сегодня можно только вспоминать, какая же чудесная стояла погода, и можно было целыми днями ходить по городу и ездить по пригородам. За неделю я совершенно сносила свои босоножки! Домой к Наташе заходила поспать и что-то перекусить. Успевала что-то приготовить и спросить Наташу: «Наташа, ты поела?» Натала отвечала, что последний раз о том, ела ли она, её спрашивала только мама...
* * *
Последний раз я приезжала в Ленинград по делам. Всё как всегда: «Наташа, я приеду?» «Конечно, приезжай! Ты ведь помнишь, где лежит ключ от комнаты?» Все знакомые знали, что ключ от комнаты лежал в клетчатом пальто, которое висело на вешалке в общем коридоре коммуналки. Надо только, чтобы кто-то был дома и открыл дверь квартиры. Или зайти к Наташе на работу.
Я зашла к ней в театр за ключом. Мы не виделись года четыре, но изменения во внешности Наташи бросились в глаза. Вроде тот же образ с глухой водолазкой и гладко зачесанными волосами. Но глаза выглядели как глаза пьющего человека – мутноватые, с мешками под глазами.
* * *
Соседка Оксана не преминула спросить: «Вы ведь видите, что она пьющая?» Я пыталась дипломатично ответить, что женщина под сорок уже не так прекрасно выглядит, как женщина лет двадцати…
Соседка Оксана явно мечтала о том, чтобы один из жильцов квартиры выехал по любой причине, а ей выделят комнату этого жильца на расширение её семье, как многодетной (у Оксаны в то время было четверо детей).
Как писал Довлатов: «Я столько читал о вреде алкоголя!» Но вот никак интеллигенции не избавиться от привычки выпивать сначала понемногу за компанию, а дальше...
* * *
* * *
Последнее письмо от тёти Наташи из Барановичей пришло через пару лет. Неровным почерком больного человека она писала о смерти Наташи. Последние дни она доживала у матери. Перед самой смертью попросила сварить ей борщ.
* * *
У меня не осталось ни одной её фотографии. А может, и не надо хранить много старых фотографий. Всё в памяти, где-то в таких уголках, которые спят до какого-то мига. И вдруг что-то напомнит – и посыпалось... Будто опрокинулся грузовик с песком. И вот всё оживает: и чувства, и лица, и даже запахи. Т всё так ощутимо... «Давай я тебя сфотографирую». Как в Ленинграде без фотоаппарата? «Нет, я сегодня плохо выгляжу. Давай в следующий раз». «Да, конечно».
А сейчас не у кого попросить старой фотографии. Где-то сгинул Сергей: пал жертвой чёрных риэлторов. Настя уехала в Барановичи к бабушке вместе с сожителем, с которым ещё и пили вместе. Умерла тётя Наташа. Так закончилась эта линия нашей связи с Барановичами. И жизнь закольцевалась Барановичами, такая «пропащая, бесценная, единственная жизнь» (Довлатов С.).
А любовь жива. И память жива. Стоит только вспомнить коммунальную квартиру в доме на улице Декабристов, напротив дома с квартирой-музеем Блока, лепнину на потолке, клетчатое пальто в коридоре, в котором всегда лежал ключ от комнаты – первая слева по коридору. И хозяйка комнаты – Наташа, Наталья Львовна Кочкарь (Новикова)...
