Это просто чудо чудное. Я сто лет не читала литературу столь высокого уровня, даже начала забывать, что такое случается (почаще, однако, стоит возвращаться к русской классике). Удивительно, что эту книгу написали в Америке. Впрочем, американцы не сумели по достоинству оценить "Стоунера" при жизни автора, и книга на полстолетия канула в лету. А после вынырнула. Совершенно случайно интерес к ней поднялся уже в 21-м веке, более чем через десять лет после смерти автора. И она тут же, с лёгкой руки Анны Гавальды, которая перевела её на французский, превратилась в бестселлер в разных странах. Именно сейчас она стала востребована. И, наверное, не случайно.

Окунаясь в современную литературу, читатель сталкивается с тем, что авторы, пытаясь переплюнуть друг друга, изощряются кто в фантазии, кто в жестокости, кто в оригинальности. Всё круче драйв, всё жестче сюжет, всё злей персонажи, всё заумней композиция. А тут - просто и ясно, совершенно спокойно, практически линейно, рассказывается о жизни обыкновенного человека (если можно назвать обыкновенным, человека цельного и глубокого) - преподавателя английской литературы в Колумбийском университете - с юности до самой его смерти.

Родители-фермеры отправили сына учиться на сельскохозяйственный факультет. Честно и старательно прозанимавшись год, юноша на обязательном для второкурсников курсе английской литературы, услышал 73-й сонет Шекспира, высокая поэзия его зацепила, и он перевёлся на филологический факультет. С этой поры литература станет не просто смыслом - а всей его жизнью. Первая половина 20-го века пройдёт мимо него, зацепив теми или иными событиями, но не нарушив структуры его личности.

Его жизнь, кстати, не так уж наполнена людьми и событиями. Дружба, преподавание в университете, работа над книгой, не слишком удачная женитьба, покупка дома, любовь, рождение дочери, болезнь. Война, на которую он не пойдёт, унесёт жизнь одного из двух его друзей, со вторым он будет не разлей вода до конца. Событий настолько мало, что кажется: описание их можно уместить на паре страниц. По идее, из чего тут строить историю? Тем более, что Стоунер - беконфликтный человек, спокойный, уравновешенный, готовый поступиться своими интересами и дома, и на работе. Кульминация книги - самый большой конфликт в жизни героя - отказ поставить удовлетворительную отметку одному из аспирантов. Представляете себе коллизию? А она захватывает, захватывает целиком.

Сначала читаешь, и ничего необычного, кроме замечательного слога (спасибо переводчику) и редких переходов от общего описания течения жизни героя к отдельным конкретным ситуациям, а затем обратно. Но вдруг понимаешь, что тебе стал дорог этот человек, что тебе понятны его мысли, поступки, ты невольно соизмеряешь себя с ним, его грусть становится твоей грустью, его мудрость - твоей мудростью. А потом ты плачешь, когда он болен и когда он умирает. И хотя в книге немало грустного, она очень-очень светлая. Вы давно такое чувствовали, читая книги?

Знаете, это, может быть, даже символично - то, что автор, сам сын фермеров и преподаватель английской литературы, не дожил до своего триумфа, так и не узнал, что стал известнейшим писателем. Ведь и Стоунер - не из тех людей, который стремится к славе, карьере, богатству...

Почитала отзывы в сети на книгу. Порадовало, что для многих людей "Стоунер" стал больше, чем просто хорошей книгой. Читать обязательно.

Википедия (абсолютно согласна со всеми тремя высказываниями):

Дикштейн описал «Стоунера» так: «Это что-то более редкое, чем просто великий роман; это совершенный роман, настолько хорошо сочинённый и прекрасно написанный, так глубоко трогающий душу, что перехватывает дыхание».

Во введение к роману «Стоунер» писатель Джон Макгаэрн (англ.)русск. написал: «В „Стоунере“ дано представление очень высокого порядка, которое сам Уильямс описал, как „побег в реальность“, а также и боль, и радость. Ясность и точность прозы доставляет неподдельное удовольствие».

Писатель и эссеист Стив Алмонд (англ.)русск. похвалил «Стоунера» в журнале The New York Times Magazine, написав: «Я никогда не сталкивался ранее с работой столь безжалостно обнажающей человеческие истины и столь деликатно исполненной».



"Он кивнул с отсутствующим видом. Снаружи в ветвях старого вяза, стоявшего вплотную к забору, затрещала большая черно-белая сорока. Он прислушался к ее одинокому напряженному крику, глядя на широко открытый клюв птицы с задумчивым восхищением.

Он очень постарел за лето, и, когда осенью пришел в университет, мало кто встретил его без удивления. На исхудалом костлявом лице углубились морщины, в волосах стало гораздо больше седины, и он сильно сутулился, как будто нес невидимую ношу. Голос сделался немного скрипучим, речь — отрывистой, и у него развилась привычка смотреть на собеседника слегка опустив голову, чуть исподлобья, так что ясные серые глаза глядели из-под спутанных бровей недовольно, остро. Кроме студентов, он почти ни с кем не разговаривал, на вопросы и приветствия отвечал обычно с долей раздражения, а порой и резко.

Усердие, с каким он делал свое дело, забавляло коллег постарше и бесило молодых преподавателей, которые вели, подобно ему, только письменную практику на первом курсе; он тщательнейшим образом проверял и правил студенческие работы, он каждый день консультировал, он добросовестно посещал все заседания кафедры. Он редко выступал на этих заседаниях, но, когда выступал, отбрасывал такт и дипломатию, поэтому прослыл на кафедре человеком с дурным, сварливым характером. Однако с первокурсниками он был терпелив и ровен, хотя требовал от них большего, чем им хотелось, проявляя обезличенную твердость, которую мало кто из них мог понять.

Коллеги, особенно молодые, отзывались о нем как о преподавателе, фанатично преданном своему делу, — отзывались наполовину завистливо, наполовину презрительно, подразумевая, что фанатизм делает его слепым ко всему за пределами аудиторий, в лучшем случае — за пределами университета. Над ним подшучивали: после заседания кафедры, где Стоунер беспощадно раскритиковал последние эксперименты в обучении грамматике, один молодой преподаватель заметил, что Стоунер «испытывает нежность только к деепричастиям». Он сам удивился тому, как расхохотались и знающе переглянулись иные из старших коллег. Кто-то запустил другую остроту, ставшую ходячей: старина Стоунер, наверно, думает, что Рузвельт — автор учебника под названием «Новый курс».

Но Уильям Стоунер знал жизнь своим особым знанием, едва ли доступным кому-либо из молодых. Глубоко, глубже памяти, он носил в себе историю тягот, голода, терпения и боли. Хотя он редко вспоминал свои ранние годы на бунвиллской ферме, под верхним слоем сознания всегда жило ощущение кровной связи с предками, чье существование было незаметным, тяжким и стоическим, чья повседневная этика состояла в том, чтобы обращать к недоброму миру непроницаемое, твердое, сумрачное лицо.

И хотя он смотрел вокруг с видимой бесстрастностью, он понимал, в какое время живет. То было десятилетие, когда на лицах множества людей, словно при виде разверзшейся бездны, застыло мрачное, суровое выражение; Уильяму Стоунеру это выражение было знакомо как воздух, которым он дышал, он видел в нем частный случай общего отчаяния, окружавшего его с раннего детства. Он видел, как достойные люди медленно сползали в трясину безнадежности, как они ломались, поняв несбыточность своих упований на достойную жизнь; он видел, как они бесцельно шатались по улицам с пустыми глазами, похожими на осколки битого стекла; он видел, как они подходили к задним дверям с горьким и гордым видом идущих на казнь и просили на хлеб, который позволит им нищенствовать дальше; он видел, как люди, прежде уверенные в себе, ходившие расправив плечи, теперь бросали на него завистливые и ненавидящие взгляды: ведь он был хоть и скромно, но пожизненно обеспечен благодаря постоянной должности в учреждении, которое не могло обанкротиться по определению. Он не высказывался обо всем этом вслух, но понимание общей беды волновало и меняло его внутри незримо для окружающих, и тихое сокрушение из-за людских страданий он в любую минуту чувствовал в себе где-то близко.

Он не оставлял без внимания и европейские дела, похожие на дальний кошмар; в июле 1936 года, когда Франко поднял мятеж против испанского правительства и Гитлер раздул этот мятеж в большую войну, Стоунер, как и многие, испытал тоску и смятение, видя, как кошмар становится явью. Когда начался осенний семестр, молодые преподаватели только об этом и говорили; некоторые заявили, что хотят поехать в Испанию драться или служить в санчастях. К концу семестра иные и правда решились и поспешно уволились. Стоунер подумал про Дэйва Мастерса, и ощущение утраты вернулось с новой силой; на память пришел и Арчер Слоун, живо вспомнилось, хотя прошло без малого двадцать лет, как на его ироническое лицо медленно наползла страдальческая туча, как эту крепкую личность разъело и разрушило отчаяние. Стоунеру подумалось, что теперь и ему довелось изведать, пусть и с меньшей остротой, то чувство тщеты, что мучило Слоуна. Стоунер предчувствовал тяжелые годы, он понимал, что худшее впереди.

Подобно Арчеру Слоуну, он сознавал бессмысленность и тщетность полной отдачи себя во власть иррациональных и темных сил, толкающих мир к неведомому концу; но, в отличие от Арчера Слоуна, он, чтобы не попасть в несущуюся лавину, отошел немного в сторону, к источникам жалости и любви. И, как и в другие периоды кризиса и отчаяния, он искал утешения в робкой вере, обращенной к университету как воплощению чего-то высшего. Он признавался себе, что это негусто, но понимал, что это все, чем он располагает".