- А ты помнишь блузку, которая на мне была, когда мы познакомились? Тебе цвет нравится? Надеть её?

Ей-богу, не помню. Помню цвет глаз у девушки за стойкой бара, на которую я смотрел в тот день. Помню, это был концерт Кости Потапова. И, помню, звали её, совершенно точно, Юля. Или Катя. Или, может быть, Марина. В общем, как-то так, как зовут всех красивых девушек на свете. Так вот, цвет глаз у неё был удивительный. Когда она смотрела на бармена -зеленовато-синий, как море. А когда на гитариста Макса - чайного цвета, с тёплыми огоньками. Когда она смотрела на тебя (но я-то тогда ещё не знал, что это ты), они становились зелёными. А вот когда на меня - какого-то неопределённого цвета. То есть - вообще никакого. Потому что она меня не видела. Знаете это странное ощущение, когда тебя не замечают, и ты ощущаешь себя привидением или невидимкой? Такое бывает в метро или в толпе на улице. Все смотрят, но мимо, насквозь, как будто тебя нет. Ну, если вам больше 50-ти лет, вам это точно должно быть знакомо. Когда вы есть только для полицейских, врачей, бомжей и цыганок. Вообще-то, точно так же она смотрела на меня, когда мне было 14. Ей и тогда было 25, или, может быть, все 27. Но в её глазах меня не было, не дорос ещё. И вот теперь - то же самое. Я сидел, пытался определить цвет её глаз и чувствовал, что исчез в этом гвалте и шуме, в маслянисто-жёлтом ламповом свете, что меня нет, потому что я - только дрожание воздуха в тёмном углу...
И вдруг - раз, и я неожиданно появился. Потому что ты на меня посмотрела. Мало того, ты почему-то меня увидела. И мгновенно появились торчащие во все стороны остатки волос на голове, сбитый набок галстук, стоптанные каблуки на ботинках с белесыми разводами соли с раскисшего мокрого асфальта - всё сразу, и я внутри всего этого. И глаза у тебя были серые, как грозовые тучи, и в них был интерес, несколько молний и сто сорок два вопроса. А блузка... Какого ж она была цвета?

- Да, конечно, помню. Отличный цвет. Мне нравится. Очень редкий оттенок. Надевай, конечно, он тебе очень, очень подходит. И ты в ней - совершенно неотразима.

Об ушедших плохо нельзя.
До четвёртой стопки.
Ангелы ж любопытны, всё перескажут.
А потом как будто бы из коробки
вылезают чёртики в чёрной саже.
Называли - Любовь, а была - Надеждой.
Веры не было. Так как она не в моде.
Были встречи, тачи и сеньксы между,
а потом одни только тексты, вроде.
До семижды семидесяти - тоже было,
и ещё миллион ожиданий разных.
Почему-то празднуют свадьбы мило,
а развод не празднуют. И напрасно.
Пусть тебе, Любовь, будет пухом вьюга!
Сладко знать, что ты ещё жив пока что.
Значит что-то где-нибудь точно будет.
Что? Увидим что... Это жизнь покажет,
да расскажут ангелы в поднебесье.
Мы ж - как лёд, как дождь,как в реке песчинка...

Ты, когда придётся сойтись нам вместе,
больше трёх не пей на моих поминках.

На улицах чужих, пока далёких,
где в лужах-блюдцах небо остывает,
твои шаги вливаются в потоки
течения людей, машин, трамваев.
Их звук удваивают бдительные стены,
а по траве, ещё сухой и рыжей,
он переносится практически мгновенно
ко мне.
И я их тоже слышу.
Их звук летит по небу с облаками,
по мокрому асфальту, по газонам,
по гулким крышам, он пронзает камень,
он шевелит немых деревьев кроны.
Шаги всё ближе.
Вот - ещё на метр.
Я чувствую всем напряжённым телом -
вибраций ритм доносит тёплый ветер,
и - у меня в груди,
точнее - слева,
им сердце отвечает ошалело,
стучит под ритм шагов, гудит набатом,
как будто входит в ноги дрожь земная.
Я чувствую, что ты почти что рядом.

Вот только имени пока ещё не знаю.

Ты, как всегда, опять меняешь имя.
Какое постоянство в переменах!
Но я его не спутаю с другими.
Пространства ближе, ближе ежедневно,
они пересекаются почти что -
то ль на Арбате, то ли под Казанью,
я точно знаю -
скоро
я
тебя
увижу.

Вот только, как зовут теперь - не знаю.

Заметались ветки цветов в окне -
ждут тебя,
и рассвет картонный горит огнём -
тоже ждёт,
и касания ног твоих ждёт ковёр-
самолёт
в ожидании складки багровых штор,
но не я.

Я так долго ждал, столько зим и лет,
что теперь
стал безмерно стар, нелюдим и сед,
как Эльбрус,
я безумных снов и крестовых карт
не боюсь,
не разбудит больше меня ни март
ни апрель.

Я так долго ждал, что уже забыл -
а чего?
Всё смотрел на знаки моей судьбы.
А зачем?
Я метался раньше по всей Земле
от проблем.
Ни синиц не нужно, ни журавлей,
ни тревог.

Я не жду. Но ждут на окне цветы,
и отсчёт
до чего-то тихо ведут часы.
До чего?
И ещё - внутри голоса звенят
отчего?
Говорят, что где-то вдали меня
кто-то ждёт.

Я не жду. Но начали времена
свой виток,
дни ожидания вышли, их - на-
пересчёт.
Я не знаю, кто ты уже - ни теперь
ни ещё,
но открывается времени дверь.
Ты кто?

Два ангела стояли за плечами.
И тот, что справа, говорил: постой,
люби, борись, ещё не кончен бой.
Любовь - она всегда ещё вначале.
Ведь ты и сам - любовь, а, значит, Бог.
Твори ж свой мир прекрасный, бесконечный!
Светились ярким белым светом плечи,
и звёзды звали выйти за порог.

Но тот, что слева, говорил: послушай,
ты научись себя любить вперёд,
когда тебя любовь наотмашь бьёт,
пускай словами - значит, ты не нужен.
Есть у всего свой мыслимый предел.

Тут поменялись ангелы местами,
и светлый тут же чёрен стал стал крылами,
а тот, что тёмен, сразу побелел

И так сказал: Прости и отпусти.
А жизнь свою опять начни сначала.
Не прикуёшь любовь ни лаской ни печалью,
а только душу разобьёшь в куски.

Но тут другой продолжил состязанье.
Держи её - сказал - ведь, пропадёт.
Ну как ещё докажешь, что ты - тот,
кто предназначен свыше небесами?

И вновь сменились ангелы местами,
и кто тут кто - сам чёрт не разберёт.
Кто правду говорит, кто нагло врёт?
Пойду, налью...
пускай поспорят сами.

И беги, беги -
хоть на запад, хоть на восток
но везде у тебя внутри этот райский ад,
где цветут цветы и повсюду - незримый Бог,
где текут ручьи и плоды на ветвях висят.

Выбирай любой и в ладони бери скорей,
это всё - твоё, ты же сам сотворил их, но
сразу выглянет тихо
из-за деревьев Змей,
скажет: Взял? А вот это
было
запрещено.

Ну, теперь заплати, раз был так безумно рад.
Вон из сада беги, и всё -
позабудь плоды.
Кто тут Бог, кто тут Змей, где остался сад?
Никого. Нигде.
Это только ты,
всё - ты.

Слышишь рельсы? Это -
сердце твоё стучит.
Шёпот листьев? Это -
течёт в капиллярах кровь.
Ре-минором в кармане звучат ключи?
Так вибрирует в гулкой груди ребро.

Это всё говорит в тебе - и твой Бог, и Змей.
От себя не сбежишь, да и, кстати, кругла Земля.
А вот, ежели бьётся чашка на семь частей,
плачет ворон и воет ветер,
то это - я.

Услышишь, как воет ветер,
закрой засов,
если ворон кричит,
занавесь окно поплотней.
заскрипят половицы -
накрой циферблат часов,
завари себе чай с чабрецом с далёких полей.
Шумно за стенкой -
погромче включи пост-рок,
модный с картинками перелистай журнал,
лампа погаснет - просто полей цветок,
чашку помой, если она черна.
Коль разобьётся чашка - зажги свечу,
капни в осколки и комнаты затвори.
А касанье почувствуешь
холода по плечу,
постель расстели
и рубашку брось у двери,
домового
выгони за порог,
погаси свечу, на плече нарисуй круги.

Но, приснюсь -
вылей чай, открывай замок
и окно,
заведи часы
и беги,
беги.

То, что меня всегда удивляло, наблюдая за окружающими людьми, это то, как процесс увеличения их знаний зачастую приводит к ограниченности во взглядах. Это касается всего - музыки, поэзии, литературы, одежды и многого другого. Казалось бы странно - чем шире кругозор, тем больше хорошего человек должен видеть. Ан нет - нам объясняют, что хорошо, а что плохо и то, что раньше мы считали "своим", ценили и любили, мы начинаем считать чем-то низкопробным, недостойным нашего уровня. Сначала с упоением открываем для себя того же Евтушенко, Полозкову, Кудряшову и т.д., а теперь мы-то знаем, что это не настоящая поэзия, нам же объяснили, что они не внесут уже ничего нового в её развитие, зачем читать? В юношестве восторгаемся "Алхимиком" или "Вероникой..." Коэльо, а теперь нам объяснили, что это ширпотреб, поэтому теперь мы их переросли, больше мы их не любим. И при этом, как ни странно, всё время стремимся оставаться "самими собой", "какие мы есть на самом деле". Вся попса - ниже нашего уровня. Поэтому - да, когда-то, в детстве мы любили В. Меладзе и Антонова. Или "Скорпионс". Или Агилеру. Но теперь об этом стыдно даже говорить. И, вместо расширения интересов и поводов для нашей радости, мы их всё время сужаем и сужаем. Потому что нам стыдно радоваться - ну как же, умные люди нам всё объяснили, что нам надо и что стыдно любить. И потихонечку перестаём быть самими собой.
Нет, я понимаю, в каком-то там возрасте радикально меняются вкусы в еде. Этому есть физиологические причины. А в одежде сами мы пытаемся соответствовать своему возрасту (зачастую считая, что и все остальные должны соответствовать именно ему же). Но почему, узнав и почувствовав что-то новое, мы сразу же начинаем отвергать всё, что любили раньше, это для меня загадка. Я, такой, как я есть, в юношестве очень любил Равеля, Грига, Сибелиуса и Пинк Флойд. И группу Машина Времени и Воскресенье. А теперь я люблю ещё много чего - Лорену МакКенит, Офру Хазу, Лару Фабиан, Шаде, Дайану Кралл, Сплин, Мельницу, Лизу Хейл, Вангелиса, Линдсей Стирлинг и Крис Аивер. И, о ужас! , мне нравится Анна Плетнёва из "Винтажа". Это же пошло! - может быть, скажете Вы. А я скажу - ну, значит, что-то пошлое отчасти есть и во мне тоже, я не отказываюсь от себя. Зато это весело. И ещё люблю читать психологические детективы. В плюс к тому, что любил и раньше. Почему-то я не считаю, что следует себя ограничивать только высокорафинированными книгами и произведениями, которые общепризнанно являются образцами настоящего высокого искусства. Если, конечно, мы от них в свою очередь не отказываемся. Для меня - вопрос, что при этом происходит: мы растём, остаёмся самими собой или "деградируем вверх" и быть собой перестаём.

"Какой большой ветер напал на наш остров..." (с) Н.Матвеева

Ветер грохочет большими шагами по крыше,
ветер стучится руками в балкон беспокойно,
хочет о чём-то сказать, чтобы каждый услышал.
Нам это кажется дикой и буйной игрой,
но
ветер настойчиво будит: послушай, послушай!
я тебе выскажу всё, что я слышал и видел!
Он не отвяжется. Видно, ему очень нужен
ты, как единственный в городе зритель.
Он не может молчать, как кроваво пылали пожары,
как в куски разрывалось внезапно вчерашнее утро,
и как женщины самых родных на войну провожали,
и как ждали назад, ежедневно и ежеминутно.
И как ждут уходящих надолго в забои шахтёров,
и пилотов, всего лишь на час улетающих в дали.
Да как просто волнуются: где ты? вернёшься ли? скоро?
и не могут расстаться: кто скажет, а не навсегда ли?
Ветер стучится в окно, и деревья роняет.
Крыши ему отвечают аккордом оваций.
Ветер нас носит - по краю, по краю, по краю...

А у нас всё - дела.
Мы спешим поскорее расстаться.

Скатится месяц по небу словно по лестнице,
смелется в мелочи то, что без смеха промолвится,
снегом последним просыплется в город метелица,
сменится плен одномерности смелою вольницей,
скатертью белой, как мел, все дороги расстелятся.


И снова поверится в мнимое, милое, славное,
снова пролягут следы по полям с перелесками,
мыслей река переполнится водами талыми,
а потом постоянными - с малыми интервалами -
смоет все линии берега хлёсткими всплесками.

И заморочит сквозь промельки праздников прежнее -
призраки прошлого или ещё не пришедшего,
признаки светлого в рощах, где шарятся лешие,
хитрых русалок напевы в преддверии вечера,
искры надежд, что ещё - не пора неизбежного.

Ивы над облаком мысли вконец перепутают,
жахнет под сердцем как вешний рассвет заполошное,
руки протянешь: ты где, моя чудная, трудная,
нудная, нежная, ложная, нервная, cложная?
Где ты там маешься - чёрного леса по краешку
пальцы свои иссекаешь полынною горечью?
Я не найду до восхода луны - и истаешь вся.

Ничего не лечит - ни время, ни алкоголь,
да и музыка только на время снимает боль.
Десять лет уже болит с одной стороны
и ещё лет десять будет болеть с другой.
Лечит касание - даже ещё не рук,
а тепла от них.
Лечит реально - это, когда нужны
наши глаза кому-то. И тихий звук
проникновения взгляда в твой личный круг.
В твой персональный, подобье глухой стены,
возведённой вокруг навеки, как мегалит.
Только тепло сильнее всех аква-вит.

А закроешь плитой окно - и опять болит.

И езжай хоть на Кипр или на тот же Крит,
всюду носишь вокруг себя жестяную клеть,
эти стены без окон, и постоянно злит -
что же никак не закончится неолит?
Где этот доктор, долго ещё болеть?
Доктор прищурится, что-то в уме сочтёт,
скажет:
Я не Гудини, мой дивный, скажу одно,
время не лечит - оно мимо нас течёт,
будешь сидеть здесь, как в табакерке чёрт,
тысячу лет будет болеть ещё.

Хочешь, чтоб не болело, открой окно.

И я его открываю, а там - цветы,
люди, и воздух свежий кругом разлит,
и в Петербурге сводят опять мосты,
и облака - удивительны и чисты.
Только все люди - это совсем не ты.

И закрываю. И - сука! - опять болит.

Всё в мире случайно.
Промчит распалённый на солнце фотон,
нечаянно врежется в чей-нибудь сон,
а потом
разбуженный атом прорвёт от других притяженье.
И вздрогнет нейрон,
и Нерон поджигает свой Рим,
или Наполеон, загрустив о Жози,
в печали
проигрывает сраженье.
Или, скажем, такси
приходит не во-время.
И, загрузив
в себя беспокойства стремительный ком,
кто-то не в тот отправляется дом,
в мыслях о ком-то и чём-то.
За ним - вся история кувырком,
великим он должен был стать столяром,
а стал - только средним учёным.
Случайность
плечами
цепляет другую случайность.
И то, что стучалось, случалось и мчалось
уходит, прощается, перемещаясь
а то, что не чаялось изначально,
встречается.
Только - под солнечным ветром -
потом выясняется - показалось.
И тоже уходит, но тут - без пожаров,
спокойно, медлительно и незаметно.
Случайность рождает то смелость, то нервность,
неверность и стойкость
и, неизменно,
из сотен и тысяч мгновений случайных
выходит какая-то закономерность.
Законы.
И мы изучали их, вроде б,
но так не хотим покоряться природе!
Бунтуем. Сквозь стены порою проходим.
Всё верим - мы вместе сильнее, чем коды,
чем годы,
мы - редкая необычайность.
И только случайность,
простая случайность -
наверное, дело в нестойкой погоде -
что это опять и опять не выходит.

Ну что поделаешь? Я сделал всё, что мог,
пока ты мне светила. Но - пора.
Ничья рука не разожгла костра,
в полнейшей тьме и запад, и восток,
и - холод. И - не скоро до утра.

Нельзя разжечь костёр издалека,
к нему своей не протянув руки.
Погасла спичка. Дрогнула рука.
И всё во тьме - и травы, и река,
не видно глаз. И, вообще, ни зги.

Пора менять походный свой костюм,
шалаш, обои, сапоги и взгляд.
Наверно, где-то ангелы трубят -
так кони нервно сбрую теребят.
Пора менять оттенки снов и дум,
а, может быть, отчасти - и себя.

На всё на свете - тысячи причин.
Но если света нет, то, значит, нет.
Здесь - ни костра и ни в окне свечи -
сплошная темь. И даже ночь кричит:
Пора идти! Туда, где светит свет.

Все хотим, чтоб любили душу,
а пускаем не ближе тела.
Потому что открыть наружу
душу -
это страшней расстрела.
Страшно - вдруг всё недо-конечно,
недо-статочно, вечно недо-...
Тело - ладно, оно, вообще-то,
что-то вроде велосипеда.

Покатаешь, и пусть в чулане
спит до следующих покатушек.
Не убудет. А, если станет
уставать, так не тронет душу.
Не заденет. Не будет больно,
не пробьёт круговой охраны.
И никто не насыплет соли
на раскрытые её раны.
Каждый должен быть независим
от другого, на всякий случай.
Я в твои не полезу мысли,
да и ты не пытайся лучше.
И минует больное жженье
током в нервах. И - нам, в награду -
идеальные отношенья.
Без любви. Это то, что надо.

А потом мы печально слышим,
как душа рвёт себя на клочья,
то ли хочет куда-то выше,
то ли просто чего-то хочет,
так, что телу не до прогулок,
не до сна и не до обеда.
И заклинивают в переулке
тормоза от велосипеда.
Он лежит, ста бомжей грязнее,
и визжит от тоски и боли,
но никто его не лелеет,
и вообще ни шиша не холит.
Никому до него нет дела,
будто Бог показал нам кукиш.
И кричим - это ж только тело!

Что ж ты душу мою не любишь?

Я спросил у Бога - ну что ж ты так?
Обещал любовь, а вокруг - война,
обещал мне жизнь, а она - пустяк.
Что за жизнь, которая не нужна?

Он устало смотрит из-за зеркал,
говорит: Я - все триллионы звёзд,
миллиарды глаз, все, кого ты знал,
миллиард надежд, миллионы грёз.

Он рукой прижимает себе виски,
говорит: Я - всё, что несёт Земля.
Если ты разрываешься на куски,
что поделать? Ты - это тоже Я.

Если бьёшься в стены - и Я с тобой,
и ещё миллиарды людей и лиц.
Это Я умоляю тебя: Постой,
не убий. Не убейся. Не торопись.

Посмотри вокруг. Ты - един со всем,
не один в ночи или в свете дня.
Не кричи. Вздохни. Улыбнись весне.
Это Я - внутри. Не вини меня.

"Любовь - это когда оба любят взаимно.
Когда любит один - это болезнь".
(с) Рэй Брэдбери

Говорят - все стихи о том, что кто-то тебе не дал,
это - факт - совсем не поэзия, а симптом,
это страх услышанного "никогда",
надо верить в то, что придёт потом.
Не нести отчаянной чепухи,
от обид на мир топоча ногой,
и уж, точно, не громоздить стихи.
Кто-то ж скажет где-нибудь "дорогой,
приходи, с тобой мы как бриз легки"
Не сейчас.
И - да - кто-нибудь другой.

Никакой
ведь разницы в целом нет?

Что ж на стол вываливать миру ком
из своих отчаянных непобед?
Ты ж себя не чувствуешь стариком?
Ни по ком
пока не звонит набат,
это всё внутри, всё сойдёт на ноль.
Эту старость - в двадцать и в пятьдесят -
ощущаешь, словно зубную боль.
Соль-то
в том, что - когда любовь,
значит, только радость должна бы быть.
Это мудро. Даже не прекословь.
У тебя не так? Научись любить.
У тебя не так? Значит, это спесь.
Это мудро, даже не прекословь.
Это про настоящую. Не болезнь.

А любовь невзаимная - не любовь.

Этот чёртов ноябрь, кажется, будет весь год.
Холод льдом до костей даже стены домов прокарябал.
С декабря и до мая,
а далее - наоборот -
всё одно -
бесконечный холодный ноябрь.

Повторяешь себе, глядя в окна наутро: держись.
Парусов больше нет, но остался корабль хотя бы.
Он не может в порту
оставаться застывшим всю жизнь.
Ты же жив.
Значит, кончится тусклый ноябрь.

Вот и март на дворе. Вот ручьи. Всюду солнечный свет.
И в груди резонирует
звук отмерзающих капель.
Но так холодно в ней, что опять понимаешь -
нет-нет,
это вовсе не март.
Это снова промозглый ноябрь.

И так странно смотреть
на названия календаря,
всё несётся по кругу, поскольку не терпит простоя.
Вот четыреста сорок пятое ноября.
Завтра будет
четыреста сорок шестое.

Известно, что клетки человека полностью обновляются каждые 7 лет. То есть к концу 7-8 летнего периода в физическом смысле человек полностью меняется. Интересно, что с такой же периодичностью происходят кризисы взросления, которые связаны вовсе не с этим, а с тем, что меняется социальное состояние человека и расширяется уровень его ответственности, сначала за себя, а потом и за окружающих его людей. Правда, самый первый кризис переживается более или менее легко, потому что ребёнок быстро перестраивается и приспосабливается к меняющимся обстоятельствам, у него эта способность ещё сильна "по инерции". Но затем кризис 13-14 лет, связанный с возрастающей ответственностью за себя самого и свою последующую жизнь, то же самое - в 20-23 года, там же первые кризисы, связанные с добавлением ответственности за партнёра, в 28 начинается кризис 30-летних "мне уже почти тридцать, а я ещё ничего не сделал", дальше всё больше растёт круг людей и дел, за которых человек несёт ответственность - дети, люди на работе и вообще вокруг, стареющие родители, родственники, внуки и т.д. - наверное, всё это продолжается лет до 70-ти. И каждый раз человек мучительно пытается отвертеться от этого увеличивающегося груза ответственности, протестует, хочет вернуться в прежнее психологическое состояние, ощущая при этом, что его физическое состояние изменилось. Чем человек умнее и чем быстрее понимает, что этого невозможно избежать, и принимает, тем быстрее и легче переживается кризис. Чем дольше и упорнее он сопротивляется новому кругу ответственности и протестует, не хочет брать его на себя, тем больше это мешает ему двигаться вперёд, решать возникающие проблемы и развиваться дальше. Иногда он не успевает выйти из одного кризиса, как уже начинается следующий - практически как следствие предыдущего. Оглядываясь сейчас на себя прежнего, могу посоветовать только одно - надо верить в свои силы и не говорить "я этого не смогу и поэтому не хочу", если пришло время мочь и хотеть. Не надо бояться делать. Надо бояться не делать и не хотеть - это гораздо хуже, чем делать ошибки. Невозможно оставаться ни за что и ни за кого не отвечающим "самим собой", потому что мы меняемся, растём, умнеем, набираемся опыта, и всё это требует от нас не только взять, но и отдать окружающим, на этом построена человеческая жизнь. Можно всю жизнь оставаться ребёнком в душе в смысле интереса к миру и остроты впечатлений, но оставаться, например, всю жизнь в сознании подростка в смысле "я уже большой, но ничего никому не обязан и ни за кого не отвечаю" - это означает ввергнуть себя в постоянный кризис и депрессию. Как бы это ни показалось странным.

Сложно выправить снимок, сделанный
при неправильном освещении.
Убираешь лишнее красное - всё становится синим.
Уменьшаешь синее - лица сразу желтеют болезненно.
А хочется, чтоб получилось красиво, уравновешено.
И остаётся одно простое решение:
Выкинуть цвет. Пусть всё останется
без
него.
Это сразу делает снимок интеллектуальным,
с особым смыслом.
Только я не очень люблю чёрно-белые фотографии.
В них остаётся одна только схема от жизни -
- рождение, свадьба, развод, слова эпитафии.
Без расцветки. Будто бы схема
Бога и человека
без множества дел его.
Жизнь - без света любви -
сотни оттенков
серого.

Эх, испортили всю мою жизнь
бабы.
То любят, то снова не любят - что это,
в самом деле?
Прямиком в Катманду отправил бы их
я бы,
да боюсь - поеду за ними туда же
через неделю.

Из меня бы, наверное, мог получиться великий подвижник постафарианства. В последнее время мои уши выдерживают какое-то безумное количество навешанной лапши и макарон. Но, на самом деле, мне просто легче всем верить, чем подозревать. Жалко только одно - наблюдать, как люди с моей помощью бесконечно отягощают свою карму, не думая о последствиях.

Представьте себе - Вы просыпаетесь, на дворе - середина дня, голова - как пыльный мешок, всё болит, количество срочных дел, которые нужно сделать сегодня же, зашкаливает. Но делать ничего не хочется, потому что всё противно, плохо, сил нет, и всё равно всё не успеть.
Представили? Ну, это, собственно, легко. Бывало с каждым. Глобально у Вас есть четыре варианта, что делать в такой ситуации:

1) Сказать себе: Ну, я же не один/на на свете! Что же я один/на так страдаю? Позвонить знакомым, сказать им, что они сволочи, бездушные твари и эгоисты, и что никакой помощи Вам от таких гадов не нужно, Вам легче сдохнуть. Пусть ощутят себя виноватыми в том, что Вам так хреново. А там, глядишь, и настроение постепенно поднимется. Дела, конечно, не сделаются, но зато на душе полегче, а это - главное.
2) Сказать себе: Я - никчёмное унылое говно, у меня всё равно ничего не получится. Сесть/лечь в углу постели, как следует поплакать, потом побиться головой об стену, выпить пару рюмочкек, ещё раз поплакать, погрустить и успокоиться. После этого - ничего не делать, послать всё и всех на фиг, лечь спать. Может, завтра станет лучше;
3) Сказать себе: Ни фига, я сильный/ая, я всё смогу сам/а, ибо - кто кроме меня? Пойти в душ, сделать зарядку, выпить кофе, собраться с силами духа и стрелой помчаться делать дела. Часть их ещё можно успеть сделать, и ладно;
4) Сказать себе: Но я же не один/на на свете! У меня есть близкие люди, которые меня любят. Позвонить им, попросить помочь сделать часть Ваших дел и морально поддержать. А там уж оставшиеся дела, возможно, доделаются и своими силами. Правда, когда этим людям тоже будет сложно, они, возможно, могут позвонить Вам;

А теперь подумайте - как бы Вы посоветовали своему другу/подруге поступить в такой ситуации наиболее эффективно, а потом - что Вы на самом деле обычно делали сами? Я, в общем, не прошу отвечать, просто подумайте. И что получилось в итоге. Это будет реальная оценка Ваших сил, а также эффективности ваших действий.
Только не отчаивайтесь!
Все остальные варианты для Вас тоже , скорее всего, пока доступны.

А и расправил бы шире крылья -
ан за спиной их нету,
Пустил бы коня в раздолье
ан нет коня.
И что же мы врозь ходили
по белу свету?
И где же ты, лада-долюшка,
ждешь меня?

Гой-да, сосновым лесом - чистым полем,
Гей-да, вишнёвым садом - по косогору...
Ждёт ли за тыном тесным
лада-доля?
Мне ли она в награду
шьёт узоры?

Перекрещусь на звёзды
да поклонюся соснам,
плюну на рыло бесу
через плечо.
Монастыри далёко,
да в поле всё ближе к Богу,
шаг или два на десять -
наперечёт.

Гой-да, по чисту полю, сосновым лесом,
Гей-да, по косогору, вишнёвым садом...
Где же ты лада-доля,
моя принцесса?
Встречу тебя я скоро ли,
люба-лада?

А и сяду я под сосною,
песню спою простую,
их у меня для любы -
на полную ночь.
Каждая песня стоит
жаркого поцелуя,
готовь, моя радость, губы,
коли не прочь.

Гой-да, лесной тропою, где ёлки гнутся,
Гей-да, вишнёвым цветом, по чисту полю...
Нам всё одно с тобою не разминуться,
одна нам с тобой на свете
вольная воля.

Всё - суета. Ничего не желай. Это опасно.
Вдруг всё исполнится? Только не так или отчасти?
Всё надоест. Даже любовь скоро угаснет.
Всё - ерунда. А денег всегда
мало для счастья.

Никого не люби и не желай. И - не планируй.
Ляг и молчи. Ты ничего сделать не в силах.
Спи, но и в снах не посылай этому миру
волн и своих странных желаний слабых посылов.

Просто лежи. Не шевелись. Знай свою меру.
Или же - ешь, спи и лелей бренное тело.
Мира вещей не покидай стен и пределов,
чтоб не подумалось:
А, вообще,
что ты тут делал?

Я устал от войны.
От разбитых снарядами стен,
от пробоин брони,
за которыми пусто и мёртво.
Я устал от вины
за бессмысленно прожитый день
и немой тишины,
провожающей рёв самолётов.

Я устал от побед,
доказательств своей правоты,
от сигнальных ракет,
отмечающих место удара.
Слишком тягостный след -
неживые венки и цветы,
слишком призрачный свет
в окнах видится после пожаров.

Я хочу тишины.
Не немой, а с движеньем тепла
по изгибам спины,
по плечам, с разговором безмолвным,
с отраженьем весны
в стёклах окон, во всех зеркалах,
я устал от войны.
Пусть сегодня закончатся войны.

Пусть меня занесут
в список павших последней войны,
мне не нужно побед.
Просто - чтобы закончились битвы.

Побеждённый теряет
убитых своей стороны,
победитель теряет
всех
раненых и убитых.

Когда мы говорим о наивности людей, верящих в сказки, то зачастую сами наивно не понимаем, о чём говорим. Ведь суть сказок не в том, что случаются счастливые случаи (они, кстати, случаются у всех). А в том, что счастливых случаев просто так не бывает, как и бесплатного сыра тоже. Не заработанные деньги не приносят счастья, а, если тебе вдруг немерено повезло, подумай, что ты должен сделать - это аванс. Не сделаешь - жди беды, всё растворится, останутся одни тараканы. Вот в чём смысл сказок. Всё чего-то стоит, ничего просто так не даётся. И это не чей-то злой умысел, это закон природы. Если на тебя сыплется манна небесная, готовься сорок лет странствовать по пустыне. Такая она - сказочная жизнь.

Мне снилось, что я - дерево, что я
ногами прочно в глубину врастаю -
туда, где память древнюю пластами
хранит веками в темноте Земля.
И тысячи ей прожитых веков
стремительно в мои втекает вены,
освобождённые из длительного плена,
преобразуя мой скелет и кровь.
А руки - сотни рук моих - хотят
достать до звёзд. Стремятся выше, выше,
вся кожа словно небесами дышит,
и пальцы ловят солнца светлый взгляд.
И от земли до звёзд через меня
текут мне не понятные потоки
и кажется, что мы не одиноки
среди миров из льда и из огня.
И руки заплетаются в спираль
Галактики. Я в ней - всего частица...

И что тогда тут толку, право, злиться,
что ты мне не звонишь?
Но, правда, жаль...

Ведь даже дереву для поддержанья сил
необходимо птиц на ветках пенье,
и чтобы ветер до корней их доносил,
и пчёл, и бабочек к цветам прикосновенья -
будь это дуб
или великий Иггдрасиль.