“... ибо нет одиночества больше, чем память о чуде“
И.А. Бродский. Фонтан, 1957

Никак корзина разочарований
наполниться не может до предела,
никак не успокоится в нирване,
в усталости, в печали бытия.
Как без любви дышать - не знаю я.
Так много и душою есть, и телом
прекрасных женщин. Удивительна Земля!
Но в стены памяти врезаюсь то и дело.

Я б отдал всё. Но лишь одна умела,
светясь в бесцветном полумраке дня,
войти и в комнате застыть свечою белой,
и так сказать: Вот я! Люби меня! -
без слов, глазами, тонких плеч движеньем -
что это - свет сквозь долгие года,
хоть память и не помнит продолженья.
И больше так - никто. И никогда.

И нет её. Она ли это? В доме
мамашей милой, с дочкой на руках,
с заботливым отцом, на сундуках
добра нажитого
ребёнка кашкой кормит?

Не знаю.
Думаю, скорее, нет, чем да.
Но злая память! Как её унять?
Как всё стереть? В какой весне, когда
увидеть этот взгляд, и эту прядь,
и это чувство жаркое внутри:
гори весь свет, мне - ничего, но ты!?

Ты - тоже вся, как огонёк мечты.
Прошу тебя. Сотри её, сотри.

Напои меня временем. Оно обжигает горло,
растекается в жилах горячими струйками вёсен.
Я им пьян, несомненно, как бьющимся воздухом горным,
как прозрачной текилой, зовущей удариться оземь
из-под серого неба - бетонного - в мягкую почву -
чёрным вороном, ястребом, росчерком молний.
Я им пьян до винтов.
Но ещё недостаточно очень.
Недостаточно точно, непрочно, ещё не довольно.
Я пока в этом небе - цементном - смотрю отстранённо
трезвым взглядом на землю
сквозь пластик небьющихся окон,
чтобы в мае заметить, как долго решаются клёны
выпускать ли цветы или нет. Начинать ли мороку,
чтобы в воздух слетали из рук на багровую осень
семена. Словно бабочки поздние в медленном танце.
И - на росстань.
Я трезв. Напои меня временем вдосталь.
Напои из ресниц и прозрачных цветов своих пальцев,
из ладоней своих. Горько-сладкою дымкой рассветов.
До того, как укутает бабочек белым и зимним.
Чтобы вовсе не помнить о времени,
что там - зима или лето?
Мне его не хватает ещё. Как тебя.
Напои им!

Научи меня жить с гулким эхом в пустом коридоре и не думать о будущем, будто бы завтра не будет. Научи меня верить в реальность счастливых историй. Потому что - что счастье? Не знаю. И - кто тут рассудит?
Это счастье, когда только тени в простуженном доме ожидают, когда ты забудешься светлыми снами? Может быть. С ними мы столько лет, столько вёсен знакомы. Был бы кто-то другой - это было бы счастье? Не знаю.
Это счастье, когда кто-то смотрит большими глазами, вроде, рядом, но после часов восхитительной страсти,надевает пальто и уходит? Поскольку - мы сами, все сами...Год за годом. Чтоб не надоесть. Расскажи - это счастье?
А, зато, нет проблем с тишиной и немытой посудой. А, зато, можно бить что угодно на мелкие части, если хочется бить. И стонать, как бизон, от простуды. И кричать, даже матом. И можно стреляться. И квасить!
Это ж счастье? Конечно. Но это - индивидуально. Всё, что немцу - зер гут, то татарину - бред с ахинеей. И, конечно же, наоборот, что, вообще-то, печально.
Научила б меня не любить. А влюбляться в свои миражи я умею.

Мы так прекрасно одиноки, кристально, чисто, без сомнений, что всё равно - куда дороги за горизонтом на востоке или на западе уходят, извилистей или ровнее их бёдра, что сегодня в моде, скромнее или откровенней смотреть в глаза прохожих, многих, нам можно пялиться на ноги и восхищаться тут же, сразу. Какая разница, ей-Богу? Мы идеально одиноки. Никто не связан.
Я и луна.
Ну, разве, может, Земля ещё не отпускает, её пока ещё тревожит, чтоб до шершавой круглой кожи дыханье наше долетало, она нас держит, как тисками, в пределах своего вокзала. Но это временно, похоже. И, в суете её вокзальной, нам одиночество дороже - с луной. Поскольку идеально.
И ты не нарушай беспечно, не разрушай её окружность, её упругость, бесконечность, её кристальность. Наши встречи до исступления, до дрожи терзают, словно дьявол - души. Но ты не в силах, ты не можешь её до атомов разрушить. Ты хочешь отколоть кусочек от одиночества, чтоб ночью оно ворочалось бы в спальне, так как - осталось бы, но, точно, уже совсем не идеальным.
Оно ни в чём не виновато, не трогай, милая, не надо.
Я ненавижу суррогаты.

Не буду, милая, не буду
писать нежнейших грустных писем,
считать ни месяцев, ни чисел.
К чему терять минуты жизни
на слов печальных хоровод?
Я жив, и всё. И - слава Богу.
Какая разница - надолго ль,
какую грусть или тревогу
в кармане месяц принесёт?

День - как всегда. Дела всё те же.
О чём писать? Опять про нежность?
Про грешность мыслей? Про безбрежность
моей мечты увидеть Вас?
Я понимаю, это сладко.
Но порождает беспорядки,
оксюмороны, опечатки
и нелогичности подчас.

Да и зачем? Слова, бывает,
то заставляют у трамвая
споткнуться Аннушку, то в мае
рождают урагана вой.
Всё будет хорошо, конечно.
Мы станем поспокойней внешне
и внутренне. Как было прежде.
Без отклонений от прямой.

Всё будет хорошо, бесспорно.
Дни радостны, поля просторны,
голубка белой, ворон - чёрным,
и равномерен ход часов.
И будет солнечное лето,
я буду помнить, что Вы где-то...

Но не со мной. А Вы, что это -
причина (даже для поэта)
не говорить ненужных слов.

Мужчина, угостите сотней баксов!
Тут скромной даме нечего опять
надеть приличного, а, стало быть, и снять,
чтоб на неё могли полюбоваться.

Ведь ваша жизнь короткая такая!
Так пригласите барышню на чай.
А, чтоб заранее забыть печаль,
поторопитесь взять бокал май-тая.

Ах, вот такая я,
я криминальная,
чуть-чуть нахальная,
но, говорят,
что я отличная,
цветок столичный я,
я симпатичная,
но не твоя.

И не гадайте, что под мини-юбкой,
там тот же ветер, что и в голове.
Такие вечера сейчас в Москве,
что хрупкой даме холодно без шубки.

Давай же, мальчик мой,
тряхни карманчиком,
уже горит вечерняя заря!
Уж вот такая я,
вся криминальная,
я неприличная,
катастрофичная,
тут дело личное,
достань наличные,
здесь не обманешься.

Живым останешься,
и я твоя.

Да незачем, незачем. Это факт.
Бестолку было уже вначале.
Я не знаю - зачем, и не знаю - как,
но всё равно по тебе скучаю.

Катится солнце за горизонт...
Так ли тоскуют по свету листья?
Так ли растерянный Робинзон
перебирал в своих мыслях числа?

Зомби скучает ли по теплу?
Демон скучает ли по Эдему?
Ангелы - по мировому злу?
Это не сложная теорема.

Нет тривиальнее теорем,
даже не думай, не жми плечами,
просто спроси: “А зачем, зачем?“
Незачем, точно.
Но я скучаю.

Так подо льдом, в глубине, на дне
рыбе мерещутся звёзды мая.
Рыба не думает о судьбе,
просто скучает.
И я скучаю.

Я скучаю по тебе.

Какая фиолетовая ночь!
Луна бледнее мела. Многоточье
зелёных звёзд мерцает рядом с ней.
Они нашёптывают: Истина - в вине!
Но нет ничьей вины пока что, впрочем.

В саду везде - берлинская лазурь.
Соцветия лелеют мёд для сурьи
в серебряных руках. Шиповник ал.
Он светится огнём, как бальный зал
в готической своей архитектуре.

Роса - как жемчуг. Устремились ввысь
колонны, ветви, тени, руки, мысли.
Ах, я бы был шагнуть сейчас же рад
и в фиолетовую ночь, и в этот сад ,
но крик будильника уже звенит: Проснись же!

Не доверяй обманчивому сну!
Здесь стены всюду. Здесь квадрат Samsung
нам скорый апокалипсис пророчит...

Я эти фиолетовые ночи
люблю во сне не первую весну.

“Перемелется, мука будет“
(с) русская народная пословица

Картина, я не помню чья,
приснилась этой ночью лунной.
В ней луг и лес, и солнечные струны,
и мельница у чистого ручья.

Измелется в муку всё, что болит.
С небес на нас бросают звёзды взоры,
и огибает время, как река, просторы,
и прорастает стебель из земли.

Вбирает и дожди в себя, и свет,
вынашивает разных истин зёрна,
которые посеять не зазорно
по берегам реки, где боли нет.

Одни падут на землю и взойдут,
другие высохнут на камне раскалённом,
взойдёт крапива, рожь, бурьян и клёны,
и стая бабочек слетит на резеду.

И, вроде, жаль истёртых истин, но
взойдут в лугах уже другие вскоре.
Течёт река к неведомому морю,
и мелет, мелет мельница зерно.

Вот так соприкасаются миры
и проникают частью друг сквозь друга,
а после в танце движутся по кругу
до растворенья. Или до поры,
когда из света или же из тени
других миров возникнет смутный зов
и, в зареве вселенских катастроф,
порвёт в куски покровы притяженья.

А мы соприкоснулись лишь краями
и окончанием на пальцах нервных клеток,
предчувствием несбывшегося лета,
крещёного былыми январями,
всего-то на один короткий миг.
И - дальше, дальше, в отблесках багровых,
до встречи в лоб со взрывами сверхновых,
до Клеопатры, Шебы, Лили Брик.
До распадения, рождения огня.
Иначе, кажется, зачем нам дан полёт?
Навряд ли, чтобы превратиться в лёд...

Пока я рядом, притяни меня!

Я здесь ещё, почувствуй на лету,
я не хочу лететь всё время мимо.
Сильна как Зевс, но не непобедима
инерция стремленья в пустоту.
Войди в меня зарёю и дождём
и прорасти. Я обожаю жизнь!
Танцуй со мной, живи со мной, кружись,
мы только в этом танце и живём.

Но - нерушимы правила игры.
В засохшем горле - медленное жженье.
Мы продолжаем по прямой движенье...

И так соприкасаются миры.

Ну и что от тебя толку?
Ни леса, ни мяса волку,
ни в травах играть вешних,
ни уши кусать нежно,
ни в логове согреваться,
ни радовать всех танцем,
ни шока от нас - со всеми,
чтоб сразу бы онемели.
Так что убивать время
без толку, на самом деле?

Но я просыпаюсь утром
и в мыслях тотчас - будто
молитва, канон, сутра,
в глаза посмотрел Будда,
в них имя твоё - чудо,
в них имя твоё - сила.
Чем ты меня отравила,
что волку - нигде не мило,
что зверю - нигде не воля?
Потоком волос, что ли?
Свечением глаз, может?
И гложет оно, гложет,
и кружит оно, кружит,
стучит изнутри наружу,
и гонит оно из чащи
туда, где пропасть слаще,
где каркают зло собаки,
предчувствуя запах драки,
охотники, цепи, вилы...
Чем ты меня заманила?
Откуда взялось, откуда
такое твоё - чудо?

Как месяц в ночи светел!
Скажи, я уже сбрендил?
Скажи, я совсем сдвинут?
Я выйду на середину
села твоего ночью
и бури сильней взвою.
Пусть месяц ножи точит,
но мы убежим с тобою.
Пускай голосят суки
от церкви и до округи,
пусть ночь кобели мелят
хвостами, пусть пьют зелье
охотники, но двери
закроют, их всех в вере
наставит стихом Шелли
дьякон и Мураками...

А мы побежим кругами
в лес, где поют гаёвки
быстро, без остановки.
Иначе же - что толку?
Долго ли ждать волку?
Волк кровожаден, вреден...

Блин.
Я по тебе сбрендил.

О, нет. Я не сошёл ещё с ума,
чтоб с именем твоим встречать рассветы,
чтоб ощущать, что без тебя - зима,
стена, тюрьма, пустые времена.
Я пережил немало зим, и эту
переживу. Тем более - весна.

Она стучит лучами тёплых звёзд,
колотит в стены листьями каштанов,
заманивает ветками берёз,
смех со двора рождает сотни грёз...
Но - нет.
Я сам с ума сходить не стану.
Я помню вёсны. Это не всерьёз.

Взлететь к луне и с неба снять звезду...
Пусть в это верит тот, кто пьян и молод.
В знаменья, в сны и в эту ерунду.
На этом свете ничего не ново.
Я не сошёл ещё с ума!

Но - дай мне повод.
Скажи мне: Приезжай, я жду.
И я сойду.

Выходи, Росинант, хватит жрать, будто лорды, овёс.
От Калуги до Бреста, от Мурсии и до Мадрида
нам скакать и сражаться, чтоб не было горя и слёз.
Это наша с тобою судьба. Наши дольче и вита.

Понаставили мельниц дурацких зачем-то окрест,
мелют полную чушь да мешками несут ахинею.
Но - вперёд, Росинант! В мире чёртова уйма принцесс.
Хоть, клянусь, я предчувствую, нет ни одной Дульсинеи.

Не беда, Росинант. Наше счастье - не там, где подол.
Оно тоже как шар, но ещё, слава Богу, не в попе.
Это жар от того, что не выдохся рыцарский долг,
он по круглой Земле нас к иллюзиям снова торопит.

Помолчи, Росинант. Я всё знаю. Все замки - старьё.
Все пастушки - обманщицы, явно. И дуры - принцессы.
Но - фантазия вспыхнет, и вновь превращается всё
в бесконечные дивные сказки волшебного леса.

Посмотри, Росинант. Ты теперь благороден и смел.
А когда-то давно был всего-то заезженной клячей.
Что иллюзия здесь? Что здесь жизнь? Я б сказать не сумел.
Дульсинея, не плачь!
Мы уходим в закат за удачей.

*Разговор в гараже с автомобилем Mazda6 после ремонта
перед поездкой в Минск

Одиночество долгое портит характер ужасно.
Всё раздражает: молчание, селфи и трафик.
Если полгода: нет-нет, разве можно так сразу?
Значит, они укатились решительно на фиг.

Ты говоришь: время будет, вот только погода
станет посолнечней, снегом с дождём не пугая.
Это же, может быть, даже и меньше полгода?
В баню, решительно в баню, моя дорогая.

Ты - просто ангел, но я, к сожаленью, не сахар.
Лет через десять, пожалуй, включи меня в график.
Ну а пока что мне некогда сохнуть и чахнуть.
На фиг, мой ангел, пора, исключительно на фиг.

Я с этой мыслью в стакане сижу до заката,
с ней же проснусь на рассвете, от счастья икая.
Встану и выйду на площадь с огромным плакатом:
На фиг! Иди уже в баню, моя дорогая.

Всё не серьёзно, моя дорогая, всё несерьёзно -
все эти песни и грёзы, и сплин от разлуки.
В звуке и ритме стихают душевные муки
от созерцаний.
В размеренном стуке колёсном.

Небо твоё просто невыразимо глубоко,
реки раздольны и бурны, прохладны долины.
Мне не узнать их, конечно же, и половины,
так бесконечно прекрасны фантазии Бога.

Невыразимо прекрасны, как дальние страны,
руки и плечи твои, и глаза, и колени,
но в бесконечности много волшебных мгновений,
а на планете немало прелестных созданий.

И не беда, что удача поманит - и мимо.
Лучик надежды светить никогда не устанет.
Счастье, конечно, и выигрыш, и наказанье,
как окончание долгих дорог пилигрима.

Так вот и ты - откровенье небес, но, прости мне,
много чудес на Земле. Многочисленны звёзды.
Грусть и страданья, и сны - это всё несерьёзно,
если мы только на пару часов совместимы.

Если пол-шага навстречу, и хватит, пожалуй.
Как-нибудь, где-нибудь, если удастся, покуда...
Я безутешен, конечно, до пятницы буду,
испепелю свою душу в безмолвном пожаре.

А на рассвете, как звёзды, растают печали,
синее небо раскинется вновь над дорогой.
Много на свете прекрасного, чудного много...
Мы повстречаем удачу, ещё повстречаем.

"Не приезжай в Париж, приезжай пожить".
Жить - это когда ты не ждёшь - вот-вот
что-то случится, когда-то произойдёт,
но - в двери распахнутой вольным ветрам души
входит, устав с дороги, твой новый год.

Входит, да только не в гости, не на обед,
а - чтобы забылось про бешеный циферблат,
чтобы не думалось, как провожать назад,
Твой, персональный, которого ждал сто лет.
Бог с ним, со временем, это важней стократ.

Сколько таких мгновений, за всю-то жизнь?
Даже не знаю. И года не наберёшь.
Окна на запад смотрят. В них бьётся дождь.
Не приезжай ко мне.
Приезжай пожить.

Я жить привыкаю, как будто я просто река.
Сегодня вода отражает смешливых девчонок,
которые лепят какую-то ересь спросонок,
и непредсказуемы, словно полёт мотылька,
но каждой отдельной минутой довольно резонны,
секунд восемнадцать, пока не плывут облака.

Вчера отражались шоссейных дорог фонари,
дожди по стеклу и вдоль трассы берёзы и липы.
А раньше - серьёзные люди серьёзную рыбу
ловили в весенней воде, сохраняя внутри
надежды, которые, я полагаю, могли бы
спасти этот старый, но новый беспамятный мир.

Бараны задумчиво смотрят на зеркало вод,
в воде отражаются звёзды и звёздные леди...
И всё это движется, катится, гаснет и светит,
и всё это счастья большого немедленно ждёт,
и только река, не страдая о бронзе и меди,
течёт себе мимо, довольно, куда-то вперёд.

Но что в глубине? Что не видит никто с высоты?
Там нет ничего, что изменчиво, суетно, зыбко.
Там - только русалки глаза и её же улыбка -
до самого дна. Постоянно.
Одна только ты.

Скажи мне - что это было?
Сквозь слой облаков Светило
пыталось пробиться взглядом -
к тебе.
В голове Сивиллы
вопили, что счастье рядом,
без звука кричали: надо
схватить и держать, сорваться
к тебе!
Безоглядно. Правда
рождается в гуле станций
и серых протуберанцев
дорог, протянувших пальцы
к тебе. Протянувших руки -
к тебе.
Счастье, может статься,
измучилось от разлуки.
Устало. Уже согласно
явиться. Сквозь день ненастный
прорваться к нам тёплым маем
через непробиваемый
экран из событий разных,
чтоб больше не занимали
пространство чужие краски,
чтоб мысли тянулись страстно
к тебе.
Ни к кому другому.
Что было, то было классно,
но что - я не понимаю.
Я просто весь путь до дома
счастливым был, вспоминая,
что всё это так знакомо,
но ново необычайно.
И - как-то не так печально.
И кажется, как в начале,
что нужно лететь, как чайка,
нарушившая законы,
неправильным Ливингстоном
к тебе.

"Луна неизменна. Но времена меняются. Из воинов, что вышли на бой, ни один не вернулся" (Древняя китайская песня).

А мама заладила: Ты не живи один.
Да что ж тут поделать? Немало в знакомых свах.
Но слишком уж страшен, наверное, вид седин
и льдин голубых в усталых моих глазах.

Да слишком пугают порывы серьёзных дам,
которым желательны дача, сервант и муж.
Да ладно бы - дача. Но я ж ненормальный, мам.
Я странный изменчивый птиц, испытатель душ.

Которые ищут, не зная, чего хотят,
а после уходят и плачут, что жизнь - не фильм.
Что счастье - мираж, и совсем не удачен ряд
событий из жизни, и жалко, что я - один.

Да что ж тут поделать? Всё та же луна в ночи,
но время проходит. Из тех, что ушли на бой,
никто не вернулся обратно, мы все - ничьи.
И, значит, что толку тогда воевать с судьбой?

А вновь возвращаются, только глаза открой,
горячее солнце и звёздного неба край.
Они не боятся вернуться и быть со мной.
Я не один.
Ты только не переживай.

Мы были молоды и пьяны. Мы любили.
Мы верили, что мир у наших ног.
Он был не против. Но - недолог срок.
Одни остыли, а другие в мыле
так понеслись на бешеной кобыле,
что всё, что есть, на вымпел положили
и заслужили - с надписью венок.

И вот - другие молоды и пьяны.
Спешат смеяться, буйствовать, цвести,
у них печаль, как нужно, не в чести,
да и понятно - для чего грустить,
когда легко и нет камней в карманах?
А мы сидим и смотрим на экраны
на берегу у Млечного пути.

Он вдаль течёт молочною рекою.
Ему, скорей всего, и невдомёк,
кто молодой, кто очень старый бог,
он ждёт. В нём миллион дорог.
Он неизменен в вечном непокое.
И я на берегу его, не скрою,
сижу один. И чувствую порою,
как безгранично и безмерно одинок.

Но я не одинок. На побережье
нас много. Да и май невдалеке.
Мы ловим рыбу в медленной реке.
Она подходит к берегам всё реже,
но нам апрель поможет, есть надежды.
Они согреют нас. И свежий ветер,
и звёзды будут звать к себе, как прежде,
мы перед ними все пока что - дети.
Мы молоды ещё.

Смотри, как между
камней из наших мелочных забот
большая рыба к берегу плывёт!

Я вышивал твоё имя лёгкими облаками,
облака лепестками яблонь летели легко к рассвету
вдоль залива пустого неба - к Волге, к далёкой Каме,
белым по голубому...
Где ты?

Я вышивал твоё имя паром из губ замёрзших,
звуком шагов по тропам тёмных аллей, как демон
тенью летая быстрой в мартовских сонных рощах.
Звук отзывался в сердце...
Где он?

Я твоё имя вышил в стёклах московских окон,
отблеском звёзд на лужах, веря в неотвратимость,
в осуществимость мыслей, снов и надежд, их много...
Где оно, это имя?
Облаком
растворилось.

Там, где ты меня ждёшь всегда,
над водой из кустов дуга,
в обе стороны света здесь
под луною течёт река,
как забытого века брошь
свет лежит на её груди,
дрожь бежит по лесной воде,
взгляд из чёрной реки глядит.

Космы рыжих густых волос
заплелись с одолень-травой,
в перекрестиях быстрых струй
изменяется облик твой.
Как приходит любовь всерьёз,
так и рядом - тоска-печаль.
Холодит поцелуй до слёз,
как родник. Как вода ключа.

А который уж тёмный год
я на берег уйти хотел!
Там, где люди. Где шум и гам,
где пожары срочнейших дел.
Но, пускай как февральский лёд
поцелуи. Да вся ты - тут.
Ты со мной.
Ну, так что мне - там?
Нет, желанная. Подождут.

По мотивам эссе Крис Аивер
https://vk.com/aivere?w=wall-17542948_2719

Напиши мне. Всего два слова
“с добрым утром“.
И утра не будет злого,
мутного,
сквозь проводов ресницы
под свинцовыми серыми веками над столицей
туч, летящих сквозь день впустую.
Мне надо знать,
что я ещё существую.
Мне надо знать,
что где-то есть ты реально.
Не придуманная.
И даже, наверное, не идеал, но
в этом же мире, где можно, проснувшись, думать
и обо мне.
Чтоб из мелькания, гула, из радиошума
на разных частотах - от звёздных далёких скоплений -
чтоб из глубин одиннадцати измерений
я бы, с утра разомкнувши ресницы,
мог для тебя появиться,
и мудро
сразу отметить,
сразу ответить:
Да! Доброе утро.

Не спрашивай чудесного совета.
По меньшей мере, не сейчас, не в этом
бесцветном дне и киселе недели,
где вязнут мысли, город и планета.
Волшебных зельев нет у Чародея.
Закончились. Он устремился в омут -
не умных мыслей и не глаз зелёных,
а в тёмный омут ничего. Без звуков.
Любых - что долгих, похоронных,
что “тыц-тыц-тыц“ под перезвон бамбука.
Мне - вниз. Когда-нибудь, возможно,
ещё захочется состроить миру рожу,
сплясать на углях или оторваться
от плоскости планеты, чтоб по коже
хлестал горячий свет протуберанцев.
Но - не сейчас. У Чародеев вечер.
Им ворожить, им даже думать нечем,
им нечем двигать. Всё - мираж, туманы.
Вселенная, бесспорно, бесконечна,
но это - мысль. А мысль - непостоянна.
Она отсутствует сегодня и дотоле,
пока фантомы непреклонной воли -
пойти, добиться, стать - не смоет вовсе.
И из иллюзий где-то рядом, возле,
не выйдет кто-то из времён прибоя,
войдёт и скажет: Здравствуй. Я с тобою.
У омута сомнений нет предела.
Но я - реальность. Здесь, сейчас, не где-то.
Теперь скажи мне, что мы будем делать.
Ты ж - мудрый, Чародей? Давай, советуй.

Месяц молоденький вынул свой узкий ножик.
Из кармана наружу выглянул вольный ветер.
Вышил на окнах он кружево слов хороших,
вышел на улицы, чтоб среди тонких ножек
сонных берёз посвистеть о грядущем лете.

Лето настанет, и небо сольётся с морем,
и растворится линия горизонта.
Сядем на лодку, и очутимся вскоре
с месяцем рядом. Глянем на наше горе
с самого верха и засмеёмся звонко.

Сон-то какой дурацкий приснился, - скажем,
ножик возьмём и от облака по кусочку
ваты отрежем сладкой, на хлеб намажем.
И не заметит в небе никто пропажи,
облако вырастит заново той же ночью.

Облако - как любовь. То растёт, клубится,
то проливает слёзы, то замирает.
Смотрит задумчиво на суету столицы,
смотрит на лица и снова куда-то мчится,
с края до края неба летит, играя.

И полетим мы, с ветром ничуть не споря, -
небо же круглое! - и приземлимся в Сочи.
С гор соскользнём и внезапно вернёмся к морю,
глянем - а горе дыру в заборе
где-то нашло, и обратно совсем не хочет.

Пусть себе ищет, кому оно больше нужно,
или совсем убьётся, когда не сможет.
Мы прочитаем слова из морозных кружев,
что написал нам ветер (раз мы с ним дружим),
А горю покажем
острый на небе ножик.

Как разум взывает: “Покоя мне! Дай мне покоя!“,
так сердце призывно трепещет: “По коням! По коням!
Смотри - видишь, солнце беспечное
на подоконник
залезло с ногами? Смотри, как растёкся рекою
по стёклам растаявший снег. Это дорого стоит.
Давай, запрягай, не стони, не сиди в обороне!
Разрушить пора Карфаген или жадную Трою.

Но разум, как тучами небо, безжалостно кроет
на три этажа это сердце: “Да что же такое?
Беги, уходи, отползай, раз не будет погони.
Неужто тебе не хватило по горло агоний?
Ты помнишь, как кони коварно разрушили Трою?
Не маленький, чай. Значит, знаешь, что счастье - в покое
и в воле. На кой лошадей-то - по полю?

Доколе - до боли, до соли,
без смены, до пены?
Зачем?
На хрена нам колени прекрасной Елены?
Смотри, как герои разрушили древние стены!
А где они? Спят вечным сном.
Не спеши. Все мы бренны“.

Но сердце стучит в барабаны сильнее с зарёю.
И чудится - вот, уже рядом, вон там, за горою.
Всего до горы. Что там будет? Не знаю, не скрою.
В холодной земле головой остывают герои...

А, всё-таки, их имена вспоминают порою!

Какой там покой,
если ты не со мной?
Я снесу эту Трою!

“Мне тридцать шесть и шесть. Боже, дай расчёт!“
(с) Анастасия Шахова

Бог не даёт расчёта, пока ещё
может звенеть в ладонях твоих кимвал.
Время, как медь расплавленная, течёт
в мысли извилины, бьёт по щекам бичом,
но не прикроет больше тебя плащом,
сколько бы ты архангелов не призвал.

Значит, ещё не сделаны все дела.
Значит, кому-то нужно твоё плечо.
Рано ещё считать, что уже дотла
всё прогорело, а твоего тепла
всем не хватило. Значит, не досказал
главного слова, чтоб получить зачёт.

Он-то ведь тоже един и - один. Вовне -
в пламени, в холоде, в стонах иных планет.
Это тебе стоять на пустом холме
этой Земли,
и смеяться в лицо зиме.
Это тебе говорить за него во тьме
над безвидной водою
слово:
Да будет свет.

#поэт #слово #расчёт #Григорий_Грин

А я б тебя укутал в этот город,
в халат из серебристых облаков,
в огни вечерних улиц, в ритмы скорых
электропоездов, в резоны споров
реклам, ворон, прохожих, нежных взоров
случайных. И в сиянье куполов.

А я б тебя укутал в шаль туманов
вечерних парков. В эхо по дворам,
колясок скрипы, в тишину у мамы
в квартире, где над узеньким диваном
висят портреты тех времён, когда мы
не представляли, как прожить без мам.

Но так сложились времени узоры,
так нити судеб разъединены,
что ждёт и ждёт бессонный вечный город,
и не заполнены совсем его просторы
шагов твоих звенящих разговором,
и сразу лето за зимой. И нет весны.

Есть осень. Поздняя. Качели на Арбате.
И сразу следом - белизна снегов.
В другой Вселенной, видимо, когда-то,
где время правильно течёт, мы на закате
гуляем в городе. И ты - в весеннем платье.
Жди. Я тебя укутаю в него.

Я - чёрный омут, где - на самом дне -
мудрейший сом шевелит плавниками.
Он грезит, что похож на серый камень
невидимый
в твоём саду камней.

Поэтому он волен так мечтать,
что из воды сгущаются виденья
и превращаются в дома, в кусты сирени,
в мосты, качели, в Кремль
и благодать
вечерних звонов над рекой Москвой,
в твои колени
на качелях шатких.
Сом улыбается. Он мудр. Всё в порядке.
Он знает - в жизни главное - покой.

Он знает -
всё пройдёт когда-нибудь,
всё успокоится.
Не так, так по-другому.
Но я - не сом. Я - этот чёртов омут!
Я сам - мосты и звон,
и ты - чуть-чуть.

Мне б рыбу разбудить, она же здесь
всё переставила местами,
в беспорядке.
Мосты - не там и не туда. Минуты кратки.
И самолёты падают с небес.
И ты - не там.
Одна и не одна.
Во мне, но не со мной.
Но - тише-тише.
Разбудим рыбу - и
от самой крыши
останется одна вода -
до дна.

Я - чёрный омут, где - на самом дне -
мудрейший сом шевелит плавниками...

Всё заснежило, всё застыло.
То ли кажется, то ли было?
Вьюгой мысли разворошила -
не cменить ли на мыло шило?
не отдать ли за шило мыло?
Что нужнее? Поворожила б,
да забыла, как кровь по жилам
пробегает в степи кобылой
по траве под весенним ветром.
Не решила.
Дождаться б лета.

Летом будет, возможно, легче.
Будет проще. В лиловый вечер
тени мягче, понятней вечность.
Лунным светом разбудит нечто,
что с небес налетит, как кречет,
и невидимо стиснет плечи
да судьбе подтолкнёт навстречу.
А зачем? Что ходить - по краю?
Время лечит.
Все это знают.

Что ж менять молоток на гвозди?
Вслед за летом накатит осень.
Грозы смолкнут, многоголосье
птиц затихнет, а кречет оземь
грянет,
станет совсем не грозен...
Только красной рябины грозди
будут звать собираться в гости.
Так они ж зовут постоянно!
Бросьте, бросьте.
И так всё славно.

Не сиди у свечи, не думай.
Не ходи между стен угрюмой
пумой. Это не фунт изюма -
делать глупости. Будь разумной.
Ты их мало ли совершила?
Не меняй же на шило мыла,
не читай по узорам руны.
Неизвестны дары Фортуны,
и опасны бывают так же.

А без них эта жизнь уныла.

Что же в сумме?
Душа подскажет.