Анна Рудницкая

Трудно поверить в то, что на улицах российских городов снова идет война с фашизмом. Его ведут никем не контролируемые и не спешащие выходить из тени молодые люди, которым лозунг «Бей черных!» оказался почему-то неблизким. Антифашистов не зовут в телеэфир, не награждают в Кремле и не учат за казенный счет на озере Селигер. О них вообще предпочитают не говорить. Но почему? Может, потому что их борьба идет вразрез с настроениями в обществе, которое все чаще проявляет агрессию по отношению к инородцам? А может, просто страшно признать существование антифашистов как реальной силы? Ведь это означает согласиться с тем, что зло, с которым они борются, уже внутри нас

Слова «скинхеды» и «фашисты» давно прижились в нашем языке. А вот про тех, кого называют словом «антифа», не известно почти ничего. То ли это воплощение добра, которое, как учили в советские времена, должно быть с кулаками, то ли просто уличные хулиганы, любящие драться, то ли боевой отряд с умелым руководством и глубокой конспирацией. О них вообще никто толком не знал до тех пор, пока их не начали убивать.

Первым прозвучало на всю страну убийство в Санкт-Петербурге профессора Николая Гиренко. Известного антифашиста застрелили в собственной квартире. Спустя год там же, в Питере, погиб 20−летний Тимур Качарава: на него после акции по раздаче еды бездомным напали семь подростков с ножами. Меньше чем через год по дороге на панк-концерт был убит московский студент Александр Рюхин. А этой весной в самом центре Москвы закололи ножами Алексея Крылова.

Раш

Все, с кем я говорила в Питере об антифашистах, рано или поздно упоминали имя «Раш» — и ничего больше: «Захочет — сам расскажет». Я выяснила только, что его настоящее имя Олег Смирнов, в мае ему вынесли приговор по делу об организации массовой драки (около 30 антифашистов против полусотни участников митинга ДПНИ осенью позапрошлого года) и среди петербургских антифашистов он — фигура, если так можно выразиться, культовая: 16−летние подростки и 30−летние женщины говорили о нем с одинаковым уважением.

Все остальное он действительно рассказал сам.

Рашу — 22. Его выгнали с социологического факультета питерского Института культуры — по его собственному признанию, за раздолбайство; он работает в фирме, занимающейся ландшафтным дизайном, рабочим; играет в хардкор-группе Crowd Control; и с него началось в Питере то, что принято называть словом «антифа».

Для самого Раша все началось еще раньше. В 14 лет он был панком, и его часто били скинхеды на улице — тогда, говорит, для панков было в этом смысле самое гиблое время. Он стал интересоваться, есть ли какая на скинов управа — то есть антифашисты, но никого, кроме коммунистов в лице Федерации социалистической молодежи да еще потом анархистов, не нашел. Через анархистов как-то вышел на только появившуюся тогда в Петербурге организацию «Панк-возрождение» — общество самозащиты панков от скинов. Его участники охраняли концерты.

Антифашист Олег Смирнов (Раш) не боится называть свое имя, хотя на него нападали уже дважды

Через пару лет общество загнулось, а панки и скины остались. Тогда Олег решил сам перейти к активным действиям и вместе с друзьями создал первую affinity group, что с английского переводится как «группа единомышленников», но в русском Уголовном кодексе чаще трактуется как «банда». В общем, боевой отряд антифашистов, который журналисты и называют словом «антифа». Сейчас таких групп в Питере уже несколько, их участников в общей сложности не меньше сотни, и не все они даже знают о сущест­вовании друг друга. А та, первая, группа вышла на петербургские улицы в конце 2003 года.

— Мы решили патрулировать местность у метро «Проспект Большевиков», где было общежитие для иностранных студентов, на которых часто нападали. Ходили по три часа вокруг, мерзли, как идиоты, — ни одного нациста. Однажды решили спросить у ребят в общаге, где обычно нацисты тусуются. Послали одного из наших. Студенты перепугались, показывают на нас за окном: «Да вот же они». Они тогда несильно отличали, где нормальные скинхеды, то есть мы, а где боны…

«Нормальными скинхедами» Раш называет скинхедов-антифашистов, как он сам. Собственно, его кличка и есть название одной из групп таких скинхедов, рашей, — производное от Red And Anarchist Skin Heads (R.A.S.H.), то есть «красных скинхедов». Есть еще шарпы — от Skin Heads Against Racial Prejudices (S.H.A.R.P.), «скинхеды против расовых предрассудков». А бонхеды (от английского bonehead, то есть «пустоголовый») — это скины-нацисты. Такое разделение еще в прошлом веке придумали европейские скинхеды в ответ на появление в этой традиционно левой среде ультраправых. Российские «настоящие» скинхеды еще называют бонхедов, или бонов, «лысыми», часто дополняя это прилагательное существительным «твари».

Сейчас таких групп, считающих, что добро должно быть с кулаками, в Питере уже несколько. Их участников в общей сложности не меньше сотни, и не все из них даже знают о существовании друг друга

Что происходит между фашистами и антифашистами и означают ли убийства последних (Тимур Качарава в Питере, Александр Рюхин и Алексей Крылов в Москве) настоящую войну на уничтожение? И вообще, быть антифашистом в России — это просто опасно или смертельно опасно? Общий вывод из разговоров с питерскими антифа такой: это очень опасно, это может быть смертельно опасно, но силы нацистов тоже не так велики, как может показаться, если читать их форумы или слушать выступления их лидеров.

— Я каждого алкаша в бомбере и подтяжках не считаю фашистом, — говорит Раш. — Серьезных противников у нас в Питере несколько сотен. Конечно, есть такие отморозки, как Mad Crowd — нацистская банда, которая детей режет по подъездам. Но мне кажется, они своим же наносят вред, потому что убийство ребенка — это то, что вообще никак нельзя оправдать, этим никакой славы не завоюешь. Таких, к счастью, единицы. В основном боны — не ахти какие бойцы с не ахти какой организацией. Просто их много, больше, чем нас, и становится все больше, и они все лучше подготовлены. Но все равно в основном они трусливы, предпочитают бежать, как только на них нападают. Они боятся нас больше, чем мы их, потому что мы хорошо понимаем, с кем имеем дело.

Насчет «не боимся» — это некоторое преувеличение. Раш — единственный из всех антифа, с которыми я общалась, который разрешил называть себя в статье по имени и даже согласился сфотографироваться, хоть и закрыв лицо. Остальные отказались наотрез. Да и Раш согласился с формулировкой «Мне уже все равно». На нацистских сайтах в интернете есть его фотографии, а недавно появился адрес квартиры, где он живет. У Раша всегда при себе нож, на ношение которого имеется разрешение. На него нападали дважды — это те два случая, когда он обращался к врачам: сотрясение мозга поводом для визита в больницу у него уже не считается. Мама последние несколько лет, когда звонит ему, спрашивает: «Ты еще жив?» вместо «Как дела?»

— И что мама по поводу твоей деятельности думает?

— Ну, что думает?.. Она говорит, что она против насилия. Так я тоже против. Но сам Гитлер говорил, что если бы коммунисты вовремя дали отпор фашистам на улицах, то Второй мировой войны не случилось бы.

Младшие товарищи

Мы договорились встретиться у метро «Гостиный двор». Они уже ждали — трое ребят лет по 17–18, двое в надвинутых на глаза кепках, третий с непокрытой головой, улыбающийся.

— Петр, — представился один из двух в кепках.

— Петр, — сообщил второй.

— Ясно, — повернулась я к третьему, улыбчивому. — Ты тоже Петр?

— Можно и Петр, — ответил он. — Но обычно меня зовут Гомер Симпсон.

Один из двух Петров уточнил, что если меня интересует фамилия, то можно написать Кропоткин. Был такой, кто не помнит, известный теоретик анархизма.

За столиком ближайшего уличного кафе два Петра и один Гомер рассказывают про то, как становятся антифашистами. Втроем они представляют практически весь набор «мест», откуда приходят в антифа: помимо соответст­вующих убеждений в чистом виде это политика и музыка. Все-таки уличный антифашизм — это не только идеология, но отчасти еще и молодежная субкультура, точнее смесь нескольких: скинхеды («настоящие»), панки, хардкорщики. Ботинки Doctor Marten’s и умение правильно подворачивать штаны в компании двух Петров и одного Гомера ценятся не меньше, чем способность разбить аргументы сторонников ДПНИ. Поэтому те, кто при слове «антифашисты» представляют себе интеллигентных мальчиков из хороших еврейских семей, правы не вполне.

Гомер Симпсон был и скейтером, и панком. И антифашистом — «всегда», говорит. Отец у него военный историк, про войну рассказывал.

— А когда я в 17 лет узнал, что есть такие ребята, — объясняет Гомер, — то решил: хватит, натерпелся!

— Чего натерпелся?

— Ну, избивали меня, унижали — у меня волосы были длинные, пирсинг, скейт. Причем не на уровне гопников приставали, а именно на уровне нацистов. Они говорили: «Живешь в России — уважай русскую культуру». А уважать русскую культуру — это в валенках ходить, что ли, и на балалайке играть? Наоборот, субкультура — признак развития общества, в странах третьего мира панков нет и скейтеров нет. Вот в Зимбабве разве есть субкультурщики?

— Они всюду есть… — прыснул развеселившийся Петр, который Кропоткин.

Он, с бритой головой под кепкой, стал в очередной раз объяснять мне разницу между «настоящими скинхедами» и бонами:

— Они у нас просто все украли — внешний вид, манеру одеваться. И теперь все думают, что если бритая голова — значит, фашист. А настоящие скинхеды — вы же знаете кто? Это нормальные были белые парни, которые работали на заводах в Англии вместе с рабочими с Ямайки, и никто там не парился по национальности. Это рабочее было движение, классовое — такие анархисты просто. Абсолютные интернационалисты.

— Даже сейчас такое бывает, что бонхед начинает понимать, что настоящие скинхеды — это совсем другое, и становится антифа, — добавляет Гомер.

— Да ну?! И вы знаете кого-нибудь такого, перековавшегося?

Петр Кропоткин смущенно хихикает, Гомер толкает его локтем в бок:

— Вот он, перед вами.

Выясняется, что «начинал» Петр как самый обыкновенный российский скинхед, то есть никакой не антифашист. Дело было в Невском районе Петербурга, где он вырос. («Самый рассадник такого дерьма», — отрекомендовал малую родину друга Гомер.)

— Просто мода тогда такая была, — разводит руками Петр.— Хотелось себя реализовать как-то, почувствовать себя сильным. Тогда казалось, что наци — это круто… Но мы ничего такого не делали. Панков избивали, но без ножей, ничего серьезного. А потом я понял, что это абсолютная мура — такая идеология.

— С чего вдруг понял?

— Ну так, постепенно. А потом новости увидел про Тимура Качараву и совсем очухался. Подумал: это что ж творится?! Я убивать не собирался никого. Я вообще человек мирный — анархист.

В детстве мирный человек хотел быть космонавтом, в результате учится в институте на специалиста по радиоэлектронике. А Гомер учится… на повара.

— Да просто захотелось — и все, — радостно объясняет он. — Я не думаю, что это будет моей основной профессией, я, наверное, всю жизнь буду определяться и искать себя. Я отвергаю любую политику, хочу просто вырасти, создать семью, воспитывать детей и никого не напрягать.

Что у Петра Кропоткина и Гомера Симпсона при этом общего и почему они оба называются антифа, по большому счету не очень ясно.

— Знаете, у анархистов есть такой девиз: «Все разные, но равные», — говорит Петр. — Ну и что, что у нас политические взгляды разные? («У меня политических взглядов вообще нет», — уточняет Гомер.) Мы про политику не разговариваем, когда встречаемся.

— А цель-то вообще какая у антифы? У вас вот с Гомером какая общая цель? Фашизм победить?

— Фашизм победить вообще нельзя, — спокойно говорит молчавший весь разговор  другой Петр. — Цель — остановить расистское насилие на улицах, и это нам удается. Если раньше нацисты спокойно чувствовали себя в городе и разгуливали при всем боевом параде, то теперь это не так.

Раньше, то есть еще четыре-пять лет назад, рассказывают ребята, бонхеды «прессовали всех». Людей с бритыми головами и подвернутыми штанами можно было встретить на Невском. У метро «Московская» часто тусовались скейтеры и рэперы, и нацистские рейды случались там регулярно.

— И субкультурщикам просто надоело. Поэтому они решились на ответное насилие, — продолжает Петр. — А сейчас нацисты уже боятся афишировать свои взгляды.

— Боятся вас или милиции?

— Отчасти милиции — в последнее время менты стали к ним относиться не так ласково. Но и нас тоже.

Петр-не-Кропоткин не слушает панк-музыку и глух к анархистским идеям. Как он-то оказался среди антифашистов?

— Нам в школе рассказывали, — отвечает.

— В школе?!

— Ну да. У нас были такие тренинги по толерантности, и там я понял, что надо как-то противостоять фашизму. Сначала читал все сайты в интернете, потом на форуме написал, что хочу вступить в антифа, и попросил, чтобы меня с кем-нибудь познакомили. Вот меня и познакомили.

Оппонент

Тренинги по толерантности, о которых говорил Петр II, проводит в нескольких петербургских школах (куда пустят) учитель истории и права, а заодно один из лидеров местного отделения молодежного движения «Оборона» Максим Иванцов.

Услышав мое описание Петра, он быстро понял, о ком идет речь:

— Беда мне с ним. Родители же, естественно, понятия не имеют, чем он занимается. А я и молчать вроде не могу, и сказать родителям права не имею.

Придуманные Максимом тренинги, приводящие к конфликту между его гражданской и педагогической позицией, выглядят так. Сначала разные упражнения на знакомство, потом собственно суть дела — в игровой, говорит Максим, форме. Например, такой: «Кем лучше быть — геем или фашистом?» Это вопрос, на который предлагается ответить старшеклассникам в ходе одного из упражнений. Проводится черта, с одной стороны становятся «геи», с другой — «фашисты». Сначала, говорит Максим, весь класс толпится там, где «фашисты». Потом начинается обсуждение. В последний раз под конец 13 из 14 человек стали «геями».

— Обычно бывает хуже, — добавляет Максим. — Делятся примерно пополам. Причем, возможно, дело просто в том, что отношение к геям в последнее время более терпимое. И все равно половина остается на стороне «фашистов».

Максиму нет тридцати, он носит джинсы и не слишком похож на школьного учителя. Может, потому и находит общий язык с подростками.

— Я стараюсь воздействовать на них через переживания, в том числе собственные. Я сам из Эстонии, вот я им и рассказываю, как ко мне относились в Эстонии из-за того, что я русский. Или что я панически боюсь цыган, но все-таки понимаю, что дело во мне, а не в цыганах: это я их боюсь, они-то в этом не виноваты. Такие тренинги, вообще-то, опасная штука: если ты ими не владеешь, то можешь, скорее, добиться обратного результата. Поэтому никакие спущенные сверху программы «по толерантности» не работают. Тем более в условиях, когда нетолерантны ни государство, ни школа. Не может воспитать терпимость к другим учительница, которая не уважает собственных учеников.

— А как вы к уличному насилию относитесь, в том числе со стороны антифашистов?

— Плохо, — отвечает Максим. — Плохо. Но мы — те, кто выступает за ненасильственные формы сопротивления, — понимаем, что начинаем проигрывать сторонникам насильственных методов. Потому что в антифа приходят не только из желания сделать что-то доброе и полезное, но и ради драйва и выплеска энергии, которые можно получить только на улице. Особенно это заметно сейчас, когда все «молодежные движения», в том числе и фашисты, и антифашисты, резко помолодели. Потому и уровень насилия так вырос, что с обеих сторон совершенно безбашенные люди. Все-таки когда человек становится постарше, у него появляются какие-то ценности. Если раньше средний возраст любого субкультурщика, включая скинхедов, был 20 лет, то теперь все старшеклассники уже в теме.

Максим Иванцов, один из лидеров питерского движения «Оборона», опасается, что насильственные методы борьбы превратят антифашистов в уличных хулиганов

— С чем это связано?

— Интернет. Раньше какая-то общественная жизнь начиналась, как правило, в институте — там появлялся новый круг общения, новые знакомства. А теперь все есть в Сети: все ролики с нападениями нацистов, все драки с участием антифашистов. А у всех школьников есть интернет… Еще несколько лет назад среди старшеклассников этой темы не знал почти никто, сейчас знают все. В основном про фашистов. Про антифашистов меньше: в основном, что это такие уроды, которые бьют бонов, которые хотят добра России.

— Почему, собственно, бороться с нацистами их же методами — это плохо?

— Потому что нельзя победить насилие насилием. Нельзя сделать мир толерантнее с помощью кулаков. А главное — те, кто в этом участвует, сами не замечают, как становятся все более агрессивными. Сначала ты антифашист, потом ты футбольный хулиган, а потом ты уже дерешься не за правое дело, а просто потому, что тебе нравится драться.

— А Петр? Он за правое дело дерется?

— Петр… Боюсь, что в последнее время ему все больше нравится просто драться.

Старшие товарищи

Среди антифашистов, даже тех, которые сами не участвуют в нападениях на нацистов, мнение Максима Иванцова разделяют не все.

Катя — преподаватель английского в вузе. Ей между 30 и 40, хрупкая фигура, мечтательный взгляд. Она не дерется с бонами, но принимает участие в других уличных акциях антифашистов, включая несанкционированные пикеты и митинги. А это означает, что к драке все равно нужно быть готовой — если не с националистами, то с милиционерами.

В ноябре прошлого года питерские антифашисты решили остановить «Русский марш». Около 50 человек перекрыли Невский, по которому шла колонна из нескольких сотен националистов. («Боевых», говорит Катя, было тоже человек 50, в остальном — сумасшедшие бабки и прочие хоругвеносцы.) Милиции, хотя мэрия шествие не разрешила, видно не было — ровно до того момента, пока не появились антифашисты. Когда они перекрыли Невский, милиция попыталась встать между ними и марширующими, потом Катя услышала из милицейской рации команду «Дайте им коридор!», и милиция отступила в сторону, а на Катю — почему-то с криком «Бей жидов!» — налетел один из маршировавших. Получил от нее ногой в живот, отступил, но сзади на Катю прыгнул ОМОН и со словами «Эту бери!» уволок в автобус.

Закрытая вечеринка антифашистов (all-nighter) в маленьком питерском клубе

Потом был суд. «То ли за переход улицы в неположенном месте, то ли за оскорбление губернатора», — смеется Катя. Драка в деле не фигурировала: «Они не хотели привлекать внимание к тому, против кого мы вышли». Но судья попалась такая внимательная и любопытная, что Катя на суде сама рассказала в подробностях, как все было. Результат оказался неожиданным. «Как, вы дрались с фашистами?! — с уважением спросила судья. — У меня родители блокадники, я так вас понимаю!» И Катю признали полностью невиновной.

Мы с ней разговариваем в парке у Политехнического университета. Рядом площадь Мужества. Катя рассказывает, что она называется так потому, что в блокаду сюда свозили трупы со всего города, которые потом похоронили на Пис­каревке. «Фаши — всюду фаши, но в таком городе, конечно, видеть их особенно неприятно», — говорит Катя.

К метро мы идем через другой парк, у Лесотехнической академии, и Катя рассказывает, как однажды ее соседка, интеллигентная пожилая женщина, шла вечером этой же дорогой и увидела, как за студентом-африканцем увязались двое парней с характерной скинхедской внешностью. Женщина не растерялась, накинулась на них с сумкой и криком: «Фашисты, вон отсюда!» И те послушались. «Так что трудно сказать, сколько в городе антифашистов, готовых к акциям прямого действия, — смеется Катя. — Таких, кто принимает в них участие постоянно, около сотни».

Действия Раша и его товарищей она полностью одобряет. Я рассказываю ей про Максима Иванцова, его опасения и тренинги по толерантности.

— Знаете, я не люблю слово «толерантность», — резко говорит Катя. — Есть вещи, к которым не надо быть толерантным. Я вот фашизм ненавижу лютой звериной ненавистью. Я нетолерантный человек.

Есть и более прагматичный взгляд на вещи.

— Цинично говоря, пока боны отвлекаются на нас, они меньше зарежут таджиков или узбеков, — говорит еще один старший товарищ Раша, тоже бывший участник «Панк-возрождения» — Женя по прозвищу Слон, отвечая на мой вопрос про действенность антифашистского уличного насилия.

— Этого достаточно?

— Этого недостаточно, но это важно. Поэтому нельзя говорить, что насилие с нашей стороны ничем не оправдано.

Женя рассказывает мне про недавнюю статью в каком-то российском издании о том, как 1 мая этого года в Германии левые радикалы под антифашистскими лозунгами разгромили Гамбург, поджигая машины и нападая на полицейских, из чего автор статьи сделал вывод о том, что антифашисты ничем не отличаются в своих методах от фашистов. В итоге он вообще назвал их «последователями ненавидимого ими Гитлера».

Женя, конечно, был возмущен статьей. Рассуждая о нацистском насилии, он сослался на другой текст, на одном из антифашистских сайтов, автор которого проводил параллель между нынешним всплеском нацистского насилия в России и террором в ирландском Ольстере в 1970–1980−х годах, когда «мясники Шакилла» (банда военизированных протестантов) резали, пытали и убивали случайных католиков при молчаливом одобрении мирных протестантов. «Движение московских бонхедов развивается по такому же сценарию. Разница только в том, что те боны, которые занимаются убийствами, младше. Если есть люди с такими наклонностями и если их социум оправдывает такое поведение, они очень быстро становятся зависимыми от насилия», — писал автор.

Я попросила Женю прислать мне ссылки на обе статьи, прочитала и удивилась. Два текста, которые он приводил как пример двух противоположных точек зрения, оказались, в сущности, об одном и том же. О том, что насилие, которое не встречает сопротивления в своей же среде — что у ирландских протестантов, что у российских бонхедов, что у немецких антифашистов, — неминуемо становится неконтролируемым, легко переходя грань между необходимой самообороной и нападением ради нападения.

Бабушка

В мае Ленинский районный суд Петербурга вынес приговор участникам массовой — несколько десятков человек с обеих сторон — драки. В сентябре 2006 года сторонники Движения против нелегальной иммиграции (ДПНИ) проводили на Пионерской площади митинг в связи с событиями в карельской Кондопоге. Не успели они толком расположиться, как на них напали около 30 антифашистов с фаерами и бутылками. Это было самое массовое «боевое» выступление питерских антифа за всю историю существования движения. Около двух десятков человек были задержаны, в результате на скамье подсудимых за хулиганство оказались шестеро, включая Раша, которому вменялась организация драки и вовлечение в преступные действия несовершеннолетних. Прокурор требовал для него шесть лет тюрьмы.

Не все слова на панк-концерте в Кирове понятны, но энергетика бьет ключем

Раш даже не был задержан на месте драки — точнее, был, но его сразу же отпустили из отделения, после того как он дал милиционеру три тысячи рублей. Обвиняемым он стал потом, на основании показаний других задержанных. Говорит, что организатором драки не был, что ее вообще никто не организовывал: «Накануне был антифашистский концерт в одном клубе, и кто-то сказал, что завтра нацисты собираются на митинг, пойдемте их п…здить. Ну, мы договорились о времени и пошли».

Впечатление от суда у Раша осталось смешанное. С  одной стороны, ДПНИ приятно удивило:

— Они оказались настоящими дебилами — такую несуразицу несли на процессе! Их судья спрашивает: как вы оказались на месте происшествия? У них столько времени было сочинить что-нибудь, у них у всех адвокаты, причем они даже показания давали только в их присутствии. А они несли что-то вроде «случайно проходил мимо, вдруг в голову попала бутылка». Честно говоря, я считал, что они умнее и опаснее. А они просто повторяют с трибун то, что говорят на кухнях, — про «засилье черных» и все остальное, но никакой толковой организации за этим нет.

С другой стороны, «дебилы»-противники приложили немало усилий для того, чтобы Раш все-таки оказался в тюрьме. И он уже не слишком верил, что удастся этого избежать.

Приговор был зачитан 8 мая, накануне Дня Победы, и, возможно, поэтому оказался мягче, чем рассчитывали прокурор и пострадавшие. Рашу дали год условно, остальным обвиняемым — еще меньше. Адвокатом Раша на процессе была Зара Калоева, для которой его защита стала первым уголовным делом за 47 лет адвокатской практики. Раш — ее внук.

Бабушка объясняла следователю, которая сначала хотела арестовать Раша, что драка была не хулиганством, а политическим актом. Повторяла то же самое в суде и добавляла, что с фашизмом должны бороться не одиночки не улицах, а государство. Запретила Рашу давать какие бы то ни было показания, чтобы прокурору не на чем было его ловить. С интересом выслушала подготовленные каким-то исследовательским центром и зачитанные в суде сведения о том, что представляют собой антифашисты в России: если она правильно поняла, они представляют собой «диффузные группы».

Жизнь собственного внука представить не намного проще. Зато историю с отчислением Раша из института бабушка рассказала гораздо подробнее, чем он сам. Институт культуры был для него не первым учебным заведением, сначала он учился в Политехе, на китайском отделении. Закончил два курса, на третьем нужно было ехать на практику в Китай. За деньги. Мама Раша — учительница, отец умер несколько лет назад. Бабушка была готова заплатить, но он отказался. И не поехал. То ли чтобы бабушка не платила, то ли потому что в Питере были дела поважнее, чем китайский язык. Пришлось искать другой вуз. Так и оказался на социологическом факультете. Доучился до пятого курса, оставалась последняя зимняя сессия и диплом. Но осенью он напал на митинг ДПНИ, следователь пообещала ему, что он сядет, и он бросил ходить в институт. Так его и отчислили — с пятого курса. Впрочем, не похоже, что Раш сильно жалеет. «Есть у меня один знакомый социолог с красным дипломом — работает парковщиком», — сказал он мне.

Я спросила Зару Владимировну, откуда, собственно, такие, как Раш, берутся, но она, похоже, сама в недоумении.

— Ни я, ни дочка никогда ничего такого ему не говорили. Правда, он мне однажды сказал, что это отец его научил «любить Родину», как он выразился. Ну, книжки он еще читает. Классику. Потом анархистов. Про анархию он мне однажды сказал: «Все думают, что анархия — это беспорядок, а это на самом деле как раз самый лучший порядок!» И еще однажды говорит: «Я не понимаю, как вы можете смотреть на то, что происходит, и ничего не делать».

Концерт

В детском клубе «Лыжник» при одноименном заводе города Кирова — антифашистский концерт: несколько местных хардкор— и панк-групп и Crowd Control из Питера, в которой играет Раш, в качестве гостей. Подобные мероприятия местные антифашисты устраивают каждый месяц. Раньше, говорят, было еще чаще. Несколько лет назад Киров вообще считался российской столицей антифашизма: бонов было едва ли не меньше, чем антифа. Сейчас на многих из антифашистов висят условные сроки, что заставляет соблюдать осторожность. Поэтому бонов снова больше.

Над крошечной, детской сценой «Лыжника» — гирлянда из слов «Прощай, начальная школа!», на противоположной стене — плакат «Антифашистское действие» и афиша концерта под названием «Вставай, говно!». В перерывах между выступлениями групп вся сотня, если не больше, зрителей высыпает на улицу, оккупируя разно­цветные детские лавочки, и добропорядочные кировские прохожие ускоряют шаг, глядя на это буйство ирокезов, татуировок и капюшонов.

— Мы хотим посвятить следующую песню памяти наших дедов, которые боролись с фашизмом, — говорит со сцены солист группы, играющей перед Crowd Control.

Он поет: «Они боролись против фашизма, они шли только вперед и не знали, что будут новые смерти в новой фашистской войне». Я смотрю на лица вокруг. Нормальные лица, если отвлечься от ирокезов. Трезвые, между прочим, — пьяных человека три, не больше. Еще парочка — на вид — гопников, а у остальных глаза спокойные и лица хорошие. Стоят, слушают про дедов.

Выходит Crowd Control. Раш на гитаре, солист — социолог с красным дипломом. Еще в группе играет брат

Раша, на год его старше. Концерт в Кирове — часть тура в поддержку нового альбома, до Кирова были концерты в Москве и Нижнем Новгороде. Всю эту дорогу участники группы проделали впятером в одной машине — даже самые дешевые железнодорожные билеты не по карману. Альбом можно купить здесь же за 50 рублей. «Все собранные деньги пойдут нашим товарищам из питерской организации Анархического Черного Креста, — говорит со сцены Раш. — То есть считайте, что вы жертвуете 50 рублей этой организации, а в подарок получаете наш альбом».

Они начинают играть. Слов не разобрать — хардкор все-таки. По искаженному внутренней энергией лицу солиста можно предположить все что угодно, только не диплом по социологии. «П…то!» — одобрительно кричат из зала.

Каждая песня предваряется комментарием.

— Следующее произведение называется «Ад на земле», и оно посвящено экотематике, которую мы считаем очень важной, в том числе для нашей Ленинградской области. Вот и совсем недавно, как вы, наверное, слышали, произошел выброс вредных веществ на атомной станции под Петербургом, и хотя власти и прочие «гринписы» уверяют нас, что на самом деле ничего не случилось, мы-то знаем правду, — говорит Раш.

Вообще-то взрыва на ЛАЭС все-таки не было — была ложная тревога, но Раш то ли действительно в это не верит, то ли справедливо полагает, что 16 лет — средний возраст слушателей в зале — не то время, когда интересуются деталями.

Вслед за властями и «Гринписом» достается СМИ (песня «Истерия»), потом церкви (религия — это способ манипуляции массовым сознанием, уверен Раш), а также любителям мяса и меха. «Я призываю вас всех стать вегетарианцами. Вам забили голову …ней о том, что нельзя заниматься бодибилдингом, если не есть мяса, но на самом деле молочный белок усваивается лучше. …ево также носить мех и кожу», — объясняет со сцены Раш. Потом переходит к главному:

— Мы хотим сказать, что антифашистам нельзя ограничиваться п…жом бонов. Фашизм не только на улицах, он на кухнях, в парламенте. Мы должны менять общественное сознание. Когда на кухнях перестанут говорить, что «черные понаехали», тогда боны сами исчезнут с улиц.

Концерт заканчивается, организаторы просят никого не расходиться — идти надо всем вместе, иначе опасно: практически все афиши концерта были сорваны местными нацистами, они знают про мероприятие и могут напасть. Но дружной толпой в сто человек мы спокойно доходим до остановки и загружаемся в два автобуса. Страшно, кажется, только кондуктору. Автобусы едут до «квадрата» — места тусовки местных панков и антифа. Там будет after-party: пиво, разговоры и, если повезет, драка с бонами.

Раш сменил концертную майку на толстовку с надписью Nazi Hunter — охотник за нацистами, в руках вместо гитары монтировка. Но благодаря улыбке даже в таком виде он не выглядит угрожающе. Я спрашиваю, не боится ли он, что антифашистское насилие станет таким же неконтролируемым, как фашистское, и его соратники перестанут отличаться от бонов чем-нибудь, кроме лозунгов.

— Ну да, есть такая опасность, — говорит он. — Но мы стараемся объяснять, что задача — не убивать фашистов, а дать им понять, что они не в безопасности, что то, что они делают, плохо и будет наказано. Особенно когда это не какие-то убийцы, а малолетки, которые по дурости просто напялили на себя бомбер и пошли «охотиться на черных». Я больше всего боюсь, что начнут убивать таких малолеток. Но я всегда говорю нашим, чтобы не дрались бездумно: всегда подумайте, прежде чем напасть, оцените, кто перед вами. Наша задача не дать по морде очередному бонхеду, а остановить насилие с их стороны.

С Рашем интересно. Он какой-то очень настоящий, совсем без понтов, несмотря на располагающий возраст и обстоятельства. Что еще более удивительно, в нем нет агрессии — ни в словах, ни в глазах, ни в манере общения. Обаятельный, почти рубаха-парень. Черт побери, учился бы себе на социологическом!..

— Что, — спрашиваю, — будешь делать лет через десять?

— Через десять лет? — пожимает плечами. — Думаю, к тому времени меня либо посадят, либо убьют.

Санкт-Петербург — Киров

Фотографии: Юлия Лисняк для «РР»