Вначале он услышал лай девчат, которые неслись к дому. Потом до него донёсся дробный цокот копыт по мостовой, и он судорожно вскочил на ноги, раздался лязг оков. Цепь, натянувшаяся между его лодыжками, была не длиннее мужской ступни, и ему приходилось семенить. В таких кандалах передвигаться быстро было затруднительно, но он вскочил с тюфяка так споро, как только мог. Рамзи Болтон вернулся, и он пожелает, чтобы его Вонючка был под рукой, готовый услужить.

                Он выскочил на улицу, под неприветливое осеннее небо, и увидел въезжающих в ворота охотников. Впереди ехал Костлявый Бен, вокруг него, гавкая, вились девчата. За ним ехали Скорняк, Кислый Элин и Дэймон А-ну-ка-потанцуй, державший в руке длинный засаленный кнут, потом Уолдеры на молоденьких серых лошадках, которых они получили от леди Дастин. Под его милостью был Кровавый, рыжий жеребец норовом под стать хозяину. Его милость смеялся. Вонючка знал, что это либо очень хорошо, либо очень плохо.

                Он не успел разобраться, какой из вариантов имел место в этот раз, потому что собаки, учуяв его запах, налетели на него. Собаки любили Вонючку, он частенько спал с ними, а иногда Костлявый Бен позволял ему разделить с ними вечернюю трапезу. Свора пронеслась по мостовой, окружила его, они покусывали его за ноги, и то одна, то другая подпрыгивали, чтобы лизнуть его в немытое лицо. Хелисент ухватила его за левую руку и начала трепать её так яростно, что Вонючка испугался, как бы не лишиться ещё пары пальцев. Рыжая Джейн cразбегу запрыгнула ему на грудь, сбив с ног. Она была поджарой, мускулистой, а у Вонючки, заморыша с седыми волосами, посеревшая кожа свисала с хрупких костей.

                Когда ему удалось спихнуть с себя Рыжую Джейн и подняться на колени, всадники уже спешивались. Уезжало две дюжины всадников, вернулось столько же, и это означало, что поиски не увенчались успехом. Это было плохо. Рамзи не любил горечь поражения. — Он захочет сделать кому-нибудь больно.

                С недавних пор его лорду приходилось сдерживать себя, потому что Барроутон был полон людей, в которых Болтоны нуждались; в присутствии Дастинов, Райсвеллов и таких же, как он сам, молодых лордов Рамзи вёл себя с осторожностью. С ними он бывал неизменно учтив, всё время улыбался. Только вот за закрытыми дверями он становился совершенно другим человеком.

                Рамзи Болтон был одет, как подобает лорду Хорнвудскому и наследнику Дредфорта. От осенней прохлады его защищала накидка из волчьих шкур, застёгнутая на правом плече волчьей головой с пожелтевшими зубами. На одном его боку был короткий меч с лезвием толстым и увесистым, как у разделочного ножа, на другом боку висел длинный кинжал и маленький изогнутый нож, каким свежевали туши, с крючком на конце, острый, как бритва. У всех трёх клинков были одинаковые рукояти из жёлтой кости.

                — Вонючка, — обратился к нему его милость, восседавший в высоком седле, — ну и пасёт же от тебя. Твоя вонь чувствуется даже на том конце двора.

                — Знаю, мой лорд, — как всегда, ответил на это Вонючка, — Прошу простить меня.

                — Я привёз тебе подарочек, — Рамзи обернулся, протянул руку, вытащил что-то из седельной сумки и подбросил в воздух. — Лови!

                В цепях, с кандалами на ногах, без почти половины пальцев, Вонючка был гораздо более неуклюж, чем прежде, до того, как выучил своё имя. Голова плюхнулась в его изувеченные руки, отскочила от обрубков пальцев и приземлилась у его ног, из неё посыпались опарыши. Она была покрыта такой толстой коркой запёкшейся крови, что определить, кому она принадлежала, было невозможно.

                — Я приказал тебе ловить её, — сказал Рамзи, — Поднимай.

                Вонючка взял голову за ухо и попытался было поднять. Это было не лучшей идеей. Гниющая зелёная плоть не выдержала, ухо оторвалось и осталось у него в руке. Маленький Уолдер рассмеялся, а спустя мгновение смеялись все присутствующие.

                — О, давайте оставим его в покое, — произнёс Рамзи. — Займись Кровавым. Я совсем загнал этого ублюдка.

                — Да, мой лорд. Я всё сделаю. — Вонючка поспешил к лошади, а головой занялись собаки.

                — Сегодня ты пахнешь поросячьим дерьмом, Вонючка, — сказал Рамзи.

                — В его случае это прогресс, — с ухмылкой сказал Дэймон А-ну-ка-потанцуй, сматывавший кнут.

                Маленький Уолдер легко соскочил с лошади:

                — Можешь и моей лошадью заняться, Вонючка. И лошадью моего маленького братца.

                — За своей лошадью я сам присмотрю, — сказал Большой Уолдер. Маленький Уолдер ходил у лорда Рамзи в любимчиках и с каждым днём становился всё больше похожим на него, но тот Фрей, что поменьше, был из другого теста, и в жестоких забавах своего кузена участия почти не принимал.

                Вонючка не обращал внимания на оруженосцев. Он повёл Кровавого в стойло, отпрыгивая каждый раз, когда жеребец пытался лягнуть его. Охотники широким шагом двинулись к залу, все, кроме Костлявого Бена, который материл собак, не желавших прекращать грызню за отрубленную голову.

                Большой Уолдер последовал за ним на конюшню, ведя в поводу своего коня. Вынимая у Кровавого удила, Вонючка украдкой взглянул на мальчика:

                — Кто это такой? — спросил он тихо, так чтобы остальные не слышали.

                — Да никто, — Большой Уолдер снял седло с серого конька. — Старик, попался нам по дороге, вот и всё. Гнал куда-то старенькую козу и четырёх козлят.

                — Его милость убил его из-за коз?

                — Его милость убил его за то, что тот обратился к нему «лорд Сноу». А скотинка оказались ничего. Козу мы подоили, а козлят зажарили и съели.

                Лорд Сноу. — Вонючка кивнул, он пытался расстегнуть на Кровавом седельные ремни, и его цепи позвякивали. — Как к нему ни обращайся, когда Рамзи в ярости, под руку ему лучше не попадаться. Когда он не в ярости — тоже.

                — Удалось ли разыскать ваших кузенов, мой лорд?

                — Нет. Я и не думал, что мы их найдём. Они мертвы. Убиты по приказу лорда Уаймена. Во всяком случае, на его месте я отдал бы именно такой приказ.

                Вонючка промолчал. Были вещи, произносить которые вслух не стоило, даже если ты на конюшне, а его милость в зале. Одно неверное слово могло стоить ему ещё одного пальца на ноге, или даже на руке. — Но не языка. Он ни за что не лишит меня языка. Ведь ему нравится, когда я молю избавить меня от боли. И нравится вынуждать меня просить об этом снова и снова.

                Вновь прибывшие провели на охоте шестнадцать дней, питаясь только чёрствым хлебом и солониной, не считая чужих козлят, так что лорд Рамзи распорядился, чтобы вечером в честь его возвращения было устроено пиршество. Хозяин замка, маленький седеющий однорукий лорд по имени Харвуд Стаут, прекрасно понимал, что отказывать не стоит, хотя к тому моменту его кладовые, должно быть, были уже почти пусты. Вонючка слышал, как прислуга Стаута ворчала, что Ублюдок и его люди поедают зимние запасы. «Говорят, он ляжет в постель с маленькой дочкой лорда Эддарда, — недовольно говорила повариха Стаута, не зная, что Вонючка слушает, — но попомните мои слова, когда выпадет снег, окажется, что на самом-то деле выебли нас».

                Но раз лорд Рамзи велел быть пиру, значит надо пировать. В зале Стаута накрыли досками козлы, сооружая столы, зарезали бычка, и не успело солнце сесть, а неудачливые охотники уже уничтожали жаркое и рёбрышки, ячменные лепёшки и пюре из моркови и гороха, заливая всё это чудовищным количеством эля.

                В этот вечер Маленькому Уолдеру выпало наполнять кубок лорда Рамзи, а Большой Уолдер был виночерпием для остальных за главным столом. Вонючку приковали у дверей, чтобы его благоухание не портило пирующим аппетит. Он поужинает потом, объедками, какие соизволит послать ему лорд Рамзи. А вот собаки носились по залу, и организовали главное развлечение вечера: Мод и Серая Джейн сцепились с одной из гончих лорда Стаута за брошенную Малышом Уиллом кость, на которой оставалось особенно много мяса. Вонючка был единственным, кто не следил за схваткой троих псов. Он не отводил взгляда от Рамзи Болтона.

                Бой был закончен, только когда хозяйский пёс был мёртв. У старой гончей Стаута не было даже самого ничтожного шанса. Пёс был один против двоих, а суки Рамзи были молоды, свирепы и полны сил. Костлявый Бен, любивший собак больше, чем их хозяина, рассказывал Вонючке, что все они носят имена крестьянок, которых Рамзи загнал, изнасиловал и убил ещё в бытность свою бастардом, в компании прежнего Вонючки. «Имена тех, кто как следует развлёк его, неважно как именно. Те, кто плачет, просит о пощаде и не пытается бежать, не удостаиваются того, чтобы вернуться в этот мир в собачьем облике». Вонючка не сомневался, что в следующем помете, который появится на свет на псарне Дредфорта, одна из сучек будет носить имя Кира. «Они натравлены и на волков», — признавался Костлявый Бен. Вонючка промолчал. Он догадывался, на каких именно волков планируется охота, но не имел ни малейшего желания наблюдать, как будут грызться девчата, когда им кинут отрубленный палец.

                Двое слуг выносили из зала труп пса, какая-то старушка, вооружившись шваброй, скребком и ведром, начала убирать с пола пропитанную кровью солому, и тут двери настежь распахнулись, и дюжина людей в серых кольчугах и стальных полушлемах прошествовала внутрь, оттесняя с прохода молоденьких стражников Стаута в кожаных панцирях, в красно-коричневых с золотом плащах, с бледными, одутловатыми лицами. Пирующие внезапно смолкли… все, кроме лорда Рамзи, тот откинул в сторону кость, которую грыз, утёр рот рукавом, растянул сальные, влажные губы в улыбке и произнёс:

                — Отец.

                Лорд Дредфортский без интереса обвёл взглядом остатки пиршества, оглядел мёртвого пса, портьеры на стенах, Вонючку на цепи и в кандалах.

                — Вон, — сообщил он участникам застолья голосом тихим, как журчанье воды. — Сию минуту. Это относится ко всем.

                Люди лорда Рамзи начали вылезать из-за стола, оставляя наполненные кружки и полные подносы. Костлявый Бен крикнул девчатам, и те потрусили за ним на улицу, некоторые тащили в зубах недогрызенные кости. Харвуд Стаут натянуто поклонился и уступил гостю свой зал без единого слова.

                — Отстегните Вонючку и уведите, — прорычал Рамзи, обращаясь к Кислому Элину, но его отец взмахнул бледной рукой и произнёс:

                — Нет, оставьте его.

                Даже личная охрана лорда Рузи покинула зал, притворив за собой двери. Когда затих звук удаляющихся шагов, Вонючка понял, что в зале остались только он и два Болтона, отец и сын.

                — Тебе не удалось отыскать наших пропавших Фреев, — в устах Рузи Болтона это звучало скорее как утверждение, нежели как вопрос.

                — Мы доехали до того места, где они расстались с лордом Лэмпри, с его слов, но девчата не смогли взять след.

                — Ты спрашивал о них в селениях и городищах.

                — Пустое. Не понимаю, зачем вообще крестьянам глаза, если они всё равно ничего не замечают. — Рамзи пожал плечами. — Неужели это так важно? Мир не обеднеет, стань в нём парочкой Фреев меньше. Если нам вдруг понадобится Фрей, всегда можно съездить в Близнецы, их там видимо-невидимо.

                Лорд Рузи отколупнул от горбушки крошечный кусочек и положил в рот.

                — Хостин и Эйнис в печали.

                — Могут сами поехать поискать, если хотят.

                — Лорд Уаймен винит во всём себя. Послушать его, так он в Рэйегаре души не чаял.

                Лорда Рамзи постепенно охватывал гнев. Вонючка видел это по линии рта, по изгибу толстых губ, по тому, как вздулись жилы у него на шее:

                — Этим придуркам надо было оставаться с Мандерли.

                Рузи Болтон повёл плечами.

                — Паланкин лорда Уаймена движется с черепашьей скоростью… и, конечно же, с таким здоровьем и объёмами, как у его милости, двигаться больше пары часов в день нельзя, надо регулярно делать привал и кушать. Фреям не терпелось поскорее добраться до Барроутона и снова увидеть близких. Можно ли упрекнуть их за то, что они поскакали вперёд?

                — Если вообще всё было именно так. Ты принимаешь слова Мандерли на веру?

                Глаза отца сверкнули:

                — Разве я давал тебе повод так думать обо мне? И всё же. Его милость от горя совсем потерял рассудок.

                — Но не аппетит. Лорд Хрюшка, должно быть, захватил с собой добрую половину всего съестного, какое было в Белой Гавани.

                — Сорок повозок, набитых едой. Бочонки вина, обычного и пряного, бочки свежевыловленных миног, стадо коз, сотня поросят, живые крабы и устрицы в клетях, чудовищного размера треска… Лорд Уаймен — большой любитель покушать. Впрочем, ты, наверное, обратил на это внимание.

                — На что я обратил внимание, так это на отсутствие заложников.

                — Это заметил и я.

                — И что собираешься делать?

                — Пока затрудняюсь ответить. — Лорд Рузи нашёл на столе пустую кружку, протёр её скатертью и плеснул себе из большой бутыли. — Похоже, не один Мандерли закатывает пиры.

                — Это ты должен был устроить пир в честь моего возвращения, — обиженно произнёс Рамзи, — и желательно в Барроу, а не в этом ночном горшке, который по недоразумению называется замком.

                — Я не хозяин замка Барроу или его кухонь, чтобы ими распоряжаться, — мягко ответил отец. — Я там всего лишь гость. Замок и город принадлежат леди Дастин, а она тебя на дух не переносит.

                Лицо Рамзи потемнело:

                — А если я отрежу ей сиськи и скормлю своим девчатам, поможет ли это ей лучше переносить моё общество? Станет ли она лучше переносить меня, если я сдеру с неё кожу, и закажу себе пару сапог?

                — Маловероятно. А сапожки эти дорого тебе встанут. Они будут стоить нам Барроутона, дома Дастинов, Райсвеллов. — Рузи Болтон присел за стол напротив сына. — Барбри Дастин — младшая сестра моей второй жены, дочь Родрику Райсвеллу, сестра Роджеру, Рикарду и моему тёзке Рузи, и кузина всем прочим Райсвеллам. Она нежно любила моего покойного сына и считает, что ты имел отношение к его кончине. Леди Барбри — женщина, которая умеет помнить обиды. И ты должен этому радоваться. Основная причина, по которой Барроутон лоялен Болтонам, в том, что она до сих пор не простила Неду Старку гибель своего мужа.

                — Лоялен? — Рамзи вскипел. — Да она только и делает, что плюёт на меня. Но настанет день, когда я предам её драгоценный бревенчатый городишко огню. Вот тогда она наплюётся вдоволь, узнает, можно ли плевками укротить огонь.

                Рузи скривился, будто эль, который он потягивал, внезапно скис:

                — Смотрю на тебя иногда и задаюсь вопросом, действительно ли я тебя породил? Среди моих предков встречались разные люди, но не было ни одного идиота. Нет, теперь уж помолчи, и так достаточно наговорил. В данный момент мы выглядим сильными, да. У нас есть могущественные друзья, Ланнистеры и Фреи, а большинство северных лордов поддерживает нас, пусть и неохотно… но как думаешь, что произойдёт, когда объявится один из сыновей Неда Старка?

                Все сыновья Неда Старка мертвы, — подумал Вонючка. — Робба убили в Близнецах, а Бран и Рикон… мы окунали их головы в смолу… — Его собственная голова пульсировала. Он не желал думать о том, что было прежде, чем он выучил своё имя. Кое-о-чём вспоминать было слишком больно, эта боль почти могла сравниться с мучениями, который причинял скорняцкий нож Рамзи.

                Младшие волчата Старка мертвы, — сказал Рамзи и плеснул в кружку ещё эля, — мёртвыми они и останутся. Пусть эти уродцы только покажутся, мои девчата порвут этих их волков в клочки. Чем скорее они объявятся, тем скорее я убью их ещё раз.

                Болтон-старший вздохнул:

                — Ещё раз? Ты, видимо, оговорился. Ты не имеешь отношения к убийству сыновей лорда Эддарда, этих чудесных мальчишек, которых он так любил. Это сделал Теон-Перебежчик, или ты запамятовал? Если правда выйдет наружу, как думаешь, кто у нас останется из всех наших теперешних друзей поневоле? Одна леди Барбри, которую ты хочешь пустить на сапоги… неважные сапоги. Человеческая кожа не такая прочная, как яловая, сапоги из неё сносятся очень быстро. Указом короля ты теперь Болтон. Постарайся вести себя, как подобает Болтону. О тебе ходят слухи, Рамзи. Я повсюду слышу разговоры о тебе. Ты внушаешь людям страх.

                — Это хорошо.

                — Ты ошибаешься. Хорошего в этом мало. Обо мне никогда не ходило слухов. В противном случае, неужели ты думаешь, я сидел бы здесь сейчас? Твои развлечения — твоё личное дело, я не стану тебя ими попрекать, но ты должен быть более осмотрительным. Спокойные земли, смирный народ. Это всегда было моим принципом. И ты возьми это себе за правило.

                — Ты для этого оставил леди Дастин и жену-свиноматку? Чтобы приехать сюда и велеть мне быть смирным?

                — Вовсе нет. Есть новости, которые тебе нужно знать. Лорд Станнис всё-таки покинул Стену.

                При этих словах Рамзи привстал, на его широких, влажных губах сияла улыбка:

                — Он направляется к Дредфорту?

                — Нет, к сожалению. Арнольф не может понять, почему. Он клянётся, что сделал всё возможное, чтобы тот заглотил наживку.

                — О, какая неожиданность. Ковырни Карстарка, и обнаружится Старк.

                — После того, как Молодой Волк ковырнул лорда Рикарда мечом, эта поговорка уже не так правдива, как прежде. Но это не имеет значения. Лорд Станнис отбил Темнолесье у железных и вернул его Гловерам. Хуже того, под его знамёна встали горные кланы, Валлы, и Норри, и Лиддлы, и остальные. Его сила растёт.

                — Но у нас сил больше.

                — Сейчас да.

                — Значит, сейчас самое время сокрушить его. Позволь мне выступить на Темнолесье.

                — После того, как женишься.

                Рамзи резко опустил кружку на стол, и остатки эля выплеснулись на скатерть:

                — Мне до смерти надоело ждать. У нас есть девчонка, есть дерево, есть лорды, которые выступят свидетелями. Завтра же я сыграю свадьбу, сделаю ей сына, и не успеет высохнуть девичья кровь между её ног, как я отправлюсь в путь.

                Она будет молиться, чтобы ты отправился в путь, — подумал Вонючка, — и чтобы никогда не вернулся обратно в её постель.

                — Ты сделаешь ей сына, — сказал Рузи Болтон, — но не здесь. Я решил, что свадьба будет сыграна в Винтерфелле.

                Такая перспектива не показалась лорду Рамзи приятной.

                — Я сжёг Винтерфелл, ты что, забыл?

                — Нет, а вот ты, похоже, не помнишь… железные сожгли Винтерфелл, и вырезали всех его обитателей. Теон-Перебежчик.

                Рамзи с сомнением взглянул на Вонючку:

                — Ну да, это сделал он, но, тем не менее… играть свадьбу в этих развалинах?

                — В руинах, разрушенный, Винтерфелл всё же остаётся родным домом леди Арии. Разве есть место, более подходящее для того, чтобы взять её в жёны, лечь с ней в постель и заявить свои права? Однако, это только одна сторона вопроса. Надо быть круглыми дураками, чтобы пойти на Станниса. Пусть Станнис идёт на нас. Он слишком осторожен и не выступает на Барроутон… но ему придётся идти на Винтерфелл. Горцы не допустят, чтобы дочь их бесценного Неда досталась такому, как ты. Станнису придётся выступить, или он останется без их поддержки… а с его страстью делать всё, как положено, он призовёт под свои знамёна всех единомышленников и союзников. Призовёт Арнольфа Карстарка.

                Рамзи облизал растрескавшиеся губы:

                — И окажется у нас в руках.

                — Если на то будет воля божья. — Рузи поднялся. — Ты сыграешь свадьбу в Винтерфелле. Я объявлю лордам, что мы выступаем через три дня, и приглашу их отправиться с нами.

                — Ты же Хранитель Севера. Отдай им приказ.

                — Приглашение будет иметь тот же эффект. Власть — блюдо, которое гораздо вкуснее, если подавать его под соусом хороших манер. И тебе следовало бы запомнить это, если рассчитываешь однажды стать правителем. — Лорд Дредфортский перевёл взгляд на Вонючку. — Да, и сними цепи со своего питомца. Я беру его с собой.

                — С собой? Куда? Он мой. Ты не можешь забрать его.

                Рузи, похоже, позабавили эти слова.

                — Всё, что есть у тебя, дал тебе я. Вряд ли тебе стоит забывать об этом, ублюдок. Что же до этого… Вонючки… он ещё может пригодиться, если, конечно, ты не довёл его до полной невменяемости. Бери ключи и снимай с него цепи, пока я не начал сожалеть о том дне, когда трахнул твою мать.

                Вонючка видел, как скривился рот Рамзи, как пузырится слюна на его губах. Он испугался, что тот сейчас перемахнёт через стол, обнажив кинжал. Но Рамзи лишь вспыхнул, отвёл взгляд белёсых глаз от ещё более светлых глаз отца и пошёл за ключами. Но опустившись на колени подле Вонючки, чтобы отомкнуть кандалы на руках и ногах, он наклонился вплотную и прошептал:

                — Ни о чём ему не рассказывай, и запоминай каждое его слово. Эта сука Дастин может наобещать тебе с три короба, но я получу тебя назад. Кто ты такой?

                — Вонючка, мой лорд. Ваш человек. Я Вонючка, стукачок и от страха трясучка.

                — Отличная рифма. Когда отец вернёт тебя, я заберу ещё один палец. Ты сможешь сам выбрать, какой именно.

                Непрошеные слёзы потекли по щекам.

                — За что? — выкрикнул он срывающимся голосом. — Я не просил его забирать меня от вас. Я буду делать всё, что пожелаете, служить, повиноваться, я… умоляю, не надо…

                Рамзи отвесил ему оплеуху.

                — Бери, — сказал он отцу. — Он и на человека-то не тянет. И мне противна его вонь.

                Когда они вышли наружу, он увидел луну, поднимающуюся над бревенчатыми стенами Барроутона. Вонючка слышал, как гуляет ветер по кочковатым равнинам, раскинувшимся за городом. От восточных ворот замка Барроу до скромной крепости Харвуда Стаута было не больше мили. Лорд Болтон предложил ему одну из лошадей:

                — Сможешь ехать верхом?

                — Я… мой лорд, я… думаю, да.

                — Уолтон, помоги ему сесть в седло.

                Даже без оков у Вонючки была походка старика. Плоть безвольно болталась на костях, Кислый Элин и Костлявый Бен сказали, что он движется рывками. А как от него пахло… даже кобыла, которую ему подвели, шарахнулась в сторону, когда он попытался взобраться на неё.

                Впрочем, лошадка была покладистой и знала дорогу к замку Барроу. Лорд Болтон пристроился рядом, когда они выехали за ворота. Стража отстала и следовала на почтительном расстоянии.

                — Как хочешь, чтобы я к тебе обращался? — спросил лорд, когда они ехали рысцой по широким прямым улицам Барроутона.

                Вонючка. Меня зовут Вонючка, и хотел бы я, чтобы это рифмовалось с гневом, рифмовалось с возмездием.

                — Вонючка, — произнёс он, — с вашего позволения, мой лорд.

                — Милорд, — губы Болтона раздвинулись, обнажив зубы на полсантиметра. Не исключено, что это было улыбкой.

                Вонючка не понял:

                — Мой лорд? Я сказал…

                —…«мой лорд», а надо говорить «милорд». Твоя речь, каждое слово, выдаёт твоё происхождение. Хочешь, чтобы тебя принимали за крестьянина, произноси это так, будто у тебя рот забит грязью, будто ты слишком туп и не можешь понять, что это два разных слова, а не одно.

                — Если вам так угодно, мой… милорд.

                — Гораздо лучше. Ты  в самом деле омерзительно воняешь.

                — Это так, милорд. Прошу простить меня, милорд.

                — За что? Ты пахнешь так по воле моего сына, а не по своей собственной. И я об этом в курсе. — Они миновали конюшню и постоялый двор с прикрытыми ставнями и снопом пшеницы на вывеске. Вонючка слышал музыку, доносящуюся из его окон. — Я знал первого Вонючку. Он вонял, но не от недостатка гигиены. По правде говоря, я не встречал более чистоплотного существа. Он мылся трижды в день и вплетал в волосы цветы, словно девушка. Однажды, когда моя вторая жена была ещё жива, его поймали в её спальне, оказалось, он воровал благовония. Я приказал выпороть его, он получил дюжину плетей. Но даже кровь его пахла дурно. Через год он предпринял ещё одну попытку. На этот раз наглотался духов так, что едва не помер. Не помогло. Он родился с этим запахом. Божья кара, говорили в народе. Боги сделали так, чтобы от него воняло, и люди могли догадаться, какая гнилая у него душонка. Мой старый мейстер уверял, что это признак болезни, но во всём остальном парень был здоров как бык. Находиться рядом с ним было невозможно, так что он спал в хлеву со свиньями… до того дня, когда мать Рамзи заявилась к воротам моего замка, требуя, чтобы я выделил слугу для своего байстрюка, который рос диким и неуправляемым. И я отдал ей Вонючку. Я думал, выйдет забавно, но Рамзи и он стали неразлучны. Мне не даёт покоя вопрос… это Рамзи испортил Вонючку, или Вонючка Рамзи? — Его милость поднял на нового Вонючку глаза, светлые и отрешённые, словно две белёсые луны. — Что он шептал тебе, когда снимал цепи?

                — Он… он сказал… — Сказал ни о чём вам не рассказывать. — Слова застряли в горле, он начал давиться кашлем.

                — Дыши, как следует. Я знаю, что он сказал. Чтобы ты шпионил за мной, и не выдавал его тайн. — Болтон фыркнул от смеха, — Как будто у него есть тайны. Кислый Элин, Лутон, Скорняк и все прочие, откуда они все взялись, по его мнению? Неужели он действительно считает их своими людьми?

                — Своими людьми, — эхом отозвался Вонючка. По-видимому, ему надлежало как-то прокомментировать услышанное, но он не знал, что сказать.

                — Мой незаконнорожденный сынок когда-нибудь рассказывал тебе, откуда он взялся?

                Эту историю он знал, к большому облегчению:

                — Да, мой… милорд. Вы встретили его мать на верховой прогулке и были сражены её красотой.

                — Сражён?— Болтон расхохотался. — Это он так сказал? Оказывается, в парне пропадает поэт… хотя если ты поверил этой балладе, ты, должно быть, ещё слабее умишком, чем первый Вонючка. Даже про прогулку неправда. Я гнал лису вдоль течения Рыдающей, наткнулся на мельницу и увидел молодую женщину, которая полоскала бельё в ручье. Старый мельник нашёл себе молодую жену, девушку вдвое моложе себя. Высокая, стройная как тростинка, пышущая здоровьем. Длинные ноги и крошечные упругие груди, похожие на две спелых сливы. Хорошенькая, проще говоря. Я увидел её, и сразу же захотел. Имел право. Мейстеры могут сколько угодно рассказывать, что король Джехерис отменил право лордов на первую ночь, чтобы ублажить свою строптивую королеву, но где правят старые боги, живы и старые обычаи. Амберы тоже пользуются правом первой ночи, хотя и пытаются это отрицать. Главы некоторых горных кланов тоже, и на Скагосе… впрочем, даже сердцедревам доводилось видеть дай бог половину из того, что вытворяют на Скагосе.

                Этот мельник женился, не спросив моего соизволения и не поставив меня в известность. Он обманул меня. За это я приказал его повесить, и восстановил свои права прямо под деревом, на котором он болтался. По правде говоря, бабёнка не стоила верёвки, которую я потратил. Лиса ушла от нас, а на обратном пути в Дредфорт мой любимый рысак захромал, так что в целом день выдался отвратительным.

                Год спустя, эта бабёнка имела наглость заявиться в Дредфорт, на руках у неё было маленькое визжащее краснолицее чудовище, которое, как она утверждала, было моим отпрыском. Мамаше надо было всыпать плетей, а ребёнка утопить в колодце… но у младенца в самом деле оказались мои глаза. Она сказала, что когда брат её покойного мужа увидел эти глаза, он избил её до крови и выкинул с мельницы. Я был раздосадован, она получила мельницу назад, а её деверю я приказал вырвать язык, чтобы он уж точно не смог отправиться в Винтерфелл смущать покой лорда Рикарда своими россказнями. Каждый год я посылал женщине поросят, кур и кошель, набитый золотом, с условием, что она не станет рассказывать мальчику, кто его отец. Спокойные земли, смирный народ, это всегда было моим принципом.

                — Прекрасный принцип, милорд.

                — Но женщина меня ослушалась. Видишь, что выросло из Рамзи? Это она сделала его таким, она и Вонючка. Всё время нашёптывала ему о его правах. Ему бы молоть зерно и довольствоваться этим. Неужели он действительно считает, что сможет править севером?

                — Он сражается за вас, — выпалил Вонючка. — Он силён.

                — Быки тоже сильны. Медведи сильны. Видел я, как сражается мой бастард. Но нельзя упрекать его одного. Его наставником был Вонючка, первый Вонючка, а того никогда не обучали обращению с оружием. Рамзи свиреп, не отрицаю, но он машет мечом как мясник, разделывающий тушу.

                — Он не боится никого, милорд.

                — А следовало бы. Только тот, кто боится, выживает в нашем мире, полном вероломства и лжи. Даже здесь, в Барроутоне, полно стервятников, ждущих, когда представится возможность полакомиться нашей плотью. Серванам и Толлхартам доверять не стоит, мой толстый друг лорд Уаймен замыслил предательство, а Шлюшегуб… Амберы кажутся простаками, но и они не лишены своего, кондового хитроумия. Рамзи надо бояться их всех, как боюсь их я. Увидишь его в следующий раз, так ему и передай.

                — Передать ему… передать ему, чтобы он боялся? — Вонючке стало дурно от одной мысли об этом. — Милорд, я… если я сделаю так, он…

                — Знаю, — лорд Болтон вздохнул. — Дурная кровь. Ему не мешало бы ставить пиявки. Пиявки вытягивают дурную кровь, весь гнев, всю боль. Невозможно рассуждать здраво, когда ты в ярости. Но Рамзи… боюсь, его порченая кровь отравит даже пиявок.

                — Он ваш единственный сын.

                — Теперь, да.Когда-то у меня был ещё один. Домерик. Спокойный мальчик, получил прекрасное образование. Четыре года он был пажом леди Дастин, три года провёл в Долине оруженосцем лорда Редфорта. Он играл на арфе, увлекался историей, и скакал на лошади быстрее ветра. Лошади… парень был помешан на них, спроси леди Дастин. Обогнать его не мог никто, даже дочь лорда Рикарда, а ведь та сама была сродни лошадям. Редфорт говорил, у мальчика большое будущее в турнирах. А великий рыцарь должен сначала стать искусным наездником.

                — Да, милорд. Домерик. Я… Я слыхал о нём…

                — Рамзи убил его. Кишечное недомогание, сказал мейстер Утор, но это был яд, точно говорю. В Долине Домерик проводил много времени с сыновьями Редфорта. Ему захотелось, чтобы рядом был брат, и он поехал вверх по Рыдающей за моим бастардом. Я говорил ему не делать этого, но Домерик был взрослым человеком и считал себя умнее отца. Теперь его кости покоятся под Дредфортом рядом с прахом его братьев, умерших в младенчестве, а я остался с Рамзи. Скажи мне, мой лорд… Если тот, кто проливает родную кровь, навлекает на себя проклятье, что же делать отцу, если один его сын убил другого?

                Вопрос испугал его. Однажды он слышал, как Скорняк говорил, что Ублюдок порешил единокровного брата, но у него не хватило духу поверить в это. — Он мог ошибаться. Братьям свойственно умирать, это не обязательно значит, что их убили. Мои братья умерли, но я их не убивал.

                — Мой лорд взял себе новую жену, которая родит ему сыновей.

                — О, уверен, мой ублюдочный сынок будет в восторге. Леди Уолда из Фреев, плодовитость у неё в крови. Чуднό, но я привязался к своей маленькой толстенькой жёнушке. Те двое, что были до неё, в постели не издавали ни звука, а эта взвизгивает и трепещет. Я нахожу это очень милым. Если сыновья будут появляться из неё с такой же скоростью, с какой в ней исчезают сладости, Дредфорт скоро будет переполнен Болтонами. Рамзи убьёт их всех, разумеется. И это к лучшему. Мне осталось не так много, я умру прежде, чем они возмужают, а мальчишки-лорды — чума любого рода. Вот только Уолда будет убиваться, когда их не станет.

                В горле у Вонючки пересохло. Он слушал, как постукивают друг о дружку голые ветви вязов по обеим сторонам улицы под порывами ветра.

                — Мой лорд, я…

                — «Милорд», мы же договорились.

                — Милорд. Могу ли я спросить… зачем я вам? От меня нет никакого толка, я даже не человек, я калека, и… этот запах…

                — Примешь ванну, сменишь одежду, и от тебя станет пахнуть куда приятнее.

                — Ванну? — В животе всё сжалось. — Я… Я предпочёл бы обойтись без ванны, милорд. Прошу вас. У меня… раны, я… эта одежда, её мне дал лорд Рамзи, он… он сказал, чтобы я никогда не снимал её без его разрешения…

                — На тебе лохмотья, — терпеливо произнёс лорд Болтон. — Грязное рваньё, всё в пятнах, воняет кровью и мочой. И ветхое. Мёрзнешь, наверное. Мы оденем тебя в овечью шерсть, мягкую и тёплую. Быть может, дадим тебе плащ на меху. Это тебя устроит?

                — Нет, — Он не мог позволить им забрать одежду, которую дал лорд Рамзи. Он не мог позволить им видеть себя.

                — Предпочитаешь шёлк и бархат? Помнится, в своё время ты любил так одеваться.

                — Нет, — пронзительно повторил он. — Нет, мне не нужно ничего, кроме этой одежды. Вонючкиной одежды. Я Вонючка, рифмуется с «доведённый до ручки». — Его сердце ухало, как барабан, а голос превратился в испуганный визг. — Я не хочу принимать ванну. Умоляю, милорд, оставьте мне мою одежду.

                — Мы хотя бы можем забрать её в стирку?

                — Нет. Нет, милорд. Пожалуйста. — Он прижал рубаху к груди двумя руками и вжался в седло, промелькнула мысль, что Рузи Болтон может приказать страже сорвать с него одежду прямо здесь, посреди улицы.

                — Как тебе будет угодно. — В свете луны казалось, что глаза Болтона не выражают ровным счётом ничего, словно за ними была пустота. — Знаешь, я ведь не желаю тебе вреда. Я обязан тебе очень и очень многим.

                — Вы? — Какая-то часть его кричала, — Это ловушка, он играет с тобой, он отец Рамзи, и сын — всего лишь слабое подобие отца. — Лорд Рамзи всё время играл на его чувствах, его надеждах. — Чем… чем вы мне обязаны, милорд?

                — Благодаря тебе я получил север. Со Старками было покончено той ночью, когда ты взял Винтерфелл. — Последовал пренебрежительный взмах бледной руки. — А всё, что происходит сейчас, грызня за добычу, не более того.

                Недолгая поездка подошла к концу, они были у бревенчатых стен замка Барроу. На его квадратных башнях полоскались на ветру стяги: человек без кожи на знаменах Дредфорта, алебарда Серванов, сосны Толлхартов, тритон Мандерли, скрещённые ключи старого лорда Лока, великан Амберов и каменная рука Флинтов, лось Хорнвудов. Красно-коричневые с золотом шевроны Стаутов, двойная белая кайма на сером фоне Слейтов. Четыре конских головы означали четыре семейства Райсвеллов из Источников, одна была серой, другая чёрной, третья золотой, последняя коричневой. В шутку говорили, что Райсвеллы не могут договориться между собой даже о цветах своего герба. Выше всех прочих стягов парило знамя с оленем и львом, стяг мальчика, восседавшего на Железном троне в тысячах миль отсюда.

                Они въехали через ворота в поросший травой внутренний двор, конюхи выбежали, чтобы принять  лошадей, а Вонючка всё слушал, как шумят лопасти старой мельницы.

                — Сюда, будь любезен. — Лорд Болтон повёл его к башне, над которой развевались флаги покойного лорда Дастина и его вдовы. На его стяге были скрещённые секиры, увенчанные короной с зубцами, её стяг украшал тот же герб, но с вышитой золотом конской головой, гербом Родрика Райсвелла, в верхней четверти.

                Когда Вонючка взбирался по широкой и длинной лестнице, которая вела к входу в главный зал, его ноги начали дрожать. Ему пришлось остановиться и подождать, пока дрожь пройдёт, разглядывая поросшие травой склоны Великого кургана Барроу. Кто-то утверждал, что это могила Первого короля, который привёл Первых людей в Вестерос. Другие считали, что величину его можно было объяснить только тем, что в нём похоронен один из великаньих королей. Были и такие, кто говорил, что это не курган вовсе, а обычный холм, но если так, это был очень одинокий холм, потому что вокруг него простирались одни равнины, на которых резвились ветра.

                В глубине зала, подле очага стояла женщина и грела изящные руки над тлеющими углями. Она была в чёрном с головы до пят, на ней не было ни золота, ни драгоценных камней, но и без того было ясно, что эта дама знатного происхождения. В углах её рта были складки, глаза лучились морщинами, но в ней, рослой, статной, всё ещё сохранилась красота. Волосы её, тёмные с сильной проседью, были собраны на затылке во вдовий пучок.

                — Кто это? — произнесла она.— Где мальчик? Неужели твой ублюдок отказался отдать его? А этот старик, он кто, его… о, боги милосердные, что это за запах? Это существо что, обделалось?

                — Мальчик был у Рамзи. Леди Барбри, позвольте представить вам полноправного лорда Железных Островов, Теона из дома Грейджоев.

                Нет, — подумал он, — нет, не произносите этого имени, Рамзи услышит, он узнает, узнает, он сделает мне больно.

                Она сжала губы:

                — Не совсем то, чего я ожидала.

                — Другого у нас нет.

                — Что твой ублюдок с ним сделал?

                — Снял немного кожи, я полагаю. Отрезал кое-что. Ничего существенного.

                — Он что, ненормальный?

                — Не исключено. Но какое это имеет отношение к делу?

                Вонючка не мог больше слушать.

                — Прошу вас, милорд, миледи, произошла какая-то ошибка. — Он рухнул на колени, его трясло, как одинокий лист на зимнем ветру, по изуродованным щекам текли слёзы. — Я не он, я вовсе не тот перебежчик, он умер в Винтерфелле. Моё имя — Вонючка. — Он должен был помнить своё имя. — Вонючка, потешная штучка.

                Аша Грейджой сидела в парадном зале замка Голбарта Гловера, попивая вино Голбарта Гловера, когда мейстер Голбарта Гловера принёс ей письмо.

                — Моя леди, — голос мейстера был напряжённым, как, впрочем, всегда, когда он к ней обращался, — Птица из Барроутона. — Он сунул свиток ей в руки так, словно хотел поскорее от него избавиться. Свёрток был туго скручен и запечатан бутончиком твёрдого розового воска.

                Барроутон. — Аша пыталась вспомнить, кто сидит в Барроутоне. — Кто-то из северных лордов, явно не из числа моих друзей. — И эта печать… Дредфортские Болтоны шли в бой под алыми знамёнами, расшитыми капельками крови. Неудивительно, что и воск они используют алого цвета.

                В этом письме яд, — подумала она. — Его следовало бы сжечь. — Но вместо этого она вскрыла печать. Клочок кожи выпорхнул из свитка и опустился ей на колени. Она прочла сухие бурые строчки, и настроение стало ещё хуже, хотя казалось, хуже уже некуда. — Тёмные крылья, тёмные вести. — Вороны никогда не приносили добрых новостей. Последнее письмо в Темнолесье пришло от Станниса Баратеона, в нём он требовал присягнуть ему. Это — было ещё хуже.

                — Северяне взяли Ров Кэйлин.

                — Болтонов Ублюдок? — спросил сидевший рядом Карл.

                — Рамзи Болтон, лорд Винтерфелла, так он подписался. Но здесь есть и другие имена. — Леди Дастин, леди Серван, и четверо Райсвеллов присовокупили свои подписи. Ещё был аляповатый великан, знак кого-то из Амберов.

                Подписи эти были поставлены мейстерской тушью, которую делали из сажи и дёгтя, но само письмо было написано чем-то бурым, почерк был размашистым, буквы угловатыми. В письме говорилось о сдаче Рва Кэйлин, о триумфальном возвращении Хранителя Севера в свои владения, о предстоящей свадьбе. Оно начиналось словами «Я пишу это письмо кровью железных», а заканчивалось «Каждому из вас я шлю по частичке принца. Не засиживайтесь в моих землях, иначе вас ждёт та же участь».

                Аша считала младшего брата мёртвым. — Лучше смерть, чем это. — Клочок кожи лежал у неё на коленях. Она поднесла его к свече и глядела на вьющийся дымок, пока весь лоскуток без остатка не был охвачен пламенем, и огонь не начал лизать её пальцы.

                Мейстер Голбарта Гловера мялся подле неё в ожидании.

                — Ответа не будет, — сказала она.

                — Могу ли я сообщить новости леди Сибелле?

                — Как вам будет угодно. — Аша сомневалась, что падение Рва Кэйлин порадует Сибеллу Гловер. Леди Сибелла практически поселилась в богороще, молясь о возвращении детей и мужа целыми и невредимыми. — Похоже, не только мои молитвы остаются без ответа. Её сердцедрево столь же глухо и слепо, как и наш Утонувший Бог. — Робетт Гловер с братом Голбартом отправились на юг с Молодым Волком. Если то, что рассказывали о Красной Свадьбе, правда хотя бы наполовину, они вряд ли вернутся. — По крайней мере, её дети живы, и это благодаря мне. — Аша оставила их в Десяти Башнях, вверив заботе тётушек. Дочка леди Сибеллы была грудным младенцем, и Аша решила, что не стоит подвергать нежную малютку тяготам ещё одного морского путешествия. Она сунула письмо мейстеру, — Держите. Пусть попробует найти утешение в этом. Вы можете быть свободны.

                Мейстер склонил голову и вышел. Когда дверь закрылась, Трис Ботли повернулся к Аше:

                — Если пал Ров Кэйлин, скоро придёт черёд Торренова Удела. А потом настанет и наша очередь.

                — Это случится нескоро. Щербатый пустит им кровь. — Торренов Удел крепость, а не развалины, как Ров Кэйлин, а Дагмер — железный до мозга костей. Он сложит голову, но не сдастся.

                Был бы жив отец, он ни за что не позволил бы Рву Кэйлин пасть. — Бэйлон Грейджой понимал: кто удерживает Ров, во власти того весь север. Знал это и Эурон, только вот для него это не имело значения. Как не имела значения судьба Темнолесья или Торренова Удела.

                — Эурона не интересуют приобретения Бэйлона. Дядя предпочитает гоняться за драконами. — Вороний Глаз созвал все силы Железных островов в Старый Уик и отплыл в Закатное море, его брат Виктарион последовал за ним по пятам, словно наказанный пёс. На Пайке теперь не у кого просить помощи, не считая её лорда-супруга. — Мы можем рассчитывать только на себя.

                — Дагмер их сокрушит, — настаивал Кромм, в жизни которого была всего одна настоящая любовь: битва. — Они всего лишь волки.

                — Волки мертвы. — Аша поддела алый воск ногтём большого пальца, — А это те, кто содрал с них шкуру.

                — Мы должны отправиться в Торренов Удел и участвовать в битве, — убеждённо произнёс Квентон Грейджой, капитан «Солёной Девки», приходившийся Аше дальним кузеном.

                — Именно, — сказал Дэйгон Грейджой, ещё более дальний кузен. Дэйгон-Пьяница, называли его, но на самом деле драку он любил, и будучи пьяным, и будучи трезвым. — Разве справедливо, что вся слава достанется Щербатому?

                Двое слуг Голбарта Гловера внесли жаркое, но тот лоскуток кожи отбил у Аши весь аппетит. —Мои люди простились с последней надеждой на победу, — вдруг поняла она, и эта мысль наполнила её печалью. — Всё, чего они теперь желают, это достойно встретить смерть. — Волки это обеспечат, она не сомневалась. — Рано ли, поздно ли, они явятся, чтобы вернуть этот замок себе.

                Солнце утопало за стройными соснами волчьего леса, а Аша поднималась по деревянной лестнице в спальню, которая прежде принадлежала Голбарту Гловеру. Она выпила слишком много, голова пульсировала. Аша Грейджой любила своих мужчин, и капитанов, и простых моряков, но добрая их половина были сущими дураками. —Храбрые дураки, но храбрость не делает их умнее. Отправиться к Щербатому, отличная идея, жаль, невыполнимая…

                Десятки миль отделяли Темнолесье от Дагмера, десятки миль по крутым холмам, сквозь густые леса, через быстрые реки, мимо северян, которых больше, чем можно было себе представить. У Аши было четыре галеры и немногим менее двух сотен людей… считая Тристифера Ботли, полагаться на которого не стоило. Он признавался ей в любви, но при всём том она не представляла себе Триса спешащим в Торренов Удел, чтобы умереть бок о бок с Дагмером Щербатым.

                Карл последовал за ней в спальню Голбарта Гловера.

                — Убирайся, — сказала она ему, — Я хочу побыть одна.

                — Ты хочешь совсем не этого. Ты хочешь меня. — Он попытался поцеловать её.

                Аша оттолкнула его.

                — Ещё раз притронешься, и я…

                — И ты что? — он вытащил кинжал, — Раздевайся, девочка.

                — Отъебись, мальчик, бороду сначала отрасти.

                — Мне больше по душе вариант без «от». — Одно движение кинжала, и расшнуровывать джеркин больше не было необходимости. Аша схватила топор, но Карл бросил кинжал, поймал её за запястье и выкрутил кисть так, что пальцы разжались и оружие выпало. Он повалил её на кровать Гловеров, смачно поцеловал в губы, сдирая с неё рубаху, чтобы обнажить грудь. Она попыталась двинуть коленом ему в пах, но он увернулся, разжал ей ноги и упёрся в них своими коленями. — И сейчас я тебя трахну.

                — Рискни, — фыркнула она, — и я прирежу тебя, когда ты заснёшь.

                К тому моменту, как он вошёл в неё, она вся вымокла. «Чёрт тебя подери, — вырвалось у неё, — Чёрт, чёрт, чёрт». Он не выпускал изо рта её соски до тех пор, пока она не вскрикнула от боли и удовольствия. Мир сжался до точки у неё между ног. Ров Кэйлин, Рамзи Болтон, присланный им клочок кожи вылетели из головы, она больше не помнила ни о сходе королей, ни о своём поражении, ни о побеге, ни о врагах, ни о муже. Ничто не имело значения, кроме его рук, его губ, его объятий, его члена, который она чувствовала внутри. Он трахал её, пока она не начала вскрикивать, потом ещё, пока она не зарыдала, и только тогда он кончил, наполнив её своим семенем.

                — Я же замужняя женщина, — произнесла она через какое-то время, — А ты испортил меня, мальчишка безбородый. Мой лорд-супруг отрежет тебе яйца и заставит носить женское платье.

                Карл скатился с неё:

                — Так он и сделает, если когда-нибудь встанет с кресла.

                В комнате было холодно. Аша слезла с постели Голбарта Гловера и стала снимать изорванную одежду. На джеркине достаточно было всего лишь поменять шнуровку, а вот рубаха была безнадёжно испорчена. — Впрочем, она мне никогда особо не нравилась. — Аша швырнула рубаху в огонь. Остальное свалила в кучу возле кровати. Соски саднили, семя Карла вытекало из неё тонкой струйкой. Надо будет заварить лунного чая, а быть может, и не стоит, и если в этот мир явится ещё один кракен, так тому и быть. — Разве это теперь имеет значение? Отец мёртв, мать умирает, с брата живьём снимают кожу, а я ничего не могу поделать. И я замужем. Брак и постель… правда первое с одним мужчиной, а второе с другим.

                Когда она нырнула обратно под меха, Карл спал.

                — Теперь твоя жизнь в моей власти. Так, куда я дела свой кинжал? — Аша прижалась к его спине и обвила его руками. На островах его звали Карл-Девица, прозвище ему дали, чтобы отличать от других, потому что были ещё Карл-Пастух, Чудной Карл Кеннинг, Карл Быстрый Топор и Карл-Пленник, а Девицей прозвали за гладкие щёки. Когда они познакомились, Карл отращивал бороду. «Персиковый», — посмеиваясь, назвала она его пушок. А когда Карл сознался, что персика никогда в жизни не видел, она предложила ему отправиться с ней в следующее плавание на юг.

                Лето было ещё в разгаре, на Железном Троне сидел Роберт, Бэйлон предавался печальным раздумьям на Морском престоле, а в Семи Королевствах был мир. Загрузив трюмы «Чёрного Ветра» товарами на продажу, Аша отправилась на юг вдоль побережья. Они побывали на Красивом острове и в Ланниспорте, зашли в дюжину портов поменьше, и, наконец, добрались до Бора, где выращивали крупные сладкие персики. «Теперь веришь?» — спросила она, приложив один из них к щеке Карла. Она уговорила его откусить кусочек на пробу, сок потёк у него по подбородку, и ей ничего не оставалось, как умыть Карла поцелуями.

                Они провели целую ночь, лакомясь персиками и друг другом, и утро Аша встречала сытой, липкой с ног до головы и такой счастливой, какой никогда прежде не бывала. — Сколько лет прошло с тех пор, шесть, семь? — Воспоминания о лете тускнели, последний раз Аше удалось насладиться вкусом персиков три года назад. Зато она всё ещё могла наслаждаться Карлом. Капитаны и короли не захотели её, зато он хотел.

                У Аши были и другие мужчины, кто на полгода, кто на полночи. Но с Карлом ей было лучше, чем со всеми остальными, вместе взятыми. Да, он бреется всего лишь раз в две недели, но не косматая борода делает мужчиной. Ей нравилось касаться его гладкой, нежной кожи. Ей нравились его длинные прямые волосы, ниспадающие на плечи. Ей нравилось, как он целовался. Ей нравилось, как он улыбался, когда она проводила большими пальцами по его груди, едва касаясь сосков. Волосы у него были светло-русые, а поросль между ног — немного темнее, но она была нежной, как пух, в сравнении с жесткими, чёрными и густыми волосами у неё на лобке. И это ей тоже нравилось. У него было тело пловца, длинное и поджарое, без единого шрама.

                Застенчивая улыбка, крепкие объятья, умелые пальцы и два надёжных меча. Разве женщина может мечтать о большем? — Аша вышла бы за Карла, с радостью, но она дочь лорда Бэйлона, а он из простых, внук пленника. — Он недостоин стать моим мужем, но я могу удостоить его минета. — Пьяная, улыбающаяся, она сползла вниз и обхватила его член губами. Спящий Карл шевельнулся, член начал твердеть. Когда Аша, наконец, решила, что достаточно его возбудила, Карл уже не спал, а у неё между ног было влажно. Она обернула голые плечи мехом и взобралась на него, насаживаясь так сильно и глубоко, что в какой-то момент перестала понимать, кто из них мужчина, а кто — женщина. В этот раз они достигли высшей точки одновременно.

                — Моя милая леди, — пробормотал он позже, и голос его всё ещё был сонным, — Моя милая королева.

                Нет, — подумала Аша, — я не королева, и мне никогда ей не быть.

                — Спи. — Она поцеловала его в щёку, неслышным шагом прошла по спальне Голбарта Гловера и распахнула ставни. Луна была почти полной, небо — безоблачным, и Аша могла видеть горы, на их пиках серебрился снег. — Холодные, суровые, неприветливые, но как они прекрасны в лунном свете. — Мерцали бледные вершины, острые, похожие на ряд обточенных зубов. Предгорий и пиков пониже видно не было, они были окутаны ночной тьмой.

                Море было куда ближе, всего лишь милях в пятнадцати к северу, но увидеть его было невозможно. Слишком много холмов было между Ашей и морем. — И деревья, так много деревьев. — Волчий лес, называли его северяне. Обычно по ночам было слышно, как воют волки, перекликаясь во тьме. — Океан листвы. Если бы только это был настоящий океан.

                Хоть Темнолесье было и ближе к морю, чем Винтерфелл, всё равно море было гораздо дальше, чем ей хотелось бы. Воздух пах хвоей, а не солью. К северо-востоку от зловещих сизых гор была Стена, над которой теперь развевались штандарты Станниса Баратеона. Говорят, враг моего врага — мой друг, но можно повернуть эту поговорку и по-другому: враг моего друга — мой враг. — А железнорожденные были врагами северных лордов, в чьей поддержке так нуждался этот Баратеон, желающий стать королём. — Я могла бы предложить ему своё прекрасное юное тело, — подумала она, откинув прядь волос с лица; но у него была жена, у неё был муж, к тому же Станнис и железнорожденные были старинными недругами. Когда её отец восстал в первый раз, именно Станнис выбил Железный флот с Красивого острова и подчинил Великий Уик королю, своему брату.

                За замшелыми стенами Темнолесья скрывался широкий округлый холм, его венчала ровная площадка, на которой располагалось здание парадного зала, похожего на пещеру, с пристроенной к нему дозорной башней, возвышавшейся над холмом на добрых пятнадцать метров. У подножья холма расположился внутренний двор: стойла, загон для лошадей, кузница, колодец, овчарня, всё это было окружено глубоким рвом, отлогой земляной насыпью и частоколом. Внешние стены с галереей опоясывали овал холма по периметру, в стенах было двое ворот, каждые охранялись парой квадратных бревенчатых башен. С южной стороны замка частокол порос мхом, башни у основания тоже замшели. К востоку и западу от замка простирались пустующие поля. Когда войско Аши подошло к Темнолесью, здесь колосился овёс и ячмень, но этот урожай погиб под их сапогами. Потом всё засеяли заново, но всходы побило заморозками, и теперь в полях остались лишь слякоть, пепел и гниющие мёртвые стебли.

                Замок был древним, но слабо укреплённым. Она отняла его у Гловеров, а Болтонов Ублюдок отберёт его у неё. Впрочем, снять с неё кожу ему не удастся. Достаться врагу живой не входило в планы Аши Грейджой. Она умрёт так же, как жила — в руке топор, с губ слетает смех.

                Её лорд-отец дал ей тридцать галер, когда отправлял брать Темнолесье. Осталось лишь четыре, включая «Чёрный Ветер», её собственную, и одним из оставшихся был корабль Триса Ботли, который присоединился к ней, когда прочие сбежали. — Нет. Так говорить несправедливо. Они отплыли домой, чтобы принести присягу своему сюзерену. Если кто и сбежал, так это я. — Ей до сих пор было стыдно об этом вспоминать.

                — Тебе надо уходить, — настаивал Чтец, пока капитаны несли на руках её дядю Эурона вниз по холму Нагги, чтобы возложить на него корону из дерева, данного морем.

                — Кто бы говорил. Пойдём со мной. Без тебя я не смогу поднять Харлоу, — тогда она ещё предполагала бороться.

                — Ребята с Харлоу здесь. Те, кого вообще стоит принимать в расчёт. И кое-кто из них выкрикивал имя Эурона. Я не буду натравливать одну половину Харлоу на другую.

                — Эурон безумен. И опасен. Этот его адский рог…

                — Я всё понимаю. Ступай, Аша. Как только Эурона коронуют, он пошлёт за тобой. Не стоит попадаться ему на глаза.

                — Если со мной выступят другие мои дядья…

                — … то ты станешь отверженной, и останешься ей до самой смерти, никто тебя не поддержит. Ты предложила капитанам своё имя, и тем самым отдала себя на их суд. Ты не можешь теперь взять и пойти против решения этого суда. Только однажды избранный король был низложен. Почитай Хэйрега.

                Кто ещё, кроме Родрика Чтеца, мог рассуждать о какой-то древней книге, в то время как на кону стояли их жизни.

                — Если ты остаёшься, остаюсь и я, — упрямо произнесла она.

                — Не делай глупостей. Сегодня весь мир видит, как глаз Эурона сверкает весельем, но что будет завтра… Аша, ты дочь Бэйлона, и у тебя больше прав на трон, чем у Эурона. Пока ты дышишь, ты представляешь для него опасность. Останешься, и тебя убьют, или выдадут за Рыжего Гребца. И я не знаю, что хуже. Уходи. Другой возможности не представится.

                Аша пришвартовала «Чёрный Ветер» на дальнем краю острова именно на такой случай. Старый Уик не был большим островом. Она доберётся до корабля раньше, чем взойдёт солнце, и будет на пути к Харлоу прежде, чем Эурон заметит её отсутствие. Но она всё ещё колебалась, и тогда дядя сказал:

                — Во имя любви, которую питаешь ко мне, дитя, сделай, как я прошу. Я не хочу видеть, как ты умрёшь.

                И она отправилась в путь. Сначала в Десять Башен, проститься с матерью. «Возможно, меня долго не будет», — предупредила Аша. Леди Аленнис ничего не понимала. «Где Теон? — вопрошала она, — где мой мальчик?» Леди Гвинессинтересовало лишь одно: когда вернётся лорд Родрик: «Я старше его на семь лет. Мне полагается быть хозяйкой Десяти Башен».

                Аша всё ещё была в Десяти Башнях, собирая провизию, когда замка достигли вести о её замужестве. «Мою своевольную племянницу надо укротить, — так, по словам очевидцев, сказал Вороний Глаз, — и я знаю, кто с этим справится». Он поженил её с Эриком Кузнечных-дел-мастером, и назначил Грозу Наковален управлять Железными островами, пока сам он будет искать драконов. Когда-то Эрик был великим человеком: бесстрашный разбойник, бороздивший моря с её прапрадедом, тем самым Дэйгоном Грейджоем, в честь которого назвали Дэйгона-Пьяницу. На Красивом острове старухи всё ещё рассказывали внукам страшные сказки о лорде Дэйгоне и его людях. — Тогда на сходе я задела гордость Эрика, — отметила про себя Аша. — Вряд ли он это забыл.

                Нельзя было не отдать должное находчивости дядьки. Одним росчерком пера Эурон превратил соперника в союзника, обеспечил безопасность островов в своё отсутствие, и избавился от угрозы, которую несла Аша. — Ну и посмеялся от души. — Трис Ботли сказал, что в роли невесты на свадебной церемонии выступал тюлень. «Надеюсь, Эрик не настаивал на первой брачной ночи», — ответила она.

                Домой мне нельзя, — подумала она, — но и здесь дольше оставаться не следует. Тишина, царившая в лесах, лишала её душевного спокойствия. Всю свою жизнь Аша провела на островах или на борту корабля. На море тишины не бывало. Шум, с которым волны разбивались о скалистый берег, был у неё в крови, но в Темнолесье не было волн… одни деревья, деревья без конца и края, корабельные сосны и страж-деревья, буки, ясени, древние дубы, каштаны, грабы, ели. Шелест их ветвей был тише, чем шум моря, да и тот она слышала, лишь когда дул ветер, и отовсюду начинали звучать вздохи, словно деревья перешёптывались на незнакомом ей языке.

                Сегодня их шёпот казался громче обычного. — Это ветер гонит мёртвые бурые листья, — сказала себе Аша, — это ветер заставляет голые ветви поскрипывать. — Она отвернулась от окна, от лесов, простиравшихся за ним. — Мне нужно снова ощутить под ногами палубу корабля. А раз уж это невозможно, то хотя бы избавиться от пустоты в желудке. — За ужином она много пила, но мало ела, и вовсе не притронулась к прекрасному сочному жаркому.

                Яркого света луны было достаточно, чтобы Аша без труда нашла одежду. Она облачилась в толстые чёрные штаны, стёганую рубаху и зелёный кожаный джеркин, на который были крест-накрест нашиты стальные пластины. Оставив Карла наедине с его снами, она, мягко ступая, спустилась с башни по наружной лестнице, и ступени поскрипывали под её босыми ногами. Один из дозорных, нёсших караул на стене, увидел, как она спускалась, и поднял копьё в приветствии. Она присвистнула в ответ. Путь на кухни лежал через внутренний двор, и собаки Голбарта Гловера подняли лай. — Прекрасно, — подумалось ей. — Они заглушат шум деревьев.

                Она отрезала кусок от головки жёлтого сыра размером с колесо телеги, когда в кухню вошёл Трис Ботли, плотно закутанный в толстый меховой плащ:

                — Моя королева.

                — Вот только не надо издеваться.

                — Ты королева моего сердца, и будешь ею всегда, что бы ни выкрикивали кретины на сходе королей.

                Что прикажете делать с этим мальчишкой? — Аша не могла усомниться в его преданности. Мало того, что он был за неё на холме Нагги и выкрикивал её имя, после он переплыл море, чтобы быть рядом с ней, оставив своего короля, и своих родных, и свой дом. — Конечно, он не осмелился бросить Эурону вызов в открытую. — Когда Вороний Глаз вывел флот в море, Трис шёл в самом хвосте, потом отстал, и только когда скрылся из виду последний корабль, поменял курс. Но и для этого требовалась немалое мужество; путь обратно на острова ему теперь закрыт.

                — Сыр будешь? — спросила она. — Есть ещё ветчина и горчица.

                — Я пришёл не за едой, моя леди. И ты это прекрасно знаешь. — За время пребывания в Темнолесье Трис отрастил густую тёмную бороду. Он уверял, что борода прекрасно согревает лицо в холод. — Я видел тебя с дозорной башни.

                — Если ты сегодня в карауле, что забыл тут?

                — Наверху Кромм, и Хэйген Рог. Сколько нужно глаз, чтобы наблюдать, как колышется в лунном свете листва? Нам надо поговорить.

                — Опять? — она вздохнула. — Знаешь дочку Хэйгена, рыженькую? Она управляет кораблём не хуже мужчины, и прехорошенькая. Ей семнадцать, и я заметила, что она заглядывается на тебя.

                — Мне не нужна дочь Хэйгена. — Он хотел дотронуться до неё, но вовремя сдержался. — Аша, пора уходить. Ров Кэйлин был последним, что сдерживало прилив. Если мы останемся здесь, северяне вырежут нас всех до единого, ты же знаешь.

                — Хочешь, чтобы я сбежала?

                — Хочу, чтобы ты осталась жива. Я люблю тебя.

                Нет, — подумала Аша, — ты любишь наивную девушку, существующую только в твоём воображении, испуганного ребёнка, которому нужна твоя защита.

                — А я не люблю тебя, — отрезала она. — И я не спасаюсь бегством.

                — Что ты нашла здесь такого, за что стоит цепляться, тут одни сосны, да грязь, да недруги. У нас ведь есть корабли. Плывём со мной, на море мы сможем начать новую жизнь.

                — Станем пиратами? — она почти поддалась искушению. — Пусть волки забирают свои унылые леса, а мы вернёмся на морские просторы.

                — Станем торговцами, — настойчиво продолжал Трис. — Мы пойдём на восток, как Вороний Глаз, но вернёмся не с драконьим рогом, а с шелками и специями. Всего одно путешествие к Яшмовому морю, и мы станем невероятно богаты. Будем жить в большом доме в Староместе или в каком-нибудь из Вольных городов.

                — Ты, я, и Карл? — при упоминании Карла лицо его дрогнуло, словно от боли. — Девочка Хэйгена, возможно, захочет бороздить с тобой Яшмовое море. А я по-прежнему дочь кракена. И моё место…

                — Где же оно? Вернуться на острова ты не можешь. Если, конечно, ты не надумала отдать себя в руки лорда-супруга.

                Аша попыталась представить себя в постели с Эриком Кузнечных-дел-мастером, придавленную его огромным телом, с трудом сносящую его объятия. — Лучше уж он, чем Красный Гребец или Левша Лукас Кодд. — Гроза Наковален когда-то был громогласным великаном, его сила внушала страх, его преданность короне была неистовой, он не боялся никого и ничего на свете. — Быть может, всё обернётся не так уж и плохо. Не исключено, что он помрёт при первой же попытке исполнить супружеский долг. — Тогда она стала бы не женой Эрика, а его вдовой, и этот вариант мог быть лучше, хотя мог оказаться и гораздо хуже; всё зависело от внуков Эрика. — И от моего дядьки. Все ветра, все дороги ведут обратно к Эурону.

                — У меня заложники на Харлоу, — напомнила она. — И ещё есть Логово Морского Дракона… Раз уж я не могу править отцовским королевством, почему не основать своё собственное? — Логово Морского Дракона не всегда было таким пустынным островом, как сейчас. Среди холмов и болот до сих пор можно было наткнуться на развалины древних крепостей первых людей. На возвышенностях кольцами росли чардрева, посаженные детьми леса.

                — Ты цепляешься за Логово Морского Дракона, как утопающий за обломок корабля. Что есть на Морском Драконе такого, что могло бы кого-нибудь заинтересовать? Рудники, золото, серебро, хотя бы олово или железо — нет ничего. Почва болотистая, так что не вырастить ни пшеницу, ни другое зерно.

                А я и не собираюсь заниматься выращиванием пшеницы или чего-то ещё.

                — Что там есть? Что ж, я расскажу тебе. Две длинных береговых линии, сотня защищённых бухт, выдра в озёрах, лосось в реках, съедобные моллюски вдоль берега, колонии морских котиков, если отплыть подальше, и высоченные сосны, из которых строят корабли.

                — И кто же будет строить вам корабли, моя королева? Где ваша светлость возьмёт подданных для своего королевства, если допустить, что северяне позволят вам его иметь? Или вы предполагаете править царством морских котиков и выдр?

                Она невесело усмехнулась.

                — Править выдрами куда проще, чем людьми, в этом я с тобой согласна. А морские котики куда умнее. Да нет, пожалуй, ты прав. Наверное, лучший для меня вариант, всё-таки, вернуться на Пайк. Кое-кто на Харлоу будет рад моему возвращению. Найдутся такие и на Пайке. На Блэктайде у Эурона нет друзей после того, как он убил лорда Бейлора. Я могла бы разыскать дядю Эйрона, поднять острова. — Со дня выборов короля Мокроволосого никто не видел, но его Утопленники утверждали, что он скрывается на Великом Уике и скоро объявится, чтобы обрушить гнев Утонувшего Бога на Вороньего Глаза и его приспешников.

                — Мокроволосого разыскивает и Гроза Наковален. Он же ведёт охоту на Утопленников. Слепой Берон Блэктайд взят под стражу, его допрашивают. Даже Старик Серая Чайка в темнице. Как ты собираешься найти жреца, если его не могут отыскать все люди Эурона, вместе взятые?

                — В наших жилах течёт одна кровь. Он брат отца, — аргумент был никудышным, и Аша это понимала.

                — Хочешь знать моё мнение?

                — Что-то мне подсказывает, что я так и так его сейчас услышу.

                — Думаю, Мокроволосого нет в живых. Думаю, Вороний Глаз перерезал ему глотку. А Кузнечных-дел-мастер ведёт поиски для отвода глаз, чтобы все думали, что жрецу удалось сбежать. Эурон боится разговоров о том, что он пролил родную кровь.

                — Не вздумать произнести такое в присутствии моего дяди. Если сказать Вороньему Глазу, что он боится пролить родную кровь, он самолично прирежет кого-нибудь из собственных сыновей, лишь бы это опровергнуть. — К этому моменту хмель почти выветрился у неё из головы. Тристифер Ботли действовал на неё отрезвляюще.

                Даже если тебе всё-таки удастся разыскать дядюшку Мокроволосого, вдвоём вы точно так же обречены на поражение, как и поодиночке. Вы оба участвовали в сходе королей, так что вам не удастся объявить выборы незаконными, как сделал в своё время Торгон. Вы обязаны подчиниться решению схода по всем законам, божьим и человеческим. Вы…

                Аша нахмурилась.

                — Погоди-ка. Торгон? Какой Торгон?

                — Торгон Припозднившийся.

                — Король Эпохи Героев. — То, что она вспомнила хотя бы это, уже было достижением, только вот больше она ничего припомнить не могла. — И что там с ним случилось?

                — Торгон Серая Сталь был старшим сыном короля. Король был уже стар, а Торгону не сиделось на месте, и так случилось, что когда отец умер, он был в своей крепости на Сером Щите, откуда совершал набеги на селения вдоль Мандера. Братья, вместо того, чтобы отправить ему весточку, быстро созвали сход для выборов короля, надеясь, что корону из дерева, данного морем, получит один из них. Но вместо этого капитаны и короли выбрали своим правителем Юррагона Доброго Брата. Первое, что сделал новоиспечённый монарх, — приказал казнить сыновей прежнего короля, и приказ был выполнен. За это его прозвали Дурной Брат, хотя на самом деле убитые не были ему роднёй. Он правил почти два года.

                Аша начала припоминать:

                — Торгон вернулся домой…

                — … и объявил сход королей незаконным, ссылаясь на то, что он отсутствовал и не смог заявить права на трон. Дурной Брат оказался правителем столь же посредственным, сколь и жестоким, и к тому моменту сочувствующих ему на островах оставалось немного. Жрецы его осудили, лорды поднялись против него, а его собственные капитаны изрубили его на куски. Торгон Припозднившийся стал королём и правил сорок лет.

                Аша притянула к себе Триса Ботли за уши и крепко поцеловала его в губы. Когда она его отпустила, он был красным, как рак, и тяжело дышал.

                — Что это было? — вымолвил он.

                — Поцелуй, кажется, так это называется. Утонуть мне на этом месте, Трис, я должна была вспомнить… — внезапно она замолчала. Трис открыл рот, чтобы что-то сказать, но она шикнула, прислушиваясь. — Боевой рог. Хэйген. — Первое, что пришло ей на ум, — явился её супруг. Неужели Эрик Кузнечных-дел-мастер проделал такой путь, чтобы заполучить свою блудную женушку?

                — И всё-таки Утонувший Бог любит меня. Стоило мне задуматься, что делать дальше, и вот он посылает мне врагов, с которыми я могу сразиться. — Аша поднялась на ноги и с лязгом вдвинула кинжал в ножны. — Битва стучится в наши двери.

                На подходе к стенам замка она перешла на бег, Трис трусил по пятам, но они всё равно опоздали. Бой был окончен. Возле восточной стены, недалеко от замковой калитки, лежали два умирающих северянина, над которыми возвышались Лоррен Секира, Шестипалый Харл и Злоязыкий.

                — Кромм и Хэйген заметили их со стены, — пояснил Злоязыкий.

                — Их было только двое? — поинтересовалась Аша.

                — Пятеро. Двоих мы убили прежде, чем они перелезли через стену, ещё одного Харл прирезал на галерее. Этим двоим удалось пробраться в замок.

                Первый был уже мёртв, его кровь и мозги запекались на секире Лоррена, но второй всё ещё дышал, тяжело и прерывисто, хотя копьё Злоязыкого припечатало его к земле, и под ним растекалась лужа крови. Оба были в варёной коже и бурых накидках в зелёную и чёрную крапинку, на капюшон и плечи которых были нашиты ветки, листва и валежник.

                — Кто ты такой? — спросила Аша раненого.

                — Я из Флинтов. Кто ты такая?

                — Аша из рода Грейджоев. Хозяйка этого замка.

                — Хозяин Темнолесья — Голбарт Гловер. Здесь не дом головоногим.

                — Есть ещё кто-нибудь? — Аша ждала ответа. Но северянин молчал, и тогда она взялась за копьё Злоязыкого и повернула его, отчего раненый вскрикнул от боли, а из раны хлынула свежая кровь. — Зачем вы явились?

                — За леди, — ответил он, корчась в судорогах. — Ради всего святого, прекратите. Мы пришли за леди. Вызволять её. Нас было всего пятеро.

                Аша взглянула в его глаза. В них была ложь, и тогда она опёрлась на копьё всем телом и начала проворачивать его в ране.

                — Сколько вас там ещё? — произнесла она. — Говори, или я сделаю так, что ты будешь умирать до самого рассвета.

                — Много, — в конце концов, прорыдал он между вскриками. — Тысячи. Три тысячи, четыре…  аыыыы… умоляю…

                Вырвав копьё, она ухватила его обеими руками и вонзила в эту лживую глотку. Мейстер Голбарта Гловера утверждал, что горцы слишком задиристы и скоры на ссору, и могут выступать сообща только под знамёнами Старков. —Возможно, он не лгал. Он мог просто ошибаться. — Теперь, после схода, который избрал её дядю королём, она знала, что значит «ошибаться». — Эти пятеро должны были отпереть ворота замка перед основным ударом, — сказала она. — Лоррен, Харл, приведите леди Гловер и её мейстера.

                — Целыми, или сперва пустить им кровь? — поинтересовался Лоррен Секира.

                — Целыми и невредимыми. Злоязыкий, марш на эту треклятую башню, передай Кромму и Хэйгену, чтобы смотрели в оба. Если прошмыгнёт хотя бы заяц, пусть немедленно докладывают мне.

                Вскоре внутренний двор Темнолесья наполнился испуганными людьми. Её люди втискивались в доспехи или взбирались на опоясывающую замок галерею. Люди Голбарта Гловера в ужасе наблюдали за происходящим, перешёптываясь. Управляющего Гловеров пришлось нести из подвала на руках, он остался без ноги, когда Аша брала замок штурмом. Мейстер шумно протестовал, пока Лоррен не ударил его по лицу наотмашь рукой в кольчужной перчатке. Леди Гловер появилась из богорощи, она шла, опираясь на руку камеристки.

                — Я вас предупреждала, что этот день настанет, моя леди, — сказала она, увидев тела на земле.

                Мейстер вышел вперёд, кровь капала из его разбитого носа:

                — Леди Аша, умоляю, спустите флаги и позвольте мне договориться, чтобы вас оставили в живых. Вы обращались с нами справедливо и относились к нам с уважением. Я скажу им об этом.

                — Мы обменяем вас на детей. — Глаза Сибеллы Гловер были красными от слёз и бессонных ночей. — Гавену уже четыре. Я пропустила его день рождения. А моя дорогая девочка… верните моих детей, и вам не причинят вреда. Ни вам, ни вашим людям.

                Аша знала, что последняя фраза была неправдой.  Её, быть может, и обменяют, отправят обратно на Железные острова, прямо в объятия любящего супруга. Кузены тоже вернутся домой, как только за них заплатят выкуп, как и Трис Ботли, и ещё несколько её людей, родственники которых были достаточно богаты. Остальных ждёт топор, петля или Стена. — И всё же, они вправе решать сами.

                Аша взобралась на бочку, чтобы все могли её видеть:

                — Сюда идут волки, их пасти оскалены. Они будут у наших ворот ещё до восхода солнца. Сложим ли мы копья и топоры и будем ли просить их о пощаде?

                — Нет. — Карл-Девица обнажил меч.

                — Нет, — эхом отозвался Лоррен Секира.

                — Нет, — бухнул Рольф-Карлик, похожий на медведя, на голову выше любого другого в её команде.

                — Ни за что.

                Рог Хэйгена снова зазвучал в вышине, точно колокол, заглушая прочие звуки.

                «Аooooooooooooooooooooooo», — ревел боевой рог, низко и протяжно, и от этого звука кровь стыла в жилах. Аша начинала ненавидеть звук рога. На Старом Уике адский рог её дяди стал предвестником крушения всех её мечтаний, а сейчас рог Хэйгена возвещал, возможно, последний час её жизни. — Если мне суждено умереть, я умру с топором в руке и с проклятьем на устах.

                — На стены, — скомандовала Аша Грейджой своим людям. Сама она направилась к дозорной башне, а Трис Ботли последовал за ней.

                По эту сторону гор не было ничего выше бревенчатой дозорной башни Темнолесья, она возвышалась на несколько метров над макушками самых высоких страж-деревьев и корабельных сосен в окрестных лесах.

                — Смотрите туда, капитан, — сказал Кромм, когда она добралась до площадки на вершине башни. Аша видела лишь деревья, тени, залитые лунным светом холмы и заснеженные вершины на горизонте. Приглядевшись, она поняла, что деревья подползают ближе.

                — Ого, — рассмеялась она, — наши горные козлики прикидываются ельником. — Леса пришли в движение, они надвигались на замок, как неспешный зелёный прилив. Она словно перенеслась в сказку, которую слышала совсем маленькой, о детях леса и об их битвах с первыми людьми, о сражениях, в которых зелёные провидцы превращали деревья в воинов.

                — Их слишком много, мы не сможем дать им бой, — произнёс Трис Ботли.

                — Мы сможем дать им бой, сколько бы их там ни было, молокосос, — уверенно сказал Кромм. — Чем их больше, тем больше славы. О нас будут слагать песни.

                Это точно, только вот будут ли это песни о твоей храбрости, или же о моей глупости? — Море было в пятнадцати долгих милях. Может быть, всё-таки лучше остаться здесь и сражаться под защитой глубоких рвов и бревенчатых стен Темнолесья? — Деревянные стены Темнолесья не очень-то помогли Гловерам, когда я штурмовала замок, — напомнила она себе. — С какой стати мне они должны сослужить лучшую службу?

                — К утру мы уже будем пировать на дне морском. — Кромм взмахнул топором, словно не мог дождаться этого.

                Хэйген опустил рог:

                — Если мы умрём с сухими ногами, то как отыщем путь в подводные чертоги Утонувшего Бога?

                — В здешних лесах полно ручьёв, — уверил его Кромм, — все они вливаются в реки, а все реки впадают в море.

                Аша не была готова к смерти, не здесь, не сейчас.

                — Живому куда проще найти путь к морю, нежели мертвецу. Пусть волки оставят себе свои унылые леса. Мы отправляемся к кораблям.

                Она задумалась, пытаясь представить, кто командует её противником. — На его месте я захватила бы берег и спалила бы наши галеры перед тем, как штурмовать Темнолесье. — Впрочем, для волков это было непростой задачей, у них не было кораблей. А Аша никогда не швартовала у берега больше половины своей флотилии. Половина галер оставалась в море, в безопасности, и у них был приказ поднять паруса и взять курс на Логово Морского Дракона, если берег захватят северяне.

                — Хэйген, труби в рог, и пусть леса ходят ходуном. Трис, надевай кольчугу, пришло время опробовать в деле твой прелестный меч. — Она заметила, как он бледен, и ущипнула его за щёку. — Давай напоим луну кровью, я обещаю тебе по поцелую за каждого убитого.

                — Моя королева, — сказал Тристифер, — здесь мы под защитой стен, но если мы доберёмся до моря, и окажется, что волки захватили корабли или увели их…

                —…мы умрём, — бодро закончила она, — но хотя бы умрём по колено в воде. Железнорожденные становятся сильнее, когда в лицо им летят солёные брызги, а за спиной шумит море.

                Хэйген протрубил мелодию из трёх коротких нот, этот сигнал означал, что железнорожденные могут возвращаться к своим кораблям. Снизу доносились крики, лязг копий и мечей, негромкое лошадиное ржание. — Слишком мало лошадей, и слишком мало тех, кто умеет ездить верхом. — Аша направилась к лестнице. Когда она спустилась во двор, Карл-Девица уже ждал её, в поводу он держал её гнедую кобылку, в руках у него был её шлем и метательные топорики. Железные выводили лошадей из конюшни Голбарта Гловера.

                Таран! — раздался крик со стены. — У них стенобитный таран!

                — У каких ворот? — спросила Аша, вскакивая в седло.

                — У северных! — Внезапно за замшелыми бревенчатыми стенами Темнолесья раздался звук труб.

                Трубы? Трубы у волков? — Что-то здесь было не так, но размышлять об этом времени у Аши не было.

                — Открыть южные ворота, — её команда прозвучала ровно в тот момент, когда северные ворота сотряслись от удара тарана. Из перевязи, надетой через плечо, она вытащила метательный топорик с короткой ручкой. — Час совы миновал, братья мои. На смену ему пришёл час копья, час меча, час топора. Стройся. Мы отправляемся домой.

                Из сотен глоток вырвался рёв «Домой!» и «Аша!» Трис Ботли подскакал к ней на здоровенном чалом жеребце. Во дворе замка её люди смыкали ряды, поднимая щиты и копья. Карл-Девица, который не умел ездить верхом, занял место между Злоязыким и Лорреном Секирой. Хэйген карабкался вниз по лестнице дозорной башни, как вдруг стрела, посланная волчьим отродьем, вонзилась ему в живот, и он свалился на землю вниз головой. Дочь бросилась к нему с криками.

                — Привести её, — приказала Аша. Не время было оплакивать Хэйгена. Рольф-Карлик закинул девушку на коня, себе за спину, её рыжие волосы развевались на ветру. Аша услышала, как застонали северные ворота, когда таран вновь ударил в них. — Возможно, придётся прорубать себе путь, — подумала она, но тут южные ворота распахнулись перед ними. Путь был свободен. — Сколько у нас времени?

                — Все наружу! — Аша ударила лошадь каблуками.

                Люди и кони пустились рысью, чтобы быстрее пересечь размокшее поле, где в лунном свете были видны гниющие мёртвые ростки озимой пшеницы, и, наконец, добрались до деревьев на той стороне. Аша и другие всадники скакали в арьергарде, чтобы подгонять отстающих и никого не потерять по дороге. Высоченные корабельные сосны и корявые старые дубы смыкались над ними. Эта местность была названа Темнолесьем не зря. Деревья были огромными, тёмными, в них было что-то пугающее. Их нижние сучья переплелись и поскрипывали при каждом порыве ветра, а верхушки скребли лунный диск. — Чем скорее мы уберёмся отсюда, тем лучше, — подумала Аша. — Здесь каждое дерево ненавидит нас всем своим деревянным сердцем.

                Они шли быстрым ходом сперва на юг, затем на юго-запад, пока бревенчатые башни Темнолесья не скрылись из виду, и не заглохли звуки труб. — Волки получили свой замок обратно, быть может, этого им будет достаточно, и они решат не гнаться за нами.

                К ней подскакал Трис Ботли:

                — Мы идём не туда, — сказал он, указывая на луну, проглянувшую сквозь полог ветвей. — Нам нужно сворачивать и двигаться на север, к кораблям.

                — Сперва на запад, — уверенно сказала Аша, — Следует идти на запад, пока не взойдёт солнце. А уже потом на север. — Она повернулась к Рольфу-Карлику и Роггону Ржавобородому, своим лучшим наездникам. — Вы поедете вперёд, на разведку, и убедитесь, что путь свободен. Мне не нужны неожиданности, когда мы доберёмся до побережья. Если наткнётесь на волков, возвращайтесь и доложите.

                — Если не сможем справиться с ними сами, — уверил Роггон, цедя слова сквозь необъятную рыжую бороду.

                Разведчики скрылись за деревьями, а остальные железнорожденные продолжили путь, но двигаться приходилось медленно. Луна и звёзды были скрыты за деревьями, а под ногами был тёмный и коварный подлесок. Не успели они пройти и полмили, как кобыла кузена Квентона провалилась в яму и сломала переднюю ногу. Она кричала от боли, и Квентону ничего не оставалось, как перерезать ей горло.

                — Нужно сделать факелы, — настойчиво сказал Трис.

                — Огонь приведёт к нам северян. — Про себя Аша непрерывно материлась, спрашивая себя, не было ли ошибкой покинуть замок. — Нет. Если бы мы остались там и приняли бой, к этой минуте все мы, вероятно, уже были бы мертвы. — Но брести сквозь тёмный лес наощупь тоже никуда не годилось. — Эти деревья прикончили бы нас, если бы могли.

                Она сняла шлем и откинула назад влажные от пота волосы:

                — Солнце взойдёт через пару часов. Мы остановимся на привал и отдохнём, а утром двинемся дальше.

                Сделать привал было проще простого, с отдыхом было сложнее. Никто не мог заснуть, даже Дэйл-Смеженные-Очи, гребец, о котором говорили, что он умудрялся дремать между взмахами вёсел. По рукам гулял бурдюк яблочного вина Голберта Гловера. Те, кто успел захватить еду, делились с теми, кто покинул замок порожними. Всадники задали коням корм и напоили их. Кузен Квентон Грейджой распорядился, чтобы трое людей взобрались на деревья и следили, не появятся ли где огни. Кромм точил свой топор, а Карл-Девица — меч. Лошади щипали жухлую высохшую траву. Рыжеволосая дочь Хэйгена взяла за руку Триса Ботли и повлекла было его за собой в лес. Но он отказал ей, и она ушла с Шестипалым Харлом.

                Если бы я могла сделать то же. — Как сладко было бы забыться в объятиях Карла в последний раз. У Аши было нехорошее предчувствие. Суждено ли ей когда-нибудь снова ощутить под ногами палубу «Чёрного Ветра»? А если да, то куда она направит свой корабль? — Острова для меня закрыты, разве что я преклоню колени, раздвину ноги, и буду покорно принимать ласки Эрика Кузнечных-дел-мастера; и вряд ли хотя бы один порт во всём Вестеросе радушно встретит дочь кракена. — Она могла бы заняться торговлей, как хотелось бы Трису, или направиться к Ступеням и присоединиться к тамошним пиратам. — Или всё же…

                — Каждому из вас я шлю по частичке принца, — пробормотала она.

                Карл ухмыльнулся:

                — Я предпочёл бы частичку тебя, — прошептал он, — сладенький такой кусочек, который…

                Что-то вылетело из чащи леса, с глухим звуком шлёпнулось посреди поляны, и, подпрыгивая, покатилось. Круглое, тёмное, влажное, оно кувыркалось по земле, и можно было заметить на нём длинные волосы. Когда предмет, наконец, замер у подножья дуба, Злоязыкий сказал: «Рольф-Карлик теперь ниже, чем прежде». К тому моменту половина её людей уже была на ногах, они хватались за щиты, за копья, за топоры. — Они тоже не зажигают факелов, — успела подумать Аша, — и они знают здешние леса несравнимо лучше нас. — Потом лес вокруг словно взорвался, и на них с рё

                — Что такое? — вскрикнула Дени, когда Ирри мягко потрясла её за плечо. Было ещё темно. — Что-то не так, — сразу поняла она. — Кто это, Даарио? Что случилось?

                Даарио снился ей, во сне они были мужем и женой; простые люди, простая жизнь в высоком каменном доме с красной дверью. И во сне он покрывал её поцелуями — губы, шею, груди.

                — Нет, кхалиси, — напевно произнесла Ирри, — пришли ваш евнух Серый Червь и лысый. Примете ли вы их?

                — Да. — Дени вдруг сообразила, что волосы у неё всклокочены, а ночная рубашка в полном беспорядке.— Помоги мне одеться. И принеси бокал вина. Нужно привести голову в порядок. — Нужно утопить в вине мой сон.

                До неё донеслись негромкие всхлипывания.

                — Кто это там плачет?

                — Ваша рабыня Миссандей, — у Джики в руках была тонкая восковая свечка.

                — Моя служанка. У меня нет рабов. — Дени не понимала, в чём дело. — Почему она плачет?

                — Оплакивает брата, — сказала Ирри.

                Подробности ей рассказали Скахаз, Резник и Серый Червь, когда появились. Они ещё не начали говорить, а Дени уже поняла, что вести не будут добрыми. Достаточно было одного взгляда на уродливое лицо Бритоголового, чтобы догадаться.

                — Сыны Гарпии?

                Скахаз кивнул. Его ухмылка была мрачной.

                — Сколько погибших?

                Резник сжал руки:

                — Д-девять, светлейшая. Подлое, нечестивое деяние. Кошмарная ночь, кошмарная.

                Девять. — Словно кинжал вонзился в сердце. Каждую ночь у подножья ступенчатых мееринийских пирамид начинался очередной раунд незримой войны. Каждое утро восходящее солнце освещало тела, ещё не успевшие остыть, и чуть поодаль знак гарпии, нарисованный кровью на камнях. Если вольноотпущенник богател, если осмеливался слишком откровенно выражать свои мысли, он был обречён. — Но девять за одну ночь, это слишком... — Её это пугало.

                — Как это случилось?

                Отвечал Серый Червь:

                — На ваших слуг напали, когда они патрулировали улицы Меерина, охраняя порядок, дарованный городу вашей светлостью. Дозорные были хорошо вооружены, у них были копья, и щиты, и короткие мечи. Они дежурили по двое, парами и погибли. Ваши слуги Чёрный Кулак и Сетерис были найдены в Лабиринте Маздана, их убили из арбалета. Ваших слуг Моссадора и Дюрана нашли возле дамбы, их раздавило камнями. Ваши слуги Эладон Златоволосый и Верное Копьё были отравлены в винной лавке, куда они заглядывали всякий раз, когда были на дежурстве.

                Моссадор. — Пальцы сами сжались в кулаки. Налётчики с островов Василиска напали на дом Миссандей и её братьев на реке Нэйт, угнали их в рабство и продали на невольничьем рынке в Астапоре. Миссандей тогда была совсем малюткой, но обнаружив у неё редкие способности к языкам, Добрые Господа определили её в писцы. Моссадору и Марселину повезло меньше. Их оскопили, и они пополнили ряды Безупречных.

                — Кого-нибудь из убийц удалось схватить?

                — Ваши слуги взяли под стражу хозяина винной лавки и его дочерей. Они утверждают, что ни о чём не подозревали, и молят о милосердии.

                Все они утверждают, что ни о чём не подозревали, и молят о милосердии.

                — Пусть ими займётся Бритоголовый. Скахаз, допроси их и проследи, чтобы их держали отдельно друг от друга.

                — Будет сделано, ваша милость. Прикажете их допрашивать как обычно, или с пристрастием?

                — Пусть будет обычный допрос, для начала. Выслушай их рассказ, проверь людей, которых они будут упоминать. Не исключено, что они действительно не замешаны ни в чём. — Она замялась. — Их было девять, сказал благородный Резник. Кто ещё?

                — Трое вольноотпущенников были убиты у себя дома, — сказал Бритоголовый. — Ростовщик, халтурщик-мастер и арфистка Рилона Ри. Перед тем, как убить её, ей отрезали пальцы.

                Королева вздрогнула. Рилона Ри играла на арфе божественно, словно сама Пресвятая Дева. В Янкае, будучи рабыней, она давала концерты для всех знатных семей города. В Меерине Рилона возглавила вольноотпущенников Янкая и выступала от их имени на советах, которые созывала Дени.

                — Кроме виноторговца, вы не взяли никого?

                — Никого, он отказывается называть имена соучастников. Просим простить нас.

                Милосердие, — подумала Дени. — Будет им милосердие, милосердие дракона.

                — Скахаз, я передумала. Пусть это будет допрос с пристрастием.

                — Слушаюсь. Я мог бы и дочерям устроить допрос с пристрастием, и заставить отца наблюдать. Это выжало бы из него имя-другое.

                — На твоё усмотрение, главное узнать имена. — Гнев жёг её изнутри. — Больше ни одного убитого Безупречного. Серый Червь, пусть твои люди вернутся в казармы. Теперь они будут охранять только дворец и меня. С этого дня порядок на улицах Меерина — забота самих мееринийцев. Скахаз, сформируй новые патрули, и пусть в них будет поровну бритоголовых и вольноотпущенников.

                — Как прикажете. Сколько человек призвать?

                — Сколько потребуется.

                Резник мо Резник ахнул:

                — Но светлейшая, где взять деньги, чтобы платить им жалованье?

                — Деньги мы получим с пирамид. Назовём это налогом на кровь. Каждая из пирамид заплатит мне по сто золотых слитков за каждого вольноотпущенника, которого отправят на тот свет Сыны Гарпии.

                На лице Бритоголового появилась улыбка:

                — Будет сделано, — сказал он, — но да будет известно вашему сиятельству, что Великие магистры Зака и Меррека собирают вещи и планируют покинуть свои пирамиды и сам город.

                Дейенерис до смерти надоели Заки и Мерреки, ей надоели все мееринийцы до единого, великие и мелкие.

                — Пусть уходят, но проследи, чтобы у них с собой были только заплечные мешки с одеждой. Убедись, что всё их золото останется здесь, у нас. И их запасы продовольствия тоже.

                — Светлейшая, — промурлыкал Резник мо Резник, — Как можем мы быть уверены в том, что эти высокородные господа решили примкнуть к вашим врагам? Гораздо более вероятно, что они просто переезжают в свои загородные поместья на холмах.

                — В таком случае, они не будут возражать, если мы присмотрим за их золотом. Тем более, на холмах не на что его тратить.

                — Они беспокоятся о детях, — произнёс Резник.

                И я, — подумала Дени, — я тоже беспокоюсь о детях.

                — Дети должны быть в безопасности. Так что пусть каждый из них пришлёт мне двоих. И другие пирамиды тоже. Мальчика и девочку.

                — Заложники, — радостно воскликнул Скахаз.

                — Пажи и виночерпии. А если Великие магистры будут возражать, объясните им, что в Вестеросе почитают за великую честь, если монарх забирает ребёнка ко двору. — Об остальном она умолчала. — Ступайте выполнять мои распоряжения. Мне надо оплакать умерших.

                Вернувшись в свои покои на вершине пирамиды, она нашла Миссандей, та сидела на своём тюфячке и плакала, изо всех сил стараясь, чтобы рыданий не было слышно.

                — Пойдём спать ко мне, — сказала Дени своему маленькому секретарю. — До утра ещё далеко.

                — Ваша светлость так добры к Миссандей, — девочка скользнула под одеяло, — Он был таким чудесным, мой брат.

                Дени заключила девочку в объятия:

                — Расскажи мне о нём.

                — Когда мы были совсем маленькими, он учил меня лазать по деревьям. Он умел ловить рыбу голыми руками. Однажды он заснул в саду, а когда я его увидела, сотни бабочек сидели на нём. Он был так прекрасен в тот момент; Миссандей... то есть я, я любила брата.

                — А он любил тебя, — Дени пригладила волосы девочки, — Одно твоё слово, дитя моё, и я отправлю тебя прочь из этого ужасного места. Найду где-нибудь корабль, чтобы отвёз тебя домой. В Нэйт.

                — Лучше я останусь с вами. В Нэйте страшно. Работорговцы могут снова напасть. А с вами я в безопасности.

                В безопасности. — От этих слов глаза Дени наполнились слезами.

                — Я так хочу, чтобы тебе ничто не угрожало. — Миссандей всего лишь ребёнок. С ней и она могла представлять себя ребёнком. — Когда я была маленькой, некому было защитить меня. Хотя нет, был сир Уиллем, но он умер, а Визерис... Я так хочу защитить тебя от всего на свете, но... это так тяжело. Так тяжело быть сильной. Я не всегда знаю, что делать. А ведь я должна знать. У них нет никого, кроме меня. Я — королева, я... я...

                — ...вы мать, — прошептала Миссандей.

                — Мать драконов, — Дени вздрогнула.

                — Нет. Мать всем нам. — Миссандей крепче прижалась к ней. — Вашей светлости надо поспать. Скоро рассвет, скоро явятся придворные.

                — Тогда давай спать, и пусть нам приснятся дни получше сегодняшнего. Закрывай глазки. — Миссандей послушалась, а Дени поцеловала её в сомкнутые веки, отчего девочка захихикала.

                Целовать ребёнка было легко, заснуть — куда труднее. Дени сжимала веки и пыталась представить себе дом, представить себе Драконий Камень, и Королевскую Гавань, и все те края, о которых рассказывал Визерис, в землях, более милостивых к ней, нежели эта... но мысли её, словно корабли, гонимые жестоким ветром, вновь и вновь возвращались к заливу Работорговцев. Убедившись, что Миссандей уснула, Дени выскользнула из постели и вышла на балкон. Вдохнув предрассветную свежесть, она облокотилась о прохладные каменные перила и начала разглядывать город. Тысячи крыш, окрашенных лунным светом в серебро и цвет слоновой кости, простирались до самого горизонта.

                Где-то там, под защитой этих крыш, собрались сейчас Сыны Гарпии, обсуждая, как убить её и всех, кому она дорога, как снова надеть оковы на её детей. Где-то там плакал голодный младенец. Где-то там готовилась к смерти старуха. Где-то там обнимались юноша и девушка, и мяли друг на друге одежду, нетерпеливо и неловко. Но здесь, наверху, только лунный свет струился по крышам пирамид и арен, а то, что было под ними, оставалось скрытым от глаз. Здесь, наверху, не было никого, лишь она одна.

                В ней текла кровь драконов. Она могла уничтожить Сынов Гарпии, и их сыновей, и сыновей их сыновей. Но разве дракон может накормить голодного младенца, разве может он унять боль умирающей старухи? — И разве кто-нибудь когда-нибудь осмелится полюбить дракона?

                Она поймала себя на том, что вновь думает о Даарио Нахарисе, о Даарио с золотым зубом и бородой в форме трезубца, о его сильных руках, покоящихся на рукоятях аракха и стилета, сработанных одним и тем же мастером, выкованных из золота в форме нагих женщин. В день его отъезда, произнося слова прощания, она заметила, как он легонько поглаживает рукояти клинков подушечками больших пальцев. — Я ревную его к рукояти меча, — подумала она тогда, — к женщинам из золота. — Отправить его к овечьему народу было мудрым решением. Она была королевой, а путаться с таким, как Даарио Нахарис, было недостойно королевы.

                «Прошло уже столько времени, — говорила она сиру Барристану не далее, чем вчера. — Что, если Даарио предал меня и переметнулся к моим врагам?» — Тебя ждут три измены. — «Что, если он встретил другую, какую-нибудь лазарянскую принцессу?»

                Она знала, старому рыцарю не нравится Даарио, он ему не доверяет. Тем не менее, последовал галантный ответ: «Нет на свете женщины прекраснее вашей светлости. Только слепой может думать иначе, а Даарио Нахарис вовсе не слеп».

                О, нет, — подумала она, — Глаза у него василькового цвета с фиолетовым отливом, и когда он улыбается мне, его золотой зуб сверкает.

                Впрочем, сир Барристан не сомневался в том, что Даарио вернётся. И Дени оставалось только молиться, чтобы он был прав.

                Надо принять ванну и успокоиться. — Она прошла к купальне, мягко ступая босыми ногами по траве. От прохладной воды по коже побежали мурашки. Крошечные рыбки принялись покусывать её ладони и ступни. Она раскинулась на воде и сомкнула веки.

                Услышав рядом тихий шорох, она открыла глаза и села на дно с мягким всплеском.

                — Миссандей? — позвала она. — Ирри? Джики?

                — Они спят, — раздался ответ.

                Под финиковым деревом стояла женщина, на ней была мантия до пят с капюшоном. Лицо под капюшоном казалось неживым и отражало свет. — Это маска, — поняла Дени, — деревянная маска, покрытая бордовым лаком.

                — Куэйта? Я что, сплю? — она ущипнула себя за ухо и вздрогнула от боли. — Ты снилась мне на «Балерионе», когда мы впервые приплыли в Астапор.

                — Это был не сон, как и сейчас.

                — Что ты здесь делаешь? Как ты прошла мимо стражи?

                — Я пришла другим путём. Твоя стража не видела меня.

                — Я могу позвать их, и они убьют тебя.

                — Они будут уверять, что меня здесь нет.

                — А что, это так?

                — Это так, меня здесь нет. Выслушай меня, Дейенерис Таргариен. Горят свечи из стекла. Скоро появится бледная кобылица, за ней остальные. Кракен и тёмное пламя, лев и грифон, сын солнца и скомороший дракон. Не верь никому. Помни Неумирающих. Остерегайся надушенного сенешаля.

                — Резник? Почему я должна бояться его? — Дени поднялась на ноги. Вода струйками стекала по телу, руки от прохлады ночного воздуха покрылись гусиной кожей. — Если хочешь предупредить меня о чём-то, выражайся яснее. Чего ты хочешь от меня, Куэйта?

                В глазах женщины отражался лунный свет.

                — Указать тебе путь.

                — Я помню его. Я должна идти на север, чтобы попасть на юг, на восток, чтобы попасть на запад, идти назад, чтобы двигаться вперёд. А чтобы прикоснуться к свету, мне придётся пройти ниже теней. — Она скрутила серебристые волосы, отжимая воду. — Я устала гадать, что всё это значит. В Кварте я была нищенкой, но здесь я — королева. И я повелеваю тебе...

                — Дейенерис. Помни Неумирающих. Помни, кто ты есть.

                — Я — от крови драконов. — Только вот мои драконы ревут во тьме. — Я помню Неумирающих. Дитя троих, назвали они меня. Три восхождения обещали мне они, три огня, и три измены. Одну за кровь, другую ради денег, и ещё одну из-за...

                — Ваша светлость? — в дверях королевской спальни стояла Миссандей с лампой в руках. — С кем вы разговариваете?

                Дени обернулась и посмотрела на финиковое дерево. Женщины не было. Никакой мантии с капюшоном, никакой лакированной маски, никакой Куэйты.

                С тенью. С собственной памятью. Ни с кем. — В ней текла кровь драконов, но сир Барристан предупредил её, что эта кровь — порченая. — Быть может, я схожу с ума? — Называли же её отца безумным.

                — Я молилась, — ответила она девочке из Нэйта. — Скоро рассвет. Я бы чего-нибудь поела прежде, чем начнётся официальная часть.

                — Я принесу вам завтрак.

                Вновь оставшись в одиночестве, Дени обошла пирамиду в поисках Куэйты, прошлась вдоль обугленных деревьев и выжженной земли, оставшихся там, где её люди ловили Дрогона. Но лишь ветер шелестел в ветвях фруктовых деревьев, в саду не было никого, кроме парочки бледных мотыльков.

                Миссандей вернулась с дыней и сваренными вкрутую яйцами, но Дени вдруг поняла, что не хочет есть. Небо светлело, звёзды исчезали одна за другой, Ирри и Джики помогали ей облачиться в токар лилового шёлка с золотистой бахромой.

                Когда вошли Резник и Скахаз, она поймала себя на том, что смотрит на них с подозрением, памятуя о трёх изменах. — Остерегайся надушенного сенешаля. — Она с подозрением втянула воздух, пытаясь уловить аромат, исходивший от Резника мо Резника. — Можно было бы приказать Бритоголовому взять его под стражу и допросить. — Если предупредить предательство, удастся ли избежать исполнения пророчества? Или же освободившееся место займёт какой-нибудь другой изменник? — Пророчества обманчивы, — напомнила она себе, — и Резник может оказаться всего лишь тем, кем кажется, не более того.

                Войдя в пурпурный зал, Дени увидела на своём кресле чёрного дерева кипу атласных подушек. Тень улыбки тронула её лицо. — Сир Барристан постарался, — догадалась она. Старый рыцарь — прекрасный человек, но иногда понимает слова слишком буквально. — Это была всего лишь шутка, сир, — подумала она, тем не менее, использовала одну из подушек по назначению.

                Бессонная ночь давала о себе знать. Вскоре она уже еле сдерживала зевоту, слушая журчащую речь Резника, который докладывал о гильдиях ремесленников. Похоже, каменотёсы были ею страшно недовольны, равно как и каменщики. Среди бывших рабов нашлись и те, кто тесал камень, и те, кто клал его, а мастера гильдии и их подмастерья оставались без работы.

                — Вольноотпущенники просят за свою работу слишком мало, светлейшая, — сказал Резник. — Некоторые называют себя подмастерьями и даже мастерами, а ведь так могут именовать себя лишь члены гильдии. Каменщики и каменотёсы почтительно просят вашу милость восстановить их в исконных правах и обычае.

                — Вольноотпущенники работают задёшево, потому что им надо зарабатывать на еду, — заметила Дени. — Если по просьбе гильдий я запрещу им тесать или класть камень, завтра у моего порога будут бакалейщики, ткачи и ювелиры, и будут просить меня о том же. — Она на мгновение задумалась. — Запишите, с сего дня только члены гильдии могут именовать себя мастерами или подмастерьями... при условии, что в гильдии будут приняты все вольноотпущенники, подтвердившие владение ремеслом.

                — Это будет доведено до всеобщего сведения, — сказал Резник. — Желает ли ваша милость выслушать благородного Хиздара зо Лорека?

                Неужели он никогда не отступится?

                — Пусть подойдёт.

                Сегодня Хиздар был не в токаре. На нём было простое платье, серое с голубым. Ещё он побрился. — Сбрил бороду и остриг волосы, — отметила она. Растительности у него на голове всё ещё было больше, чем у бритоголовых, но хотя бы исчезли эти его нелепые крылышки.

                — Ваш цирюльник поработал на славу, Хиздар. Надеюсь, вы явились для того, чтобы продемонстрировать мне его работу, и не собираетесь снова изводить меня просьбами об открытии арен для боёв?

                Он поклонился почти до земли:

                — Боюсь, ваша светлость, без этого не обойтись.

                Дени скорчила гримаску, передразнивая его. Даже её собственные люди никак не оставят её в покое с этими аренами. Резник мо Резник не упускал возможности напомнить, на какую сумму налоги с арен могли бы пополнить казну. Зелёная Грация утверждала, что богам угодно, чтобы арены вновь были открыты. Бритоголовый отмечал, что такое решение даст Дени поддержку, которая так нужна в противостоянии с Сынами Гарпии. «Пускай дерутся», — басил Бельвас-Силач, который в своё время был победителем многих подобных боёв. А сир Барристан, единственный из всех, предложил вместо гладиаторских сражений устроить турнир, где его воспитанники демонстрировали бы выездку и устраивали учебные бои, но Дени понимала, что у этого предложения нет никаких шансов, хотя намерения сира Барристана были самыми благими. Мееринийцы желают смотреть на кровь, а не на мастерство. В противном случае гладиаторы не выступали бы без доспехов. Казалось, только Миссандей, малютка-секретарь, разделяет её сомнения.

                — Уже шесть раз я отвечала вам отказом, — напомнила Хиздару Дени.

                — На родине вашего сиятельства семеро богов, вдруг вы отнесётесь к моему седьмому прошению благосклонно? Сегодня я явился не один. Не изволите ли выслушать моих спутников? Их тоже семеро. — Один за другим, из толпы выходили люди. — Кразз. Черноволосая Барсена, храбрейшая из храбрых. Камаррон из Каунта и Гогор-Великан. Пятнистый Кот, Итоки Бесстрашный. И последний, Белакво-Костолом. Все они здесь, чтобы присоединить свои голоса к моему и просить вашу светлость вновь открыть арены для боёв.

                Не всех Дени знала в лицо, но наслышана была обо всех семерых. Стоявшие перед ней были в числе самых знаменитых гладиаторов Меерина... А ещё в числе тех, кто поднял рабов, когда её «крысы», пробравшиеся в казармы по канализации, сняли с них оковы, тех, кто вёл за собой остальных в восстании, которое отдало Меерин в её руки. Она была в неоплатном долгу перед этими людьми.

                — Слушаю вас, — произнесла она.

                Они говорили по очереди, и каждый просил её дозволить вновь открыть арены.

                — Но зачем вам это? — спросила она, когда кончил говорить Итоки. — Вы теперь не рабы, обречённые на смерть по хозяйской прихоти. Я сделала вас вольными людьми. Почему же вы всё равно хотите окончить жизнь на обагрённом кровью песке?

                — Мне было три года, когда началось моё обучение, — сказал Гогор-Великан. — Когда я впервые убил, мне было шесть. Мать драконов говорит, что я вольный человек. Значит, я волен и сражаться?

                — Если ты хочешь сражаться, бейся за меня. Принеси присягу, вступи в ряды Людей Матери, в Свободные Братья, в Верные Щиты. Ты сможешь обучать других вольноотпущенников боевому искусству.

                Гогор покачал головой:

                — Раньше я бился для хозяина. Вы предлагаете биться за вас. А я хочу биться за себя. — Огромный детина с силой ударил в грудь кулаком размером с добрый окорок. — За золото. За славу.

                — Гогор выразил чаяния всех нас. — На одном плече Пятнистый Кот носил шкуру леопарда. — Мой последний хозяин отдал за меня триста тысяч. Когда я был рабом, моя постель была устлана мехами, а кормили меня одной вырезкой. Сейчас я свободен, но сплю на соломе, а питаюсь солёной рыбой, да и ту не всегда удаётся добыть.

                — Хиздар обещал нам, что победители получат половину выручки от продажи билетов, — сказал Кразз. — Половину, он дал слово, слово уважаемого человека.

                Слово коварного человека. — Дейенерис поняла, что угодила в ловушку.

                — А побеждённые? Что получат они?

                — Их имена будут высечены на вратах Судьбы подле имён других павших храбрецов, — торжественно объявила Барсена. Дени слышала, что за последние восемь лет ни одна женщина, выставленная против Барсены, не покидала арену живой. — Все мы умрём, и мужчины, и женщины... Но в веках останется память лишь о некоторых.

                Дени не знала, что ответить. — Если мой народ действительно желает этого, разве я вправе им отказывать? Прежде, чем стать моим, этот город принадлежал им; им принадлежат и жизни, которыми они желают столь безрассудно распорядиться.

                — Я обдумаю ваши слова. Благодарю вас за участие в обсуждении. — Она поднялась. — Продолжим завтра.

                «Преклоните колени перед Дейенерис Бурерождённой, Неопалимой, королевой Меерина, королевой андалов, и ройнаров, и первых людей, кхалиси Великого степного моря, Освобождающей-от-оков и Матерью драконов», — провозгласила Миссандей.

                Сир Барристан сопровождал Дени в её покои.

                — Расскажите мне что-нибудь, сир, — произнесла она, когда они поднимались по лестнице. — Что-нибудь о доблестных делах, какую-нибудь историю со счастливым концом. — Ей отчаянно хотелось услышать историю со счастливым концом. — Расскажите, как бежали от узурпатора.

                — Ваша светлость, мало доблести в бегстве ради спасения собственной жизни.

                Дени уселась на подушку, скрестив ноги, и посмотрела на него:

                — Ну, пожалуйста. Когда младший узурпатор уволил вас из Королевской гвардии...

                — Да, Джоффри. Они сослались на мой возраст, но дело было совсем не в этом. Мальчишка хотел облачить в белый плащ своего пса Сандора Клигана, а его мать желала видеть Цареубийцу на должности лорда-командующего.

                Когда мне объявили об этом, я... я снял плащ, как было мне велено, швырнул свой меч к ногам Джоффри, и сказал кое-что, чего говорить не следовало.

                — Что же вы сказали?

                — Правду... Но при том дворе правда редко бывала желанной гостьей. Из тронного зала я вышел с гордо поднятой головой, но куда мне идти, я не имел понятия. Единственным моим домом была башня Белого Меча. Разумеется, мои двоюродные братья нашли бы для меня место в Харвестхолле, но навлекать на них неудовольствие Джоффри я не хотел. Я собирал вещи, и вдруг понял, что сам предрешил свою участь, когда принял прощение Роберта. Он был добрым рыцарем, но из него вышел дурной король, а всё потому, что он занял трон, на который не имел никаких прав. И в ту минуту я решил, что найду истинного короля, и искуплю свою вину верной службой ему, и отдам этой службе все оставшиеся силы.

                — И вы отправились на поиски моего брата Визериса.

                — Собирался. Но возле конюшни на меня набросились золотые плащи. Джоффри предложил мне замок, в котором я должен был доживать свои дни, но я пренебрёг его даром, и теперь он был намерен предложить мне темницу. Командующий городской стражей лично атаковал меня — я был без меча, и этоизрядно добавило ему дерзости, — но с ним было всего трое, а у меня всё ещё оставался кинжал. Один из стражников схватил меня, я рассёк ему лицо, остальные отпрянули от копыт лошади. Я пустил коня вскачь и понёсся к воротам, а Джейнос Слинт орал на них, приказывая догнать меня. Я выехал из Красной крепости и ушёл бы от погони, но улицы были запружены, и меня перехватили у Речных ворот. Мои преследователи крикнули дежурным, чтобы те задержали меня, и передо мной возникли скрещённые копья.

                — А у вас не было меча. Как же вы прошли?

                — Настоящий рыцарь стоит десяти стражников. Мне на руку сыграл эффект внезапности. Мой конь сбил с ног одного из них, я перехватил его копьё и всадил в горло ближайшего преследователя. Последний из людей Слинта прекратил погоню, увидев, что я уже за воротами, а я пустил лошадь в карьер и скакал вдоль реки, пока город не скрылся из виду, твёрдо решив не отступаться от своего намерения. Ночью я обменял коня на кое-какие обноски и пригоршню мелочи, а утром влился в людской поток, тёкший в Королевскую Гавань. Я покинул город через Земляные ворота, так что вернуться решил через Божьи, моё лицо было в грязи, я зарос щетиной и был без оружия, если не считать деревянный посох. В грубом одеянии, подпоясанный верёвкой, в грязных сапогах, я ничем не отличался от сотен стариков, бегущих прочь от войны. Золотые плащи собрали с нас по оленю и дали знак проходить. Королевская Гавань была переполнена беженцами из земель, где военные действия были в разгаре. Среди них я смог затеряться. У меня было немного серебра, но его я должен был отдать капитану, который переправит меня на другой берег узкого моря, так что приходилось ночевать в септах и парках, а питаться в дешёвых кабаках. Я отпустил бороду, я притворялся стариком. В день казни лорда Старка я был на площади и всё видел. А после я зашёл в Великую септу и возблагодарил Семерых за то, что Джоффри снял с меня белый плащ.

                — Старк был изменником и заслужил такую смерть.

                — Ваша светлость, — произнёс Селми, — Эддард Старк приложил руку к свержению вашего отца, но вам он не желал зла. Когда евнух Варис сообщил нам, что вы ждёте ребёнка, Роберт сказал, что вы должны умереть, но лорд Старк был против. Он отказался поддержать убийство детей, и предложил Роберту поискать другого Десницу.

                — А как же принцесса Рейнис и принц Эйгон, о них вы забыли?

                — Ни в коем случае. Это дело рук Ланнистеров, ваша светлость.

                — Ланнистеры, Старки — какая разница? Визерис именовал их всех Псами узурпатора. Если на ребёнка спустили свору собак, какая разница, которая из них первой доберётся до его горла? Все псы виновны в равной степени. Вина... — Она словно поперхнулась этим словом. —Хаззея, — подумалось ей, и неожиданно для себя она произнесла, — Мне нужно взглянуть на яму, — и голос её был тихим, словно шёпот ребёнка. — Проводите меня вниз, сир, будьте так любезны.

                Тень неодобрения легла на лицо старика, но у него не было привычки обсуждать распоряжения своей королевы.

                — Как вам будет угодно.

                Кратчайший путь вниз лежал по чёрной лестнице: она не отличалась роскошью, ступени её были узкими и крутыми, но она шла напрямик, сокрытая в стенах пирамиды. Сир Барристан освещал путь, чтобы Дени не оступилась впотьмах и не упала. Их обступали стены, сложенные из камней самых разных цветов, которые становились одинаково серыми и чёрными, как только свет лампы покидал их. Трижды они проходили мимо постов Безупречных, те стояли, не шелохнувшись, словно изваяния. В тишине раздавался лишь шелест шагов.

                На нижнем уровне Великой пирамиды Меерина царил сумрак, стояла тишина, пахло пылью. Наружные стены пирамиды были в этой её части почти десять метров толщиной. Здесь каждый звук эхом отражался от сводов из разноцветного камня, и отголоски его были слышны в конюшнях, стойлах и кладовых. Они миновали три огромные арки, потом по освещённому факелами коридору спустились в подземелья под пирамидой, мимо резервуаров, темниц и пыточных, где когда-то пороли рабов, жгли их калёным железом и сдирали с них кожу. Наконец, они добрались до огромных железных дверей с ржавыми петлями, подле которых несли караул Безупречные.

                По её приказу один из них достал металлический ключ. Петли заскрипели, двери открылись. Дейенерис Таргариен шагнула в обжигающую тьму и остановилась у края глубокой ямы. Внизу, метрах в десяти-двенадцати, она увидела своих драконов, те смотрели на неё. Четыре точки светились в темноте: два глаза цвета расплавленного золота и два — цвета бронзы.

                Сир Барристан прикоснулся к её руке:

                — Ближе подходить не стоит.

                — Неужели вы думаете, что они могут причинить мне вред?

                — Не знаю, ваша светлость, но я предпочёл бы, чтобы вы не ставили рискованных экспериментов.

                Рейегаль заревел, испустил сгусток жёлтого пламени, и на миг вокруг стало светло, как днём. Языки огня лизнули стены, и лицо Дени опалило жаром, словно приоткрылась топка печи. На той стороне ямы Визерион разворачивал крылья, разгоняя спёртый воздух. Он попытался полететь к ней, но цепи со звоном напряглись и потянули его обратно, и он плашмя упал на брюхо. Лапы его были прикованы к полу кандалами толщиной в кулак. На нём был железный ошейник, цепь от которого шла к стене за спиной дракона. Такие же оковы были на Рейегале. В свете лампы Селми его мерцающая чешуя казалось бледно-зелёной, как нефрит. Его зубы были сжаты, сквозь них просачивались струйки дыма. Рядом на полу были разбросаны кости, надкусанные, обугленные, расщеплённые. Было нестерпимо жарко, пахло серой и горелым мясом.

                — Они выросли. — Голос Дени эхом отразился от закопчённых каменных стен. Капля пота скатилась по лбу и упала ей на грудь. — А что, драконы действительно растут всю жизнь?

                — Да, если им хватает еды и достаточно места. А вот запертые здесь...

                При Великих магистрах эта яма служила темницей. Пять сотен человек могло поместиться в ней... Она достаточно велика для двух драконов. — Но что будет, когда они станут слишком большими для этой ямы? Начнут ли они драться, пуская в ход пламя и когти? Или же станут болезненными и слабыми, с чахлой грудью и сморщенными крыльями? Иссякнет ли их пламя перед смертью?

                Что за мать оставляет детей гнить в темноте?

                Не смотри назад — пропадёшь, — говорила себе Дени... но как не смотреть в прошлое?— Я должна была догадаться, к чему всё идёт. Неужели я была настолько слепа, или же намеренно закрывала на всё глаза, не желая отдавать себе отчёт в том, какова истинная цена моего могущества?

                Она слышала все эти истории от Визериса, ещё когда была маленькой. Он любил рассказывать о драконах. Она знала, как пал Харренхол. Он слышала о Пламенном поле и о Драконьем Танце. Мать её предка, третьего по счёту Эйгона, сожрал на его глазах дракон его дяди. А все эти бесчисленные песни, что повествовали о селениях и королевствах, которые драконы держали в страхе, пока не объявлялся какой-нибудь храбрый охотник на драконов. В Астапоре она видела, как вытекли от жара глаза работорговца. По дороге в Янкай, когда Даарио принёс и бросил к её ногам головы Сэллора Безволосого и Прендала на Газина, её детки ими перекусили. Драконы не испытывают страха перед людьми. И если дракон достаточно велик, чтобы съесть овцу, он без труда проглотит и ребёнка.

                Её звали Хаззея. Ей было четыре годика. — Если, конечно, её отец не солгал. — A он мог лгать. Никто, кроме него, дракона не видел. Он принёс обугленные кости в качестве доказательства, но что доказывают обугленные кости? Быть может, сам он и убил девочку, а потом сжёг тело. Бритоголовый сказал тогда, что на его памяти это не первый отец, избавляющийся от нежеланной дочери. — Ребёнка могли убить Сыны Гарпии и обставить всё так, словно её уничтожил дракон, чтобы весь город возненавидел меня. — Дени так хотелось верить в это... но если бы это было так, зачем бы отец Хаззеи стал дожидаться конца аудиенции, когда зал опустел? Если бы всё это было подстроено с целью ополчить Меерин против неё, он рассказал бы свою историю, когда в зале было полно слушателей.

                Бритоголовый призывал её казнить этого человека. «По крайней мере, прикажите вырвать ему язык. Своей ложью этот человек может погубить всех нас, светлейшая». Но Дени не послушала его, и предпочла расплатиться по своему кровавому долгу. Никто не смог сказать ей, сколько стоит девочка, дочь, так что она распорядилась заплатить за неё в сто раз больше, чем за ягнёнка. «Я была бы счастлива, если бы могла вернуть тебе Хаззею, — сказала она отцу девочки, — но есть вещи, неподвластные даже королеве. Её останки будут похоронены в Храме Граций, и сотня свечей будет гореть днём и ночью в память о ней. Приходи ко мне в её день рождения, каждый год, и остальные твои дети ни в чём не будут нуждаться... но никто больше не должен слышать эту историю». — «Меня будут спрашивать, — отвечал безутешный отец, — где Хаззея, и от чего она умерла?» — «Она умерла от укуса змеи, — убедительным тоном произнёс Резник мо Резник. — Её утащили голодные волки. Её жизнь унесла смертельная болезнь. Придумай, что хочешь, главное, никогда больше не упоминай драконов».

                Визерион снова попытался подняться к ней, когти его скребли камень, тяжёлые цепи громыхали. И вновь у него ничего не вышло, он заревел, изогнул шею, завёл голову за спину, насколько мог, и выпустил столб золотистого пламени на стену позади себя. — Как скоро этот жар станет таким сильным, что от него начнёт трескаться камень и плавиться металл?

                Ещё совсем недавно она катала его на плече, а он обвивал хвостом её руку. Совсем недавно кормила его с рук жареным мясом. Его заковали первым. Дейенерис сама отвела его в яму, куда перед этим загнали нескольких бычков, и его заперли там. Когда дракон наелся, и его одолела дремота, его, спящего, заковали в цепи.

                С Рейегалем было сложнее. Должно быть, он услышал, как бушует в яме брат, услышал через разделявшую их толщу каменных стен. В конце концов, на него набросили сеть, сплетённую из здоровых металлических цепей, когда он нежился на солнце на балконе в её покоях; он так яростно вырывался, извивался и бился, что его тащили вниз по чёрной лестнице целых три дня. В схватке с ним сгорели шестеро.

                А Дрогон...

                «Крылатая тень», — так назвал его убитый горем отец девочки. Cамый большой из троих, самый свирепый, самый неуправляемый, с чёрной, как ночь, чешуёй и глазами, в которых бушует пламя.

                Дрогон охотился вдали от дома, а насытившись, возвращался и грелся на солнышке на вершине Великой пирамиды, где когда-то возвышалась мееринийская гарпия. Трижды его пытались изловить там, и трижды он ускользал. Сорок самых храбрых её людей ловили его, рискуя жизнью. Почти все получили ожоги, четверо умерли. В последний раз она видела Дрогона на закате того дня, когда провалилась третья попытка. Чёрный дракон улетал всё дальше на север, за Скаазадан, в сторону высоких трав дотракийского моря. С тех пор его не видели.

                Мать драконов, — подумала Дени. — Мать чудовищ. Что выпустила я на свет? Королева на троне из обугленных костей, стоящем на зыбучем песке. — Как может она без драконов удержать Меерин, и, тем паче, вернуть себе Вестерос? — Во мне течёт кровь драконов, — подумала она. — Так что, если они чудовища —чудовище и я.

                Ему дали коня, стяг, дублет тонкой шерсти, тёплый плащ на меху — и он оказался на свободе. И от него не воняло. «Организуй всё, как надо, с этим замком, — сказал Дэймон А-ну-ка-потанцуй, он помогал Вонючке, которого шатало из стороны в сторону, сесть в седло, — или, если хочешь, скачи прочь, посмотрим, как далеко ты заберёшься, прежде чем мы изловим тебя». Дэймон осклабился и легко тронул плетью круп старой лошади, та негромко заржала и двинулась вперёд нетвёрдой поступью.

                Вонючка боялся обернуться и увидеть, что Дэймон, и Жёлтый Дик, и Ворчун, и остальные следуют за ним, что всё это лишь очередная злая шутка лорда Рамзи, жестокая проверка, призванная выяснить, что он будет делать, если получит лошадь и свободу действий. — Неужели они думают, что я попытаюсь сбежать? — Заморенная хромая кляча, которую ему дали, никуда не годилась, с таким конём у него не было ни малейшего шанса обогнать добрых лошадей лорда Рамзи и его охотников. А Рамзи ничто не доставляло большего удовольствия, чем пустить своих девчат по свежему следу.

                Да и потом, куда ему бежать? За спиной остался лагерь, полный дредфортцев и людей Райсвеллов, которых те привели с Источников, было там и войско Барроутона. С юга по гати поднималась ко Рву Кэйлин другая армия: войско Болтона и силы Фреев, вставших под знамёна Дредфорта. К западу от тракта, вдоль побережья холодного моря, раскинулась бесплодная каменистая пустыня, а к востоку лежали болота и топи Перешейка, кишевшие змеями, львоящерами и болотными чертями, которые смазывали ядом свои стрелы.

                Нет, он не сбежит. Бежать было некуда.

                Он получит замок. Я всё сделаю. У меня нет выбора.

                Было пасмурно и сыро, стоял туман. Дул южный ветер, влажный, словно поцелуй. В отдалении уже виднелись развалины Рва Кэйлин, на которых, казалось, вышили причудливый узор клочьями тумана. Лошадь неспешно приближалась к руинам, а серо-зелёная жижа под её ногами негромко чавкала, неохотно выпуская увязшие лошадиные копыта.

                Я уже ездил этой дорогой. — Это была опасная мысль, и он тут же пожалел о ней. «Нет, — произнёс он, — нет, это был кто-то другой, это было прежде, чем ты узнал, как тебя зовут». Его звали Вонючка. Он не должен был забывать. — Вонючка, Вонючка, ароматная штучка.

                Когда тот, другой, ехал этой дорогой, с ним следовала целая армия, огромное войско севера шло на войну под серыми с белым знамёнами дома Старков. А Вонючка ехал в одиночестве, сжимая в руке белый флаг переговорщика на сосновом шесте. Когда тот, другой, ехал этой дорогой, под ним был боевой конь, быстроногий и норовистый. Вонючка же восседал на разбитой кляче, кожа да кости, но и этого скакуна ему приходилось придерживать, чтобы не свалиться с седла в грязь. Тот, другой, был хорошим наездником, а Вонючка едва держался на лошади. Прошло столько времени. Он больше не был наездником. Он вообще не был человеком. Его создал лорд Рамзи, и он был тварью ниже собаки, червяком в человеческом обличье.

                — Ты притворишься принцем, — говорил ему лорд Рамзи прошлой ночью, пока Вонючка нежился в обжигающе горячей ванне, — но мы-то знаем правду. Ты Вонючка. Ты не перестанешь быть Вонючкой никогда, как бы хорошо от тебя ни пахло. Твоё обоняние может обмануть тебя. Помни, как тебя зовут. Помни, кто ты есть.

                — Вонючка, — произнёс он. — Я ваш Вонючка.

                — Окажешь мне эту маленькую услугу, и станешь моим псом, будешь получать мясо каждый день, — пообещал лорд Рамзи. — У тебя будет соблазн предать меня. Сбежать, или сражаться, или перейти на сторону наших врагов. Нет, помолчи, не желаю слышать твои возражения. Будешь лгать мне — оставлю без языка. На твоём месте любой человек пошёл бы против меня, но ведь мы оба знаем, что ты такое, правда? Если тебе так хочется, можешь попробовать меня обмануть, это не принципиально… только не забудь перед этим пересчитать пальчики и подумать, во что тебе это обойдётся.

                Вонючка знал, во что обходятся такие вещи. — Семь, — подумал он, — семь пальцев. Семью пальцами вполне можно обойтись. Семь – священное число. — Он вспомнил, какую боль испытал, когда по приказу лорда Рамзи Скорняк снял кожу с его безымянного пальца.

                Воздух был сырым, дышать было тяжело, то тут, то там поблёскивали мелкие лужи. Вонючка старательно объезжал их, стараясь держаться остатков дощатого настила, который в своё время уложил вдоль всего пути следования передовой отряд войска Робба Старка, чтобы облегчить передвижение по мягкому грунту. Там, где однажды высилась мощная стена, теперь были рассеяны отдельные валуны, глыбы чёрного базальта, такие огромные, что, должно быть, не меньше сотни людей в своё время потребовалось для того, чтобы водрузить их на место. Одни увязли в трясине настолько, что виднелась только кромка, другие валялись, словно игрушки, наскучившие неведомому богу, все в трещинах, с отколотыми краями, в пятнах лишайника. Ночью прошёл дождь, и гигантские мокрые камни сверкали в утреннем свете, будто их облили первоклассным чёрным маслом.

                Немного поодаль возвышались башни.

                Башня Пьяницы скособочилась, словно вот-вот упадёт, — она простояла так уже пять веков. Башня Детей пронзала небо, прямая, как копьё, но разрушенный шпиль открывал её внутренности ветру и дождю. Привратная башня, приземистая и широкая, была самой большой из трёх, вся заросшая мхом, она казалась липкой, с северной стороны из щели между камнями росло вбок уродливое кривое дерево, а остатки разрушенной стены всё ещё примыкали к ней с запада и востока. — Карстарки расположились в башне Пьяницы, Амберы — в башне Детей, вспомнилось ему. Привратную башню занял сам Робб.

                Он закрывал глаза, и перед его мысленным взором представали нарядные знамёна, реявшие на ветру, северном, бодрящем. — Не осталось ни единого, все пали. — Южный ветер обдувал его лицо теперь, а над тем, во что теперь превратился Ров Кэйлин, развевались лишь стяги с золотым кракеном на чёрном поле.

                За ним наблюдали. Он чувствовал на себе взгляды. Он поднял глаза: бледные лица, изучавшие его, виднелись между зубцов Привратной башни и в прорехах полуразрушенной кладки шпиля башни Детей, где по легенде однажды собрались дети леса, чтобы призвать воды, которые, как молот, раскололи надвое Вестерос.

                Переправиться через Перешеек посуху можно было только по гати, а она на севере упиралась в башни Рва Кэйлин, который преграждал путь, как пробка затыкает бутылочное горлышко. Дорога здесь была узкой, а развалины крепости располагались таким образом, что всякий враг, который пожелал бы пройти с юга на север, оказывался под ними и между ними. Невозможно было штурмовать одну из башен без того, чтобы стрелы с двух других не обрушились на атакующего, взбирающегося по влажным камням, с которых свисали склизкие плети растения, именуемого «кожа призрака». А стоит сойти с гати — и ступаешь в непролазные, нескончаемые болота, где ждут своего часа трясины и плывуны, где переливающиеся на солнце зелёные лужайки, которые можно опрометчиво принять за твёрдую почву, под ногами превращаются в топь, — и всё это кишит ядовитыми змеями, цветами с губительным ароматом и огромными львоящерами, чьи зубы напоминают кинжалы. Не менее опасны и люди, населяющие эти земли, их редко кто видит, но от их внимания не ускользает никто, — обитатели болот, пожиратели лягушек, люди ила и тины. Фенн-Топь и Рид-Камыш, Пит-Торфяной и Боггс-Болотный, Крэй-Протока и Квагг-Трясина, Грингуд-Зелёный и Блэкмор-Чернее-Чёрного — вот как именуют они себя. А железнорожденные всех их без разбору зовут болотными чертями.

                Вонючка проехал мимо разложившегося трупа лошади, в горле которой торчала стрела. Длинная белая змея скрылась в пустой глазнице конского черепа при его приближении. За лошадью он заметил всадника, вернее то, что от него осталось. Вороны склевали плоть с его лица, а дикий пёс пробрался под кольчугу и выгрыз внутренности. Чуть дальше лежал другой труп, увязший в жиже настолько, что наружу торчали только лицо и пальцы.

                Ближе к башням земля по обе стороны дороги была усеяна трупами. Их зияющие раны поросли кровецветом, и бледные цветы с толстыми лепестками, влажными, как женские губы, распустились над ними.

                Никто в гарнизоне меня не узнает. — Кто-нибудь, может, и вспомнил бы того, прежнего мальчишку, который ещё не знал, как его зовут, но Вонючку не знает ни один из них. Он не видел своего отражения целую вечность, но хорошо представлял себе, как сильно постарел. Его волосы поседели, большая их часть и вовсе выпала, а те, что остались, были жёсткими и сухими, словно солома. Подземелье сделало его слабее старухи, он так исхудал, что сильный порыв ветра мог сбить его с ног.

                И руки… Рамзи дал ему перчатки, хорошие чёрные перчатки из тонкой кожи, мягкие, податливые, плотно набитые шерстью там, где надо было скрыть отсутствие пальцев, но достаточно было присмотреться, как следует, чтобы заметить, что три пальца у него не гнулись.

                — Ни шагу ближе! — раздался зычный крик. — С чем явился?

                — Есть разговор, — он пришпорил свою клячу и продолжил движение, размахивая белым флагом так, чтобы тот нельзя было не разглядеть. — Я без оружия.

                Ответа не последовало. Он знал, что сейчас за башенными стенами железные решают, впустить ли его или нашпиговать его грудь стрелами. —Неважно. — Быстрая смерть здесь и сейчас в сотню раз лучше, чем вернуться к лорду Рамзи, потерпев неудачу.

                Затем двери башни распахнулись.

                — Скорей!

                Вонючка только-только начал разворачивать лошадь на голос, когда рядом просвистела стрела. Она вылетела откуда-то справа, из полузатопленных развалин стены. Стрела прошла сквозь складки его стяга и безвольно повисла, зацепившись за ткань оперением, а её остриё оказалось почти у него перед носом. С перепугу он бросил флаг и скатился с седла.

                — Давай внутрь! — крикнул голос из башни, — быстрей, дурак, давай быстрей!

                Вонючка карабкался на четвереньках вверх по ступенькам, когда над головой пронеслась ещё одна стрела. Кто-то схватил его и втащил внутрь, двери захлопнулись. Его рывком поставили на ноги, толчок — и он оказался прижат к стене, к горлу был приставлен нож, а бородатое лицо обладателя ножа маячило так близко, что можно было пересчитать волоски в носу.

                — Кто ты такой? Зачем ты здесь? Отвечай живее, не то составишь компанию вон кому. — Караульный тряхнул головой, указывая на гниющий труп рядом с дверями, позеленевший и покрытый шевелящимися опарышами.

                — Я из железнорожденных, — сказал Вонючка, и солгал. Железным был рождён тот мальчишка, которым он был прежде, но Вонючка появился на свет в подвалах Дредфорта. — Посмотри на меня как следует. Я сын лорда Бэйлона. Я твой принц. — Надо было бы назвать и имя, но язык почему-то не слушался его. — Вонючка, я Вонючка — жалкая закорючка. — Но на какое-то время об этом следовало забыть. Не найдётся человека, который согласился бы сдаться такой твари, как Вонючка, даже в самом безвыходном положении. Он должен притвориться принцем.

                Схвативший его вглядывался в его черты, глаза косили, рот кривился в недоверчивой усмешке. Зубы его были бурыми, изо рта пахло пивом и луком.

                — Сыновья лорда Бэйлона мертвы.

                — Мои братья — да. Я — нет. В Винтерфелле меня взял в плен лорд Рамзи. Он и послал меня к вам для переговоров. Кто здесь главный, ты?

                — Я? — Мужчина опустил нож и сделал шаг назад, едва не споткнувшись о тело на полу. — Что вы, нет, милорд. — Ржавая кольчуга, полусгнившие кожаные штаны. Язва на запястье сочится сукровицей. — Главный у нас Ральф Кеннинг, так распорядился капитан. Я всего лишь караульный.

                — А это кто? — Вонючка пнул труп ногой.

                Караульный смотрел на тело в недоумении, словно видел его впервые.

                — Он… он выпил воды. Пришлось перерезать ему горло, чтобы он перестал орать. Отравился. Здешнюю воду пить нельзя. Поэтому мы утоляем жажду элем. — Караульный потёр красные воспалённые глаза. — Поначалу мы стаскивали мертвецов в подвалы, там всё затоплено. Но больше желающих этим заниматься нет, так что они остаются лежать, где упали.

                — Подвалы для них более подходящее место. Их надо предать воде. Их души должны быть вверены Утонувшему Богу.

                Мужчина рассмеялся:

                — Там нет богов, милорд. Только крысы да водяные змеи. Белые такие, толщиной с вашу ногу. Иногда они проскальзывают наверх и кусают спящих.

                Вонючка вспомнил подземелья Дредфорта, и извивающуюся в зубах крысу, и вкус свежей крови на губах. — Если у меня ничего не выйдет, Рамзи вернёт меня туда, только прежде снимет кожу ещё с одного пальца.

                — Сколько человек осталось в гарнизоне?

                — Сколько-то осталось, — сказал железный. — Точно не знаю. Меньше, чем было поначалу. Кажись, кто-то ещё остался в башне Пьяницы. А вот в башне Детей — никого. Дэйгон Кодд проверял пару дней назад. Сказал, нашёл там двоих, они жрали ихних мертвецов. Он вроде как убил обоих.

                Ров Кэйлин уже пал, — вдруг понял Вонючка, — просто этих ребят не сочли нужным поставить в известность. — Он сделал вид, что потирает губы, пытаясь скрыть недостаток зубов, и произнёс:

                — Мне нужно поговорить с вашим командиром.

                — С Кеннингом? — караульный, похоже, смутился. — Он не то, чтобы особо мог разговаривать. Он помирает. А может, уже помер. Я не видел его с тех пор, как… не помню, когда я его вообще последний раз видел…

                — Где он? Проводи меня к нему?

                — А двери кто будет охранять?

                — Он. — Вонючка пнул труп.

                Эта идея показалась мужчине забавной.

                — И то верно. Почему бы и нет? Пошли, коли так. — Он выдернул факел из подставки и размахивал им, пока тот не разгорелся, как следует. — Сюда. — Караульный открыл дверь и повёл его вверх по спиральной лестнице, и свет факела отражался в чёрном камне стен.

                Лестница привела их в тёмную, дымную комнату, натопленную до духоты. Окно было затянуто потрёпанным куском кожи, который должен был задерживать влажный воздух с улицы, в жаровне тлел кусок торфа. В комнате дурно пахло, можно было различить запахи плесени, ссанья и прочих нечистот, дыма и болезни. Пол был устлан грязным тростником, а охапка соломы в углу служила постелью.

                Ральф Кеннинг был укрыт горой мехов, его бил жестокий озноб. Оружие и доспехи его были сложены рядом: меч, топор, кольчуга, железный шлем. На щите была изображена длань бога бури, пальцы его, сотканные из облаков, низвергали на бушующее море ветвистые молнии; но роспись потускнела и осыпалась, а дерево под ней загнило.

                Гнил и сам Ральф. Его лихорадило, он лежал под слоями меха совершенно голый, бледное опухшее тело его было сплошь покрыто гноящимися язвами и коростой. Лицо его было деформировано, одна щека неестественно раздута, шея с этой стороны налита кровью настолько, что казалась шире головы. Рука на этой же стороне была размером с бревно, на ней копошились опарыши. Видно было, что его не мыли и не брили много дней. Один его глаз гноился, а в бороде засохла блевотина.

                — Что сним случилось? — поинтересовался Вонючка.

                — Он был на башне, в него попали болотные черти. Пустячная царапина, вот только… стрелы у них отравлены, они смазывают наконечники дерьмом и кое-чем похуже. Мы обработали рану кипящим вином, но бестолку.

                С  этим вести переговоры я не могу.

                — Убей его, — сказал Вонючка караульному. — Он ничего уже не соображает. В нём остались только кровь да черви.

                Караульный смотрел на него, раскрыв рот:

                — Капитан оставил его за главного.

                — Умирающую лошадь ты прикончил бы.

                — Лошадь? У меня никогда не было лошади.

                А у меня была. — Внезапно нахлынули воспоминания. Улыбчивый кричал человеческим голосом. Его грива была обьята огнём, ослепший от боли, он встал на дыбы и бил по воздуху передними ногами, красивыми, стройными. — Нет, нет. Не мой, он вовсе не был моим, у Вонючки никогда не было коня.

                — Я сделаю это за тебя. — Вонючка схватил меч Ральфа Кеннинга, опёртый о щит. Оставшихся пальцев всё ещё было достаточно, чтобы держать рукоять. Когда острие меча коснулось горла того, что лежало на соломенной постели, кожа разошлась, и наружу хлынула чёрная кровь и жёлтый гной. Кеннинг забился в конвульсиях, потом затих. Тошнотворный запах наполнил комнату. Вонючка бросился на лестницу. Воздух там был сырым и холодным, зато на порядок чище, чем в комнате. За ним, пошатываясь, вышел железный, он был бледен и еле сдерживал рвоту. Вонючка схватил его за плечо:

                — Кто у вас следующий по старшинству? Где остальные?

                — Наверху, на стенах или в зале. Спят, пьют. Могу проводить вас, если желаете.

                — Проводи, и немедленно. — Рамзи дал ему всего день.

                Стены зала были сложены из тёмного камня, потолки были высокими, тяга — хорошей, по нему гуляли клубы дыма, но стены тут и там поросли белёсым лишайником. В камине тлел торф, следы копоти свидетельствовали о том, что в былое время в очаге разжигали мощное пламя. В центре зала стоял массивный каменный стол, ему было уже несколько сотен лет. —Вон там я сидел, когда был здесь в последний раз, — вспомнилось ему. — Робб восседал во главе стола, по его правую руку был Большой Джон, по левую — Рузи Болтон. Рядом с Хеллманом Толлхартом сидели Гловеры. Напротив — Карстарк и его сыновья.

                За столом пьянствовало человек двадцать железных. Когда он вошёл, кое-кто поднял мутные, безжизненные глаза. Но большинство не обратили на него ни малейшего внимания. Ни одного знакомого лица. У некоторых плащи были застёгнуты серебряными пряжками в форме трески. На Железных островах были невысокого мнения о роде Коддов, поговаривали, что мужчины их — воры и трусы, а женщины — распутницы, которые спят с собственными отцами и братьями. Неудивительно, что дядя оставил здесь этих людей, когда отправился домой с Железным флотом. — Моя задача становится гораздо проще.

                — Ральф Кеннинг мёртв, — произнёс он. — Кто у вас за старшего?

                Выпивохи тупо смотрели на него. Кто-то заржал. Кто-то сплюнул. Наконец, раздался голос одного из Коддов:

                — А кто интересуется?

                — Сын лорда Бэйлона. — Вонючка, меня зовут Вонючка, и я — дерзкая штучка. — Я посланник Рамзи Болтона, лорда Хорнвудского и наследника Дредфорта, который пленил меня под Винтерфеллом. Его войско стоит к северу от вас, а армия его отца — к югу, но лорд Рамзи готов пощадить вас, если вы сдадите Ров Кэйлин до захода солнца. — Он вытащил письмо, которое привёз с собой, швырнул его на стол, и свиток покатился в сторону сидящих.

                Один из них взял его в руки и начал рассматривать со всех сторон, уделяя особое внимание печати розового воска. После паузы он произнёс:

                — Пергамент. Какой от него толк? Нам нужен сыр, нужно мясо.

                — Нам нужна сталь, ты это имел в виду, — сказал сидевший рядом мужчина, седобородый, с обрубком вместо левой руки. — Мечи. Топоры. Да, и луки, ещё хотя бы сотня луков, а к ним лучники, чтобы спускать тетиву.

                — Железнорожденные не сдаются. — Произнёс третий голос.

                — Мой отец вряд ли бы с этим согласился. Лорд Бэйлон преклонил колено перед Робертом, когда тот разрушил стены его крепости. В противном случае ему было не жить. Как и вам, если не сдадитесь. — Он указал на свиток. — Вскройте послание. Прочтите его. Это ваша охранная грамота, она писана рукой лорда Рамзи. Опустите мечи и идите со мной, его милость накормит вас, вы сможете беспрепятственно отправиться на Каменистый берег и найти корабль, который доставит вас домой. В противном случае вы умрёте.

                — Это угроза? — один из Коддов вскочил на ноги, крупный мужчина, бледный, как мертвец, с выпученными глазами и большим ртом. Он выглядел так, словно отец прижил его с рыбиной, тем не менее, он носил меч. — Дэйгон Кодд не сдаётся никому.

                Нет, пожалуйста, вы должны слушать меня. — От одной мысли о том, что сделает с ним Рамзи, если гарнизон откажется сдаться, он едва не описался. — Вонючка, Вонючка — обоссанные брючки.

                — Таков ваш ответ? — ему показалось, что слова эти прозвучали жалко и беспомощно. — Эта треска говорит от имени всех вас?

                Караульный, с которым он общался у входа, медлил с ответом:

                — Виктарион приказал нам остаться здесь, так он говорил. Я слышал собственными ушами. «Оставайтесь здесь до моего возвращения», — сказал он Кеннингу.

                — Точно, — подхватил однорукий. — Так он и сказал. Его призвали на выборы короля, но он пообещал, что вернётся с короной из дерева, данного морем, на челе, и приведёт с собой добрую тысячу людей.

                — Дядя и не думает возвращаться, — произнёс Вонючка. — Королём избрали его брата Эурона, а Вороньему глазу есть, где воевать. Неужели вы думаете, что представляете для моего дяди какую-то ценность? Ничего подобного. Он оставил вас здесь на верную смерть. Он избавился от вас с той же лёгкостью, с какой по дороге с корабля на берег счищает с сапог налипший ил.

                Эти слова попали в цель. Он видел это по глазам, по взглядам, которые они бросали друг на друга, по тому, как хмурились они, глядя в кружки. — Им уже давно не даёт покоя мысль, что про них забыли, а теперь я превратил опасения в уверенность. — Они не родственники знаменитым капитанам, не принадлежат к великим родам Железных островов. Это дети угнанных в рабство да сыновья походных жён.

                — Если мы сдаёмся, то можем уйти? — спросил однорукий, — Так тут написано, в этом вашенском документе? — он пихнул локтём свиток, который до сих пор не был распечатан.

                — Можете сами убедиться, — ответил Вонючка, почти уверенный в том, что никто из них не умеет читать. — Лорд Рамзи платит своим пленникам за доверие уважением и почётом. — У меня он отнял только пальцы на руках и ногах, и ещё ту штуку, а ведь мог бы вырезать мне язык или содрать кожу с ног, от паха до щиколотки. — Сдайтесь ему, и он сохранит вам жизнь.

                — Ты лжёшь. — Дэйгон Кодд вытащил меч. — Тебя называют Перебежчиком. Почему мы должны верить твоим обещаниям?

                Он пьян, — дошло до Вонючки. — В нём говорит спиртное.

                — Хотите верьте, хотите нет. Я доставил вам предложение лорда Рамзи. Теперь мне пора возвращаться. Сегодня у нас на ужин вепрь, и репа на гарнир, а запьём мы это всё крепким красным вином. Желающие пойти со мной разделят эту трапезу. А все прочие уже к завтрашнему вечеру будут на том свете. Сюда с юга движется конница лорда Дредфортского, а с севера — люди его сына. Пощады не будет. И тех, кто умрёт в бою, можно будет назвать счастливчиками. Остальных бросят болотным чертям.

                — Довольно, — прорычал Дэйгон Кодд. — Ты думаешь, словами можно вселить страх в железнорожденных? Вон! Убирайся к своему хозяину, пока я не вспорол тебе живот, не выпустил кишки и не скормил их тебе.

                Он собирался ещё много чего сказать, но вдруг его глаза распахнулись. В лоб ему, точно промеж глаз, со смачным хрустом вошёл топор. Меч выпал из рук Кодда. Он задёргался, словно рыба на крючке, потом рухнул на стол лицом вниз.

                Топор метнул однорукий. Он поднялся из-за стола, и ещё один топор был в его руке.

                — Кому ещё жить надоело? — спросил он выпивох, — Только скажите, и я вам организую отправку на тот свет. — Тоненькие алые ручейки разбегались по каменной столешнице из того места, где упокоилась голова Дэйгона Кодда. — Лично я собираюсь пожить ещё, а не сгнить здесь.

                Кто-то сделал глоток эля. Кто-то вылил содержимое кружки на стол, чтобы смыть струйку крови прежде, чем та доползёт до него. Царило молчание. Когда однорукий вернул топор за пояс, Вонючка понял, что выиграл. Он почти почувствовал себя человеком, как прежде. — Лорд Рамзи будет мной доволен.

                Он собственноручно спустил флаг с кракеном; из-за того, что не все пальцы были на месте, получалось не особо ловко, но он был благодарен лорду Рамзи, что тот оставил ему хотя бы столько. Практически весь день железные прособирались, и к концу дня были готовы выступить. Их оказалось больше, чем он предполагал — сорок семь человек в Привратной башне и ещё восемнадцать в башне Пьяницы. Двоих можно было уже считать мертвецами, они были безнадёжны, ещё пятеро были слишком слабы, чтобы идти. Тем не менее, оставалось ещё пятьдесят восемь человек, которые вполне могли сражаться. Они были ослаблены, но забрали бы с собой в могилу втрое больше своего числа, если бы лорд Рамзи решил брать развалины приступом. — Он правильно сделал, что послал меня, — размышлял Вонючка, взбираясь на свою кобылу, чтобы возглавить потрёпанный отряд, которому предстоял путь через болота в лагерь северян. «Оставьте всё оружие здесь, — сказал он взятым в плен, — мечи, луки, кинжалы. У кого увидят хоть что-нибудь из оружия — отправят на тот свет без разговоров».

                За то время, которое занял обратный путь, Вонючка успел бы трижды добраться до лагеря. Для четверых из тех, кто не мог идти сам, на скорую руку соорудили грубые носилки, пятого нёс на спине сын. Это замедляло движение, и все железные понимали, насколько уязвимы сейчас, проходя мимо засад болотных чертей на расстоянии полёта отравленной стрелы. — Помирать, так помирать. — Вонючка мог только надеяться, что лучник окажется мастером своего дела и пошлёт ему быструю и чистую смерть. — Человеческую смерть, не такую кончину, какая выпала Ральфу Кеннингу.

                Во главе процессии хромал однорукий. Он рассказал, что его зовут Эдрек Хамбл, что дома на Великом Уике у него осталась законная супруга и три походных жёнушки. «И когда мы отплывали сюда, трое из четверых были брюхаты, — хвастал он, — а у Хамблов частенько случаются двойни. Вернусь домой и первым делом сосчитаю, сколько у меня родилось сынишек. Быть может, одного я назову в вашу честь, милорд».

                О да, нареки его Вонючкой, — подумал собеседник, — А когда он будет безобразничать, руби ему пальцы на ногах и заставляй его есть крыс. Он отвернулся и сплюнул, и ему пришло в голову, что Ральф Кеннинг может оказаться везунчиком в сравнении с ним.

                К тому времени, когда перед ними, наконец, вырос лагерь лорда Рамзи, небо затянуло свинцово-серыми тучами, начало накрапывать. Часовые молча проводили их взглядами. Над лагерем клубился дым от жаровен, которые заливало дождём. С ними поравнялась кавалькада, возлавляемая юным лордом, на щите которого была изображена лошадиная голова. — Один из сыновей лорда Райсвелла, — сообразил Вонючка. — Роджер, а может Рикард. — Он их не различал.

                — Это что, все? — задал вопрос всадник на гнедом скакуне.

                — Все, кто остался, мой лорд.

                — Я думал, их там больше. Мы трижды шли на штурм, и трижды они нас отбрасывали.

                Мы — железнорожденные. — гордость внезапно вспыхнула в нём, и на доли секунды он снова стал принцем, отпрыском лорда Бэйлона, сыном Пайка. Но такие вещи опасно было произносить даже про себя. Он должен помнить, как его зовут. — Вонючка, меня зовут Вонючка — от страха трясучка.

                Они уже подошли к лагерю, когда лай гончих ознаменовал появление лорда Рамзи. С ним был Амбер-Шлюшегуб и все любимчики Рамзи: Скорняк, и Кислый Элин, и Дэймон А-ну-ка-потанцуй, и оба Уолдера, Большой и Маленький. Собаки вились вокруг них, рыча на чужаков, пытаясь ухватить кого-нибудь зубами. —Девчата Ублюдка, — мелькнуло в голове прежде, чем он сообразил, что это слово никогда, ни при каких обстоятельствах, ни в коем случае не должно употребляться в присутствии лорда Рамзи.

                Вонючка соскочил с лошади и преклонил колено:

                — Мой лорд, Ров Кэйлин — ваш. А это его оставшиеся защитники.

                — Негусто. Я надеялся, их окажется больше. Они так упрямо держали оборону. — Белёсые глаза лорда Рамзи сверкали. — Вы, должно быть, дико проголодались. Дэймон, Элин, позаботьтесь о них. Вина и эля им, и еды, сколько влезет. Скорняк, пусть их ранеными займутся наши мейстеры.

                — Будет сделано, мой лорд.

                Несколько железных невнятно пробормотали слова благодарности, и пленники побрели к жаровням в центре лагеря. Один из Коддов даже попытался приложиться к перстню лорда Рамзи, но собаки не дали подойти близко, а Элисон отхватила ему кусочек уха. Кровь струилась у него по шее, а он всё приседал неуклюже, и кланялся, и превозносил доброту его милости.

                Когда скрылся из виду последний из железных, Рамзи Болтон, всё так же улыбаясь, перевёл взгляд на Вонючку. Он сгрёб его за макушку, притянул лицо к себе, поцеловал в щёку и прошептал:

                — Вонючка, старый добрый дружок. Неужели они и вправду приняли тебя за своего принца? Эти железные — невероятные кретины. Боги надрывают животы со смеху, глядя на них.

                — Они хотят вернуться домой, ничего больше, мой лорд.

                — А чего хочешь ты, мой ненаглядный Вонючка? — промурлыкал Рамзи так нежно, словно они были любовниками. От него пахло вином с пряностями и гвоздикой, чудесный запах. — За такую доблестную службу положена награда. Я не могу вернуть тебе пальцы, но ведь наверняка у меня найдётся что-то такое, чего тебе хочется. Хочешь, я отпущу тебя? Освобожу тебя, и не надо больше будет мне служить? Хочешь уйти с ними, вернуться на свои унылые острова в холодном сером море, снова быть принцем? Или предпочтёшь остаться моим верным слугой?

                Словно ледяной сталью провели вдоль позвоночника. — Осторожнее, — сказал он себе, — сейчас будь очень, очень осторожен. — Ему не нравилась улыбка его милости, не нравилось, как сверкают у того глаза, не нравилось, что в уголке рта блестит слюна. Это были дурные знаки, и ему уже доводилось видеть их прежде. — Ты никакой не принц. Ты всего лишь Вонючка, Вонючка — потешная штучка. Скажи ему то, что он хочет слышать.

                Мой лорд, — произнёс он, — моё место здесь, рядом с вами. Я – ваш Вонючка. Я хочу только одного — служить вам. И прошу я вас лишь об одном… о мехе вина, это будет мне достойной наградой… красное вино, самое крепкое из тех, что есть у вас, столько, сколько человек может выпить…

                Лорд Рамзи рассмеялся.

                — Ты не человек, Вонючка. Ты — моё создание. Впрочем, будет тебе вино. Уолдер, займись этим. И не бойся, возвращать тебя в подземелье я не стану, слово Болтона. Сделаем тебя псом. Каждый день будешь получать мясо, и я даже оставлю тебе кое-какие зубы, чтобы его жевать. Спать можешь с моими девчатами. Бен, найдётся у тебя ошейник для него?

                — Я распоряжусь, чтобы его изготовили, милорд, — сказал Костлявый Бен.

                Старик организовал и ещё кое-что. Тем вечером Вонючка получил не только ошейник, но ещё и драное одеяло и половину цыплёнка. За мясо пришлось подраться с собаками, но это был его лучший ужин со времён Винтерфелла.

                И вино… Тёмное, кислое, но по-настоящему крепкое. Усевшись среди собак, Вонючка приложился к меху и жадно пил до тех пор, пока в голове не зашумело, потом рыгнул, утёр губы и отпил ещё. Затем лёг на спину и закрыл глаза. Когда он проснулся от того, что одна из собак слизывала блевотину с его бороды, то увидел, что тёмные облака разошлись, открыв лунный серп. Где-то в ночи раздавались крики. Он отпихнул собаку, перевернулся и снова заснул.

                Наутро лорд Рамзи отправил трёх всадников по гати на юг сообщить лорду-отцу, что путь свободен. Над Привратной башней, на месте спущенного Вонючкой золотого кракена Пайка, был поднят флаг Болтонов с человеком без кожи. Вдоль дороги из гниющих брёвен в топкую землю были вбиты колья, на них торчали багровые тела, сочившиеся кровью и гноем. — Шестьдесят три, — понял он, — их шестьдесят три. — У одного не хватало половины руки. Другой стискивал в зубах пергаментный свиток, и печать на нём так и оставалась нетронутой.

                Через три дня появился передовой отряд войска Рузи Болтона, пробравшийся через развалины, миновавший строй вселявших ужас часовых; в отряде Фреев было четыре сотни всадников в синем и сером, и наконечники их копий сверкали в солнечных лучах всякий раз, когда солнце проглядывало сквозь тучи. Отряд возглавляли двое сыновей старого лорда Уолдера. Один — дюжий детина, с выдающейся вперёд челюстью и огромными мускулистыми руками. Второй — лысый, с алчными близко посаженными глазами, острым носом и редкой тёмной бородкой, которой не особо удавалось скрыть безвольный маленький подбородок. — Хостин и Эйнис. — Он знавал их в те времена, когда ещё не выучил, как его зовут. Хостин — настоящий бык, медленно соображающий, но безжалостный, если его вывести из себя, его считали самым свирепым воином из всех отпрысков лорда Фрея. Эйнис — старше, злее и умнее, не боец — командир. Оба — видавшие виды вояки.

                За авангардом следовали северяне, их потрёпанные знамёна трепетали на ветру. Они шли и шли мимо, а Вонючка разглядывал их. Большинство были пешими, да и тех было слишком мало. Он вспоминал огромное войско, которое шло на юг под предводительством Молодого Волка, под стягами Винтерфелла с лютоволком. Двадцать тысяч мечей и копий, или около того, встало под знамёна Робба, но лишь двое из десяти возвращались назад, и в основном это были подданные Дредфорта.

                В самой середине колонны, там, где люди шли плотнее всего, ехал мужчина в броне из тёмно-серых пластин поверх кроваво-красного стёганого кожаного дублета. Плечи его украшали рондели в форме человеческих голов, раскрывших рты в беззвучном вопле. Алый шерстяной плащ с вышивкой в виде капель крови ниспадал с его плеч. С его шлема струился длинный плюмаж красного шёлка, забрало было опущено. — Ни одному озёрному жителю не уложить Рузи Болтона отравленной стрелой, — подумал Вонючка, увидев это. За рыцарем ехал, постанывая на ухабах, закрытый фургон, его тянули шестеро тяжеловозов, арбалетчики шли спереди и сзади. Занавеси плотного синего бархата скрывали пассажиров фургона от любопытных глаз.

                Дальше следовал обоз — громыхающие повозки, гружёные провиантом и добычей, и телеги, полные раненых и увечных. А в арьергарде снова Фреи. Не меньше тысячи, а может, и больше: стрелки, копейщики, крестьяне, вооружённые косами и дрекольем, вольные всадники, конные лучники, и сотня рыцарей, чтобы поддерживать дисциплину.

                В ошейнике, в цепях и вновь одетый в лохмотья Вонючка с другими псами следовал за конём лорда Рамзи, выехавшего навстречу отцу. Однако когда всадник в тёмных доспехах снял шлем, Вонючка понял, что не знает его. При виде этого лица улыбка застыла на лице Рамзи, его перекосило от ярости:

                — Что это такое? Насмехаетесь надо мной?

                — Меры предосторожности, не более, — прошептал Рузи Болтон, показавшись из-за занавесей фургона.

                Лорд Дредфортский практически не имел сходства со своим незаконнорожденным сыном. Чисто выбритый, ровная кожа, самое обычное лицо; не красавец, но и невзрачным не назовёшь. Хотя Рузи доводилось участвовать в битвах, на нём не было ни единого шрама. Ему было далеко за сорок, но кожа оставалась гладкой, и едва ли на лице его нашлась бы даже пара морщин, чтобы указать на возраст его обладателя. Губы его были настолько тонкими, что когда он их сжимал, казалось, что губ у него нет вовсе. Время, казалось, было не властно над Рузи Болтоном, на лице его читалась безмятежность, и гнев, и радость выглядели на нём примерно одинаково. Единственным, что говорило о его родстве с Рамзи, были глаза. — Глаза, как лёд. — Интересно, доводилось ли Рузи Болтону плакать? — А если да, замерзают ли слёзы у него на щеках?

                Давным-давно мальчишка по имени Теон Грейджой ужасно веселился, подкалывая Болтона на совете, созванном Роббом Старком, передразнивая его тихую речь и отпуская шуточки по поводу его пиявок. — Вот ненормальный. Разве можно шутить с такими людьми? — Достаточно было беглого взгляда на Болтона, чтобы понять, что в его мизинце больше жестокости, чем во всех Фреях, вместе взятых.

                — Отец, — лорд Рамзи преклонил колено перед родителем.

                Мгновение лорд Рузи изучающе смотрел на него.

                — Можешь подняться. — Он повернулся, чтобы помочь двум молодым особам выйти из фургона.

                Первая дама была низенькой и очень полной, с круглым красным лицом, под капюшоном её собольей мантии можно было разглядеть три подрагивающих подбородка.

                — Моя новая жена, — сказал Рузи Болтон, — Леди Уолда, познакомьтесь с моим внебрачным сыном. Поцелуй руку мачехе, Рамзи.

                Тот послушался.

                — А это — я не сомневаюсь, что ты узнаёшь её, — не кто иной, как леди Ария. Твоя наречённая.

                Перед ними предстала стройная девушка, выше ростом, чем он её помнил, что, впрочем, было неудивительно. — В этом возрасте девочки растут очень быстро. — На ней было серое шерстяное платье, отороченное белым атласом, поверх него горностаевый плащ, застёгнутый серебряной пряжкой в форме волчьей головы. Тёмные волосы доходили до лопаток. А её глаза…

                Это не дочь лорда Эддарда.

                У Арии были отцовские глаза, серые глаза Старков. В её возрасте могут отрасти волосы, прибавиться рост, появиться грудь, но цвет глаз не может поменяться. — Это маленькая подружка Сансы, дочь управляющего. Джейн, вот как её зовут. Джейн Поль.

                — Лорд Рамзи. — Девушка склонилась почти до земли. И это тоже было неправильно. — Настоящая Ария Старк плюнула бы ему в лицо. — Я молю богов о том, чтобы стать вам доброй женой и родить вам крепких наследников.

                — Так и будет, — пообещал Рамзи. — И очень скоро.

                Крыса завизжала, когда он вонзил в неё зубы. Она извивалась в его руках, неистово пытаясь вырваться. Самое мягкое место — брюшко. Он вгрызся в сладостное мясо, и тёплая кровь потекла по губам. Было так вкусно, что на глаза навернулись слёзы. В желудке заурчало, он сглотнул. К третьему укусу крыса перестала трепыхаться, а он испытывал что-то, близкое к удовлетворению.

                Как вдруг услышал голоса у входа в подземелье.

                Он тут же замер, боясь даже жевать. Рот был набит мясом, полон крови и шерсти, но он не осмеливался ни сплюнуть, ни проглотить. В ужасе, окаменев от напряжения, он прислушивался к шаркающим шагам и бряцанью железных ключей. —Нет, — думал он, — нет, о боги, пожалуйста, только не сейчас, только не сейчас. — Он так долго ловил эту крысу. — Если они увидят её у меня, то отберут, а потом всё расскажут лорду Рамзи, и он сделает мне больно.

                Крысу следовало спрятать, но он нереально хотел есть. Последний раз он ел дня два назад, а то и все три. Тут, внизу, где всё время темно, трудно было сказать точно. Его руки и ноги стали тонкими, как тростинки, а пустой живот вздулся и болел так сильно, что спать было совершенно невозможно. Стоило ему закрыть глаза, на ум тут же приходила леди Хорнвуд. После свадьбы лорд Рамзи запер её в дальней башне и уморил голодом. Она дошла до того, что сгрызла собственные пальцы.

                Он сжался в углу камеры, придерживая своё сокровище подбородком. Кровь стекала из уголков его рта, он ел наспех, откусывая крохотные кусочки тем, что осталось от зубов, пытаясь заглотить как можно больше тёплого мяса прежде, чем дверь камеры откроется. Мясо, хоть и жилистое, было вкусным до одури, он подумал, как бы его не стошнило. Он жевал, и глотал, и выковыривал мелкие косточки из дыр, оставшихся в дёснах от выдернутых зубов. Жевать было больно, но он так хотел есть, что не мог остановиться.

                Шум становился всё громче. — О боги, пожалуйста, хоть бы он шёл не за мной, — молил он, отрывая крысиную лапку. За ним так давно не приходили. Были и другие темницы, другие пленники. Иногда, даже сквозь толстые каменные стены, до него доносились их крики. — Женщины кричат громче. — Он пососал сырую косточку и попытался выплюнуть её, но она лишь сползла вниз по подбородку и запуталась в бороде. — Уходи, — взмолился он, — уходи, не заходи сюда, пожалуйста, пожалуйста.

                Но шаги остановились именно тогда, когда их было слышно лучше всего, и ключи загремели именно за его дверью. Крыса выпала у него из рук. Он начал судорожно вытирать окровавленные пальцы о штаны. «Нет, — бормотал он, — о нет, нет». Скребя пятками по полу, застеленному соломой, он пытался забиться в угол как можно глубже, вжаться в холодные сырые каменные стены.

                Скрежет ключа в замке — самый страшный звук на свете. Свет ударил в лицо, и он пронзительно вскрикнул. Глаза пришлось прикрыть руками. Головная боль была нестерпимой, он выцарапал бы себе глаза, лишь бы избавиться от неё, но разве он осмелится?

                — Уберите свет, делайте со мной, что хотите, только пусть будет темно, пожалуйста, пожалуйста.

                — Нет, это не он, — произнёс мальчишечий голос. — Ты посмотри на него. Мы не в ту камеру зашли.

                — Последняя дверь слева, — ответил другой мальчишка. — Это последняя дверь слева, так ведь?

                — Ну да. — Повисла пауза. — А что он вообще говорит?

                — Похоже, ему не нравится свет.

                — Тебе бы тоже не нравился, если бы ты выглядел, как он. — Пацан шумно харкнул и сплюнул себе под ноги. — Ну, он и воняет. Мне нечем дышать.

                — Он жрёт крысу, — сказал второй. — Смотри.

                — Точно, — заржал первый. — Прикол.

                А что ещё мне оставалось? — Стоило заснуть, и крысы подбирались к нему, вгрызались в пальцы на руках и ногах, кусали даже за лицо, так что когда он изловил одну из этих тварей, он не колебался ни секунды. Жри или сожрут тебя, выбор невелик.

                — Это так, — прошамкал он, — так, да, я ел её, но ведь и они тоже жрут меня, пожалуйста…

                Мальчики подошли ближе, солома мягко хрустела под их ногами.

                — Ну-ка, посмотри на меня, — сказал один. Он был меньше другого ростом, худенький, со смышлёным лицом. — Ты вообще помнишь, кто ты такой?

                Страх вновь всколыхнулся в нём, он испустил стон.

                — Смотри на меня. Как тебя зовут?

                Как меня зовут? — Крик едва не вырвался из горла. О, его заставили выучить, как его зовут, он запомнил, его заставили запомнить, но с тех пор прошло столько времени, что он забыл. — Ошибусь, и он лишит меня ещё одного пальца, или хуже того, он… он… — Нет, только не думать об этом, нельзя думать об этом. Губы и глаза кололо, словно иглами. В голове тяжело пульсировала кровь.

                — Пожалуйста, — пискнул он тонким слабым голоском. Голос столетнего старика. А может, он и есть столетний старик? — Сколько уже я здесь? — Уйдите, — прошамкал он сквозь выбитые зубы, изо всех сил прижимая к глазам руки, на которых не хватало пальцев, пытаясь заслониться от кошмарного яркого света. — Заберите крысу, если хотите, только, пожалуйста, не делайте мне больно.

                Вонючка, — сказал тот мальчик, что повыше. — Тебя зовут Вонючка. Вспомнил? — У него в руках был факел, а мальчишка пониже держал связку ключей.

                Вонючка? — По щекам потекли слёзы.

                — Я помню. Конечно, помню. — Он хватал воздух ртом. — Меня зовут Вонючка. Я Вонючка — ароматная штучка. — В темноте имя ему было незачем, вот он и забыл. — Вонючка, Вонючка, меня зовут Вонючка. — Не это имя ему дали при рождении. Когда-то, в предыдущей жизни, он был кем-то другим, но здесь, сейчас, его звали Вонючка. Он вспомнил.

                Вспомнил он и мальчишек. На них были одинаковые дублеты из овчины, серебристо-серые с тёмно-синей отделкой. Оба оруженосцы, обоим по восемь лет, и оба – Уолдеры Фреи. — Большой Уолдер и Маленький Уолдер, вот кто это. — Тот, который побольше, был Маленьким, а тот, который поменьше, Большим, это забавляло самих мальчиков и совершенно сбивало с толку всех остальных.

                — Я вас знаю, — прошептал он растрескавшимися губами. — Я знаю, как вас зовут.

                — Ты пойдёшь с нами, — сказал Маленький Уолдер.

                — Его милость послал за тобой, — сказал Большой Уолдер.

                Страх ножом пронзил его. — Это всего лишь дети, — подумалось ему. — Двое восьмилетних мальчишек. — Он справится с парой восьмилетних мальчишек, в этом нет сомнения. Даже такой слабак, в какого он превратился, мог отобрать у них факел, отобрать ключи, отобрать кинжал, висящий на поясе Маленького Уолдера, мог сбежать. — Нет. Нет, это слишком просто. Это ловушка. За эту попытку он заберёт у меня очередной палец или очередной зуб.

                Он уже сбегал. Много лет назад, как ему теперь казалось, когда он ещё не чувствовал себя таким слабым, когда ещё не был таким покорным. Кира раздобыла ключи. Сказала, что украла их, что знает выход из замка, который не охраняется. «Отведите меня назад в Винтерфелл, милорд, — молила она, и в лице её не было ни кровинки, а руки тряслись. — Я не знаю дороги. Я не могу бежать одна. Прошу вас, пойдёмте со мной». И он пошёл. Тюремщик спал в луже вина, мертвецки пьяный, со спущенными штанами. Дверь в подземелье была открыта, а калитку и в самом деле никто не охранял, всё как она сказала. Они дождались, когда луна скроется за облаком, и выскользнули из замка, и перешли Рыдающую вброд, спотыкаясь о камни, коченея в ледяной воде. На том берегу он поцеловал её. «Ты — наша спасительница», — сказал он. — Идиот. Какой идиот.

                Всё это, от начала и до конца, было ловушкой, забавой, розыгрышем. Лорд Рамзи — заядлый охотник, и он предпочитает охоту на двуногую дичь. Всю ночь они бежали по лесу в непроглядной темноте, а когда рассвело, до них долетел еле слышный звук охотничьего рога и лай преследующих их гончих. Псы нагоняли их, и он сказал Кире: «Нам придётся разделиться. Они смогут идти только по одному следу». Но девушка была вне себя от ужаса, и отказывалась его покидать, даже когда он поклялся, что вернётся вызволять её с войском железнорожденных, если собаки возьмут её след.

                Погоня настигла их через час. Одна собака сбила его с ног, другая вцепилась в ногу Кире, карабкавшейся по склону холма. Стая окружила их, собаки рычали и скалились, клацали зубами при каждом их движении, не давали сдвинуться с места, пока не подъехал Рамзи Сноу с загонщиками. Тогда он был ещё не Болтоном, а байстрюком. «Вот и всё, — сказал он, улыбаясь им свысока. — Уходить вот так, не попрощавшись, всё равно, что резать меня по живому. Неужели моё гостеприимство вам так быстро наскучило?» На этих словах Кира схватила камень и швырнула в него. Снаряд пролетел в добром полуметре от головы Рамзи, тот улыбнулся: «Мне придётся вас наказать».

                Вонючка вспомнил отчаяние и ужас в глазах Киры. Никогда прежде она не выглядела такой маленькой, совсем девчонкой; но он ровным счётом ничего не мог поделать. — Нас взяли из-за неё, — подумал он. — Если бы мы тогда разделились, как я хотел, одному из нас удалось бы скрыться.

                От нахлынувших воспоминаний сдавило грудь. Вонючка отвернулся, в его глазах блестели слёзы. — Что ему нужно от меня в этот раз? — в отчаянии спрашивал он себя. — Почему он просто не оставит меня в покое? Я ничего плохого не делал, в последнее время, во всяком случае, почему меня нельзя просто оставить здесь в темноте. — У него была такая крыса, жирная, тёплая, извивающаяся…

                — Отправим его помыться? — поинтересовался Маленький Уолдер.

                — Его милости нравится эта вонь, — ответил Большой Уолдер. — Потому он его Вонючкой и назвал.

                Вонючка. Я Вонючка — доведённый до ручки. — Ни в коем случае не забыть. — Служи и повинуйся, помни, кто ты есть, и новой боли не будет. Так он обещал, так обещал его милость. — Да и вздумай он сопротивляться, на это у него не хватило бы сил. Силу из него выбили плетью, выморили голодом, сняли с кожей. Когда Маленький Уолдер потянул его за собой, а Большой Уолдер призывно махнул факелом, он пошёл за ними послушно, как хорошо выдрессированная собака. Если бы у него был хвост, он бы поджал его.

                Если бы у меня был хвост, Ублюдок его бы уже давно отрубил. — Непрошеная, дурная, опасная мысль. Его милость больше не был бастардом. — Он Болтон, а не Сноу. — Мальчишка-король, сидящий теперь на Железном Троне, признал лорда Рамзи законным отпрыском и пожаловал ему право носить имя своего лорда-отца. Назвать его Сноу, напоминая, что он был прижит отцом вне брака, означало навлечь на себя его бешеную ярость. Вонючка не должен забывать об этом. И о том, как его зовут; он не должен забывать, как его зовут. В какой-то момент, длившийся буквально полсекунды, он вдруг понял, что опять не может вспомнить это слово, и от ужаса споткнулся на крутой лестнице подземелья, упал, порвал штаны и до крови поранился. Маленькому Уолдеру пришлось ткнуть в него факелом, чтобы заставить подняться и идти дальше.

                Они вышли во двор. На Дредфорт опускались сумерки, и над восточной стеной замка можно было наблюдать восход полной луны. Тень, которую в её бледном свете отбрасывали на промёрзшую землю высокие треугольные зубцы крепостной стены, напоминала ряд острых чёрных зубов. Воздух был морозным, сырым, полным полузабытых ароматов. — Белый свет, — произнёс про себя Вонючка, — вот как пахнет белый свет. — Он не знал, сколько провёл в подземелье, но по всему выходило не меньше полугода. — Если не больше. А что, если прошло пять лет, или десять, или двадцать? Почувствовал бы я? Что, если я спятил, сидя там, внизу, и полжизни уже позади? — Глупая мысль. Столько времени пройти не могло. Мальчишки Уолдеры по-прежнему были мальчишками. Если бы прошло десять лет, они сейчас были бы уже мужчинами. Надо это запомнить. — Я не позволю ему свести себя с ума. Пусть забирает пальцы на руках, на ногах, пусть выколет мне глаза, пусть срежет уши по кусочку, но он не сможет отнять у меня разум, пока я буду сопротивляться.

                Маленький Уолдер с факелом возглавлял процессию. За ним покорно плёлся Вонючка, а Большой Уолдер шёл за ним по пятам. Когда они проходили мимо псарни, залаяли собаки. По двору кружил ветер, он забирался под ветхую ткань его грязных лохмотьев, и по коже пробегали мурашки. Несмотря на холод и сырость, снега нигде не было видно, хотя зима уже витала в воздухе. Вонючка размышлял о том, доживёт ли он до первого снега. — Сколько пальцев останется у меня к тому времени на руках? А на ногах? — Он поднёс руку к глазам и оторопел, увидев, какая она бледная, какая тощая. — Кожа да кости, — подумал он. — У меня руки старика. — Быть может, он ошибается насчёт мальчишек? А что, если это совсем не Маленький и Большой Уолдеры, а сыновья тех мальчиков, которых он знавал когда-то?

                В главном зале царил полумрак, пахло дымом. Зал освещали факелы, закреплённые в костяных руках, торчавших из стен. Высоко над головой чернели закопчённые деревянные стропила, а сводчатый купол зала терялся во мраке. Стоял тяжёлый дух вина, эля и жареного мяса. От этих запахов в желудке у Вонючки громко заурчало, рот наполнился слюной.

                Маленький Уолдер подталкивал его, и он брёл, спотыкаясь, вдоль длинных столов, за которыми ужинал гарнизон замка. Он чувствовал на себе взгляды. На лучших местах, сразу за помостом, сидели любимчики Рамзи, Ребята Ублюдка. Костлявый Бен, старик-псарь, ухаживавший за охотничьими собаками его милости, которых тот обожал. Дэймон, известный как Дэймон А-ну-ка-потанцуй, светловолосый, похожий на мальчика. Ворчун, лишившийся языка за неосторожное слово в присутствии лорда Рузи. Кислый Элин. Скорняк. Жёлтый Дик. Не люди — соль земли. Ближе к дверям сидели те, чьих имён Вонючка не знал, но лица были ему знакомы: воевавшие под знамёнами Болтонов мелкие рыцари, офицеры, солдаты, тюремщики, палачи. Были и совсем незнакомцы, которых он никогда прежде не видел. Он шёл вдоль столов, и одни морщили носы, другие ржали при его виде. — Гости, — подумал Вонючка, — приятели его милости, меня привели, чтобы их развлечь.

                На помосте, за главным столом, в отцовском кресле, попивая из отцовского кубка, сидел Болтонов Ублюдок. С ним ужинали двое стариков, беглого взгляда было достаточно, чтобы понять, что это лорды. Один — сухопарый, с колючим взглядом, с длинной белой бородой, с лицом суровым, как зимние морозы. На нём была драная безрукавка из медвежьей шкуры, поношенная, засаленная. Под ней, хоть он и пришёл на застолье, была плетёная кольчуга. Второй лорд тоже был худощав, но первый держался прямо, а этот был весь перекорёжен. Одно его плечо было изрядно выше другого, он нависал над своим подносом, как коршун над падалью. Алчные серые глаза, жёлтые зубы, серебристые искорки в белоснежной раздвоенной бороде. Редкие клочки седых волос торчали на рябом черепе там и сям, зато серый шерстяной плащ его был прекрасен: тонкой работы, отделанный чёрным соболем, схваченный на плече кованой серебряной звездой со множеством лучей.

                Рамзи был в чёрном и алом: чёрные сапоги, пояс, ножны, чёрная кожаная безрукавка поверх алого дублета, словно иссечённого бордовой атласной отстрочкой. В правом ухе его сверкал гранат в форме капли крови. Но в пышном одеянии он был всё так же безобразен: широкий в кости, с покатыми плечами, крупный, склонный к полноте, краснорожий, весь в прыщах, с приплюснутым носом, небольшим ртом и длинными тёмными волосами, сухими как пакля. Его толстые мясистые губы были примечательны, но всё внимание приковывали к себе глаза. У него были отцовские глаза: маленькие, близко посаженные, необыкновенно светлые. Дымчато-серый, так называют этот цвет, но по правде глаза Рамзи были лишены цвета как такового, напоминая два осколка грязноватого льда.

                При виде Вонючки он улыбнулся влажными губами.

                — А вот и он. Мой старый, добрый, малость поднадоевший дружок. — И добавил для сидевших рядом, — Вонючка всегда со мной, с самого детства. Мой лорд-отец подарил его мне в знак своей любви.

                Лорды переглянулись.

                — Я слышал, твой слуга мёртв, — произнёс крючковатый, — Поговаривали, что его убили Старки.

                Лорд Рамзи захихикал.

                — Как сказали бы железные, невозможно умертвить то, что уже мертво, оно восстаёт крепче и сильнее прежнего. Так и Вонючка. Впрочем, от него и вправду воняет могилой, в этом я с вами совершенно согласен.

                — От него воняет дерьмом и блевотиной. — Крючковатый старик отбросил обглоданную кость и вытер руки о скатерть. — Собственно, с какой целью мы наслаждаемся его обществом за ужином?

                Второй лорд, осанистый старик в кольчуге, сверлил Вонючку суровым взглядом.

                — А ты приглядись, — сказал он первому. — Поседел, похудел килограммов на двадцать, это да, но он вовсе не тот слуга. Он никого тебе не напоминает?

                Сгорбленный лорд снова поднял глаза и на этот раз разглядывал внимательнее, потом вдруг фыркнул, — Он? Не может быть. Подопечный Старка. Улыбчивый такой, всё время улыбался.

                — Теперь он улыбается немного реже, — признался лорд Рамзи. — Боюсь, я лишил его некоторой части красивых белых зубок.

                — Лучше бы ты перерезал ему горло, — произнёс лорд в кольчуге. — Пёс, кусающий своего хозяина, годится разве что на шкуру.

                — О, шкуру я с него как раз-таки снял, местами, — воскликнул Рамзи.

                — Это так, мой лорд. Я плохо вёл себя, мой лорд. Я был дерзок и… — он облизал губы, пытаясь сообразить, что же он ещё такого сделал. — Служи и повинуйся, — сказал он себе, — и он пощадит тебя, не тронет то, что ещё осталось. Служи, повинуйся, не забывай, как тебя зовут. Вонючка — покорная сучка. — …Я плохо вёл себя, и…

                — У тебя рот в крови, — заметил Рамзи. — Ты опять грыз пальцы, Вонючка?

                — Нет. Нет, мой лорд, клянусь. — Однажды, обезумев от боли, Вонючка попытался отгрызть себе безымянный палец, с которого сняли кожу. Лорд Рамзи никогда не опускался до того, чтобы просто и бесхитростно отрубить палец. Ему больше нравилось пальчик освежевать и оставить оголённую плоть сохнуть, трескаться и гноиться. Вонючку пороли, растягивали на дыбе, резали, но всё это и близко не могло сравниться с муками, которые причиняло отсутствие кожи. От такой боли сходят с ума, долго терпеть её невозможно. Рано или поздно жертва взмолится: «Пожалуйста, хватит, хватит, прекратите эту боль, режьте», — и лорд Рамзи не откажет в услуге. Они вдоволь наигрались в эту игру. Вонючка хорошо усвоил правила, его руки и ноги тому подтверждение, но в тот злосчастный раз он забылся и попытался самостоятельно положить конец мучениям, отгрызть себе палец. Рамзи это не понравилось, и за свой проступок Вонючка поплатился ещё одним пальцем. — Я ел крысу, — промямлил он.

                — Крысу? — в светлых глазах Рамзи сверкнули отблески факелов. — Крысы Дредфорта — собственность моего лорда-отца. Как ты посмел употребить в еду одну из них без моего соизволения?

                Вонючка не знал, что ответить, поэтому промолчал. Одно неверное слово — и он лишится очередного пальца на ногах, а то и на руках. Пока что на левой руке у него оставалось три пальца, а на правой были целы все, кроме мизинца. На правой ноге тоже не хватало только мизинца, а вот на левой — целых трёх пальцев. Иногда Рамзи в шутку говорил, что надо бы восстановить симметрию. — Но мой лорд всего лишь шутит, — убеждал он себя, — Он не хочет причинять мне боль, он сам говорил мне, просто ему не остаётся ничего другого, если я плохо себя веду. — Его лорд милостив и добр. Он мог бы и с лица кожу снять кое-за-что из того, что Вонючка говорил раньше, когда ещё не выучил, как его зовут и где его место.

                — Это начинает утомлять, — произнёс лорд в плетёной кольчуге. — Убей его, и дело с концом.

                Лорд Рамзи подлил себе эля.

                — Этим я омрачил бы наш праздник. Вонючка, у меня для тебя чудесные новости. Я женюсь. Мой лорд-отец едет сюда, и везёт мне невесту, из семейства Старков. Дочь лорда Эддарда, Арию. Ты ведь помнишь малютку Арию?

                — Ария-под-ногами-болтария, — чуть не сорвалось у него с губ. — Ария-лошадиная-мордашка. — Младшая из сестёр Робба, темноволосая, вытянутое лицо, тощая, как жердь, вечно чумазая. — А её хорошенькую сестру звали Санса. — Он вспомнил, что мечтал когда-то, как лорд Эддард Старк выдаст за него Сансу, как перед всеми назовёт его сыном; дурацкие детские мечты. Впрочем, Арию, возможно…

                — Да, я помню. Ария.

                — Она станет госпожой Винтерфелла, а её господином стану я.

                Она же совсем ещё ребёнок.

                — Да, мой лорд. Примите мои поздравления.

                — А согласен ли ты прислуживать мне на моём свадебном пиру, Вонючка?

                Он замешкался с ответом.

                — Если того желает мой лорд.

                — Желаю.

                Он снова замешкался, пытаясь понять, нет ли в этом какой-то жестокой ловушки.

                — Да, мой лорд. Если вам так угодно. Это честь для меня.

                В таком случае, я распоряжусь забрать тебя из этих гнусных подвалов. Тебя отмоют до блеска, дадут чистую одежду, накормят. Дадут вкусненькой мягкой кашки, ты ведь у нас любишь кашку? А может, даже пирога с горохом и копчёной грудинкой. У меня есть для тебя небольшое задание, и ты должен быть сильным, как прежде, чтобы мне услужить. А ведь ты хочешь услужить мне, я прав?

                — Да, милорд. Я хочу этого больше всего на свете. — По телу пробежала дрожь. — Я ваш Вонючка. Умоляю, позвольте мне служить вам. Пожалуйста.

                — Когда так просят, разве я могу отказать? — улыбнулся Рамзи Болтон. — Я собираюсь на войну, Вонючка. И ты поедешь со мной и поможешь мне привезти домой мою невинную невесту.

                В этом журнале публикуется перевод книги A Dance With Dragons by George R. R. Martin| «Танец с драконами» Джорджа Р. Р. Мартина.

                Дублирующий журнал:
http://a-dance-with.livejournal.com/

                Переведены главы сюжетной линии Королевской Гавани, в работе главы севера и речных земель.

                Этот русский текст максимально приближен к оригиналу. Помимо прочего, следование стилистике авторского текста иногда предполагает использование экспрессивной и нецензурной речи, понимаю, что отдельные слова и выражения могут вызывать дискомфорт у некоторых читателей, но это не мой злой умысел, а замысел автора.

                Я очень благодарна всем, кто уже внёс правки в текст, и тем, кто будет делать это в дальнейшем. В этом журнале приветствуются любые комментарии / замечания, равно как и ссылки / перепосты.

                В свою очередь, под катом даю ссылки на известные мне альтернативные переводы "Танца с драконами" Джорджа Мартина:

( Альтернативные переводы "Танца с драконами" Джорджа Мартина )

                 Приятного чтения.

                P.S. Во избежание недоразумений: данный перевод является некоммерческим и выполняется в качестве языковой практики.

                Ночи казались всё холоднее и холоднее.

                В келье не было ни камина, ни топки. Единственное окно было слишком высоко, чтобы в него смотреть, слишком мало, чтобы в него протиснуться, но его величины было более чем достаточно, чтобы холод проникал внутрь. Серсея изорвала в клочья сорочку, которую ей дали, и потребовала, чтобы ей вернули её одежду, но это только оставило её голой, дрожащей от холода. Когда ей принесли другую сорочку, она натянула её через голову и сдавленно поблагодарила сестёр.

                Окно пропускало не только холод, но и звуки. Эти звуки были для королевы единственным источником информации о том, что происходило в городе. От септ, которые приносили ей еду, нельзя было добиться ни слова.

                Её это бесило. За ней приедет Джейме, но как она узнает, что он здесь? Серсея могла только надеяться, что он не настолько бестолков, чтобы примчаться вперёд своей армии. Ему потребуется каждый меч, чтобы справиться с оравой оборванцев, Бедных Малых, окружающих Великого Септона. Она часто спрашивала о своём брате, но надзирательницы оставляли её вопросы без ответа. Она расспрашивала и о сире Лорасе. Последний полученный ею отчёт гласил, что Рыцарь Цветов на Драконьем Камне, при смерти от ран, полученных при штурме замка. Дайте ему умереть, — думала Серсея — и умереть быстро. Смерть мальчишки освобождала место в Королевской Гвардии, и это могло стать её спасением. Но септы игнорировали её расспросы о Лорасе Тирелле, как и вопросы о Джейме.

                Её последним и единственным посетителем был лорд Квиберн. В её мирке было четверо: она и трое её надзирательниц, благочестивых и непреклонных. Септа Юнелла, ширококостная и мужеподобная, мозолистые руки и неказистое, хмурое лицо. Септа Моэлль, жёсткие седые волосы, маленькие злобные глазки, постоянно прищуренные, смотрящие с подозрением, выглядывающие из морщинистого лица, острого, как топор палача. Септа Сколера, широкая в талии и приземистая, тяжёлые груди, оливкового цвета кожа и запах начинающего киснуть молока. Они приносили еду и воду, выносили ночной горшок, каждые несколько дней забирали в стирку сорочку, и пока её не приносили обратно, Серсее приходилось ёжиться под одеялом. Время от времени Сколера читала вслух Семиконечную Звезду или Книгу Святых Молитв, но в адрес Серсеи не произносилось ни слова, и все её вопросы оставались без ответа.

                Она ненавидела и презирала всех троих почти так же сильно, как ненавидела и презирала мужчин, предавших её.

                Лживые друзья, вероломные слуги, мужчины, признававшиеся ей в вечной любви, и даже тот, в ком текла одна с ней кровь, — все они оставили её в час испытаний. Осни Кеттлблэк, этот слабак, сломавшийся под плетью, донёсший до ушей Его Воробейшества все те секреты, которые должен был унести в могилу. Его братья, уличные подонки, которых она вознесла так высоко, не пошевелившие ради неё и пальцем. Оран Уотерс, её адмирал, скрывшийся в море с парусниками, которые она для него выстроила. Ортон Мерриуэзер, сбежавший в Лонгтейбл, забрав с собой Таэну, единственного верного друга королевы в эти ужасные времена. Харис Свифт и Великий Мейстер Пицелль, оставившие её без помощи, в неволе, и предложившие королевство тем самым людям, которые плели нити заговора против неё. Меррин Трент и Борос Блаунт, защитники короля, принесшие присягу, которых теперь нигде не могли найти. Даже её кузен Лансель, говоривший ей когда-то о любви, теперь свидетельствовал против неё. Её дядя отказался помочь ей править, а ведь она назначила бы его Правой Рукой Короля.

                И Джейме…

                Нет, в это она поверить не могла, не собиралась. Джейме будет здесь, как только узнает о её бедственном положении. «Приезжай немедленно, — написала она ему, — Помоги мне. Спаси меня. Ты нужен мне больше, чем когда—либо. Я люблю тебя. Люблю тебя. Люблю тебя. Приезжай немедленно». Квиберн обещал проследить, что письмо дойдёт до её брата, который сейчас где-то там, в речных землях, со своей армией. Впрочем, с тех пор Квиберн к ней не приходил. Почём знать, быть может, он был уже мёртв, а его голова — насажена на пику над воротами Главной башни. А может быть, он томился в одной из чёрных темниц под Красной Башней, а её письмо так и не было отослано. Королева спрашивала о Квиберне сотню раз, но её тюремщицы молчали. Одно она знала наверняка — Джейме не приехал.

                Пока ещё не приехал, — твердила она себе, — Но скоро появится. И когда он будет здесь, Его Воробейшество и его сучки запоют по-другому.

                Её бесило ощущение собственной беспомощности.

                Она пробовала угрожать, но её угрозы были встречены с каменными лицами и неслышащими ушами. Она пробовала приказывать, но её приказы были оставлены без внимания. Она пробовала взывать к милосердию Матери, пытаясь сыграть на естественном сочувствии женщины женщине, но три иссохшие септы, должно быть, выбросили своё женское естество за ненадобностью, когда приняли обет. Она пыталась очаровать их кротким разговором, смирением, с которым принимала каждое новое испытание. Никакого эффекта. Она предлагала им вознаграждение, обещала особое отношение, почести, деньги, места при дворе. Её посулы значили для них не больше, чем её угрозы.

                И она молилась. О, как истово она молилась. Они хотели её молитв, и она подала им это блюдо, на коленях, будто была лахудрой—простолюдинкой, а не дочерью Утёса. Она молилась о помощи, об избавлении, о Джейме. Вслух она просила богов защитить её в её невинности, но про себя она молила послать внезапную, мучительную смерть своим обидчикам. Она молилась, сбивая в кровь колени, её язык становился таким непослушным и тяжёлым, что она, казалось, сейчас им поперхнётся. В келье Серсея вспомнила все молитвы, которым её научили в детстве, и составила новые, взывая к Матери и к Деве, к Отцу и к Воину, и к Старухе, и к Кузнецу. Она возносила молитвы даже Неведомому. В шторм любой бог хорош. Но Семеро, по—видимому, были так же глухи, как и их земные слуги. Серсея отдала им все слова, какие были, отдала всё, что было, кроме своих слёз. Этого они не получат никогда, — сказала она себе.

                Её бесило ощущение собственной слабости.

                Если бы только боги дали ей силу, подобную той, которую они даровали Джейме или этому надутому болвану Роберту, она смогла бы добыть себе свободу сама. О, меч бы, да умение им владеть. В груди Серсеи билось сердце воина, но боги в своей слепой злобе заточили её в хилом женском теле. В самом начале королева попыталась вырваться силой, но ничего не вышло. Септ было слишком много, и они оказались сильнее, чем выглядели. Уродливые старухи и ничего больше, но все эти богослужения, и грязная работа, и порка послушниц — они сделали септ семижильными.

                И септы не давали ей покоя. Ночью, днём, стоило королеве закрыть глаза, тут же появлялась одна из её тюремщиц, будила её и требовала, чтобы та созналась в своих грехах. Серсее были предъявлены обвинения в прелюбодеянии, блуде, государственной измене, и даже убийстве, потому что Осни Кеттлблэк признался, что задушил последнего Великого Септона по её приказу. «Я здесь, чтобы Вы рассказали мне обо всех убийствах и порочных связях», — рычала септа Юнелла, тряся разбуженную королеву. А септа Моэлль говорила, что это её грехи не дают ей уснуть. «Спокойный сон — удел невинных. Сознайтесь в своих грехах, и будете спать, как младенец».

                Она бодрствовала, проваливалась в сон, потом снова бодрствовала, её ночи превратились в крошево осколков, раздавленные грубыми руками её мучительниц, и каждая последующая ночь была холоднее и ужаснее предыдущей. Час совы, час волка, час соловья, луна всходила и угасала, рассвет сменялся закатом, день и ночь кружили вокруг неё, заплетаясь, словно пьяные. Который час? Какое сегодня число? Где она? Спит она или это явь? Глотки сна, которые были ей дозволены, превращались в бритвы, которые тонкими лоскутами срезали с неё способность мыслить здраво. С каждым днём она становилась всё более вялой, опустошённой, нездоровой. Она потеряла ощущение времени, и уже не могла сказать, сколько провела в этой келье, под самой крышей одной из семи башен Великой Септы Бэйелора. Здесь я состарюсь и умру, — думала она в отчаянии.

                Этого Серсея допустить не могла. Она была нужна своему сыну. Она была нужна королевству. Она должна была выйти на свободу, чего бы это ни стоило. Её вселенная сжалась до кельи размером с койку, ночного горшка, бугристого тюфяка и жиденького бурого шерстяного одеяла, от которого зудела кожа, но она всё ещё была наследницей лорда Тайвина, дочерью Утёса.

                Абсолютно вымотанная отсутствием сна, дрожащая от холода, заползавшего в келью каждую ночь, то неестественно оживлённая, то лишённая всяких эмоций, в какой-то момент Серсея наконец поняла, что придётся сознаваться.

                Ночью, когда септа Юнелла пришла, чтобы в очередной раз выдернуть её из забытья, королева ожидала её, коленопреклонённая. «Я согрешила», — произнесла Серсея. Язык колом стоял во рту, растрескавшиеся губы саднили. «Мои грехи ужасны. Теперь я осознаю это. Как могла я быть столь слепой столь долго? Пресвятая Старуха явилась мне, и её рука держала лампаду так высоко, что в её благостном свете я увидела путь, которым мне следует идти. Я желаю очиститься. Я желаю только отпущения грехов. Пожалуйста, добрая септа, молю тебя, представь меня перед Верховным Септоном, чтобы я могла исповедоваться в преступлениях и блуде».

                «Я передам ему, Ваша светлость», — сказала септа Юнелла. «Его Святейшество будет очень обрадован. Только через исповедь и искреннее раскаяние наши бессмертные души могут быть спасены».

                И они дали ей проспать весь остаток этой долгой ночи. Часы, многие часы благословенного сна. Сова, и волк, и соловей скользили мимо, неслышные и незаметные, а Серсее снился долгий сладостный сон, в котором Джейме был её мужем, а их сын был жив.

                Наутро королева чувствовала себя почти самой собой. Когда надзирательницы пришли за ней, она вновь подняла благочестивый щебет, говорила, как твёрдо её намерение исповедоваться в своих грехах и получить прощение за всё, что совершила.

                — Мы ликуем, слушая Вас, — сказала септа Моэлль.

                — С Вашей души упадёт тяжкое бремя, — сказала септа Сколера, — После Вы испытаете такое облегчение, Ваша светлость.

                Ваша светлость. Эти два простых слова привели её в восторг. За время её долгого заключения тюремщицы нечасто давали себе труд проявить хотя бы элементарную учтивость.

                — Его Святейшество ожидает, — произнесла септа Юнелла.

                Серсея склонила голову, смиренная и покорная.

                — Могу ли я сперва принять ванну? Я не в том виде, чтобы предстать перед ним.

                — Вы сможете вымыться позже, если позволит Его Святейшество, — сказала септа Юнелла. — Сейчас Вас должна волновать чистота Вашей бессмертной души, а не тщета бренного тела.

                Три септы повели её по башенной лестнице, и септа Юнелла шла впереди, а септа Моэлль и септа Сколера наступали Сресее на пятки, будто опасались, что она попытается сбежать.

                — Много времени прошло с тех пор, как меня навещали, — тихо промурлыкала Серсея по дороге вниз. — Всё ли хорошо с королём? Это всего лишь вопрос матери, беспокоящейся о своём ребёнке.

                — Его светлость в добром здравии, — сказала септа Сколера, — и его охраняют, днём и ночью. Королева с ним, постоянно.

                Королева перед вами! Она сглотнула, улыбнулась и произнесла:

                — Я рада это слышать. Томмен так любит её. Я никогда не верила всем тем ужасным вещам, что говорили о ней.

                Неужели Маргери Тирелл каким-то образом исхитрилась снять с себя обвинения в блуде, прелюбодеянии и государственной измене?

                — А суд, состоялся ли он уже?

                — Он скоро, — сказала септа Сколера, — но брат её…

                — Умолкни, — септа Юнелла обернулась и бросила свирепый взгляд через плечо на Сколеру, — Ты много болтаешь, глупая старуха. Мы не должны говорить о подобных вещах.

                Сколера втянула голову в плечи:

                — Прошу простить меня.

                Остаток пути вниз по лестнице они прошли в тишине.

                Его Воробейшество принял её в своём кабинете,

аскетичной семиугольной комнате, где топорно вырезанные в камне лики Семерых таращились из каменных стен с кислыми и осуждающими выражениями лиц, поспорить с которыми могло разве что выражение лица самого святейшества. Она вошла и увидела его за столом, грубо высеченным из камня, он что-то писал. Верховный Септон не изменился с тех пор, когда она наблюдала его в последний раз, в день, когда по его приказу её схватили и заточили в келью. Всё такой же щуплый, с седой шевелюрой, тот же постный, суровый взгляд человека, морящего себя голодом, заострившиеся, отчётливые черты лица, глаза смотрят с подозрением. Не чета своим предшественникам в пышных одеждах, на нём была надета бесформенная туника некрашеной шерсти, кончавшаяся в районе щиколоток.

                — Ваша светлость, — произнёс он в качестве приветствия, — Как я понял, Вы желаете исповедоваться.

                Серсея рухнула на колени.

                — Это так, Ваше Святейшество. Пресвятая Старуха явилась мне во сне, она держала лампаду высоко…

                — На всякий случай. Юнелла, останься и запиши слова Её светлости. Сколера, Моэлль, вы можете быть свободны. — Он сжал пальцы рук домиком, как тысячу раз делал её отец.

                Септа Юнелла присела рядом, достала пергамент, обмакнула перо в чернила. Страх пронзил Серсею.

                — После исповеди, будет ли мне позволено…

                — С Вашей светлостью поступят соответственно Вашим грехам.

                Этот человек безжалостен, в очередной раз поняла она. Ей потребовалось мгновение, чтобы собраться с мыслями.

                — Что ж, Пресвятая Мать, смилостивься надо мной. Я спала с мужчинами, не будучи связанной с ними узами брака. Признаю.

                — С кем именно? — Верховный Септон, не мигая, смотрел ей в глаза.

                Серсея слышала, как за её спиной выводит буквы Юнелла. Было слышно слабое, мягкое царапанье пера.

                — Это был Лансель Ланнистер, мой кузен. И Осни Кеттлблэк. — Оба признались в связи с ней, и отрицать это теперь означало причинить себе вред. — И его братья. Оба брата. — Она не могла знать, в чём признались Осфрид и Осмунд. Взять на себя слишком много было безопаснее, чем признаться в слишком малом. — Это не может оправдать мои прегрешения, Ваше Святейшество, но я была одинока и напугана. Боги забрали у меня короля Роберта, мою любовь, моего защитника. Я была одна, в окружении интриганов, лживых друзей, изменников, которые замыслили смерть моих детей. Я не знала, кому верить, и поэтому я… Я привязала к себе Кеттлблэков единственным способом, каким располагала.

                — Под способом Вы понимаете свои гениталии?

                — Мою плоть. — Она прижала руку к лицу, всхлипывая. Когда она убрала руку, в её глазах стояли слёзы. — Да. И да простит меня Пресвятая Дева. Но я делала это ради моих детей, ради государства. Это не доставляло мне удовольствия. Кеттлблэки… суровые мужчины, жестокие, и они делали это жёстко, но что мне оставалось? Рядом с Томменом должны были быть люди, которым я могла бы доверять.

                — Его светлость под охраной Королевской Гвардии.

                — Королевская Гвардия была рядом с его братом Джоффри, когда тот умирал, отравленный на собственном свадебном пиру, и от неё не было прока. На моих глазах умер один мой сын, и я не могла допустить, чтобы то же случилось со вторым. Я согрешила, я распутница и блудница, но это было ради Томмена. Прошу Ваше Святейшество великодушно простить меня, но я раздвинула бы ноги перед любым мужчиной в Королевской Гавани, если бы это помогло сохранить моих детей целыми и невредимыми.

                — Прощение — прерогатива богов. А что сир Лансель, Ваш кузен и оруженосец Вашего лорда—супруга? Его Вы тоже взяли в свою постель, чтобы заслужить его лояльность?

                — Лансель, — Серсея колебалась. Будь осторожна, сказала она себе,Лансель рассказал ему всё от начала до конца. — Лансель был влюблён в меня. По сути, он был ещё ребёнком, но я никогда не ставила под сомнение его преданность мне или моему сыну.

                — И несмотря на это совратили его.

                — Мне было так одиноко. — Она сглотнула. — Я лишилась мужа, потеряла сына, осталась без лорда-отца. Да, я была регентствующей королевой, но даже королева — всего лишь женщина, а женщины — слабые существа, которые так легко поддаются соблазну… Ведь Ваше Святейшество знает, как это случается. Даже благочестивые септы грешат. Лансель был моим утешением. Он был добр ко мне, и нежен, и мне так нужен был кто-нибудь. Я знаю, этого нельзя было делать, но у меня больше не оставалось никого… ведь женщине так нужна любовь, ей нужно, чтобы рядом был мужчина, ей… она…

                Серсея не могла сдерживать рыдания.

                Верховный Септон не двинулся с места, чтобы успокоить её. Он не отводил от неё тяжёлого взгляда, смотрел, как она рыдает, не шелохнувшись, как каменные статуи Семерых в септе у них над головами. Время тянулось долго, но наконец, её слёзы иссякли. К тому моменту её глаза покраснели и зудели от рыданий, и ей казалось, что она сейчас упадёт в обморок.

                Однако Его Воробейшество с ней ещё не закончил.

                — В этих грехах нет ничего особенного, — произнёс он. — Безнравственность вдов известна всем, женщины по натуре распутницы, использующие свои уловки и свою красоту, чтобы заставлять мужчин плясать под свою дудку. В этом нет измены, если только ты не покидала для блуда постель своего супруга, Его светлости короля Роберта, когда он был жив.

                — Никогда, — прошептала она, и её била дрожь. — Никогда, клянусь.

                Но он не обратил внимания.

                — Против Вашей светлости выдвинуты и другие обвинения, в преступлениях куда более тяжких, чем блуд. Вы признаёте, что сир Осни Кеттлблэк был Вашим любовником, а сир Осни утверждает, что он удушил моего предшественника, выполняя Вашу волю. Он также утверждает, что лжесвидетельствовал против королевы Маргери и её кузин, рассказывал лживые истории об их блуде, прелюбодеянии и государственной измене, опять же выполняя Вашу волю.

                — Нет, — произнесла Серсея, — Это неправда. Я люблю Маргери как родную дочь. А что касается другого обвинения… Я выказывала недовольство Верховным Септоном, признаю. Он был ставленником Тириона, слабовольный, испорченный, пятно на нашей святой вере. Ваше Святейшество знает это не хуже меня. Возможно, Осни решил, что я буду рада смерти Верховного Септона. Если так, я готова взять на себя часть вины… но убийство? Нет. В убийстве я невиновна. Отведите меня в септу, и перед престолом Пресвятого Отца я поклянусь в этом.

                — Всему своё время, — сказал Верховный Септон. — Вам также предъявлено обвинение в убийстве Вашего лорда-супруга, нашего почившего возлюбленного короля Роберта, Первого своего имени.

                Лансель, подумала Серсея.

                — Роберт был убит вепрем. Неужели меня считают оборотнем? Варгом? Может быть, меня обвиняют ещё и в убийстве Джоффри, моего обожаемого сына, моего первенца?

                — Нет. Только Вашего мужа. Вы отрицаете это?

                — Я отрицаю. Да. Перед богами и людьми, я это отрицаю.

                Он кивнул.

                — И наконец, и это самое тяжкое обвинение, некоторые утверждают, что Ваши дети не рождены от короля Роберта, что они бастарды, плод инцеста и прелюбодеяния.

                — Так утверждает Станнис, — тут же ответила Серсея. — Ложь, ложь, очевидная ложь. Станнис хочет сесть на Железный Трон, но на пути к трону дети его брата, и у него нет выбора, кроме как заявить, что они не дети Роберта. Это мерзкое письмо… В нём нет и доли правды. Я отрицаю.

                Верховный Септон положил обе ладони на столешницу и, оттолкнувшись руками, встал на ноги.

                — Хорошо. Лорд Станнис отвернулся от истины Семерых, чтобы поклоняться красному демону, и его ложным верованиям нет места в Семи Королевствах.

                Это звучало почти ободряюще. Серсея всхлипнула.

                — Несмотря на это, — продолжил Верховный Септон, — обвинения тяжки, и королевство должно узнать правду. Если Ваша светлость сказала правду, суд без сомнения подтвердит Вашу невиновность.

                Значит, всё-таки суд.

                — Я созналась в своих грехах…

                — …в отдельных грехах, действительно. Остальные Вы отрицаете. Суд над Вами отделит истину от лжи. Я буду просить Семерых простить Вам грехи, в которых Вы признались, и буду молиться, чтобы Ваша невиновность в остальном была доказана.

                Серсея медленно поднялась с колен.

                — Я склоняюсь перед мудростью Вашего Святейшества, — сказала она, — но если я могу молить о капле милосердия Пресвятой Матери, я… я так давно не видела сына, я прошу Вас…

                В глазах старика был кремень.

                — Вам не подобает находиться рядом с королём до тех пор, пока Вы не очиститесь от своих грехов. Однако Вы сделали первый шаг назад к добродетели, и я разрешаю, чтобы к Вам приходили посетители. Не более одного в день.

                Королева снова заплакала. На этот раз слёзы были искренними.

                — Вы слишком добры. Благодарю Вас.

                — Пресвятая Мать милосердна. Это её Вам нужно благодарить.

                Моэлль и Сколера ждали за дверью и повели её назад в башенную келью.

Юнелла замыкала шествие.

                — Все мы молимся за Вашу светлость, — сказала септа Моэлль по пути наверх.

                — Да, — эхом отозвалась Сколера, — Вы, наверное, сейчас чувствуете себя такой необыкновенно лёгкой, чистой, невинной, как девушка в утро своей свадьбы.

                Я трахалась с Джейме в утро своей свадьбы, вспомнила королева.

                — О да, — произнесла она вслух, — я будто бы заново родилась, будто бы во мне был нарыв, а теперь он вскрыт, и я, наконец, могу исцелиться. Кажется, я могла бы взлететь.

                Она представила себе, как потрясающе приятно было бы двинуть с локтя прямо в харю септе Сколере, так, чтобы та кубарем полетела вниз по спиральной лестнице. А если боги будут благосклонны, морщинистая старая пизда врежется в септу Юнеллу и утянет её за собой.

                — Как приятно вновь увидеть на Вашем лице улыбку, — сказала Сколера.

                — Правильно ли я поняла Его Святейшество, что теперь мне дозволено принимать посетителей?

                — Да, — ответила септа Юнелла. — И если Ваша светлость сообщит нам, кого она хотела бы видеть, мы пригласим этих людей.

                Джейме, мне нужен Джейме. Но если бы брат был в городе, он бы уже пришёл к ней. С Джейме следовало повременить, до тех пор, пока она не разберётся, что творится за стенами Великой Септы Бейелора.

                — Пригласите моего дядю, — сказала Серсея, — Сира Кивана Ланнистера, брата моего отца. Он в городе?

                — Да, — произнесла септа Юнелла. — Лорд-регент находится в Красной Башне, своей новой резиденции. Мы немедленно пошлём за ним.

                — Благодарю, — сказала Серсея, про себя думая, Лорд-регент, вот это да. Её изумление было неподдельным.

                Как оказалось, смирение и покаяние имели массу преимуществ помимо очищения души от греха. В тот же день королеву перевели в большую келью двумя этажами ниже, где было окно, в которое она смогла, наконец, выглянуть, и тёплая, мягкая постель. А когда пришло время ужина, ей подали не овсянку с чёрствым хлебом, а жареного цыплёнка—каплуна, большую тарелку хрустящей зелени, приправленной толчёным грецким орехом, и горушку пюре из репы, щедро политую сливочным маслом. Той ночью она впервые со дня своего пленения легла спать с полным желудком, и спокойно проспала всю ночь.

                А на следующее утро, с первыми лучами солнца, в келье появился её дядя.

                Серсея ещё завтракала, когда дверь её кельи распахнулась и вошёл сир Киван Ланнистер.

                — Оставьте нас, — бросил он надзирательницам.

                Септа Юнелла вывела Сколеру и Моэлль и закрыла за собой дверь. Королева поднялась на ноги.

                Сир Киван выглядел постаревшим. Большой мужчина, широкоплечий, массивный, с коротко остриженной светлой бородой, подчёркивающей тяжёлую линию подбородка, и короткими светлыми волосами, зачёсанными назад. Тяжёлый шерстяной малиновый плащ заколот на плече тяжёлой золотой брошью в форме львиной головы.

                — Я так благодарна, что ты пришёл, — произнесла королева.

                Её дядя насупился:

                — Присядь. Я должен тебе рассказать о некоторых вещах…

                Но она продолжала стоять.

                — Всё ещё сердишься. По голосу слышу. Дядюшка, прости меня. Я плеснула в тебя вином, я так неправа, просто…

                — Ты действительно думаешь, что меня волнует какое-то вино? Лансель мой сын, Серсея. И твой двоюродный брат. Да, я сержусь на тебя, сержусь за это. Ты должна была заботиться о нём, направлять его, найти ему симпатичную девушку из хорошей семьи. А вместо этого ты…

                — Я знаю. Я всё знаю. — Это Лансель хотел меня, не наоборот. И хочет до сих пор, бьюсь об заклад.— Я была совсем одна и так слаба. Пожалуйста. Дядюшка. О, дядюшка. Как же я рада видеть твоё лицо, твоё милое, дорогое лицо. Я делала ужасные вещи, знаю, но я не переживу, если ты станешь меня ненавидеть. — Она обвила его шею руками, поцеловала его в щёку. — Ну прости меня, прости.

                Несколько секунд сир Киван был неподвижен, но потом всё же обнял Серсею в ответ, коротко и неуклюже.

                — Довольно, — сказал он, и голос его был всё таким же равнодушным и холодным, — Я прощаю тебя. Теперь сядь. У меня невесёлые новости, Серсея.

                Её душа ушла в пятки.

                — Что с Томменом? Нет, умоляю. Я так переживала за сына. Никто не хотел рассказывать мне о нём. Пожалуйста, скажи, что с ним всё хорошо.

                — С Его светлостью всё хорошо. Он часто спрашивает о тебе. — Сир Киван приобнял её плечи, удерживая Серсею на расстоянии вытянутой руки.

                — Тогда кто, Джейме? Что-то с Джейме?

                — Нет. Джейме по—прежнему в речных землях, где-то.

                — Где-то? — Ей очень не понравилось это слово.

                 — Он взял Рейвентри, принял капитуляцию лорда Блэквуда, — сказал Киван, — но на обратном пути в Риверран он оставил войско и уехал с женщиной.

                — С женщиной? — Серсея уставилась на него в недоумении. — Что за женщина? Зачем? Куда они поехали?

                — Этого никто не знает. С тех пор от него не было вестей. Не исключено, что эта женщина — дочь Ивенстара, леди Бриенна.

                А, эта. Королева представила себе Тартскую Деву, огромное, уродливое, неуклюжее существо в мужских доспехах. Нет, Джейме никогда не оставил бы меня ради такого создания. Ворон с моим письмом не добрался до него, вот почему его нет здесь.

                — По нашим сведениям, по всему южному побережью начали появляться наёмники, — говорил сир Киван. — В Тарте, в Степстонах, на мысе Яростном… Хотел бы я знать, где Станнис нашёл деньги, чтобы платить им. Я не могу снять людей отсюда и отправить их заниматься этой проблемой. Люди есть у Мейса Тирелла, но он отказывается что—либо предпринимать, пока не будет решён вопрос с его дочерью.

                Быстрее всего вопрос Маргери решил бы палач. Серсея плевать хотела на Станниса и его наёмников. Иные бы побрали и его, и Тиреллов. Пусть вырежут друг друга, государству это пойдёт исключительно во благо.

                — Дядюшка, пожалуйста, вытащи меня отсюда.

                — Каким образом? Отбить тебя у них? — сир Киван отошёл к окну и теперь хмуро смотрел в него. — Пришлось бы устроить в этом святом месте настоящую бойню. Потом, у меня нет людей. Наши лучшие отряды ушли к Риверрану с твоим братом. Времени собрать новое войско у меня не было. — Он повернулся и взглянул на неё. — Я говорил с Его Святейшеством. Он отпустит тебя, как только ты искупишь свои грехи.

                — Я уже исповедовалась.

                — Я сказал «искупишь». Перед народом. Пройдёшь по улицам…

                — Нет. — Она знала, что сейчас скажет дядя, и не желала этого слышать. — Этому не бывать. Так и передай ему, когда увидишь в следующий раз. Я — королева, а не шлюха портовая.

                — Это будет совершенно безопасно. Никто не прикоснётся…

                — Нет, — сказала она ещё резче. — Я скорее сдохну.

                На сира Кивана это не произвело впечатления.

                — Если ты этого так хочешь, твоё желание может вскорости сбыться. Его Святейшество намерен предъявить тебе обвинения в цареубийстве, богоубийстве, инцесте и государственной измене.

                — В богоубийстве? — Она едва не расхохоталась. — И когда же я успела убить бога?

                — Верховный Септон говорит с людьми от имени Семерых. Нанося удар ему, ты наносишь удар богам. — Дядя поднял руку прежде, чем она успела возразить. — Не должно рассуждать о подобных вещах. Не здесь. Для этого будет суд. — Он обвёл глазами келью. Выражение его лица было как нельзя более красноречивым.

                Нас подслушивают. Даже здесь, даже теперь она не могла говорить, что думает. Она сделала вдох:

                — Кто будет моими судьями?

                — Святая вера, — ответил дядя, — если, конечно, ты не предпочтёшь испытание поединком. В таком случае в твою защиту выступит рыцарь Королевской Гвардии. Но каков бы ни был исход поединка, власти ты больше не имеешь. Я буду регентом Томмена до его совершеннолетия. Мейс Тирелл был провозглашён Десницей Короля. Великий Мейстер Пицелль и сир Харис Свифт сохранили свои должности, пост адмирала теперь занимает Пакстер Редвайн, а Рендилл Тарли вступил в должность верховного судьи.

                Знаменосцы Тирелла, оба. Все нити управления королевством сосредоточились в руках её врагов, семьи и друзей королевы Маргери.

                — Маргери также были предъявлены обвинения. Ей, и этим её кузинам. Как вышло, что её воробьи выпустили, а меня оставили в заточении?

                — Об этом убедительно попросил Рендилл Тарли. Когда разразилась вся эта буря, он раньше других прибыл в Королевскую Гавань, с войском. Девчонки Тирелла предстанут перед судом, но дело против них шито белыми нитками, как считает Его Святейшество. Мужчины, которых назвали любовниками королевы, либо отрицали всё с самого начала, либо позже отказались от своих признаний, за исключением твоего изувеченного певца, который, похоже, лишился рассудка. Поэтому Верховный Септон передал девочек Тарли под домашний арест, и лорд Рэндилл поклялся доставить их на суд.

                — А свидетели обвинения? — спросила королева. — Где их содержат?

                — Осни Кеттлблэк и Печальный Бард здесь, под септой. Близнецов Редвинов признали невиновными, а Хэмиш Арфист умер. Остальные в подземельях Красной Башни, ими занимается твой Квиберн.

                Квиберн, подумала Серсея. Это было неплохо, у неё есть как минимум одна соломинка, чтобы ухватиться. Они были у лорда Квиберна, а лорд Квиберн мог делать удивительные вещи. И кошмарные. Кошмарные вещи ему тоже удавались.

                — Есть ещё новости, хуже. Сядешь ты уже, в конце концов?

                — Сесть? — Серсея мотнула головой. Куда уж хуже. Она предстанет перед судом по обвинению в государственной измене, а маленькая королева и её кузины выпорхнули на свободу. — Говори. Что ещё?

                — Мирцелла. Из Дорна прибыли печальные вести.

                — Тирион, — вырвалось у неё. Тирион отослал её малютку в Дорн, и Серсея отправила сира Бейлона Свонна вернуть её. Все дорнийцы — змеи, и подлейшие среди них — Мартеллы. Красный Змей даже защищал Беса на поединке и был на волосок от победы, которая позволила бы карлику избежать наказания за убийство Джоффри. — Это он, он был в Дорне всё это время, а теперь моя дочь у него.

                Сир Киван хмуро посмотрел на неё:

                — На Мирцеллу напал дорнийский рыцарь Герольд Дейн. Она осталась жива, но ранена. У неё рассечено лицо, она… Прости… Она осталась без уха.

                — Ухо. — Серсея смотрела на него в ступоре. — Она всего лишь ребёнок, моя драгоценная принцесса. И она такая красавица. — Он отсёк ей ухо. А принц Доран и его дорнийские рыцари, где в этот момент были они? Они что, оказались не в состоянии защитить одну маленькую девочку? Где был Арис Оукхарт?

                — Погиб, защищая её. Мне сказали, Дейн зарубил его.

                Королева вспомнила, что рыцарь Утреннего Меча носил имя Дейн, но он был мёртв много лет. Кто такой этот сир Герольд, и зачем ему было калечить её дочь? Это казалось абсолютно бессмысленным, если конечно не предположить, что… — Тирион лишился носа в битве при Черноводной. Рассечённое лицо, отрезанное ухо… Бес приложил к этому свою мерзкую ручонку.

                — Принц Доран не упоминал твоего брата. А Мирцелла говорит, что это был Герольд Дейн, только он, так пишет Бейлон Свонн. Дейна называют Тёмная Звезда.

                Она горько ухмыльнулась:

                — Как бы они ни называли его, он действовал по указке моего брата. У Тириона есть друзья в Дорне. Всё это придумал Бес, от начала до конца. Это он организовал помолвку Мирцеллы и принца Тристана. Теперь ясно, зачем ему это было нужно.

                — Тирион мерещится тебе в каждой тени.

                — Он сам — создание тьмы. Он убил Джоффри. Он убил отца. Неужели ты думаешь, что на этом он остановится? Я боялась, что он где-то в Королевской Гавани, готовит что-то для Томмена, а выходит, он направился в Дорн, чтобы сперва убить Мирцеллу. — Серсея меряла келью шагами. — Я должна быть рядом с Томменом. Эта Королевская Гвардия, от них толку столько же, сколько от фигурного литья на доспехах. — Она обратилась к дяде, — Ты сказал, сир Арис убит?

                — Его убил этот Тёмная Звезда.

                — То есть он мёртв, точно мёртв. Ты знаешь это наверняка?

                — Так нам донесли.

                — В таком случае в Королевской Гвардии освободилось место. И оно должно быть заполнено немедленно. Королю необходима охрана.

                — Лорд Тарли готовит список достойных кандидатов, чтобы представить его на рассмотрение твоего брата, но пока Джейме не появится…

                — Белый плащ может пожаловать сам король. Томмен послушный мальчик. Скажи ему, чьё имя он должен назвать, и он назовёт его.

                — И чьё имя ты бы хотела, чтобы он назвал?

                Готового ответа у неё не было. Моему защитнику потребуется новое имя и новое лицо.

                — Квиберн знает имя. В этом ты можешь на него положиться. Мы не всегда сходились во мнениях, дядя, но во имя крови, которая в нас течёт, во имя любви, которую ты испытывал к моему отцу, ради Томмена и ради его несчастной изуродованной сестры, сделай, как я прошу. Встреться с лордом Квиберном от моего имени, отдай ему белый плащ и скажи, что время пришло.

                Тянулась последняя ночь заключения, и королеве не спалось.

                Стоило закрыть глаза, как её одолевали дурные предчувствия, она всё пыталась представить себе завтрашний день. Со мной будет стража, говорила она себе. Стражники будут удерживать толпу в отдалении. Никому не будет позволено прикасаться ко мне. Столь многое согласился пообещать ей Его Воробейшество.

                И всё равно ей было страшно. В день, когда Мирцелла отплыла в Дорн, в день хлебного бунта, золотые плащи были расставлены вдоль всего пути следования процессии, но толпа прорвала их ряды, старого жирного Верховного Септона разорвали в клочья, а Лоллис Стоукворт изнасиловали полсотни раз. И если уж эти животные возбудились от вида бледного, мягкотелого, тупоумного существа, одетого с головы до пят, какую же похоть пробудит в них вид королевы?

                Серсея ходила по келье туда-сюда, без передышки, как ходили по клетке львы, которых она видела в детстве в недрах Утёса Кастерли, где их держали со времён её деда. Они с Джейме подбивали друг друга влезть в львиную клетку, и однажды она набралась храбрости, просунула руку между прутьями и дотронулась до одного огромного рыжевато-золотистого зверя. Она всегда была храбрее брата. Лев повернул к ней голову и пристально посмотрел на неё огромными золотыми глазами. Потом он лизнул её пальчики. Его язык был шершавым, как тёрка, но она не отдёрнула руку, во всяком случае, пока Джейме не схватил её за плечи и не потащил прочь от клетки.

                «Теперь ты», — сказала она ему после, — «Слабо дёрнуть его за гриву?» Но он так этого и не сделал. Это я была рождена для меча, не он.

                Она ходила взад—вперёд, босая, накинув на плечи тонкое одеяло, и её тело сотрясала дрожь. Она с нетерпением ждала наступающего дня. Завтра вечером всё уже будет кончено. Небольшая прогулка, и я снова буду дома, с Томменом, в своих покоях в Тисках Мейегора. Дядя сказал, что иного способа спастись нет. Но было ли это так на самом деле? Она доверяла своему дяде не больше, чем новому Верховному Септону. Я всё ещё могу отказаться. Я всё ещё могу объявить себя невиновной и поставить всё на испытание поединком.

                Но Серсея не была готова предстать перед судом святой веры, как Маргери Тирелл. Молодой розе этот суд, быть может, и сослужит хорошую службу, но у Серсеи практически не было сторонников среди септ и воробьёв, приближенных к новому Верховному Септону. Испытание поединком было её единственной надеждой, и для него ей нужен был защитник.

                Если бы только Джейме не лишился руки…

                Но думать об этом было пустой тратой времени. Джейме остался без правой руки и не мог больше сражаться, а она осталась без Джейме, который обретался теперь где-то в речных землях с Бриенной, этой бабой. И если королева не найдёт себе другого защитника, сегодняшнее мучительное испытание покажется ей наименьшей из бед. Её враги обвиняли её в измене. Ей надо было попасть к Томмену, любой ценой. Он любит меня. Он не откажет собственной матери. Джофф был своевольным и непредсказуемым, но Томмен — послушный маленький мальчик, послушный маленький король. Он сделает, что ему скажут. Здесь она была обречена, а вернуться в Красную Башню она могла лишь одним путём. В этом Его Воробейшество был непреклонен, а сир Киван отказался и пальцем пошевелить, чтобы повлиять на него.

                «Сегодняшний день не причинит мне вреда», — сказала самой себе Серсея, когда в её окно упали первые лучи солнца. «Пострадает только моя гордость». Слова эти глухо звенели в ушах. Джейме ещё может успеть. Она представила себе его, едущего сквозь утреннюю дымку, в золотых доспехах, сверкающих в лучах рассветного солнца. Джейме, если ты любил меня хоть когда-нибудь…

                За ней пришли, процессию тюремщиц возглавляли септа Юнелла, септа Моэлль и септа Сколера, с ними четыре послушницы и две безмолвных сестры. Вид безмолвных сестёр в серых одеяниях внезапно наполнил королеву ужасом. Зачем они здесь? Разве мне предстоит умереть? Безмолвные сёстры готовили усопших к погребению.

                — Верховный Септон пообещал, что мне не причинят вреда.

                — Так и будет. — Септа Юнелла подозвала послушниц. Те принесли щёлок, таз с тёплой водой, ножницы, опасную бритву. От вида стали по коже побежали мурашки. Они собираются меня побрить. Ещё одно маленькое унижение, изюминка в мой пирог. Но она не даст им насладиться своими мольбами. Я Серсея из рода Ланнистеров, я лев с Утёса, я законная королева всех Семи Королевств, родная дочь Тайвина Ланнистера. А волосы — отрастут. «Не тяните с этим», — произнесла она.

                Старшая из безмолвных сестёр взяла ножницы. Опытный цирюльник, вне сомнения; члены её ордена обмывали убитых покойников из знатных, прежде чем вернуть тела их родным, и стрижка бороды и волос была частью ритуала. Сперва женщина принялась за голову королевы. Серсея сидела неподвижно как статуя, пока ножницы клацали возле её головы. Копна золотистых волос росла на полу. Во время заключения ей не позволяли заниматься своими волосами, расчёсывать и укладывать их, но даже немытые и спутавшиеся, они блистали на солнце. Моя корона, — подумала королева. Они забрали у меня ту корону, а теперь отнимают и эту. Когда все локоны и кудри упали к её ногам, одна из послушниц намылила ей голову, и безмолвная сестра соскоблила остатки волос бритвой.

                Серсея надеялась, что на этом всё закончится, но напрасно.

                — Снимите сорочку, Ваша светлость, — скомандовала септа Юнелла.

                — Здесь? — поинтересовалась королева, — Зачем?

                — Вас должны остричь.

                Буду острижена с ног до головы, — подумала она, — как овца. Она рывком стянула сорочку через голову и швырнула её на пол.

                — Делайте, что хотите.

                И снова в ход пошло мыло, тёплая вода и бритва. Она лишилась растительности под мышками, потом волос на ногах, и, наконец, нежной золотой поросли на лобке. Когда безмолвная сестра ползала с бритвой у неё между ног, Серсее вдруг вспомнилось, сколько раз Джейме стоял перед ней на коленях, как теперь стояла эта женщина, и покрывал поцелуями внутреннюю сторону её бедер, возбуждая её. Его поцелуи всегда были такими тёплыми. А бритва была холодна, как лёд.

                Когда всё было кончено, она была нага и беззащитна и нага, и не бывало женщины более обнажённой. Не оставили мне ни волоска, за которым я могла бы спрятаться. С её губ сорвался смешок, безрадостный и горький.

                — Что-то в наших действиях показалось Её светлости забавным? — спросила септа Сколера.

                — Нет, септа, — ответила Серсея. Но вот однажды, когда я прикажу вырвать твой язык раскалёнными щипцами, я буду умирать со смеху.

                Одна из послушниц подала ей рясу, мягкое белое облачение септы, чтобы укрыть её тело, когда она будет спускаться по ступеням башенной лестницы и идти по храму, и не смущать никого из встреченных благочестивых прихожан видом обнажённого тела. Спасите нас Пресвятые Семеро, какие же лицемеры.

                — Позволено ли мне будет надеть сандалии? — спросила она, — На улицах грязь.

                — На Вашей совести грязи куда больше, — ответила септа Моэлль. — Его Святейшество распорядился, чтобы Вы предстали такой, какой Вас создали боги. Были ли Вы обуты в сандалии, когда выбрались из утробы Вашей леди—матери?

                — Нет, септа, — пришлось вымолвить королеве.

                — Вот и ответ на Ваш вопрос.

                Зазвонил колокол. Долгое заключение королевы подходило к концу. Серсея плотнее закуталась в своё одеяние, наслаждаясь его теплом, и сказала: «Пора». На другом конце города её ждал сын. Чем раньше она отправится в путь, тем скорее увидится с ним.

                Грубый камень царапал ступни, когда Серсея Ланнистер спускалась по ступеням. Она прибыла в Септу Бейелора в паланкине и вошла в неё королевой. Выходила она безволосая и босая. Но всё-таки я выхожу отсюда. Остальное не имеет значения.

                Колокола трезвонили с башни, призывая горожан стать свидетелями её позора. Великая Септа Бейелора была заполнена собравшимися на утреннюю службу прихожанами, и молебны наполняли эхом купол над их головами, но когда в зал вошла процессия во главе с королевой, внезапно наступила тишина, и тысячи глаз следовали за ней, пока она шла по проходу, где однажды было выставлено для торжественного прощания тело её убитого отца. Серсея скользила мимо людей, не смотря по сторонам. Её босые ступни шлёпали по холодному мраморному полу. Она кожей чувствовала на себе все эти взгляды. И казалось, Семеро тоже наблюдают за ней из своих алтарей.

                В Зале Лампад её ожидал десяток Сынов Воина. Их спины покрывали радужные плащи, и хрустальные наконечники их шлемов переливались в свете лампад. На них были покрытые серебром доспехи, отполированные до зеркального блеска, но она знала, что под доспехами эти мужи носят власяницы. Все треугольные щиты украшала одна и та же эмблема: хрустальный меч, рассеивающий тьму своим светом, древний символ тех, кого в простонародье называли Клинками.

                Капитан преклонил перед ней колено.

                — Возможно, Ваша светлость помнит меня. Я сир Теоден Верный, и Его Святейшество поручил мне командование Вашим эскортом. Я и мои братья будем обеспечивать Вашу безопасность во время хода.

                Серсея вглядывалась в лица мужчин за его спиной. И нашла, что искала: Лансель, двоюродный брат, сын сира Кивана, тот, чьей религией когда-то была любовь к ней, пока он не решил, что богов он любит больше. Одной крови со мной, предатель. Она будет помнить его всю жизнь.

                — Можете подняться, сир Теоден. Я готова.

                Рыцарь распрямился, развернулся, поднял руку. Двое его людей шагнули к высоким дверям и распахнули их, и Серсея вышла на улицу, моргая и щурясь от яркого солнца, словно крот, вылезший из норы на свет божий.

                Подол её одежды полоскался на ветру и хлопал по ногам. Утренний воздух был пропитан знакомым зловонием Королевской Гавани. Она вдыхала запахи кислого вина, свежего хлеба, гниющей рыбы и нечистот, дыма, и пота, и лошадиной мочи. И не было на свете цветка, чей аромат показался бы ей слаще. Ёжась под одеждой, Серсея остановилась на вершине мраморной лестницы, а Сыны Воина выстроились вокруг неё.

                Неожиданно она вспомнила, что уже стояла раньше на этом самом месте, в день, когда лорд Эддард Старк лишился головы. Всё было задумано иначе. Джофф должен был даровать ему жизнь, и отослать на Стену. Старший сын Старка стал бы лордом Винтерфелла, а Санса осталась бы при дворе, заложницей. Варис и Мизинец всё продумали, а Нед Старк проглотил свою драгоценную гордость и сознался в измене, чтобы спасти пустую маленькую головку своей дочери. Я бы подобрала Сансе прекрасную партию. Выдала бы её за Ланнистера. Не за Джоффа, разумеется, но Лансель вполне мог подойти, или кто-то из младших братьев. Ей вспомнилось, как Петир Бейлиш предложил в мужья себя, но, конечно же, это было абсолютно немыслимо, с его-то происхождением. Если бы только Джофф сделал всё так, как ему велели, Винтерфелл никогда не пошёл бы на нас войной, а отец разобрался бы с братьями Роберта.

                Но вместо этого Джофф приказал обезглавить Старка, а лорд Слинт и сир Илин Пейн столь поспешно исполнили приказ. Всё случилось вон на том месте, — подумала королева. Янос Слинт поднял голову Неда Старка за волосы, жизнь покинула его тело с кровью, стекавшей по ступеням, и с той минуты возврата к прошлому больше не было.

                Теперь всё это казалось таким невероятно далёким. Не было больше ни Джоффа, ни сыновей Старка. Даже её отец отошёл в мир иной. А она — вот она, снова стоит на ступенях перед Великой Септой, только в этот раз толпа таращится не на Эддарда Старка, а на неё.

                Площадь, вымощенная белым мрамором, была забита людьми, как и в день казни Старка.

                Бескрайнее людское море, и все взоры были устремлены на королеву. Мужчин и женщин в толпе было примерно поровну. У некоторых на плечах сидели дети. Попрошайки и воры, кабатчики и торгаши, дубильщики и конюхи, актёришки, эти шлюхи низшего пошиба, — весь сброд явился, чтобы поглазеть, как будет осрамлена королева. И с ними вперемежку Бедные Малые, грязные, небритые, из оружия — копья и топоры, ржавые кольчуги, растрескавшиеся кожаные колеты, мятые пластины вместо доспехов под грубыми выбеленными накидками с семиконечной звездой Святой Веры. Армия оборванцев Его Воробейшества.

                Глубоко внутри она всё ещё надеялась на чудо, на то, что Джейме придёт и спасёт её от унижения, но брат всё не появлялся. Не было видно и дяди, но это её не удивляло. В их последнем разговоре сир Киван ясно дал понять, что её срам не должен запятнать честь Утёса Кастерли. Львы не пройдут с ней по улицам сегодня. Ей одной нести бремя этого испытания.

                По правую руку королевы стояла септа Юнелла, по левую — септа Моэлль, септа Сколера была у неё за спиной. Если она попытается сбежать или начнёт артачиться, три карги втащат её обратно в храм, и вот тогда уже она не выйдет из своей кельи никогда, за этим септы проследят.

                Серсея подняла взгляд. За площадью, вдалеке, где кончалось море жадных глаз, раззявленных ртов, немытых лиц, возвышался Высокий Холм Эйегона, башни и зубчатые стены Красной Крепости алели в лучах восходящего солнца. Не так уж и далеко. Худшее останется позади, как только ворота крепости закроются за ней. Её сын снова будет с ней. У неё будет защитник для поединка. Дядя дал ей слово. Томмен ждёт меня. Мой маленький король. Я смогу. Я должна.

                Септа Юнелла вышла вперёд. «Перед вами стоит грешница, — провозгласила она, — Эта женщина — Серсея из рода Ланнистеров, вдовствующая королева, мать Его светлости короля Томмена, вдова Его светлости короля Роберта, и она лжица и блудница».

                Септа Моэлль переместилась и встала справа от королевы: «Эта грешница созналась в своих грехах, молила об их отпущении и о снисхождении к ней. Его Святейшество повелел ей явить своё раскаяние, отбросив гордыню и уловки, и предстать перед добрыми людьми такой, какой её создали боги».

                Последней говорила септа Сколера: «И вот она предстаёт перед вами со смирением в сердце, лишённая секретов и тайн, нагая пред очами богов и людей, чтобы совершить ход во искупление своих грехов».

                Серсее был год, когда умер её дед. Вступив в свои права, её отец первым делом изгнал из земель Утёса Кастерли сожительницу деда, эту алчную простолюдинку. С неё сорвали шелка и бархат, в которые рядил её лорд Титос, и драгоценности покойной супруги лорда, которые она присвоила себе, и прогнали её нагишом по улицам Ланниспорта, чтобы народ западных земель увидел, что это за птица.

                Серсея была ещё слишком мала, чтобы смотреть на такое, но она слышала пересуды прачек и стражников, которые видели всё своими глазами. Они обсуждали, как рыдала и молила о пощаде эта женщина, как отчаянно вцепилась она в одежду, когда ей приказали раздеться, как она брела прочь по городским улицам, голая и босая, тщетно пытаясь прикрывать руками груди и промежность. Серсея вспомнила, как один стражник сказал: «Она была такой самовлюблённой, такой надменной, такой спесивой, словно уже и не помнила, из какой грязи вышла. Но стоило снять с неё одежду, и перед нами оказалась обычная потаскуха».

                Если сир Киван и Его Воробейшество думают, что с ней произойдёт то же самое, они сильно ошибаются. В её жилах течёт кровь лорда Тайвина. Я львица. Пресмыкаться перед ними я не стану.

                Королева повела плечами, и её одеяние соскользнуло вниз.

                Она обнажила тело плавным, неторопливым движением, будто была сейчас в своих покоях, готовясь принять ванну, и её не видел никто, кроме прислуги. Кожи коснулся ледяной ветер, по телу пробежала крупная дрожь. Она собрала в кулак всю волю, чтобы превозмочь желание прикрыть срамные места руками, как та дедова шлюха. Пальцы сжались в кулаки, ногти впивались в ладони. Все смотрели только на неё, пожирая глазами её тело. Что предстало перед их взорами? Я — красавица, напомнила она себе. Сколько раз она слышала это от Джейме. Даже Роберт не скупился на комплименты, когда, вдрызг пьяный, всё-таки добирался до её постели, и его член отдавал должное её красоте.

                А вообще, когда люди глазели на Неда Старка, на их лицах было такое же выражение.

                Надо было идти. Нагая, обритая, босая, Серсея начала медленно спускаться по широкой мраморной лестнице. Её руки и ноги покрылись мурашками. Она держала голову поднятой высоко, как подобает королеве, а её эскорт следовал впереди неё полукругом. Бедные Малые прокладывали путь, оттесняя толпу, а Клинки шагали двумя колоннами по обе стороны от неё. За королевой шли септа Юнелла, септа Сколера и септа Моэлль, а за ними — послушницы в белом.

                «Шлюха!» — раздался крик из толпы. Женский голос. Женщинам нет равных в жестокости, когда дело касается их товарок.

                Серсея не реагировала. Дальше будет больше, дальше будет хуже. У этих тварей нет большей радости в жизни, чем поглумиться над другими. Она не могла заставить их заткнуться, так что придётся делать вид, что она их не слышит. И смотреть на них она не станет. Её взгляд не оторвётся от Высокого Холма Эйегона, от башен Красной Крепости, переливающихся на солнце. Там она найдёт спасение, если дядя выполнит свою часть уговора.

                А ведь дядюшка Киван хотел, чтобы всё было именно так. Он и Его Воробейшество. И юная роза, без сомнения. Я грешница, я искупаю свою вину, и мой срам видит каждый нищий в этом городе. Они думают этим сломить мою гордость, думают, что после такого я никогда не буду прежней, но они ошибаются.

                Септа Юнелла и септа Моэлль шли рядом с Серсеей, а септа Сколера семенила позади, звеня колокольчиком. «Стыд и позор, — выкрикивала старая карга, — стыд и позор грешнице, стыд и позор!» Откуда-то справа контрапунктом вступил второй голос — мальчишка—разносчик, выводивший: «Пирожки с мясом, три пенса штука, горячие пирожки с мясом!» Мрамор под ногами был холодным и гладким, и Серсее приходилось ступать осторожно, чтобы не поскользнуться. Процессия поравнялась со статуей Бейелора Благословенного, он безмятежно возвышался над площадью, и по выражению его лица можно было писать трактат о человеколюбии. Глядя на него, трудно было поверить, что в жизни он был редкостным придурком. В династии Таргариенов были плохие короли, были хорошие, но ни один не пользовался такой народной любовью, как Бейелор, этот благочестивый, кроткий король—септон, который равно любил и простой люд, и богов, что, впрочем, не мешало ему держать в заточении собственных сестёр. Интересно, как это статуя Бейелора не рассыпается в прах при виде её обнажённой груди? Как говаривал Тирион, король Бейелор боялся собственного члена. Ей вспомнилось, что однажды он выгнал из Королевской Гавани всех шлюх. Их увозили прочь от городских ворот, а король молился за их спасение, но взглянуть им вслед, как писали историки, так и не решился.

                «Шалава!» — раздался крик. Снова женщина. Из толпы что-то вылетело. Гнилой овощ. Коричневый, сочащийся какой-то мерзостью, он пролетел у неё над головой и шлёпнулся у ног одного из Бедных Малых. Меня этим не испугать. Я львица. Она шла вперёд. «Горячие пирожки, — кричал мальчишка—разносчик, — Покупайте горячие пирожки!» Септа Сколера звонила в колокольчик, распевая: «Стыд и позор, стыд и позор грешнице, стыд и позор!» Бедные Малые шли впереди и, расталкивая народ щитами, создавали узкий коридор. Серсея шла, куда её вели, шея одеревенела, удерживая голову высоко поднятой, глаза устремлены вдаль. С каждым шагом Красная Крепость была всё ближе. С каждым шагом всё ближе был её сын и её спасение.

                Казалось, она шла через площадь целую сотню лет, но вот, наконец, ощутила, что мраморные плиты под ногами сменились булыжной мостовой. Со всех сторон их обступили лавки, конюшни и дома. Процессия начала спуск с Холма Висении.

                Ход пришлось замедлить. Улицы здесь были крутыми и узкими, началась толчея. Бедные Малые теснили людей с прохода, но тесниться было некуда, и задние ряды напирали, выталкивая их обратно. Серсея шла с высоко поднятой головой и не увидела что-то скользкое и влажное под ногами, потеряла равновесие. Она едва не упала, но септа Юнелла поймала её за локоть и поддержала.

                — Вашей светлости не мешало бы смотреть под ноги.

                Серсея вырвала руку. — Да, септа, — ответила она мягким голосом, хотя ей хотелось непечатно ругаться. Королева шла вперёд, в доспехах из гусиной кожи и своей гордости. Глазами она искала Красную Крепость, но той больше не было видно за высокими бревенчатыми зданиями по обеим сторонам улицы. «Стыд и позор», — возглашала септа Сколера, и бренчал колокольчик. Серсея попыталась идти быстрее, но упёрлась в звёзды на плащах впереди идущих, и ей пришлось вновь замедлить шаг. Перед ними возник мужчина с тележкой, торговавший шашлыком, и процессия остановилась, ожидая, пока Бедные Малые уберут его с дороги. Серсее показалось, что мясо подозрительно напоминает крысятину, но пахло так соблазнительно, что каждый второй в толпе уже глодал по шампуру к моменту, когда путь освободили, и можно было продолжать движение. «Шашлык будешь, Ваша светлость?» — выкрикнул какой-то мужчина, здоровый грузный мужлан с поросячьими глазками, внушительным брюхом и нечёсаной бородой, напомнившей ей о Роберте. Она с отвращением отвернулась, и тут шашлык полетел в неё. Мужчина попал ей в ногу, полусырое мясо сползло вниз, пачкая кожу её бедра жиром и кровью, и упало на мостовую.

                В этой части города шум толпы был громче, чем на площади перед Септой Бейелора, может быть, из-за того, что зрители стояли совсем рядом.

                «Распутница» и «грешница» - кричали чаще всего, но были слышны и другие выкрики — «пизда», «трахалась с братом», ещё кричали «изменница», и то тут, то там раздавались возгласы «Да здравствует Станнис!» или «Да здравствует Маргери!» Под её ногами была сплошная грязь, а проход был таким узким, что королева не могла даже обходить попадавшиеся на пути лужи. Ничего, от мокрых ног ещё никто не умирал, говорила она себе. Она тешила себя надеждой, что лужи под ногами были всего лишь водой, оставшейся после дождя, правда они могли с таким же успехом быть лошадиной мочой.

                Из окон и с балконов лились помои: летели полусгнившие плоды, выплёскивались остатки пива, яйца разбивались о мостовую, источая серный смрад. Дохлая кошка пролетела над головами Бедных Малых и Сынов Воина, и ударилась о камни с такой силой, что брюхо её разорвалось, внутренности брызнули наружу, и на ногах Серсеи оказались ошмётки кишок с опарышами.

                Серсея шла вперёд. Я ничего не вижу, ничего не слышу, все эти люди — черви, не более. «Стыд и позор», - распевали септы. «Каштаны, жареные каштаны, с пылу с жару!» - кричал разносчик. «За пизду королевы! — торжественным голосом провозгласил какой-то забулдыга с балкона над её головой, поднимая кружку в глумливом тосте. — Поприветствуем королевские сиськи!» Слова лишь ветер, убеждала себя Серсея. Слова не могут причинить боль.

                На половине пути вниз с холма Висении королева оступилась и упала в первый раз, поскользнувшись на чём-то, очень похожем на дерьмо. Когда септа Юнелла подняла её на ноги, все увидели, что королева ободрала колено, и идёт кровь. Люди кругом начали насмешливо хихикать, а какой-то мужчина выкрикнул, что он сейчас поцелует ссадину, и всё пройдёт. Серсея обернулась. Главный купол и семь хрустальных башен Великой Септы Бейелора на вершине холма всё ещё были отчётливо видны. Не может быть, чтобы я прошла так мало. Но гораздо хуже, в сотни раз ужаснее было то, что она не могла видеть Красную Крепость, хотя бы кусочек.

                — Где же… где… ?

                — Ваша светлость, - приблизился капитан её сопровождения. Серсея не могла вспомнить его имени. — Вы должны идти дальше. Толпа становится неуправляемой.

                Вот оно, подумала Серсея. Неуправляемой.

                — Я не боюсь…

                — А бояться следовало бы. — Он крепко сжал её предплечье и повёл дальше под руку. Пошатываясь, она продолжила путь — вниз, всё время вниз — морщась от боли при каждом шаге, позволяя этому рыцарю поддерживать себя. Рядом со мной должен был идти Джейме. Он бы вытащил свой золочёный меч и прокладывал бы им дорогу сквозь толпу, а каждому мужчине, осмелившемуся поднять на Серсею глаза, он вырезал бы их.

                Камни мостовой были неровными и потрескавшимися, они царапали её нежные ступни, ноги скользили. Под её пяткой оказалось что-то острое, камень или осколок. От боли Серсея вскрикнула. «Я же просила дать мне сандалии, — выплюнула она в лицо септы Юнеллы, — Могли бы и дать, могли бы хоть в чём-то пойти мне навстречу». Рыцарь снова клещами вцепился в её руку, словно имел дело с какой-нибудь служанкой. Он что, забыл кто я такая? Она была королевой Вестероса, и он не вправе был касаться её своими грубыми руками.

                У подножья холма спуск стал более пологим, и улица стала постепенно расширяться. Серсея вновь увидела вершину Холма Эйегона и Красную Крепость, в малиновом сиянии под лучами утреннего солнца. Я должна идти дальше. Она выдернула свою руку у сира Теодена: «Нет никакой необходимости тащить меня, сир». И неуверенно побрела дальше, оставляя на камне кровавые отпечатки ног.

                Она ступала по грязи и нечистотам, спотыкаясь, ноги в крови, кожа покрыта мурашками. Звуки вокруг неё сливались в общий гул. «Да у моей жены сиськи красивее», — выкрикивал какой-то мужчина. Матерился возница, которому Бедные Малые приказали убрать телегу с дороги. «Стыд, стыд, стыд и позор грешнице», - выводили септы. «Смотрите, что у меня есть, - кричала шлюха, высовываясь из окна борделя, задрав юбки так, чтобы мужчинам внизу было хорошо видно, - в этой дырке побывало меньше членов, чем вон в той». И звонили, звонили, звонили колокола. «Да нет, разве это королева? - сказал какой-то мальчик, - у неё всё обвисшее, как у моей мамаши». Моя епитимья, - говорила про себя Серсея, - На моей совести страшные грехи, и только так их можно искупить. Ещё немного, и всё закончится, всё будет в прошлом, я всё забуду.

                Королеве начали мерещиться знакомые лица. Лысый мужчина с кустистыми бакенбардами, хмурясь, глядел вниз из окна, и на мгновенье он показался ей так похожим на лорда Тайвина, что она обмерла. Девочка, сидящая возле фонтана в облаке водяной пыли, смотрела на неё укоризненным взглядом Мелары Хетерспун. Она видела Неда Старка, а рядом с ним рыжеволосую малышку Сансу и косматую серую псину, наверное, её волчицу. Каждый протискивающийся в толпе ребёнок был её братом Тирионом и смотрел на неё с насмешкой, как смотрел тогда, когда умирал Джоффри. Джофф тоже был здесь, сын, первенец, её замечательный, смышлёный мальчик с золотыми кудрями и чудесной улыбкой, у него были такие красивые губы, он…

                Она упала во второй раз.

                Когда её подняли и поставили на ноги, её трясло, как лист на ветру.

                — Прошу вас, — сказала она, — Пресвятая Мать, смилуйся. Я во всём призналась.

                — Верно, - отозвалась септа Моэлль, — И теперь Вы искупаете свои грехи.

                — Осталось не так много, - сказала септа Юнелла. — Видите? — она выставила вперёд палец, — Вверх по холму, и всё.

                Вверх по холму. И всё. Всё так. Они были у подножья Высокого Холма Эйегона, и замок возвышался над ними.

                «Проблядь!» — услышала она выкрик. «Еблась с собственным братом!» — добавил другой голос, — «Какая мерзость!»

                «Как насчёт отсосать мне, Ваша светлость?» - мужик в мясницком фартуке, ухмыляясь, достал член из штанов.

                Всё это не имело значения. Она была почти дома.

                Серсея начала подъём.

                Здесь насмешки и выкрики стали ещё жестче. Путь Серсеи лежал в обход Блошиного Конца, вот его обитатели и сбились у подножья Высокого Холма Эйегона, чтобы не пропустить зрелище. Лица, плотоядно смотревшие на неё сквозь строй щитов и копий, казались ей искорёженными, чудовищными, омерзительными. Под ногами бегали свиньи и ползали голые дети, толпа кишела калеками и карманниками, словно тараканами. Она видела мужчин, чьи зубы были обточены до игл, уродливую старуху, чей зоб был размером с человеческую голову, проститутку, чьи плечи и грудь обвивала огромная полосатая змея, мужчину, чьи щёки и лоб были покрыты ранами, источающими сизый гной. Все они ухмылялись, облизывали губы, улюлюкали, когда она брела мимо, прерывисто дыша от тяжести подъёма. Кто-то выкрикивал похабные предложения, кто-то — оскорбления. Слова — ветер, убеждала она себя, словам меня не ранить. Я – красавица, самая прекрасная женщина во всём Вестеросе, так говорит Джейме, а он никогда мне не лжёт. Даже Роберт, а Роберт никогда меня не любил, но и он видел, как я красива, и он хотел меня.

                Вот только красавицей она себя совсем не ощущала. Она казалась себе старой, потасканной, грязной, уродливой. После рождения детей у неё на животе остались растяжки, её груди уже не были такими упругими, как в молодости. Они выглядели совершенно обвисшими без платья, которое обычно их поддерживало. Не надо было этого делать. Я была их королевой, а теперь они видят меня такой, видят, всё видят. Нельзя было показываться в таком виде. В платье, с короной на голове, она была королевой. Голая, в крови, еле ковыляющая, она стала обычной женщиной, мало чем отличающейся от их жён, причём похожей не на их прелестных юных дочек, а на их матерей. Что же я наделала?

                С её глазами что-то случилось, их кололо, всё вокруг стало размытым. Плакать было нельзя, ни в коем случае нельзя, черви не должны видеть её слёз. Серсея вытерла глаза тыльной стороной руки. Порыв ледяного ветра бросил её в дрожь.

                И вдруг она увидела в толпе старую ведьму, узнала её трясущиеся груди, её зеленоватую кожу, всю в бородавках, она улюлюкала вместе со всеми, и в дерзких жёлтых глазах её была злоба. «Ты будешь королевой, - шипела она, - но придёт другая, моложе и прекраснее, и низвергнет тебя, и отберёт всё, что тебе дорого».

                И слёзы хлынули из глаз королевы помимо её воли. Они разъедали щёки, словно кислота. Серсея затравленно вскрикнула, одной рукой закрыла груди, другая рука соскользнула вниз, чтобы прикрыть лобок, она протиснулась сквозь строй Бедных Малых и побежала, пригнувшись, по склону вверх, коряво, по-крабьи выворачивая ноги. На полдороги она споткнулась и упала, встала, через несколько метров упала снова. Придя в себя, она обнаружила, что ползёт вверх на четвереньках, как собака, а добрые люди Королевской Гавани расступаются перед ней, и насмехаются, и язвят, и аплодируют ей.

                А потом толпа вдруг рассеялась и исчезла, и перед ней были ворота замка и строй копейщиков в золочёных полушлемах и малиновых плащах. Серсея услышала знакомый сиплый голос, это её дядя отдавал команды, потом заметила два белых пятна справа и слева, это спешили к ней сир Борос Блаунт и сир Меррин Трант в своих светлых доспехах и снежно-белых плащах. «Мой сын, — выкрикнула она, — Где мой сын? ГдеТоммен?»

                «Здесь его нет. Не пристало сыновьям быть свидетелями позора своих матерей, — голос сира Кивана был суров, — Прикройте её».

                Потом над ней склонился Джоселин, оборачивая в мягкое чистое одеяло зелёной шерсти, прикрывая её наготу. Вдруг на них упала тень, закрывшая солнце. Королева почувствовала прикосновение холодной стали, и две огромных ручищи в доспехах подняли её над землёй с той же лёгкостью, с какой она подбрасывала в воздух Джоффри, когда он был совсем маленьким. Великан, подумала Серсея, и у неё закружилась голова, когда он огромными шагами пошёл к сторожевой башне, неся её на руках. Она слышала разговоры, что великанов всё ещё встречают иногда в диких лесах к северу от Стены. Но это же только сказки. Мне что, всё это снится?

                Но её спаситель был настоящим. Роста в нём было метра два с половиной, если не больше, ноги обхватом с хорошие деревья, его грудная клетка сделала бы честь коню-тяжеловозу, а плечи шириной подошли бы и быку. На нём была стальная броня, покрытая белой эмалью, яркая, как девичьи мечты, под ней – позолоченная кольчуга. Его лицо было скрыто шлемом. С наконечника шлема ниспадал плюмаж из семи шёлковых перьев в радужных цветах Святой Веры. Его развевающийся плащ был заколот двумя золотыми семиконечными звездами.

                И этот плащ был белым.

                Сир Киван выполнил свою часть сделки. Томмен, её драгоценный мальчик, пожаловал место в Королевской Гвардии тому, кому предстояло стать её защитником.

                Серсея не видела, откуда возник Квиберн, но он вдруг оказался рядом, с трудом поспевая за широким шагом её чемпиона.

                — Ваша светлость, — произнёс он, — я так счастлив, что Вы вернулись. Имею честь представить Вам нового члена Королевской Гвардии, сира Роберта Стронга.

                — Сир Роберт, — прошептала она, когда они уже входили в ворота.

                — Осмелюсь заметить, Ваша светлость, что сир Роберт принял священный обет молчания, — сказал Квиберн. — Он поклялся, что не произнесёт ни слова до тех пор, пока все до единого враги Его светлости короля не будут истреблены, и зло не будет изгнано из королевства.

                Да, подумала Серсея Ланнистер. О, да.

                — Я не изменник, — объявил Рыцарь Грифонова Гнезда. — Я верен королю Томмену и вам.

                Знаки пунктуации в этой фразе расставило непрерывное кап-кап-кап — снег, который он принёс на плаще, таял, и на пол уже натекла приличная лужа. Снег в Королевской Гавани шёл почти всю ночь, намело по щиколотку.

                Сир Киван Ланнистер плотнее закутался в плащ:

                — Это всё слова, сэр. Слова — ветер.

                — Тогда позвольте мне подтвердить свои слова мечом, — в свете факелов длинные рыжие волосы и борода Роннета Коннингтона превратились в языки пламени. — Отправьте меня против дяди, и я привезу Вам его голову, и голову его фальшивого дракона заодно.

                Вдоль западной стены тронного зала выстроились копейщики Ланнистеров в малиновых плащах и полушлемах со львами. Напротив — гвардейцы Тиреллов в зелёных плащах. Холод в тронном зале был почти осязаемым. Не было ни королевы Серсеи, ни королевы Маргери, но ощущение их присутствия отравляло воздух, словно призраки явились на пир.

                Железный Трон огромным чёрным зверем притаился позади стола, где заседали пятеро членов королевского Малого Совета, и его шипы, и когти, и лезвия были укутаны тенью. Киван Ланнистер чувствовал его за спиной, и это чувство откликалось зудом между лопатками. Без труда можно было представить неласково взирающего с высоты Трона старого короля Эйериса, с очередным кровоточащим порезом. Но сегодня трон был пуст. Киван решил, что в присутствии Томмена нет надобности. Пусть мальчик побудет с матерью, так будет гуманнее. Только Пресвятые Семеро знали, сколько ещё мать и сын успеют пробыть вместе до суда над Серсеей… суда, за которым, возможно, последует её казнь.

                Говорил Мейс Тирелл:

                — С Вашим дядей и его мальчишкой-самозванцем мы разберёмся в своё время, — новый Десница Короля восседал на дубовом троне в форме руки, его лордство заказал этот предмет в абсурдном приступе тщеславия в день, когда сир Киван согласился назначить его на желанную должность. — Вы останетесь здесь, пока мы не примем решения выступить. Тогда вы получите шанс доказать свою преданность.

                Сир Киван не счёл нужным возражать.

                — Сопроводите сира Роннета назад в его покои, — сказал он, подразумевая «И проследите, чтобы он их не покинул». Несмотря на все свои торжественные заверения, Рыцарь Грифонова Насеста оставался под подозрением. Были все основания считать, что предводителем наёмников, высадившихся на южном побережье, был его родной дядя.

                Когда затихло эхо шагов Коннингтона, Великий Мейстер Пицелль со значением покачал головой:

                — На том самом месте, откуда сейчас ушёл мальчишка, однажды стоял его дядя и рассказывал королю Эйерису, как доставит ему голову Роберта Баратеона.

                Вот что бывает, если дожить до возраста Пицелля. Всё, что ты видишь или слышишь, напоминает тебе нечто, виденное или слышанное во времена твоей юности.

                — Сколько тяжеловооружённых всадников прибыло в столицу с сиром Роннетом? — поинтересовался сир Киван.

                — Двадцать, — ответил лорд Рэндилл Тарли, — и большинство из них в прошлом люди Грегора Клигана. Ваш племянник Джейме передал их в распоряжение Коннингтона. Бьюсь об заклад, он просто хотел избавиться от них. Они пробыли в Мейденпуле меньше суток, а один из них уже успел кого-то зарезать, ещё одного обвинили в изнасиловании. Первого мне пришлось повесить, второго я приказал кастрировать. Будь моя воля, я отправил бы всех их в Ночной Дозор, не исключая Коннингтона. Этим отбросам место на Стене.

                — Каков хозяин, таков и пёс, — изрёк Мейс Тирелл. — Чёрные плащи будут им к лицу, согласен. В городской страже я таких не потерплю. — В ряды золотых плащей влилась сотня его хайгарденцев, и его лордство твёрдо давал понять, что он будет всячески противиться любым попыткам восстановить баланс сил в городской страже за счёт приёма новых стражников из людей с Запада.

                Сколько бы я ему ни дал, ему всё мало. Киван Ланнистер начинал понимать, почему Тиреллы постепенно начали вызывать у Серсеи ярость. Но момент для ссоры был самый неподходящий. Войска Рэндилла Тарли и Мейса Тирелла стояли в Королевской Гавани, в то время как лучшие силы Ланнистеров оставались в речных землях, где таяли с каждым днём.

                — Люди Горы всегда были превосходными бойцами, — сказал он примирительным тоном, — а против наёмников нам может потребоваться каждый меч. — Если это и правда Золотая Рота, как настаивают наушники Квиберна…

                — Называйте их, как хотите, — сказал Рендилл Тарли. — Как их ни назови, это обычные искатели приключений, не более.

                — Может и так, — сказал сир Киван. — Но чем дольше мы их игнорируем, этих искателей приключений, тем сильнее они становятся. Мы подготовили карту, карту их продвижения вглубь страны. Великий Мейстер?

                Карта была прекрасна, нарисованная рукой мастера на тончайшем пергаменте, такая огромная, что занимала весь стол.

                — Вот здесь, — Над картой возникла рука Пицелля, вся в старческих пятнах. Рукав его мантии завернулся, и была видна складка бледной кожи, безвольно свисавшая с предплечья. — Здесь и здесь. По всему побережью, и на островах. Тарт, Степстоны, даже Эстермонт. А только что поступили донесения, что Коннингтон движется к Штормовому Пределу.

                — Если это вообще Джон Коннингтон, — произнёс Рэндилл Тарли.

                — Штормовой Предел, - крякнул лорд Мейс Тирелл. — Нет, он не сможет взять Штормовой Предел. Даже если бы он был Эйегоном Завоевателем. Но даже если и так, что с того? Замок удерживает Станнис. Пусть он перейдёт от одного самозванца к другому, почему нас это вообще должно волновать? Я отобью его обратно, как только суд подтвердит невиновность моей дочери.

                Как можно отбить обратно то, что никогда не захватывал, так, к слову?

                — Я всё понимаю, мой лорд, но…

                Тирелл не дал сиру Кивану закончить:

                — Эти обвинения против моей дочери – грязная ложь. Спрошу Вас снова, почему мы должны ломать комедию, как дешёвые фигляры? Пусть король Томмен признает мою дочь невиновной, сир, и пусть на этом вся эта нелепица закончится.

                Сделаешь так, и пересуды будут следовать за Маргери по пятам всю её жизнь. — Никто не сомневается в невиновности Вашей дочери, мой лорд, — солгал сир Киван, — но Его Святейшество настаивает на суде.

                Лорд Рэндилл всхрапнул:

                — Во что мы превратились! Королям и знатнейшим лордам приходится плясать под дудку воробьёв.

                — Со всех сторон враги, лорд Тарли, — напомнил сир Киван, — Станнис с севера, железные люди с запада, наёмники с юга. Откажитесь подчиняться Верховному Септону, и по сточным канавам Королевской Гавани хлынет кровь. Если народ увидит, что мы пошли наперекор воле богов, верующие отвернутся от нас и поддержат узурпатора, одного или второго.

                Мейс Тирелл встретил эти слова с безразличием:

                — Как только Пакстер Редвайн выметет железных людей прочь, мои сыновья вернут нам Щиты. Станниса прикончат снегопады, или Болтон. Что касается Коннингтона…

                — Если это вообще он, — сказал лорд Рэндилл.

                — … что касается Коннингтона, — вновь произнёс Тирелл, — какие вообще числятся за ним победы, что мы так его боимся? У него был шанс покончить с восстанием Роберта у Каменной Септы. Он облажался. То же обычно происходит и с Золотой Ротой. Кто-то наверняка поспешит присоединиться к ним, о да. Чем меньше дураков в королевстве, тем лучше.

                Сир Киван был бы рад разделить его уверенность. Он был знаком с Джоном Коннингтоном, хоть и шапочно, — горделивый юноша, самый упёртый из всей компании молодых лордов, окружавших принца Рейегара Таргариена и боровшихся за его благосклонность. Надменный, но способный и энергичный. За эти качества и за его военные способности Безумный король Эйерис избрал Коннингтона Королевским Десницей. Бездействие предыдущего Десницы, лорда Мерриуэзера, позволило мятежу пустить корни и разрастись, и Эйерис искал кого-то, чья молодость и сила были бы сопоставимы с молодостью и силой Роберта. «Слишком рано, — сказал лорд Тайвин, когда новость о выборе короля достигла Утёса Кастерли. — Коннингтон слишком молод, слишком дерзок, слишком жаждет славы».

                И битва при Колоколах это подтвердила. Сир Киван думал, что после неё у Эйериса не останется другого выбора, как снова вызвать ко двору Тайвина… Но вместо этого Безумный Король обратил взор на лордов Челстеда и Россарта, уплатив за это жизнью и короной. Впрочем, всё это было так давно. Если мы действительно столкнулись с Джоном Коннингтоном, то он должен был серьёзно измениться. Стать старше, жёстче, опытнее… стать опаснее.

                — Не исключено, что у Коннингтона есть нечто более существенное, нежели Золотая Рота. Говорят, у него есть претендент на трон из Таргариенов.

                — Мальчишка-самозванец, вот кто у него есть, — ответил Рэндилл Тарли. — Это очень может быть. А может, нет у него и этого.

                Киван Ланнистер был здесь, в этом самом зале, когда Тайвин сложил к подножью Железного Трона тела детей принца Рейегара, завёрнутые в малиновые плащи. Принцессу Ренис легко было опознать, но вот мальчик… вместо лица кошмарная мешанина костей, мозга, запёкшейся крови, да пара светлых прядок. Всматриваться в это никто из нас не стал. Тайвин сказал, что это принц Эйегон, и ему поверили на слово.

                — Есть ещё эти россказни родом с востока. Таргариен номер два, и в этом случае происхождение не вызывает ни малейшего сомнения. Дейенерис Бурерождённая.

                — Она же безумна, вся в отца, — заявил лорд Мейс Тирелл.

                Не тот ли это отец, на чьей стороне Хайгарден и род Тиреллов сражались до самого его печального конца, и даже после.

                — Может, она и безумна, — произнёс сир Киван, — но когда ветер с востока окутывает запад дымом, нет сомнения, что на востоке пожар.

                Великий Мейстер Пицелль согласно закивал:

                — Драконы. Эти слухи уже добрались до Олдтауна. Их столько, что не считаться с ними уже невозможно. Королева с серебристыми волосами, и три её дракона.

                — На краю света, — продолжил фразу Мейс Тирелл, — королева Бухты Работорговцев, так точно. Пожалуйста, пусть правит на здоровье.

                — Здесь я с Вами совершенно согласен, — сказал сир Киван, — но в жилах девчонки течёт кровь Эйегона Завоевателя, и я не думаю, что ей понравится идея оставаться в Меерине вечно. А вот если она доберётся до наших берегов и объединит силы с лордом Коннингтоном и этим его принцем, неважно, настоящий он или нет… мы должны уничтожить Коннингтона и его ставленника сейчас, не дожидаясь, когда Дейенерис Бурерождённая возьмёт курс на запад.

                Мейс Тирелл скрестил руки:

                — Именно это я и собираюсь сделать, сир. После суда.

                — Наёмники сражаются за деньги, — сообщил присутствующим Великий Мейстер Пицелль. — С помощью денег легко убедить Золотую Роту выдать нам лорда Коннингтона и его ставленника.

                — Всё было бы так, будь у нас золото, — произнёс сир Харис Свифт. — Но мои подвалы, увы, полны лишь крыс да тараканов, мои лорды. Я отправил новое письмо мирийским банкирам. Если они согласятся погасить долг короны браавосийцам и сверх этого откроют нам новый кредит, возможно, получится обойтись без новых налогов. Но если нет, тогда…

                — Ссуду можно получить и у магистров Пентоса, — сказал сир Киван, — Испробуйте этот вариант. — Вероятность того, что пентосийцы согласятся помочь, была ещё меньше, чем шансы получить помощь от мирийских менял, но попытаться следовало. Если не удастся найти для казны новый источник доходов или убедить Железный Банк выдать ещё одну ссуду, то долги короны придётся выплатить золотом Ланнистеров, другого выхода у Кивана не будет. Он не рискнёт прибегнуть к повышению налогов, не в теперешней ситуации, когда в Семи Королевствах назревает восстание. Добрая половина лордов королевства считает подати и тиранию синонимами, и в мгновение ока переметнётся к ближайшему узурпатору, если это сбережёт им пару медяков. — А если не выйдет, то вам придётся отправиться в Браавос, и вести переговоры с Железным Банком самому.

                Сир Харис оробел.

                — Это обязательно?

                — Вроде как вы у нас главный по монетам, — язвительно заметил лорд Рэндилл.

                — Верно. — Клочок седых волос на кончике подбородка Свифта затрясся от ярости. — Но позволю себе напомнить моему лорду, что эту проблему создал не я. И у меня, в отличие от некоторых здесь присутствующих, не было возможности восполнить казну награбленным в Мейденпуле или на Драконьем Камне.

                — Меня возмущают ваши намёки, Свифт, — рассвирепел Мейс Тирелл. — На Драконьем Камне не было найдено ничего ценного, уверяю вас. Люди моего сына обыскали весь этот сырой тоскливый остров, сантиметр за сантиметром, и не нашли ни драгоценных камней, ни крупинки золота. Не говоря уже о баснословном кладе драконьих яиц, на который там не оказалось и намёка.

                Киван Ланнистер бывал на Драконьем Камне. И он сильно сомневался, что Лорас Тирелл обыскал все уголки этой древней цитадели. В конце концов, её возвели валирийцы, а от всего, к чему они приложили руку, прямо-таки разило магией. Сир Лорас был молод и, как все юнцы, склонен к скоропалительным выводам, к тому же он был серьёзно ранен при штурме замка. Но говорить Тиреллу, что его любимый сын мог ошибаться, не стоило.

                — Если бы на Драконьем Камне было сокрыто богатство, его нашёл бы ещё Станнис, — заявил он. — Перейдём к следующему пункту, мои лорды. У нас две королевы, которым, как вы, возможно, помните, предстоит суд по обвинению в государственной измене. Моя племянница сообщила мне, что избрала испытание поединком. От неё выступит сир Роберт Стронг.

                — Известный также как Неразговорчивый Великан. — Лорд Рэндилл скорчил рожу.

                — Скажите мне, сир, откуда вообще взялся этот человек? — спросил Мейс Тирелл. — Почему никто из нас раньше о нём не слышал? Он всё время молчит, он прячет лицо, никто не видел его без доспехов. Мы вообще можем быть уверены, что этот человек имеет рыцарское звание?

                Мы не можем быть уверены даже в том, что этот человек - живой. Меррин Трант уверял, что Стронг не ест и не пьёт, а Борос Блаунт пошёл ещё дальше и сообщил, что ни разу не видел, чтобы Стронг пользовался уборной. Да и зачем бы? Мёртвецы не срут. У Кивана Ланнистера имелись серьёзные подозрения относительно того, что могло скрываться за блистающими белыми доспехами сира Роберта. И без сомнения Мейс Тирелл и Рэндилл Тарли разделяли эти подозрения. Но чьё бы лицо ни скрывало забрало шлема Стронга, это должно было оставаться тайной до поры, до времени. Неразговорчивый Великан был единственной надеждой его племянницы. И будем молиться, чтобы одолеть его на самом деле оказалось так сложно, как кажется.

                Но Мейс Тирелл не видел дальше опасности, грозившей его дочери.

                — Его светлость король пожаловал сиру Роберту место в Королевской Гвардии, — напомнил сир Киван, — а ещё за этого человека поручился Квиберн. Как бы то ни было, нам нужно, чтобы сир Роберт выиграл поединок, мои лорды. Если исход испытания поединком докажет вину моей племянницы в измене и прочих преступлениях, то легитимность перехода трона к её детям окажется под вопросом. Если Томмен перестанет быть королём, то и Маргери перестанет быть королевой. — Он сделал паузу, чтобы Тирелл мог переварить сказанное. — Потом, что бы ни натворила Серсея, она остаётся дочерью Утёса, это моя кровь, и я не допущу, чтобы её казнили как изменницу. Но я сделал всё, чтобы вырвать её жало. Её гвардия расформирована, я заменил их своими людьми. Вместо фрейлин ей теперь будут прислуживать септа и три послушницы, назначенные Верховным Септоном. Её голос больше не будет иметь силы ни в вопросах управления государством, ни в вопросах воспитания Томмена. После суда я намерен отправить её на Утёс Кастерли и прослежу, чтобы она его не покидала. Предлагаю этим и ограничиться.

                Прочие свои мысли по этому поводу он оставил при себе. Серсея теперь была уценённым товаром, время её правления подошло к концу. В этом городе не было попрошайки или подмастерья, которые не видели бы её в минуты позора, не было уличной девки или кожевника, от Блошиного Конца до Ссаной Излучины, которые не таращились бы на её наготу, лапая жадным взглядом её груди, живот и промежность. Нет такой королевы, которая смогла бы править после этого. В золоте, шелках и изумрудах Серсея была монархом, живым божеством, но раздетая она стала всего лишь человеком, стареющей женщиной с растяжками на животе и начавшими обвисать грудями... на что не преминули обратить внимание своих мужей и любовников хабалки из толпы. Лучше жить с позором, чем с достоинством умереть, сказал себе сир Киван.

                — Больше проблем с моей племянницей не будет, — пообещал он Мейсу Тиреллу. — Даю слово, мой лорд.

                Тирелл неохотно кивнул.

                — Как скажете. Моя Маргери предпочитает суд святой веры, чтобы всё королевство увидело, как будет подтверждена её невиновность.

                Если твоя дочь и в самом деле так невинна, как ты нас уверяешь, почему же тогда тебе так важно, чтобы твоё войско стояло здесь, в Королевской Гавани, когда она предстанет перед обвинителями? хотел бы спросить Тирелла сир Киван.

                — И этот день не заставит себя ждать, — произнёс он вместо этого, и повернулся к Великому Мейстеру Пицеллю. — Это всё, или у нас есть ещё вопросы для обсуждения?

                Великий Мейстер заглянул в свои бумаги:

                — Тут есть ещё наследное дело Росби. Шесть наследников заявили свои права…

                — Мы можем рассмотреть дело Росби и потом. Что-то ещё?

                — Приготовления к прибытию принцессы Мирцеллы.

                — Вот чем всё заканчивается, если связаться с дорнийцами. — сказал Мейс Тирелл. — Уверен, что девочке можно подобрать более удачную партию.

                И это твой сын Виллас, я полагаю. Она изуродована одним дорнийцем, он искалечен другим.

                — Без сомнения, — ответил сир Киван, — но у нас полно врагов и без оскорблённых дорнийцев. Если бы вдруг Доран Мартелл объединил свои силы с Коннингтоном и поддержал бы его фальшивого дракона, для всех нас такой поворот событий стал бы проблемой более чем серьёзной.

                — Может быть, нам убедить наших дорнийских друзей заняться лордом Коннингтоном? — сказал сир Харис Свифт с идиотским хихиканьем. — Это могло бы избавить нас от некоторой части проблем и сберечь наши силы.

                — Могло бы, — устало сказал сир Киван. Пора заканчивать этот балаган. — Благодарю вас, мои лорды. Предлагаю собрать следующее заседание Совета через пять дней. После суда над Серсеей.

                — Как вам будет угодно. И да пребудет сила Пресвятого Воина с сиром Робертом. — Мейс Тирелл с трудом выдавил из себя эти слова, а еле заметный кивок был самым небрежным поклоном лорду-регенту из всех. Но сир Киван был признателен ему и за это.

                Рэндилл Тарли покинул зал со своим сеньором, и копейщики в зелёных плащах вышли вслед за ними. Тарли – вот кто по-настоящему опасен, отметил сир Киван, наблюдая сцену их ухода. Недалёкий, но волевой и ушлый, и лучший военный ум во всём Просторе. Как же мне перетянуть его на свою сторону?

                — Лорд Тирелл не любит меня, — мрачным голосом заявил Великий Мейстер Пицелль, когда Десница вышел. — Этот нюанс с лунным чаем… Я ни за что не стал бы упоминать о нём тогда, но мне приказала вдовствующая королева! С Вашего позволения, лорд-регент, мой сон был бы куда спокойнее, если бы Вы любезно предоставили мне на время несколько Ваших гвардейцев.

                — Лорд Тирелл может это неверно истолковать.

                Сир Харис Свифт подёргал себя за бородку:

                — Мне тоже нужна охрана. Опасные настали времена.

                Да уж, подумал Киван Ланнистер, Пицелль не единственный член Совета, кого наш Десница хотел бы поменять. У Мейса Тирелла был свой кандидат на должность лорда-казначея: его дядя, лорд-сенешаль Хайгардена, известный как Жирный Гарт. Меньше всего я хотел бы иметь в Малом Совете ещё одного Тирелла. И так перевес был не на его стороне. Сир Харис – отец его жены, на поддержку Пицелля тоже можно было рассчитывать. А вот Тарли был вассалом Хайгардена, как и Пакстер Редвайн, лорд-адмирал, главный по кораблям, который в настоящее время во главе своей флотилии огибал Дорн, чтобы встретиться с железными людьми Эурона Грейджоя. Когда Редвайн вернётся в Королевскую Гавань, в Совете восстановится паритет, по трое от Ланнистеров и от Тиреллов.

                А седьмой голос будет у дорнийки, которая сейчас сопровождает домой Мирцеллу. Та самая леди Ним. Впрочем, вовсе не леди, если верить даже половине того, о чём докладывал Квиберн. Незаконнорожденная дочь Красного Змея, особа, по скандальности почти сравнившаяся со своим отцом, вознамерившаяся предъявить права на место в Малом Совете, которое столь недолго занимал принц Оберин. Сир Киван пока не был готов к тому, чтобы сообщить Мейсу Тиреллу о её прибытии. Он знал, что Десница будет весьма недоволен такими вестями. Кто нам нужен, так это Мизинец. Петир Бейлиш, который может наколдовать драконов из воздуха.

                Наймите людей Горы, — предложил сир Киван. — Рыжему Роннету они больше не понадобятся. — Он не предполагал, что Мейс Тирелл был настолько бесхитростен, чтобы попытаться отправить Пицелля или Свифта на тот свет, но если с охраной им будет спокойнее, пусть у них будет охрана.

                Трое мужчин вышла из зала вместе. Во внутреннем дворе вились снежные вихри, завывая, как запертый в клетке дикий зверь, который жаждет воли.

                — Вам когда-нибудь доводилось видеть такие холода? — спросил сир Харис.

                — Не дело рассуждать о холодах, — сказал Великий Мейстер Пицелль, — стоя на морозе. — Он медленно прошёл по двору к входу в свои покои.

                — Двое мужчин задержались на крыльце тронного зала.

                — Я не верю, что из затеи с мирийскими банкирами что-то выйдет, — сказал сир Киван тестю. — Вам лучше сразу начинать готовиться к поездке в Браавос.

                На лице сира Хариса было написано, сколь привлекает его такая перспектива.

                — Что ж, если таков мой долг. Но повторюсь, не я создал эту проблему.

                — Нет, не вы. Это Серсея решила, что выплаты Железному Банку могут подождать. Мне теперь её отправить в Браавос?

                Сир Харис часто заморгал. — Её светлость… это… это…

                Я пошутил. — пришёл ему на помощь сир Киван, — Не самая удачная шутка. Ступайте, найдите хороший жаркий камин и согрейтесь. Я собираюсь сделать именно это. — Он натянул перчатки и пошёл наискосок через внутренний двор, наклонив корпус вперёд, чтобы проще было идти против ветра, и плащ за его спиной развевался и хлопал.

                В пересохший ров вокруг Тисков Мейегора намело уже почти метровые сугробы. На стальных пиках по обе его стороны искрилась изморозь. Подвесной мост через ров был единственным путём, которым можно было войти или выйти из твердыни. На дальнем конце моста всегда нёс вахту рыцарь Королевской Гвардии. Сегодня на часах стоял сир Меррин Трант. Бейлон Свонн рыскал по Дорну в поисках этого негодяя Тёмной Звезды, тяжелораненый Лорас Тирелл оставался на Драконьем Камне, Джейме исчез в речных землях, и в Королевской Гавани осталось лишь четверо Белых Мечей, но Осмунда Кеттлблэка (вместе с братом Осфридом) сир Киван лично приказал бросить в темницу, как только узнал, что Серсея призналась в связи с обоими. Защита юного короля и королевской семьи теперь лежала на плечах Транта, дохляка Бороса Блаунта и Роберта Стронга, безмолвного чудовища Квиберна.

                Надо искать новые мечи для Королевской Гвардии. Рядом с Томменом должно быть семь добрых рыцарей. Раньше в Королевской Гвардии служили до самой смерти, но Джоффри нарушил эту традицию, уволив сира Барристана Селми, чтобы освободить место для своего пса, Сандора Клигана. Этим прецедентом мог воспользоваться Киван. Белый плащ мог бы надеть Лансель, подумалось ему. Эта служба почётнее самого высокого звания в Сынах Воина.

                Войдя в свои покои, Киван Ланнистер снял запорошенный плащ, стянул сапоги и распорядился подбросить дров в камин. «Бокал глинтвейна мне бы сейчас не помешал, — сказал он слуге, располагаясь у очага, — Займись-ка этим».

                У горячего очага сир Киван скоро оттаял, а горячее вино согрело его изнутри. Но от вина клонило в сон, так что он не рискнул выпить ещё бокал.

Его рабочий день был далёк от завершения. Ждали непрочитанные отчёты, ненаписанные письма. И ужин с Серсеей и королём. После своего искупительного хода племянница стала мягкой и покорной, хвала богам. Прислуживающие ей послушницы сообщали, что треть дня она проводит с сыном, ещё треть — в молитве, а остаток времени — в ванне. Она принимала ванну по четыре или пять раз в день, скоблила себя щетками конского волоса и мылась едким щелочным мылом, будто бы хотела соскрести с себя всю кожу.

                Ей никогда не избавиться от клейма, сколько ни три кожу. Сир Киван вспомнил девчушку, которой Серсея была когда-то, маленькую хулиганку, жизнь из которой била ключом. А когда она расцвела, ах… Как же услаждала взор её красота, другой такой девушки нет и не будет. Если бы только Эйерис согласился женить на ней Рейегара, скольких смертей можно было бы избежать. Серсея родила бы принцу сыновей, о каких он мечтал, — львов с лиловыми глазами и серебристыми гривами… возможно, имея такую жену, Рэйегар и не посмотрел бы в сторону Лианны Старк. Насколько мог помнить Киван, в этой северной девушке была своя дикая красота, но как бы ярко ни горел факел, разве затмить ему свет восходящего солнца.

                Но какой смысл тосковать, размышляя о не выигранных битвах и нехоженых дорогах. Это слабость всех стариков. Рейегар взял в жёны Элию Дорнийскую, Лианна Старк умерла, на Серсее женился Роберт Баратеон, и всё пришло к тому, к чему пришло. А этим вечером его путь ведёт в покои его племянницы, и ему придётся взглянуть ей в глаза.

                Мне не в чем себя винить, убеждал себя сир Киван. Тайвин понял бы меня, без сомнения. Это его дочь навлекла позор на наше имя, не я. Всё, что я сделал, было сделано для блага рода Ланнистеров.

                Ведь его брат однажды поступил точно так же. В последние годы жизни их отца, после смерти матери, их родитель завёл любовницу, смазливую дочь владельца свечного заводика. Овдовевшие лорды нередко брали простолюдинок в постель… Но лорд Титос начал сажать эту женщину рядом с собой на приёмах, осыпать её подарками и почестями и даже спрашивать её мнение по политическим и финансовым вопросам. Уже через год она увольняла слуг, раздавала распоряжения придворным рыцарям, и даже выступала от имени лорда, когда он бывал нездоров. Её власть стала так велика, что просителям, желающим, чтобы их прошения были услышаны в Ланниспорте, предлагалось встать на колени перед этой особой и громко озвучить суть своей просьбы, глядя на её ноги… потому что уши Титоса Ланнистера были между ног его дамы. Она даже начала носить драгоценности их покойной матери.

                Так продолжалось, пока сердце их лорда-отца не остановилось, когда он взбирался в её спальню по крутой лесенке. Все корыстолюбцы, называвшие себя её друзьями, обихаживавшие её в надежде на благосклонность, в мгновение ока покинули её, когда Тайвин приказал, чтобы её раздели догола и в таком виде прогнали по улицам Ланниспорта, как обычную шлюху. Её и пальцем не тронули, но это означало конец её власти. О чём уж точно Тайвин не мог и помыслить, так это о том, что такая же судьба ждала его золотую дочурку.

                «Так было надо», — пробормотал сир Киван, допивая остаток вина. Его Святейшество нужно было умилостивить. В предстоящих битвах Томмену нужна мощь церкви за спиной. А Серсея… Золотой ребёнок вырос тщеславной, глупой, алчной женщиной. С её талантом к управлению и Томмен мог бы закончить так же, как и Джоффри.

                Ветер за окном крепчал и всё настойчивее скребся в ставни его комнаты. Сир Киван заставил себя подняться. Пора отправляться к львице в логово. Мы вырвали ей клыки. Хотя есть ещё Джейме… Но нет, прочь тягостные мысли.

                Он надел поношенный дублет, на случай если племяннице снова взбредёт в голову швырнуть ему в лицо бокал вина, перевязь пришлось оставить на спинке стула. Только рыцари Королевской Гвардии вправе были носить оружие в присутствии Томмена.

                В королевских покоях сир Киван встретил сира Бороса Блаунта, который дежурил этим вечером. На нём была кольчуга, покрытая эмалью, белый плащ, полушлем. Выглядел он паршиво. За последнее время Борос заметно поправился в талии, его лицо отяжелело и было нездорового цвета. Он опирался на стену за спиной, как будто стоять требовало от него чересчур больших усилий.

                Ужин подали трое послушниц, чистенькие девочки из хороших семей, в возрасте от двенадцати до шестнадцати. В белых одеяниях тонкого сукна каждая новая девушка казалась ещё более невинным и неземным созданием, чем предыдущая, тем не менее, Верховный Септон настоял, чтобы ни одна из послушниц не проводила в услужении у королевы более недели, дабы не дать Серсее возможности развратить девушек. Они следили за гардеробом королевы, готовили ей ванну, наливали ей вино, меняли ей постельное бельё. Каждую ночь одна из послушниц проводила в постели королевы, чтобы та не смогла спать с кем-то ещё, а две других ночевали в комнате, смежной со спальней Серсеи, вместе с септой, своей наставницей.

                Долговязая, как аист, девочка со следами оспы на лице проводила его к королеве. При его появлении Серсея поднялась и легко поцеловала его в щёку.

                — Дорогой дядюшка. Так мило, что ты согласился поужинать с нами. — Королева была одета скромно, как обыкновенная замужняя дама, на ней было тёмно-коричневое платье с воротником-стойкой, застёгнутым на все пуговицы, и зелёная накидка с капюшоном, прикрывавшим бритую голову. Прежняя Серсея выставила бы свою новую причёску напоказ, надев золотую корону прямо на лысый череп.

                — Проходи, присаживайся, — сказала она. — Вина?

                — Да, можно. — Он присел, всё ещё настороже.

                Веснушчатая послушница наполнила их бокалы горячим вином с пряностями.

                — Томмен говорил мне, что лорд Тирелл собирается отстроить Башню Десницы заново, — начала разговор Серсея.

                Дядя кивнул:

                — Он говорит, новая башня будет в два раза выше той, которую ты спалила.

                Раздался гортанный смех Серсеи:

                — Длинные копья, большие башни… лорд Тирелл на что-то намекает?

                Эта её реплика заставила сира Кивана улыбнуться. Хорошо, что она не разучилась шутить. Он спросил, получает ли она всё, о чём просит.

                — Прислуживают мне превосходно. Девочки так милы, а добрые септы так заботятся о том, чтобы я не пропустила ни одной молитвы. Но когда моя невиновность будет доказана, мне бы хотелось, чтобы ко мне вернули Таэну Мерривезер. Он могла бы взять ко двору своего сынишку. Томмену нужно общение со сверстниками, нужны друзья, благородного происхождения, разумеется.

                Это была вполне скромная просьба. Сир Киван не видел причин не удовлетворить её. Он мог бы взять на воспитание маленького Мерривезера, а леди Таэна отправилась бы на Утёс Кастерли с Серсеей.

                — Я пошлю за ней после суда, — пообещал он.

                На первое подали суп с перловкой на говяжьем бульоне, за ним пару перепелов и почти метровую жареную щуку, на гарнир были репа и грибы, и вдоволь свежевыпеченного хлеба со сливочным маслом. Каждое блюдо, которое подносили королю, сначала пробовал сир Борос. Унизительная работа для рыцаря Королевской Гвардии, но, возможно, самое большее, на что Блаунт был способен в своём теперешнем состоянии… Мудрое решение, в свете того, как погиб брат Томмена.

                Киван Ланнистер давно не видел короля таким счастливым. Весь ужин, от первого блюда и до десерта, он без умолку болтал о подвигах своих котят и скармливал им кусочки щуки со своей королевской тарелки.

                — Вчера я видел за окном злого кота, — сообщил он сиру Кивану. — но сир Попрыгунчик как зашипел на него, и тот убежал прочь по крышам.

                — Злого кота? — спросил сир Киван, которого эта беседа весьма умиляла. До чего же милый мальчишка.

                — Старый чёрный кот с порванным ухом, — пояснила Серсея. — Вечно грязная тварь с мерзким норовом. Он однажды укусил Джоффа за руку. — Она скривилась. — Я знаю, что коты нужны, чтобы душить крыс, но этот… Говорят, он нападает даже на воронов в их гнёздах.

                — Я распоряжусь, чтобы крысоловы изловили его.

                Сиру Кивану никогда не доводилось видеть свою племянницу такой тихой, сдержанной, смиренной. И это к лучшему, говорил он себе, но невольно испытывал печаль. Потух тот огонь, который всегда горел в ней так ярко.

                — Ты не спрашиваешь о брате, — отметил он, пока они ожидали пирожные с кремом. Король обожал пирожные с кремом.

                Серсея встрепенулась, её зелёные глаза засверкали, отражая пламя свечей. — Джейме? Есть новости?

                — Никаких. Серсея, тебе надо готовить себя к…

                — Если бы он умер, я бы знала. Дядя, мы вместе пришли в этот мир. Он не покинул бы его в одиночку. — Она сделала глоток вина. — Вот Тирион, тот может валить, когда сочтёт нужным. Но я полагаю, что и о нём ничего не слышно.

                — В последнее время желающих получить деньги за голову какого-нибудь карлика не наблюдается, если ты об этом.

                Она кивнула.

                — Дядюшка, можно один вопрос?

                — Я весь в твоём распоряжении.

                — Твоя жена… планируешь ли ты вызвать её ко двору?

                — Нет. — Дорна, кроткая душа, чувствовала себя на своём месте лишь дома, в окружении друзей и родных. Она родила ему прекрасных детей, мечтала о внуках, молилась по семь раз на дню, любила вышивание и цветы. В Королевской Гавани она будет так же счастлива, как котята Томмена, окажись они в змеиной яме. — Моя леди-супруга питает неприязнь к дальним поездкам. Ланниспорт – её любимое место.

                — О, какая мудрая женщина, знает своё место.

                Ему не понравился её тон.

                 — Что ты имеешь в виду?

                — Я сказала ровно то, что имела в виду. — Серсея подняла бокал, и веснушчатая девушка вновь наполнила его вином. Подоспели пирожные с кремом, и разговор устремился в более необременительное русло. Только когда Томмен и котята в сопровождении сира Бороса отправились в королевскую опочивальню, речь зашла о суде над королевой.

                — У Осни два брата, и они не будут просто стоять и смотреть, как его казнят, — предостерегла Серсея.

                — Я уже думал об этом. Оба они взяты под стражу по моему приказу.

                Похоже, этот ответ её осадил.

                — В чём их обвиняют?

                — В порочной связи с королевой. Как сообщил мне Его Святейшество, ты призналась, что спала с ними обоими, — ты что, забыла?

                Она покраснела:

                — Я всё помню. Что ты собираешься с ними делать?

                — Отправлю на Стену, если они признают свою вину. Если будут всё отрицать, им, скорее всего, придётся встретиться с сиром Робертом. Таких людей не стоило возносить так высоко.

                Cерсея опустила голову.

                — Я… Я ошибалась в них.

                — Ты ошибалась в немалом количестве народа, как я погляжу.

                Он бы сказал и больше, но в комнату вошла круглолицая темноволосая послушница: «Мой лорд, моя леди, прошу прощения за вторжение, но внизу ждёт мальчик. Великий Мейстер Пицелль просит лорда-регента о встрече, срочно».

                Тёмные крылья — тёмные слова, подумал сир Киван. Неужели пал Штормовой Предел? Или это вести с севера, от Болтона?

                — Вдруг это новости о Джейме, — произнесла королева.

                Был лишь один способ это проверить. Сир Киван поднялся: «Прошу меня извинить». Перед тем, как выйти из комнаты, он опустился на одно колено и приложился к руке племянницы. Если её безмолвный великан подведёт, этот поцелуй будет последним в её жизни.

                Послание Пицелля принёс мальчонка лет восьми-девяти, укутанный в мех с головы до пят и похожий на медвежонка.

Трант заставил его ждать на мосту у ворот Тисков Мейегора. «Иди согрейся у огня, парень», — сказал сир Киван, вкладывая в его ручонку пятачок. — «Я знаю дорогу в птичник и обойдусь без проводника».

                Снегопад наконец-то прекратился. Сквозь прорехи в облаках проглядывала полная луна, пухлая и белая, словно только что слепленный снежок. Звёзды лучились холодным далёким светом. Сир Киван шёл через внутренний двор, и замок казался ему чем-то чужеродным, башни щерились ледяными клыками, а проторенные дорожки скрылись под белым одеялом. Прямо перед ним упала сосулька длиной с копьё и рассыпалась вдребезги возле него. И это осень в Королевской Гавани, — с грустью подумал он, — Что же сейчас творится на Стене?

                Дверь открыла девочка-служанка, тощее существо в просторном одеянии с меховой подкладкой, которое было ей велико. Сир Киван потопал ногами, чтобы сбить снег с сапог, снял плащ и бросил его девочке. «Великий Мейстер меня ожидает», — сообщил он. Девочка кивнула, внушительно и безмолвно, и указала на лестницу.

                Личные покои Пицелля были под птичником, анфилада просторных комнат, заставленных стеллажами с целебными травами, мазями, настойками, загромождённых полками с книгами и свитками. Сир Киван всегда находил эти комнаты слишком душными. Но не сегодня. Холод в покоях Пицелля был осязаем. Чёрный пепел и догорающие головёшки — всё, что было в камине. Горело несколько свечей, и кое-где трепетали пятна неяркого света от их дрожащего пламени.

                Остальное было окутано тьмой… только в проёме распахнутого настежь окна ветерок неспешно кружил россыпь ледяных кристаллов, переливавшихся в лунном свете. По подоконнику бродил туда-сюда гигантский взъерошенный ворон со светлым оперением. Самый большой, которого когда-либо доводилось видеть Кивану Ланнистеру. Больше охотничьих соколов Утёса Кастерли, больше самой огромной совы. Вокруг птицы вился снег, луна серебрила её перья.

                Он не серебристый. Он белый. Это белая птица.

                Белые вороны Цитадели не переносили послания, как их тёмные собратья. Они вылетали из Старого Города, неся лишь одну весть, — о смене времён года.

                «Зима», — произнёс сир Киван. Это слово растаяло в воздухе белым облачком. Он повернулся спиной к окну.

                Потом что-то резко ударило его в грудь, промеж рёбер, сокрушительно, будто кулак великана. Оно выбило из него дух, и, пошатываясь, он сделал несколько неуверенных шагов назад. Белый ворон взмыл в воздух, и его белые крылья с хлопаньем смыкались над головой при каждом взмахе. Сир Киван привалился к подоконнику. Что это… Кто это… Арбалетный болт вошёл в грудь почти по самое оперение. Нет. Нет, так же умер брат. Вокруг древка появилась кровь. «Пицелль», — невнятно проговорил он, недоумевающий, сбитый с толку. «Помогите мне… Я…»

                Потом он увидел. Великий Мейстер Пицелль сидел за столом, его голова покоилась на огромном фолианте в кожаном переплёте. Спит, подумал Киван… но, моргнув, заметил, что рябая голова старика была разворочена, из огромной багровой раны натекла лужа крови и залила страницы книги. В пламени настольной свечи было видно, что стол усеян осколками кости и кусочками мозга, которые возвышались островками в озере расплавленного воска.

                А ведь он просил охрану, — подумал сир Киван. Надо было послать к нему стражников. Неужели Серсея права, от начала и до конца? Неужели это работа его племянника?

                — Тирион, — позвал он. — Где...

                — Он далеко отсюда, — ответил голос, смутно знакомый.

                Он стоял в тени книжного шкафа, пухлый, с бледным лицом, с круглыми плечами, в мягких напудренных руках он сжимал арбалет. На его ногах были тесные шёлковые туфли.

                — Варис?

                Евнух опустил арбалет.

                — Сир Киван. Простите меня, если можете. Я не враг вам. Я сделал это не из злого умысла. Так нужно для государства. Для детей.

                У меня есть дети. У меня есть жена. О, Дорна. По телу прокатилась волна боли. Он закрыл глаза, вновь открыл их.

                — Здесь… Здесь, в замке — сотни воинов Ланнистеров.

                — Но, по счастливой случайности, в этой комнате нет ни одного. Мне больно делать то, что я делаю, мой лорд. Вы не заслуживаете такой смерти, в одиночестве, в холодную, тёмную ночь. Вас много таких, добрых людей на службе дурных идей… но вы угрожали разрушить всё то хорошее, что сделала королева, примирить Хайгарден и Утёс Кастерли, обеспечить вашему маленькому королю поддержку церкви, объединить Семь Королевств под властью Томмена. Так что…

                Порыв ветра бросил сира Кивана в неудержимую дрожь.

                — Вы мёрзнете, мой лорд? — спросил Варис. — Прошу прощения. Умирая, Великий Мейстер обделался, вонь была настолько мерзкой, что я боялся умереть от удушья.

                Сир Киван попытался встать, но силы покинули его. Он не чувствовал ног.

                — Мне показалось, что арбалет будет подходящим оружием. Вас с лордом Тайвином связывало столь многое, так почему бы ещё и не это? Ваша племянница решит, что вас убили Тиреллы, возможно, при потворстве Беса. Тиреллы будут подозревать её. Обязательно найдётся кто-нибудь, кто подумает на дорнийцев. Сомнение, разлад, недоверие уничтожат почву под ногами вашего мальчишки-короля, а тем временем Эйегон развернёт знамёна над Штормовым Пределом и соберёт под ними всех лордов королевства.

                — Эйегон? — Киван не понимал, о чём идёт речь. Потом вспомнил. Младенец в свитке из малинового плаща, а на плаще его кровь и мозги. — Мёртв. Он мёртв.

                — Нет. — Голос евнуха обрёл глубину. — Он здесь. Эйегона начали готовить к царствованию прежде, чем он научился ходить. Он обучен обращению с оружием, как подобает рыцарю, но это далеко не всё, чему его учили. Он умеет читать и писать, он говорит на нескольких языках, ему преподают историю, право, литературу. Септа поведала ему о таинствах Святой Веры, как только он стал достаточно взрослым, чтобы понимать их. Он жил среди рыбаков, он занимался тяжёлым трудом, он плавал по рекам, и чинил сети, и научился сам стирать свою одежду, если больше некому. Он умеет ловить рыбу, и готовить, и перевязывать раны, он знает, что такое голод, что такое, когда тебя преследуют, когда тебе страшно. Томмена учат, что быть королём — его право. Эйегон знает, что быть королём — его долг, что король должен ставить свой народ превыше всего, жить ради него и царствовать во благо его.

                Киван Ланнистер попытался выкрикнуть что-то… позвать стражу, жену, брата… но слова не выходили. Из его рта ручейком текла кровь. Тело сотрясали судороги.

                — О, простите, — Варис заломил руки. — Вам больно, я же знаю, и тем не менее треплюсь тут с вами как глупая старуха. Пора с этим кончать. — Евнух сжал губы и издал еле слышный свист.

                Сир Киван был холоднее льда, и каждый вздох, дававшийся ему с невероятным трудом, болью отзывался во всём теле. Краем глаза он заметил какое-то движение, услышал мягкое шарканье обутых в тапочки ног по каменному полу. Из темноты возник ребёнок, бледный мальчик в истрёпанной одежде, не старше девяти-десяти лет. Ещё один мальчонка поднялся из-за стула Великого Мейстера. Девочка, отворившая ему дверь, тоже была здесь. Они обступили его, шестеро ребятишек с бледными лицами и тёмными глазами, мальчики и девочки.

                С кинжалами в руках.