«На улицах, где лица – как бремя, у всех одни и те ж, сейчас родила старуха-время огромный криворотый мятеж!» Простим поэту революции плохую юношескую рифму и отметим знание предмета. Действительно, лица – те же самые, в нашем случае те же лица, что и в 2004-м и в 2008-м, наши с вами то есть – а ведут они себя иначе. «Почему именно сейчас родила?» – мучаются в Кремле. Ведь еще недавно не было даже признаков беременности.
Моя бывшая коллега из семьи с политическими традициями Вера Рыклина пишет в своем фейсбуке: «Десять, даже двенадцать лет назад я увлекалась всякими общественными движениями, политическими партиями, ходила на митинги, собирала подписи и боролась за справедливость. Тогда все надо мной смеялись, махали на меня рукой и считали, что я занимаюсь какими-то глупостями. Теперь те же люди целыми днями обсуждают выборы и придумывают, как бы сделать гадость ненавистному режиму... Где вы все были тогда – десять или даже двенадцать лет назад?»
И действительно, все ведь отчетливо помнят, как к концу 90-х политика воспринималось как неприятное и грязное, в начале 2000-х – как неинтересное, немодное и глупое занятие.
Путин, вероятно, обижен. Он чувствует себя преданным – неожиданно, незаслуженно, неблагодарно. Белую ленточку они на иномарки повязывают. А откуда иномарки у вас? Десять лет назад на голую жопу вы бы себе ленточки повязывали. В соцсетях они сидят, группы создают. А откуда у вас ноутбуки, айпэды и кафе с бесплатным Wi-Fi-ем на каждом углу? Да вы тогда на лавке в сквере сидели на газете, да и та была Березовского. Греться они идут с митинга, усталые, но довольные, в «Стрелку» и «Жан-Жак». Где бы вы 12 лет назад грелись? В книжном магазине и в гастрономе «Арбатский» в лучшем случае. И то, в «Арбатский» вас братва-охранники не пустили бы, затрапезных: супермаркет тогда был для немногих избранных. С Амстердамом они нас сравнивают, да будь не я, коптел бы ты в Твери, а сейчас все, кому хотелось, видели Париж и не умерли.
Власть может чувствовать себя обманутой стороной договора. Путин вовсе не был навязан России какой-нибудь военной хунтой в результате переворота, он не захватывал власть. Он появился в ответ на коллективное ожидание, он соответствовал общественному запросу.
Освежить в памяти этот запрос можно в любой момент, пересмотрев «Брат» и «Брат-2». Надоело жить в бедной, бандитской, никем не уважаемой стране, где люди – на вид белые европейцы – а живут какой-то совсем другой, дикой, темной, страшной, не европейской жизнью (Брат 1). Но вы нас зря за это презираете, мы еще покажем, вы нас еще зауважаете, мы плевать на вас хотели, потому что мы будем как вы, даже лучше, потому что мы страдали, а вы – нет («Брат 2»). Оба (1997 и 2000) сняты не в Кремле, и в общем без всякого конкретного Путина в мыслях.
Но он конкретизировался и воплотился. Как в любом настоящем акте творения, он возник из ничего, из направленной на пустоту коллективной воли. Если бы он был сотворен из какого-нибудь шумного боевого Лебедя, он был бы менее подлинным.
И вместе с ним сгустился из воздуха новый договор между населением и властью. Пусть кто-то заберет эту грязную, скучную, глупую, все равно не нужную нам политику, всю эту борьбу клик страны третьего мира, и взамен вернет нам страну первого мира – приличную, чистую и не стыдную.
Под приличной же и не стыдной страной тогда понимались другие, чем в прошлую субботу, вещи. Повернись избушка к лесу задом, ко мне передом, не хочу быть черную крестьянкой, а хочу быть владычицей морскою потребительской корзины развитых стран.
Не хотим больше ходить за сосисками к замерзшим бабкам у метро, хотим в светлые чистые супермаркеты, какие видали в нормальной стране. Не хотим одеваться на рынках, а хотим в торговых центрах. Не хотим, чтобы немецкий стоматолог округлял в ужасе глаза, увидев отечественную пломбу, а хотим вечерами бывать в кинотеатрах на мировых премьерах. Не хотим мыть машины во дворах, а хотим, чтоб мойщики на мойках, и чтобы владелец иномарки не боялся, что его прижмет к обочине черная восьмерка с тонированными стеклами и из нее Соловей-разбойник засвистит: «А чего это у тебя тачка лучше, чем у нашего бригадира?» Не хотим старых жигулей, а хотим новых иномарок, а на них – кредитов из банков, а банки чтоб не пропадали, собрав деньги, а жили, как вековые липы. Хотим стричься в стильных салонах, а в ожидании листать умные, ироничные глянцевые журналы и разглядывать в них красивые картинки. И, конечно, хотим сидеть в кафе, в кафе хотим сидеть, чтобы кафе были, хотим, и в них сидеть и пить кофе: капучино, эспрессо, американо, двойной, пожалуйста, без сахара, молоко отдельно.
И надо же, получилось. А ведь гарантий не было никаких. Все, кто помнил, как мы были нормальной, не хуже других, страной, давно умерли, и никто не знал, как это делается. Да и были ли мы ею когда-нибудь?
Конечно, парикмахерских с журналами не государство понаделало. Это все мы сами. Но – редкий случай в русской истории – оно не помешало нам зажить, как хочется, не придумало ни войны, ни национальной идеи, ни всеобщего говения великим постом, ни ежедневной политучебы, ни дальнего похода, ни светлого будущего. И не мобилизовало, как бывало, на него все имеющиеся в наличии людские и материальные ресурсы. Так за что же ему теперь митинг?
НОВЫЙ ДОГОВОР
А ошибка в том, что власть решила, что контракт – вечный. А оказалось – он временный. Такие контракты вечными не бывают. В идеале, они вообще обновляются на каждых выборах. У нас просто была продленная форма из-за особых обстоятельств.
Прежний договор был в силе, пока это было то же самое общество, которое его заключало. Но оно изменилось по ходу действия контракта. «Мы стали более лучше одеваться», – говорит за «Единую Россию» Света из Иваново, над которой потешается весь интернет. И это чистая правда, но только вывод из нее следуют ровно противоположный. «Единая Россия» больше не нужна. Мы стали более лучше одеваться, и именно поэтому нам нужен новый контракт с властью. Ничего личного, только социология: Черчилль выиграл войну, но проиграл первые же мирные выборы. Никто не выбирает за прошлые заслуги, все выбирают в расчете на будущее.
Теперь мы стрижемся, покупаем и ездим не хуже, чем на Западе, и поэтому мы хотим, чтобы к нам относились не хуже. Мы теперь уважающие себя, достойно оплачиваемые профессионалы, буржуа, средний класс, повидавший мир. И хотим такого государства, которое воспринимает нас в этом качестве. И которое мы сами видали в лучших уголках этого мира. А старое-то создавалось, когда мы были Золушками.
Пусть к нам теперь относятся в соответствии с нашим уровнем зарплат и потребительского самоуважения. Полицейский пусть будет вежлив, опрятен и начинает со слов: «Извините за беспокойство». И чтобы нам не ждать по часу машину с мигалкой. И чтоб избранному мной депутату и в голову-то не пришло объезжать меня, его избравшего. И чтобы бандит-девелопер, заплатив мэру, не мог снести старинный особняк на моей улице. И чтобы я мог подать, если что, на этого девелопера в суд и не боялся, что у него друг – депутат-единоросс, крыша на Лубянке, или судье просто «занесут», а он возьмет. И чтобы суд был таким же приличным, как парикмахерская, где меня стригут. И милиция, как фитнес-клуб. И паспортный стол, как салон красоты. И налоговая инспекция – хотя бы, как автосервис. И чтобы телевизор не хуже любимых журналов и сайтов, умных и ироничных, а не такой, будто нас всех акушерка уронила, и с тех пор мы с детства олигофрены. И чтобы голоса считали с учетом того, что мы умеем складывать, вычитать и пользоваться калькулятором в телефоне.
Это и есть новый коллективный общественный запрос, коллективная воля, направленная в новую открывшуюся пустоту, которую мы десять лет назад не особо замечали, потому что смотрели в другую сторону. И как 10 лет назад из нашего коллективного взгляда в одну точку должно что-то родиться. Тогда мы хотели другой жизни, теперь – другого государства. Власти придется ему соответствовать, или уходить, или воевать, но соответствовать на самом деле проще и приятнее.
ЛУЧШИЙ МОМЕНТ
Самое сложное для тех, кто по условиям старого контракта является властью, то, что его обновленная версия предполагает возможность менять власть. Но это ложная драма. В государстве, которое мы хотим иметь по новому контракту, потерявшиеся власть отправляются не в Тауэр, а в респектабельную оппозицию, а оттуда снова во власть, а депутат или министр зачисляется в жулики и воры не автоматически, а только будучи пойман с поличным.
16 января уходящего года, в день революции в Тунисе, я писал здесь же, на «Слоне»: «Революция никогда не происходит в беднейших странах, где население задавлено привычной нищетой. Революции происходят в странах нереализованных ожиданий, где рост был и остановился – как в России между 1913 и 1917 годом. Или рост есть, но не дает того, чего от него ждут. В этом смысле Россия сейчас снова в группе риска...»
Митинг в субботу был многим похож на митинги, на которые мы ходили в перестройку. Но была одна существенная разница. На те митинги ходили бедные люди, которым практически было нечего терять. Поэтому они могли позволить себе любую степень радикализма и разрушительности. Есть вполне обоснованная теория, что стабильная и необратимая демократия наступает при ВВП на душу населения свыше $ 10 000, а на промежуток между $ 6000 и 10 000 приходится политическая турбулентность, когда может вывернуть в любую сторону. В 2000 г. подушевой ВВП в России был $ 7 500, а сейчас – $ 16 000. Самое оно.
Задачу нынешнего движения можно сформулировать как «демократизация без потери уровня жизни». С потерей-то мы умеем, это уже все видели, мы это уже делали пару раз. Но именно потому, что на митинги теперь ходят люди, которые не только за демократию, но и дарят друг другу на дни рождения хорошие духи и правильно выдержанный виски, есть вероятность, что вместо очередной революции и свержения строя мы получим правильно устроенное государство.
