Он смотрел в темно-серую зиму.
И казалась, что нет ничего.
Только если стреляешь не в спину,
То уже непременно в лицо.

На кленовой тропе повстречалась мне чья-то судьба.
Я почти приручил, но она под конец испугалась.
Ты позволь мне остаться до горького слова «весна».
Я не видел ее. Настоящих почти не осталось…
Нарисуй мне на плечи закатом чужие дожди.
И, с улыбкой накинув на грозы сочок из агата,
Раздели мою вечность на глупое «я» или «ты»,
Не забыв подписать между строк «Были вместе. Когда-то».

На кленовой тропе повстречалась мне чья-то мечта.
Шаловливая, дерзкая, наглая, чуточку злая.
И она мне, как ветер шептала «не плачь никогда…
Потому что в слезах бесконечность любви умирает…
Потому что, когда ты летишь - надо просто лететь!
И, быть может, внизу тебя кто-то поймает.
Только так невозможно и больно смотреть
В высоту, на закрытое небо, которое тает».

На кленовой тропе повстречалась мне чья-то любовь.
И я выкрал себе ее дивное чуткое сердце.
И лаская метелью страстей, разбивал вновь и вновь
И оно раскололось на сломанный ключ и закрытую дверцу.
По холодной ладони гадала мне светом луна.
Опрокинута белая ночь и исчерпаны песни.
Боги слишком устали играть. И мы сходим с ума.
Ты по теплой дороге песка, ну, а я…по бесчестью.

Если честно, не понимаю зачем я за этим слежу.
Но пусть будет.

В голове сигаретный дым.
Я выпускаю его через губы.

[или наоборот? ]

Сначала он касается губ, а потом заползает внутрь.

[глупая зима. этой зимой все расстаются.]

она. меня. почти. достала.

на целых два дня выкинуло из цивилизации...вырубили свет. перегорели пробки и провода..

Скачал себе несколько работ Владимира Трофимова. Кайфую. Скрипкааааа....

знаешь, в чем заключается ирония пустой и
выброшенной на асфальт пачки из-под сигарет?
никто точно не знает, что в ней ничего нет.
и такие как ты и я подбирают ее. заглядывают
внутрь. и выбрасывают вновь.

знаешь, в чем заключается ирония зеркал?
даже такие как мы с тобой можем видеть себя,
а они. сколько бы не смотрели. даже друг в друга.
никогда себя не увидят и не поймут, что всего
лишь зеркала.

знаешь, в чем заключается наша ирония?
мы можем тысячу раз поднимать сигаретные коробки,
бесконечно смотреть в зеркала. но уже вряд ли
сможем перестать чувствовать. и мы все чаще
засыпаем, представляя себя «чем-то» а не «кем-то».

Закончим концерт? Моя муза пьяна
До потери сознанья в бокале мартини.
Так прекрасна и столь же нелепо юна…
Разве вы не об этом, my darling, просили?
Разве вы не хотели остаться одни?
Только вы и паденье кометы сквозь время.
Я всего лишь отдал вам узор тишины.
Или предал. Не знаю. Я не уверен.
Разве вы не желали вспороть облака
Нараспашку?! И в звезды! не глядя, на вскидку!
Чтобы только осколок шального свинца
Ваше сердце согрел, как смычек греет скрипку?!

Будь вы прокляты, darling!!! Вы все же добились.
Ненавижу! Глупец… даже больше себя!
Все кометы, упавшие с неба. Разбились!
Но...
Закончим концерт? Моя муза пьяна.

Недорисованные фиолетовые качели.
И разноцветные стекляшки в терракотовое небо.
Ветер, зацепившийся своим осколком за апатитовые ветки высоких деревьев.
И маки в твоих ладонях…и маки. В твоих ладонях.

Пару месяцев назад придумывали игру, персонажей к ней. Так это дальше и не пошло. А зарисовки, рисунки...остались. Фотошопом над этой картинкой ососбо не страдал да и ладно.

Ну-ну...температура 38,4 вышла на финишную прямую. К 19-му я буду или трупом или выздовевшим.)
А в понедельник на работу..

Нед! Йа не хачу гламур!!!! только не йа!!!!!!

У человека день рождение, спросил что ему подарить. А он мне сказал "три твои гламурные фотки со счастливым вырожением на роже. И никакого черного цвета, кроме твоих волос..."

З.Ы. А 19 у меня день рождения...

Мне снится чужая комната с потолком сладкого цвета гниения, зеркало, узкое и высокое в деревянной раме. Оно подвешено на гвозде около двери и чуть смещено вправо. Я не знаю, почему мое сознание впитало в себя эту деталь, почему оно обошло весь прочий интерьер комнаты, но будто зачарованное и завороженное остановилось, разглядывая это смещение. Я подхожу ближе и всматриваюсь внутрь своего отражения, провожу рукой по его поверхности, а потом замечаю, что мои пальцы оплывают, как оплывает воск, едва коснувшись пламени. Оплывают и вытягиваются вновь. Раз за разом. По помещению пробегает время и, растрепав обои на самой дальней стене, укладывается на белые накрахмаленные простыни. Это заставляет меня повернуться. Я напоминаю себе стрелку на циферблате часов. Тик-так.
Время лежит на боку и смотрит мне в глаза. Я не слышу ее дыхания. Этот факт притягивает меня не меньше, чем наклон зеркала. Ее кожа белая, без единой морщины или же хотя бы складки, без теней на сгибах. Она обнажена, но скорее похожа на античную скульптуру, чем на женщину. Линия, идущая от ее бедра до талии идеальна, но холодна. Линия, идущая от ее живота до груди безобразна, но тепла. Я погружаю в нее ладонь и провожу по внутренней стороне. Это не больно, там ничего нет. Я вижу, что одна ее грудь чуть смещена…вправо. Тик-так. (И никак не могу вспомнить, где же я это уже видел.) Моя рука скользит вверх, прочерчивая по телу времени глубокий ров. За ребрами, там, где должно быть сердце, я нахожу свой нож. Нож-бабочку. Черный и быстрый, если уметь. Время улыбается и забивается под мои ногти грязью и маленькими коконами, осколками темно-коричневых бутылок из под коньяка и старыми французскими монетами.
Я вижу свое отражение в зеркале. Оно раскрывает нож и подрезает мне челку. Каждую прядь, на разную длину, но симметрично от центра.

***

Я не знаю что это за время года, но небо серое и низкое, на черном асфальте бордовые лужи и белые листья. Понимаю, что это было лето. Я заворачиваю за дом и иду по узкому проходу между ним и кирпичной стеной. На верху стены прикреплена проволока. Она под напряжением. В голове возникает навязчивая идея коснуться ее рукой, но я иду дальше. Ловлю себя на мысли, что мне всегда нужно получить тактильное ощущение, чтобы осознать, понять, впитать все, что я вижу. Новые ржавые трубы затекают на крышу дома. Так высоко, что мне не рассмотреть. Впереди вычерчивается решетка, я приподнимаю ее край и прохожу в следующий отрезок прохода. Дорожка, которая вела меня раньше, сменяется чередой каменных плит. Серых, как небо. Внутри каждой из плит плавают женские головы. С бледной кожей и яркими лилово-алыми губами. Плиты не серые, а прозрачные, наполненные водой. От них отражается солнце. Я вспоминаю, что это снилось не мне. Дальше проход затоплен, из кирпичной кладки стены выбиваются пряди шиповника и облепихи. Я смотрю на дно. Там лежит девушка. Она прекрасна. Ее шею едят водяные черви и крохотные головастики, руки уже затянуты тонким слоем ила. Они не тронули лишь лицо. Я всматриваюсь в ее открытые апатитовые глаза и розовые кувшинки, плавающие на поверхности ее темных зрачков. Она прекрасна. Под ногами черный асфальт и бордовые лужи, и белые листья ее размякших пальцев. Я не знаю, что это за время года, но иду дальше.

Чужая метель запуталась в твоих золотых волосах
И спорит с рассветом утренним серебряная звезда.
Ты солнце к небу усталому поднимешь в своих руках.
И птицей белой хрустальною под корку седого льда.
А я вечный странник по дну реки,
По дну безымянных дорог,
И бьется, качаясь как маятник,
В груди моей сердца мед.
Ты падай в мои объятия,
Ты падай и я пойму,
Что ты всего лишь проклятие,
Лишь шепот зимы на ветру.
Чужая метель запуталась в твоих золотых волосах
И спорит с рассветом утренним серебряная звезда.
Ты солнце к небу усталому поднимешь в своих руках.
И птицей белой хрустальною под корку седого льда.
А я вечный странник по дну реки,
По дну безымянных дорог!
По дну твоих глаз и памяти,
Которую ты не сберег.
Ты падай в мои объятия,
В глубины пустой воды.
Я тоже. Твое проклятие,
Упавшее с высоты.

Зимняя сказка. На мраморе ночи
Звезды, кружась, создают хоровод,
Скрипка в надрыве о чем-то стрекочет
И тает в бокале вина алый лед.
И я бы, поверь, пожелал неизвестности,
Вечной любви и хрустального сна,
Только качается маятник вечности
В сердце тебя и в сердце меня.
Будет закат в темно-ласковом небе,
Будут огни фейерверков…салют.
Будет и память на выпавшем снеге
Та, что оставили. Та, что не ждут.
Шалью, опутав стеклянные плечи,
Зима улыбнется…наивно…тепло.
И я пожелаю остаться не встреченным,
Остаться в том прошлом, что так далеко.

А снег растаял, да так больше и не выпал...
Ну что, будет первый Новый Год без него? Не очень то и хотелось..(

Ну вот...На матрикс ничего не ставим, но в Москву все равно едем. Предположительно автостопом. За то ставим на питерский манифест Утену. А точнее спектакль по Утене...на 40 минут. Спокойной ночи зрители..)

Ммм?

На спор. Стиль не мой, но писать понравилось.

Dream is…

Три сердца для птицы Забвенье.

Сколько себя помню, она всегда была девочкой от слова девственница.
И это было понятно с самого первого класса, хоть я тогда еще не решался применять такое умное слово. Попросту оттого, что не знал, что оно значит.
Казалось, ее волосы навечно сплелись в две косички, а карие глаза застыли в подобии взгляда девы Марии.
Позднее, когда ей было уже лет 15 и за ней ходили косяки парней, она заявила, что учеба ее интересует гораздо больше. Самое смешно, что оказалось именно так. Как они только не пытались подступиться к этой девчонке. Начиная от образа школьного мачо, заканчивая простенькой маской джентльмена, которая между тем трещала по швам. Потому что настоящим джентльменом из них не был никто. А меня…меня это не интересовало. Я ухлестывал за гораздо более доступными особами, которые сами с удовольствием затащат тебя в первый попавшийся подъезд без домофона и попытаются зацеловать до смерти. Паршивенько, но…что поделаешь. Сеееекс…
Потом она окончила школу с красным дипломом, а я под флагом отцовских денег. Было круто. Потому что за последний год в моем учебном заведении я появился ровно два раза. Первый для того, чтобы облить учительский стул клеем, а второй, чтобы посчитать родинки в декольте дочери директора, пока он будет на меня орать. Объект моей страсти. Не директор, конечно. Клэрис. Ей было 23. Всего то 6 лет разницы! Это не значительно. Она была его личным секретарем, а он охранял ее как ревнивый бульдог. Шавка. Старая лысая шавка.
А Клэр…Клэр белокурый ангел в красной длинной юбке и кружевном лифчике под тонкой тканью белой рубашки. Хи-хи-хи…Я снял все это через каких-то три дня после выпускного! А уходила она уже без трусиков, но по-прежнему в юбке.
Это как боевой трофей. Память о первой девушке мечты. Потом их было много. Девушек мечты…очень много, я даже сбился со счета. Мечта, она как воздух – почти не истощима. Вот это славное «почти» и застряло у меня в горле.
Забыл сказать, все под тем же флагом отцовских денег я поступил в один из лучших Институтов города. И как вы думаете что. А что? Да ничего такого. Естественно там училась она. Как там ее звали..? Дррр…Диии…Даниэль. Точно. Даниэль. И ее волосы все еще были заплетены в косички, но доходили ей до пояса.
Ладно. Вернемся к моему «почти». А оно заключалось в тоооом…что мне постепенно начали надоедать все эти девушки, девушки, девушки, де… Да. Пришла пора чему-то новому, чему-то более яркому.
К тому времени в инсте у меня было подобие своей шайки. Немного алкоголя, немного наркотиков… всякое такое. От скуки я предложил устроить оргию, а в результате это мероприятие вошло у нас в расписание каждой недели. Хотел как лучше, а получилось – как всегда!
Там-то моя на тот момент подружка и познакомила меня с Ликом. Лик, Лик, Лик… и все закружилось! Бдыщ!
Охрененно сине-синие глаза, охрененно невыносимо милая улыбка и охрененно любимая челка на один глаз. Что там про девушек мечты? Не знаю ни одной!
Несколькими словами: терял голову при виде его узких бедер в темных джинсах.
Бдыщ! Так обычно стреляют из пистолета в висок.
Больше я не хотел его делить ни с кем. Это было катастрофично, как и траектория из дула до пресловутого виска. Из дула – до виска.
Лик, Лик, Лик…Бдыщ!
А он был одержим. Наркотики – секс, секс – наркотики! Фак!
Он, конечно, всегда возвращался ко мне, но…Фак! Это было катастрофично, как и траектория из дула до пресловутого виска. Из дула – до виска!
И я, чертов псих, решил действовать ему назло. Взять его на гребанную ревность!!!

Девочка…что же ты. Я поймал ее на жалость. Даниэль, даже не зная причины моей депрессии, начала меня жалеть, подпускать каждый день на пол шага ближе к себе. Ближе…ближе…ближе…Бдыщ!
И в один не так чтобы уж очень прекрасный день она стала почти моей.
Опять «почти». Я решил ввести ее в свое лежбище грехов. И она туда вошла. Расплела свои косички и вошла. А волосы оказались золотыми. Нет, реально! Я бы мог поклясться, они были золотыми!!!
Но даже после того, как я с ней переспал, Лик не стал моим. Полностью моим. «Хочешь групповуху? Давай, не плохо будет…» Да пошел ты! Да пошел ты, любимый!!!
И он больше не возвращался ко мне. Ни разу.
Зато возвращался в клуб напротив моего дома. Клуб, в котором и веселилась вся наша свора. И я туда возвращался наблюдать, как он танцует стриптиз. Он не учился танцевать, но с его телом этому не нужно было учиться. Что же ты наделал…

Мне казалось, мир сходил с ума. А на самом деле это был я. Я сходил с ума.
А Даниэль, наверное, меня любила, даже не смотря на то, что я грежу совсем о другом. Девочка…
И я так чертовски к ней привязался. Как старый лысый директор был привязан к своей дочери. Я был привязан к ней как к последнему убежищу, в котором мог скрыть свое сердце. Как жалко, я должно быть выглядел со стороны!
Я видел, как в ее глаза кружевами складывались прошедшие месяца, как в них утонул целый год. И мне хотелось туда упасть! Затеряться в этом мутном болоте. Я, наверное, любил ее глаза, даже, несмотря на то, что они совсем не напоминали синий цвет.

Мне не удалось в них утонуть, но заснуть в их теплоте – да. Заснуть на целых три долгих года. А проснуться и обнаружить, что давно уже работаешь, снимаешь квартиру и ведешь вполне здоровый образ жизни. Проснуться от знакомой улыбки. «Привееет..» Он всегда растягивал это слово…Фак!
И все закружилось! Лик, Лик, Лик… И хотелось спросить: Черт возьми, где ты был все это время, любимый?
Я тут же пригласил его к себе, пока Дани не пришла. А он сказал, что ждет друга. Фак… Тогда я пригласил его вместе с другом.
Отлично. Что мне какой-то японец с набором тайот в гараже? Да ничего! Фак! Фак! Фак!!!

- Как вы познакомились?
Улыбка.
- В баре.
- Ты его любишь? – киваю на Ликаарда.
Улыбка.
- Я люблю его бедра.
- Вот черт и я тоже.
Улыбка.
- Не понял.

Этот сукин сын разбил мне губы. А я разбил ему висок. Одним неисчерпаемо долгим мгновением. Бдыщ. Из дула – до виска. Так ведь? Из дула…до виска.

Мне понадобилось целых пять минут чтобы поднять взгляд на Лика. И еще десять чтобы с усмешкой сказать:
- Прости, любимый. Я нечаянно.
Хи-хи-хи. Не-чаян-ноооо. Понимаешь?
Он медленно сполз по стене. Так медленно и так не красиво. Как-то не по-Ликовски…
- Тварь! Что ты наделал?!!
Его охрененно любимая челка на один глаз. Осталась еще одна гребанная пуля. Или в себя или в него.
- А ты его любил? – киваю на лужу крови и тело японца.
Лик смеется сквозь истерику.
- Нет…нет, не любил.
Улыбка.
- Не понял.
Вытирает слезы и начинает собираться.
«Мы уедем…уедем! Возьмем одну из этих чертовых тайот и уедем! Ну, пожалуйста» - обняв его, притянув к себе.
«Уедем?» - оборачивается. И я понимаю, что мечта это не девушки и даже не воздух. Это то, что всю жизнь не замечаешь, то, что всегда где-то рядом и наверняка ни раз встречалось… «Уедем» - повторяет за мной и улыбается.
Чувствую себя ребенком. Хватаю ключи и кошелек с тумбочки, плюю на куртку и…
- Стой. Давай…давай Даниэль возьмем с собой.
Смотрит в окно. «Хочешь групповуху? Давай, не плохо будет»… так…вспомнилось почему-то.
- Мне все равно.
Достаю мобильный…набираю ее номер по памяти. Говорю, что мы убираемся отсюда. Втроем. В какой-нибудь маленький рай, где нет лужи крови на ковре и японца…гребанного японца!!! Она не понимает, но обещает приехать. И мы ждем.

Кричит. Так громко, что могла бы разбить хрустальный бокал. Шеренгу хрустальных бокалов.
Говорю, что мы убираемся отсюда. Втроем. В какой-нибудь маленький рай, где нет лужи крови на ковре и японца…гребанного японца!!! Она успокаивается и соглашается. Идет собирать вещи. И мы ждем. Девочка…

А через пять минут я вижу машину. Бдыщ! Чертову милицейскую машину.
Что же ты наделала.

И я понимаю, что мечта это не девушки и даже не воздух. Это то, что всю жизнь не замечаешь, то, что всегда где-то рядом и наверняка ни раз встречалось. Просто мечту не догнать.

Выпал...не то чтобы очень снег....и не то чтобы очень теплый и пушыстый. Но все равно приятно)

Certe volte.
Иногда я вспоминаю.
Жарко. Открытое окно. Ветер безразлично касается белой занавески. Солнце медленно падает за горизонт, будто в чьи-то ладони. Но небо… небо почему-то серое, под кристально черными облаками.
- Признайся, ты забираешь цвета?
Улыбаешься.
- Нет, правда. Зачем они мне?
Скрываешь взгляд ярко-синих глаза в начинающемся дожде. И он, тоже кажется от этого ярко-ярко синим.
- Если тебе они не нужны, конечно, верни их, пожалуйста…
Все еще улыбаешься и отворачиваешься. Хочется улыбнуться в ответ. Устало прячешь плечи в колючий шарф.
А мне кажется, что мы уже почти, почти, почти…не знакомы.
Certe volte.
Иногда я вспоминаю.
Твои черные растрепавшиеся волосы и темно-вишневые губы. И теперь я знаю, куда падало солнце. Это были твои ладони.Это был твой горизонт.
- Вот… Это тебе.
Бросаешь его на подоконник и смотришь в окно.
По поверхности солнца пробегает паутинка трещин. Да так и остается.
- Зачем ты…
Плачешь, закрыв лицо руками, прислонившись к стене. Устало прячешь плечи в колючий шарф.
А мне кажется что тебя уже почти, почти, почти… нет.
Certe volte.
Иногда я вспоминаю.
Ты засыпаешь, положив голову мне на колени. И я ненавижу тебя.
- Я хочу, чтобы ты хоть что-то помнил обо мне…- тихо шепчешь, срываясь со слов на слезы. Сквозь сон. И они говорят гораздо больше.
Провожу пальцами по бледной коже.
- Ты ведь любишь меня, правда?
- Правда…
Улыбаешься. Смеешься.
- Я так и знал.
Все же засыпаешь. Я устало прячу твои плечи в колючий шарф.
Перекладываю тебя на шелк простыней и ухожу. Мне еще надо вернуть солнце…)
Certe volte.
Я иногда вспоминаю.

- Я хотел проснуться в твоих объятиях…
Твои глаза нестерпимо яркие теряют цвет и ты рассыпаешься. Вот так просто. Вот так навсегда.

Жарко. Открываю закрытое окно. Ветер безразлично касается белой занавески. Солнце медленно падает за горизонт, будто в чьи-то ладони. Но небо… небо почему-то серое, под кристально черными облаками.
- Признайся, ты забираешь цвета?
Но ты молчишь, и я улыбаюсь, вслушиваясь в тишину. Я ненавижу тебя. Вот так просто. Вот так до сих пор.

Я выиграл.
И в награду поцелуй со своей тенью.
На сведенных судорогой губах прорезается улыбка.
Последняя на сегодня.

Рассматривая себя в зеркале, никогда не могу понять – то ли я безумен, то ли мое отражение.

Твой голос катастрофически несовершенен. Если долго петь, то он сведет с ума. Не так уж и плохо, правда? Сводить с ума. Мне до сих пор не хватает твоих пальцев в объятии тонких колец.

Рассматривая себя в зеркале, никак не могу понять - то ли я старею, то ли мое отражение.

Тебе вновь обрезают крылья, ты слишком любила жить. Впрочем это проходит, дорогая. По твоей спине расползается ржавый узор крови. На вкус как переспелая рябина. Впрочем это тоже проходит, дорогая.

Моя жестокая ведьма –
Королева пурпурной реки.
Ей не нравятся мои песни
О долинах, что не найти,
Ей не нравятся мои розы
И не нравятся мои сны.
Она вновь уходит под воду,
Королева пурпурной зари.

Под ночной грозой в кружевах реки ты танцуешь свой танец.
Звезды пали вниз к серебру воды. Звезды лишь потеряли память.
По дороге в тишь, в даль, которой нет, я уйду, чтоб найти дракона.
Я сплету тебе из драконьих слез безупречную сталь короны.

Моя жестокая ведьма –
Королева пурпурной реки.
Ей не нравятся мои песни
О долинах, что не найти,
Ей не нравится ни корона,
Ни звезда в золотой пыли.
Лишь безумно ей жаль дракона,
Из пурпурной…пурпурной воды.

Под ночной грозой в кружевах реки ты танцуешь свой танец…
Звезды пали вниз, разбивая сталь. Звезды лишь потеряли память.
По дороге в тишь, в даль, которой нет, ты уходишь, моя королева.
Ты прости мне грусть и печаль мою в изумленно-прощальных напевах.

На самом деле решил возродить дневник.
Тем более, что сервер мне нравится...))

Жду снега...белого и пушистого)

Быть прозрачной, как воздух? Ты все же попробуй.
Легче первого снега в пришедшей зиме?
Ярче лучика солнца в такой же свободной…
В такой же свободной и грустной воде.
Ты дыши. Не сдавайся. Нам только дорога
Ленточной вязью несбывшихся снов.
Эта жизнь как цветок, как цветок-недотрога
Скрывает под листьями жала шипов.

Быть прозрачной, как воздух на крыльях синицы.
Быть прозрачной, как ветер, как полночь, как дождь.
И смотря в отраженье слезы на ресницах,
Знать, что дальше уже никогда не уйдешь.
А в ладонях обрывки вчерашнего лета….
Сохранила? Я тоже. До боли смешно.
Ты осталась тогда, на потертой кассете
На последней секунде в забытом кино.

Мы учились летать. На длинных остроугольных крыльях, изрезанных темным узором. Они всегда меняли цвет, но узор оставался все время одним и тем же. Точь-в-точь, как и мы. Мы учились летать. Всю жизнь: пока были детьми; сумасшедшими подростками со своими тараканами в голове, если там, конечно же, не водилось кого покрупнее; людьми, которые раз за разом пытались, наконец, отвыкнуть от этой дурной привычки и твердо встать на землю. И даже когда ты…исчез. Все равно.
Мне сниться, как ты протягиваешь мне свою ладонь (все время теплую) и делаешь со мной первый шаг. Как ты разворачиваешь полотно своих крыльев и единственным взмахом рвешься вверх, рассыпая по воздуху капельки ветра. Они еще немного парят надо мной, а потом спускаются прямо к ногам. Твоя обычная детская игра.
Нет-нет-нет, не получилось у нас. Стать взрослыми. И не могло никак получиться. И когда над головой стрекочет край неба, нет ничего легче, чем упасть в него. А потом долго искать друг друга, почти волнуясь, но, зная, что все равно найдешь.
Я бы всегда говорила тебе что твоя, а ты бы с усмешкой отвечал:
- Нет, мы принадлежим небу.
И я бы шепотом повторяла: «Принадлежим»
А теперь я спрашиваю себя, стал ли ты для меня Небом…и я для тебя? И каждый раз отвечаю – нет. Это слово вырисовывается тем самым узором, которым исписаны крылья всех окрестных бабочек.
Нет-нет-нет. Свобода, вот что значит небо. И если оно любит кого-то, то убьет любого, кто встанет между ним и тобой. Каждого, кто будет мешать. Но разве свобода такая? Разве так?
Бешеный ритм сердца, пунктирная линия пульса, полет на грани своей и твоей жизни… и лететь над самой свободой, так за всю жизнь и, не узнав, что там, за пределом этого неба.



«…за пределом этой свободы. Иногда я жалею, что так и не позволила себя приручить. Иногда мечтаю все вернуть. Но прежде, скажи, ты позволишь оставить мне наши крылья? Тогда бы я могла приносить тебе по утрам догорающие звезды и отблески молний. Тогда бы я могла падать вниз и лишь надеяться, что ты меня поймаешь. И ты бы каждый раз боялся, что я не вернусь, а я бы все равно возвращалась. Скажи, разве нужна мне была такая свобода? И еще, я вспоминаю, когда ты еще… не исчез. Я каждый раз вспоминаю. И прошу, возвращайся. Мне бы хотелось предать небо, ради тебя.
Элизабет».
Я смяла лист белоснежной бумаги, исписанный тонкими буквами не ровного почерка. Чушь, какая же это чушь. Серая мягкая шаль скользнула на плечи. Серебристо-русые волосы уютно обвили шею, а в глаза забрался туман от сигаретного дыма.
«Курение опасно для вашего здоровья».
Я перевернула пачку сигарет.
«Курение – причина заболевания сердца и легких».
Сердца… что вы знаете о сердце. Ту дрянь, которой оно болеет, называют – жизнь. По крайней мере, мое и, по крайней мере, я называю. И в этом смысле сигареты очень даже полезная вещь. А легкие? Легкие они на то и легкие, что бы со временем медленно, но упорно вывесить табличку «в отпуске».
А завтра твой день рождения. И мои мысли никак не могут успокоиться и оставить тебя в покое. Странно, не правда ли?
Я медленно дошла до столика в прихожей, оставляя за собой дорожку, да нет… тропинку синеватого дыма. Стянула с него ключи и захлопнула за собой дверь.
Лестница, рваными ступенями струилась вниз к входной двери. Сбежать бы по ней, но что-то тянет обратно, в душную однокомнатную квартиру на третьем. И я иду, тяжело ступая на каждую ступень…вниз. И воздух кружит вокруг, становясь, все гуще и гуще, накаляясь и обжигая эти самые легкие.
Вырвалась, оглянулась на окна, улыбкой выстроившиеся в линии.
Наверное, надо все же бросать курить.
Вытащила из-под шали волосы, уложила их на одну сторону, ветер тут же выхватил тяжелые прядки и сбросил их на лицо. Паутина… сквозь нее на меня смотрела осень. Та самая. Казалось бы почти обыкновенная. Кружились, падая самые обыкновенные пожелтевшие листья, а самые обыкновенные лужи блестели самой обыкновенной водой. Хватит. Не хочу больше!
Добежать до угла дома и пройтись по его каменной кладке кончиками дрожащих пальцев, уже почти замерзших.
Нет-нет-нет…не получилось у нас.
- Сейчас весна. – говорю я себе. И опавшие было листья, взмывают обратно вверх, как будто взмахнув невидимыми крыльями. Один лишь единственный раз.
Но нет солнца, только облака. Серо-зеленые, как иногда мои глаза. И фраза о том, что сейчас весна на промозглый холод, поселившийся на улицах, не влияет. Кончики шали, сжатые в одном кулаке выбираются наружу и щекочут кожу. Я снова ловлю их, приманивая раскрытой ладонью. Мне бы хотелось поймать так ветер. Знаешь?


- Привет.
Худая девушка в длинном темно-бардовом платье, закрывающем плечи, но оставляющем открытыми тонкие руки, склонила на бок голову.
- Как ты?
Светлые, очерченные бахромой ресниц глаза пристально вглядывались вдаль. Черты лица, будто специально заостренные, застыли. Так же неожиданно, как и дрогнул голос в первом слове.
- Нет, стоило начать не так, правда?
Ветер смахнул с узкой дорожки пыль и бросил ее в собранные в строгой прическе волосы, оставляя на них чуть заметный серый осадок.
- Ну вот. – Девушка покрутила в тонких пальцах тонкую же сумку и достала сигареты. – Теперь они, наверное, действительно будут выглядеть седыми. Я побуду здесь еще немного, ладно?

Когда кончается свобода? Наверное, когда начинается жизнь. Если бы я могла, я бы поняла это раньше. Ни у кого нет своего собственного неба, а мы небу просто не так важны. И для меня летать это только вниз. И ты меня обязательно бы поймал, если бы я знала, где заканчивается небо.

Черная ограда вокруг его могилы и ее следы.
Почти вечное «когда ты…исчез» и приторно-горькое «свобода» от сигаретного дыма.
Она оставила тебе лишь смятый листок белоснежной бумаги и просьбу вернуться.
Силуэты слов цветут неровным узором на остроугольных крыльях диких бабочек. Они разлетаются, рвутся вверх. Трепещут.
И они летят за ее тенью, да и ты бы не против. Только не сможешь.
Ты оставил ей только память и шепот почти обыкновенной осени: «Лиза…»

И пастельно-синий цвет крыльев сменяется на глубокий фиолетовый, растворяется в прожилках бардового и, наконец, огненным цветком расползается ярко красный. Бабочки таят, как восковые, оплавляясь, падают на землю. А когда кончается жизнь…наверное начинается свобода. Вы свободны! Свободны…

Не/возможно ты любишь...меня. весна.
лето. нас не/было.
Нашей любви...листья..скрученные..инием. су-дорогой?