Антон Сидоренко
профессиональный зритель
--------------------------------------------------------------------------------
Начинается с вешалки



«Призрак оперы» Джоэла Шумахера – удачный синтез театра, музыки и кино

Трудно-сосчитать-какая киноверсия романа Гастона Леру и мюзикла Эндрю Ллойд Вебера получилась предсказуемо красочной и непредсказуемо органичной. В извечном споре о целесообразности экранизаций театральных постановок открылась новая страница.

Чтобы дойти до такого уровня совершенства, сотням постановщиков пришлось проделать немалый путь от первых фильмов Жоржа Мельеса до масштабных оперных потрясений Франко Дзеферелли. Однако, когда за дело принялся сам автор, дело пошло значительно веселее. Сэр Эндрю лично расставил акценты в новой версии своего шедевра, не позволив режиссеру никакой отсебятины. Ставший уже глубокой классикой мюзикл от такого подхода только выиграл.

Известно, что «Призрак оперы» – это не просто мюзикл, а мюзикл-пародия на все трехсотлетнее музыкальное наследство классической оперы. Его действие происходит в 1870 году – времени наивысшего расцвета оперного искусства. В «Призраке» со смаком обсасываются все тонкие подробности оперного быта: фанатизм поклонников, спонсорство и борьба театральных группировок. Примерно в те же, «призракоперовские» времена несчастный Иван Сергеевич Тургенев обколесил пол-Европы, вымаливая благосклонность главной любви всей своей жизни – оперной дивы Полины Виардо. Говорят, Виардо была необыкновенно страшна собой, но к несчастью Ивана Сергеевича имела на редкость дивный голос. Специалисты установили, что колебания воздуха, которые вызываются голосами оперных певцов, производят мощнейшее впечатление на мозги поклонников, вызывает экстаз и нечто напоминающие мысленный оргазм. Зависимость от голоса именно своего любимца сродни зависимости наркомана и полностью подчиняет человека. Недаром оперные фанаты – самые постоянные в своих пристрастиях. За русскими тенорами Лемешевым и Козловским десятилетиями волочились преданные поклонницы, которые состарились и сошли в могилу вместе с кумирами. Скажите, каким современным «сфабрикованным» идолам такое под силу?

Неудивительно, что волшебная сила голоса своей любимицы снесла веберовского Призрака с катушек. На фоне оперных страстей становится выпуклой и интересной для изучения самая банальная и вымученная история. Особенно, если она проходит в изумительных декорациях эпохи модерна. Кстати, компьютерное решение постановочной части фильма – одно из лучших за последнее время. На втором десятке активного использования компьютеров в кинематографе (отправной точкой я предлагаю считать «Парк Юрского периода» Спилберга) спецэффекты и анимированные задники используются все более к месту. Первой ласточкой органичного применения компьютеров, на работе которых построен весь фильм, был прошлогодний комикс «Небесный капитан. Мир будущего». «Призрак» в этом отношении не уступает. Хороша сцена оживления старого театра в самом начале, чудесно выглядит готическое кладбище, а также эффект «старой фотографии» в сценах 1919-го года.

Конечно, вокальные партии в исполнении Эмми Россум, Джерарда Батлера и Патрика Уилсона оставляют желать лучшего, особенно это касается Призрака-Батлера. На диске с классическим вариантом мюзикла главные партии выглядят не в пример мощнее (не буду останавливаться на варианте Басков+разноколиберные дивы...). Оправданием постановщику может служить факт самоличного подбора исполнителей Вебером. Все-таки «Призрак» – это не опера, актерское мастерство здесь более важное, чем вокальные данные. Главное, что удалось тандему Вебер-Шумахер – выгодно преподнести зрителю капризную театральную условность. Приличествующие театральному лицедейству фальшивые страсти и накладные ресницы совершенно не бьют через край благодаря, наверное, врожденному британскому такту композитора-продюсера. Единственный крупный недочет – совсем нестрашное лицо разоблаченного призрака. Уродство «сына дьявола» при более пристальном рассмотрении оказалось похожим на большой кровоподтек. В бесшлемную эпоху хоккея с шайбой с такой мордой возвращался с чемпионата каждый второй игрок прославленной сборной СССР.

Впрочем, для некоторой части нашей публики «Призрак» оказался не по зубам, и дело тут, думаю, в русской культурной традиции, в которой нет места американскому типу мюзикла. Недаром в Москве с грохотом провалились почти все постановки классических бродвейских спектаклей (хотя, может, в этом повинно звероподобное рвение Киркорова?). Конечно, свою роль сыграло и на редкость неудачное решение дубляжа с косноязычным переводом. Тем не менее, «Призрак оперы» Д. Шумахера стал для минских экранов приятным сюрпризом.

P.S.
А теперь несколько слов для ярых поклонников Амели с Монмартра. Как видите, я способен не только на хулу, но и на одобрение увиденного. Чего и вам желаю в отношении прочитанного.


Антон Сидоренко
a.sidorenko@ext.by

Не знаю, за что полюбила Призрака Оперы. Может по той причине, по которой все его любят - по причине женской слабости и инстинкта матери... Кого-то обижают, помочь по-любому хочеться...
Вот есть на фандро.ру продолжение Жизнь Жизели и Поворот Скорпиона. Так знаете, в чем дело? Я бы почитала и успокоилась.
Но чего боюсь я, так это потерять образ того Призрака, которого создал Гастон Леру, Джоэль Шумахер, в конце концов Джерард Батлер...
Я боюсь посмотреть на него другими глазами, потому лучше буду слушать Past The Pоint of no Return и буду мучаться...
Это, как болезнь.

Shamed into solitude
Стыдясь в одиночестве
Shunned by the multitude
Избегая толпы
I learned to listen
Я учился слушать
In my dark, my heart heard music
В моей тьме мое сердце слышало музыку

I long to teach the world
Я долго изучал мир
Rise up and reach the world
Поднимался и тянулся к миру
No one would listen
Никто не слышал
I alone could hear the music
Я один мог слышать музыку

Then, at last, a voice in the gloom
Затем, наконец, голос во мраке
Seemed to cry "I hear you"
Кажется, закричал "Я слышу тебя"
I hear your fears
Я слышу твой страх
Your torment and your tears
Твою муку и твои слезы

She saw my lonliness
Она видела мое одиночество
Shed in my emptiness
Озарила мою пустоту
No one would listen
Никто не слышал
No one but her
Никто кроме нее
Heard as the outcast hears
Не слышал изгнанника

Как вам такой рисунок?
Хорошо было бы, если б это было в действительности.

Кто-нибудь слушает аукцион?
Я вот наслушалась, как-то настроение изменилось, скорее в лучшую сторону...
Но Призрак Оперы лучше все-таки.
Я люблю более пафосную музыку, насыщенную духовыми, струнными и медными инструментами...
Когда это все вместе гармонично и захватывающее играет, тогда я получаю гензехаут.

Заводите друзей, они не дадут вам впасть в цинично-депресийное состояние. Это уж точно... сама прошла.
Или же займите себя чем-то. Я всегда это делаю, чтоб из депресси выйти. Хотя в депресси я была лишь последние полгода, а так сейчас все хорошо. Благодаря тем же друзьям. Вытащили меня из болота бэйлисом, водкой, наконец пивом и все стало прежним.
Теперь я только и смеюсь да хохочу на уроках, чего раньше не подумала бы даже сделать...
Довейряте друзьям, даже если они могут вас в чем-то обмануть. Они же обычные нормальные люди. Это лучше, чем держаться в стороне, боясь быть обманутым.
На собственном опыте не советую. Лучше влюбляться, сдруживаться, обманываться, разочаровываться, а потом снова так же сначала.
Это и называется жить...

Настроение сейчас - Циничное

Как вы думаете, с гением легко жить?
А вот и нет...
С циником еще тяжелее. Он как безбожник, атеист, все насквозь видит, но утрачивает главную способность - во всем этом выделять главное и прекрасное...
А как можно полюбить человека? Этого я никогда незнала, потому что не испытывала...
Я слишком осторожна...

Вы знаете, как хочется иногда любви, но не для себя, себя уже в счет не берешь. Такое чувство возникает, что твоя жизнь и грамма не стоит, если сравнить эту жизнь с его...
Мне хотелось всегда счастья для него. Я смотрела на мальчиков вокруг и не понимала, как они могут жить так спокойно, волноваться проблемой, как охомутать побольше девченок, чтоб имидж не потерять...
Вот тогда я и начала отделяться от моих одноклассников, смотря на их безумно рутинные проблемы.
Сейчас все нормально. Я пришла в себя, у меня весь клас - это мои друзья... Но это после того, как я потеряла самого любимого человека для меня - моего отца... Нет, он не умер, он просто нас бросил... Проблема не во мне, а в моей матери... Он потерял к ней всякий интерес. Меня он любит до сих пор. Я это чувствую и страдает он больше меня, просто я ему никогда не прощу, что он перестал любить и уважать мою мать...
Это для меня было большим ударом, чем все либо. Я потеряла уважение и интерес к мужчинам в целом. Смотрю на каждого с презрением. Никогда не заводила серьезных отношений, так как боялась разочароваться...
Не знаю, зачем все это пишу, но наверное так надо...
Я смогу поверить мужчинам только, если мама заново полюбит кого-то, только если она найдет достойного Её...

В колонках играет - Phantom of the Opera
Настроение сейчас - Загадочное

Вы любите Призрака Оперы?
Мне кажется, что это самая загадочная и романтичная история. Знаете, что мне всегда нравилось в фильмах, кого я считала несправедливо наказанными?...
Это были циничные злодеи, которые разочаровались в жизни, в людях, в чувствах...
Призрак Оперы своей натурой их всех отставил на задний план. И того же Андрея Болконского их "Война и мир" Л. Толстого, и мистера Дарси из "Гордость и предубеждение" Дж. Остен, и мистера Снейпа из "Гарри Поттер" ДЖ. Роулиннг. Я не знаю, что я в этих циниках находила, но наверное что-то в них было. Кто его знает...

ГЛАВА 3.

Огромные чёрные печи широко раскрывали кирпично-красные пасти, словно стремясь проглотить маленькие тёмные фигурки, снующие перед ними. На фоне этих пылающих разверстых пещер человеческие тела казались угловатыми, как вырезанные из чёрной бумаги силуэты в театре теней. Достаточно одного порыва сквозняка, чтобы подхватить их и увлечь в огненное чрево. Может быть, такая же судьба ожидает и изящную бумажную балерину, которая легко, как мотылёк, скользит мимо, то появляясь из темноты, то вновь в ней исчезая? И найдется ли храбрый герой (пусть даже и одноногий), готовый броситься за ней и спасти её? Или хотя бы сгореть с ней за компанию?
Камилла миновала гигантские котельные Гранд Опера и продолжила спуск к пятому, нижнему уровню грандиозного театрального сооружения. Она была настроена крайне решительно. Да и что ей оставалось делать? Если и были у неё сомнения относительно уместности подобной эскапады, порожденные реакцией мсье Аслана, то он же эти сомнения и развеял. Невольно, конечно. Но так уж получилось… После того, как она чуть нос к носу не столкнулась с Призраком Оперы и, тем более, услышала его голос, выбора у неё не было. И в конце-то концов, не мог же быть таким уж опасным знакомый хорошего знакомого! Но если бы мсье Аслан чинно представил ей этого самого Эрика, вряд ли Камилле было бы интересно заводить с ним знакомство… Представьте, вы спрашиваете с замиранием сердца: «Вы знаете что-нибудь об ужасном и загадочном Призраке?!..» А вам отвечают: «Да, конечно, завтра он у меня обедает, приходите, я и вас познакомлю». Вы бы пошли? Камилла бы нет!
Невысокая хрупкая фигурка Камиллы уверенно пробиралась в темноте, иногда ощупью, спускаясь по гигантской спирали обводной галереи вниз и вниз. Она не захватила с собой фонарь, чтобы не привлекать к себе внимания. Предусмотрительная барышня и оделась соответствующим образом: не пускаться же в опасное предприятие в юбке с оборками и на каблуках. Наиболее отвечающим требованиям ей показался костюм неаполитанского нищего, который она надевала в балете Анатоля «Сицилиец или Амур-художник». Роли травести прекрасно удавались юной балерине на сцене - почему бы ей не сыграть их и в жизни?
Как всегда была проблема с волосами – трудно спрятать такую массу рыжеватых кудряшек под шляпу, - но, покапризничав немного, волосы покорились. Бархатный берет с перьями (неплохо живется неаполитанским нищим, а?) Камилла прикрепила к волосам при помощи, по крайней мере, дюжины шпилек. Повернувшись несколько раз перед зеркалом, Камилла осталась довольна: вид несколько чересчур живописный, но ей ведь не по улицам ходить, а в темноте подвала пробираться.
И всё равно: хорошо, что неаполитанские балетные нищие одеваются не так, как парижские настоящие. Даже в темноте Камилла не хотела бы выглядеть этаким чумазым Гаврошем!
В воздухе всё явственнее ощущалась сырость, и м-ль Камилла-Шарль Дюпен поняла, что спуск заканчивается. Ещё немного, и она вышла на берег подземного озера. Темнота отступила, Камиллу окружило голубоватое свечение, природу которого она пока не уяснила. Холодно-свинцовые воды озера терялись вдали, пропадая в полной темноте, но голубоватый рассеянный свет выхватывал из темноты дощатый настил причала и маленькую лодку, привязанную к железному кольцу, ввинченному в сваю.
Камилла-Великий Детектив быстро изучила окружающую обстановку. Всё было так же, как и в прошлые разы, когда она исследовала подземелье. Единственно только – фонаря на этот раз в лодке не было, а Камилла рассчитывала зажечь его, сев в лодку. Ну да ничего, голубоватого света вполне достаточно. Правда, он ослабевает, чем дальше, тем больше, и противоположный берег полностью скрыт во тьме, во тьме растворяются и колонны, вырастающие из воды, как затопленный каменный лес, и подпирающие массивные, лишь угадывающиеся в темноте своды. «Но там наверняка есть другие источники света», - обнадёжила себя Камилла. Действительно, не могут же такие пустяки остановить её!
Девушка легко прыгнула в лодку, взяла шест, лежащий на дне… И в последний момент слегка заколебалась. Как она ни храбрилась, ей было чуточку страшновато. Против воли перед её глазами стояло лицо мсье Аслана, выражение, с которым он заклинал её не приближаться к озеру…
Камилла тряхнула головой, отгоняя тревожные мысли, и, потянув за шелковый шнурок, вытащила свой талисман, быстро прижала его к губам и опять спрятала на груди. Опять подняла шест и решительно взмахнула им, отталкиваясь от берега. Был один неопровержимый довод, вселявший в девушку уверенность: ведь это именно она, Камилла Фонтейн, являлась главным действующим лицом увлекательной пьесы, а с главными героями не может случиться ничего чересчур плохого! По крайней мере – непоправимого…
С шестом юная балерина управлялась не так уверенно, как ей бы хотелось, хрупкая посудина всё время норовила повернуть назад, но, несколько раз крутанувшись вокруг своей оси, она подчинилась усилиям Камиллы и постепенно стала продвигаться к противоположному берегу, скользя между колонн. Вокруг царила тишина, нарушаемая только плеском шеста, погружающегося в воду, и Камилле пришло в голову, что она сейчас напоминает венецианского гондольера, и не запеть ли ей «O sole mio…» как вдруг…
Камилла чуть не выронила из рук шест.
Окружавшую её тишину нарушил какой-то звук, более всего похожий на громкий вздох, сочетающий в себе одновременно и музыку и лёгкое дыхание. Камилла прислушивалась, затаив дыхание. Звук повторился, усиливаясь, прокатился над водой и замер в отдалении. Потом опять: звук (или голос?) поднимался прямо из воды, словно на дне озера скрывалось таинственное существо, медленно всплывающее к поверхности озера, чтобы взглянуть, кто нарушил его покой…
Страх Камиллы исчез, уступив место чувству успокоенности и гармонии с окружающим её миром, так прекрасны были эти звуки, льющиеся из неведомого источника неземной красоты.
Шест выпал из её ослабевших рук и поплыл по воде, остававшейся зеркально гладкой и чёрной, как чернила. Лодка, продолжавшая плыть по инерции, достигла уже центра озера, а Камилла, как опустилась на дно лодки в немом оцепенении, так и сидела, завороженно глядя перед собой. Внезапно сильный толчок сотряс лодку, и она закачалась, угрожающе накренившись и черпая бортом воду.
Камилла вцепилась руками в борта лодки, инстинктивно отклоняясь в противоположную крену сторону. Оцепенение её прошло, теперь она по-настоящему испугалась. Лодка продолжала крениться, словно руки неведомого водяного чудища тянули её на дно, вода хлынула через край, и лодка перевернулась.
Камилла, не успев даже вскрикнуть, погрузилась в воду, но сразу вынырнула на поверхность и уцепилась за киль перевернутой лодки. Она хорошо плавала, но вода в подземном озере была ледяной, и не так-то легко плавать в костюме неаполитанского нищего… Так что она ясно понимала, что единственное её спасение в лодке. Держась за неё и работая ногами, она имеет шанс добраться до берега. «Хорошо ещё, что я не выбрала костюм Амура, - пронеслась у неё в голове шальная мысль, - была бы точь-в-точь мокрая курица с этими крылышками…»
Что-то сжало её лодыжки, словно тисками, и повлекло её вниз, в глубину, неумолимо и безжалостно. Камилла отчаянно закричала и судорожно вцепилась в киль лодки. Пальцы её скользили по мокрому дереву, ломая ногти, она барахталась и отбивалась изо всех сил, пронзительно крича и булькая… Её продолжало тянуть на дно. Руки сорвались со скользкого днища, и голова Камиллы ушла под воду. Девушка сделала отчаянный рывок, вынырнула, отплевываясь, беспорядочно молотя руками по воде, в пене и брызгах. В сознании её метались ужасные догадки, что, возможно, действие пьесы будет продолжать идти и без её участия…
Ей было нестерпимо обидно, и поверить в это было невозможно…
- Мама, мамочка-а-а!!! - собрав последние силы, прокричала Камилла, погружаясь в воду с головой.
Её затягивало во тьму, в ушах звенело, от недостатка воздуха сердце готово было лопнуть, в голове мутилось. Камилла не выдержала, крепко стиснутые губы раскрылись для вдоха, и чёрная вода хлынула ей в рот, затопляя лёгкие…

***

После ужина в кафе на улице Сент-Оноре, так обманувшего возлагаемые на него надежды и принесшего, вместо ожидаемых удовольствий, новые проблемы, Аслан-бек долго обдумывал создавшееся положение.
Никакой уверенности, что мадмуазель Камилла последует его советам, у дароги, увы, не было. Он, правда, надеялся, что его непритворное волнение оказало на девушку должное впечатление, возможно, ему даже удалось достаточно напугать её. Провожая юную балерину домой, Аслан приложил для этого немало усилий, и у него были основания полагать, что он преуспел. Камилла выглядела озадаченной и робкой, прощаясь с ним у своего дома. Дарога мог гордиться тем, как ловко он построил свои убеждения, добившись цели, но не объяснив ничего конкретно.
Был, правда, один досадный промах, тревоживший его. Сорвавшееся с его губ имя Эрика… «Но вряд ли она обратила на это внимание, - успокаивал себя Аслан-бек, - всё произошло так быстро».
Напрасно он надеялся.
Камилла сразу засекла эту деталь: у таинственного Призрака Оперы не только было имя – Эрик, но испуганный мсье Аслан говорил о нём в настоящем времени!
Итак, все наблюдения и умозаключения Камиллы подтвердились, и она была довольна. Теперь оставалось увидеть эту загадочную личность. Конечно, она не станет форсировать события: всё-таки недаром, наверное, мсье Аслан так распереживался. Видимо, действительно, не всё тут так просто… В общем надо всё хорошенько обдумать, но… Мадмуазель Фонтейн любила всё доводить до конца.

Хотя Аслан-бек и старался себя всячески успокоить, тревога, тем не менее, не покидала его. В ушах его звучали слова Эрика: «Я вынужден усилить меры безопасности».
Поэтому дарога старался бывать в Опере как можно чаще. Он преданно высиживал на всех репетициях, бродил по коридорам близ артистической уборной предмета своих воздыханий и исподволь наводил справки. То, что он видел и слышал, могло, казалось, его полностью успокоить. М-ль Камилла вела себя, как ни в чём не бывало, больше не заводила разговоров о таинственных происшествиях, ни разу не задала рокового вопроса «кто такой Эрик?» Похоже, это её больше не интересовало.
И из наведенных справок явствовало, что никто не видел не только никаких таинственных личностей, шаставших по Опере, но, так же, и никаких любопытных барышень, бродивших в неположенных местах и спускавшихся на нижние этажи здания.
Прошли примерно две недели после злополучного ужина, и дарога, почти совсем успокоенный, решил, что хорошо было бы попытаться в какой-то степени компенсировать неудачу. После репетиции он остановил Камиллу в коридоре и упросил её принять приглашение на очередной ужин. Та, хотя сначала и отказывалась, ссылаясь на загруженность репетициями, усталость и неотложные дела, изящно, при этом, помахивая розовыми гетрами под носом у мсье Перса, но, в конце концов, согласилась.
В этот вечер, отходя ко сну, Аслан-бек всё видел перед своим мысленным взором нечто розовое, мелькающее, и воображение его разыгрывалось; он представлял, как Камилла натягивает эти розовые гетры на свои ножки, они ласково и туго облегают её бедра, и дальше…
Ох, он завидовал им, этим гетрам, как он им завидовал…

***
Похоже, какой-то злой рок преследовал в последнее время все начинания мсье Перса в области нежных чувств.
Не успели они с Камиллой усесться за стол, как в двери кафе впорхнула Мэг Жири в сопровождении своего очередного поклонника – средних лет преуспевающего адвоката.
Следует заметить, что Мэг отдавала предпочтение аристократам. «Это её бестолковая мамаша забивает ей голову глупостями, вбила себе, что её дочурка должна выйти замуж чуть ли не за императора! Бывают же такие идиотки, - с презрением думала по этому поводу Камилла. - Как будто можно променять Искусство на выгодное замужество!»
Но сейчас у Мэг отмечался временный простой с аристократами, и, полагая, что не совсем соответствующий нужным параметрам поклонник лучше, чем никакой, малышка Жири принимала ухаживания богатого юриста.
Балерины оживлённо защебетали, и дело повернулось как-то так, что компании объединились, от чего кавалеры были, понятно, не в восторге. Но что вполне устраивало барышень.
Вечер утратил свою манящую интимность, хотя и прошёл весело. Девушки были очаровательны и забавны, мило кокетничали, их красота привлекала взоры мужчин, сидящих за соседними столиками, и это льстило их спутникам.
В конце ужина кавалер Мэг предложил прокатиться по ночному Парижу в его экипаже. Дамы приняли предложение с восторгом, и, разместившись в коляске, компания тронулась в путь. В уютной сближающей тесноте кареты мсье Аслан окончательно расслабился. Локоть Камиллы касался его руки, поелозив на сиденье, он ощутил округлость её бедра, сладкий аромат её духов щекотал ему ноздри… Волнующие переживания! Обе юные служительницы Терпсихоры весело смеялись его шуткам, и достойный Аслан-бек весь час, пока их экипаж колесил по Елисейским полям, перебирал заветные лазурные чётки, с которыми никогда не расставался (потому что не знал, куда девать руки, как он себе объяснял). Наконец, распрощавшись с Камиллой у дверей её дома на углу улицы Обер и улицы Скриба, пожав несколько раз её локоток и получив на прощанье воздушный поцелуй, окрыленный дарога отправился домой на улицу Риволи.
Тут-то и подстерегала его первая неприятность. Весь во власти приятных мечтаний, дарога только тогда обнаружил исчезновение драгоценных чёток, когда, откинувшись на спинку дивана и вытянув ноги, сунул руку в карман сюртука.
Он только успел понадеяться, что, возможно, обронил их в карете, а не на улице, как обнаружил, что волнения на сегодня ещё не закончились.
В дверях стоял Эрик.

***
Воистину мудр был Аслан-бек, рассуждающий в разговоре с Камиллой о значении «цепочки случайностей» в жизни.
Действительно, всё подчас зависит от пустяков. Таким пустяком на этот раз явился шелковый расшитый бисером ридикюль Камиллы, зацепившийся за кованый завиток лестничных перил, возле самой каморки консьержки. Камилла дёрнула, шёлк порвался, содержимое разлетелось по полу. Пока Камилла с консьержкой мадам Леру, пришедшей ей на помощь, собирали всю эту дамскую чепуху, а потом, разговорившись, Камилла и ещё на некоторое время задержалась внизу, к дому подъехал экипаж, из которого выскочила Мэг Жири.
Квартира, в которой проживала Мэг со своей почтенной матушкой мадам Жири, находилась на улице Прованс, в двух шагах и от Оперы, и от дома Камиллы. Поэтому адвокат, рассчитывавший побыть подольше наедине со смешливой черноглазой балериной, ухватился за представившуюся ему возможность, когда Мэг обнаружила на полу кареты чётки мсье Перса. Он предложил немедленно отвезти их Камилле, чтобы она при первом удобном случае вернула их своему кавалеру. Мэг согласилась.
Если бы Камилла успела подняться к себе на четвертый этаж, снять шляпку, стереть с лица пудру и растянуться на софе, ей вряд ли бы пришла в голову идея, что чётки надо безотлагательно вернуть удрученному пропажей владельцу, хотя из отдельных реплик Аслана она сделала вывод, что эта вещь очень дорога ему. Но сейчас, не продвинувшись дальше первой ступеньки лестницы, она загорелась желанием сделать доброе дело и порадовать бедного мсье Аслана. В этом Камиллу активно поддержал адвокат, да и Мэг не спешила вернуться домой.
Выйдя из экипажа и отклонив предложение сопровождать её, Камилла подошла к подъезду и с удивлением обнаружила, что входная дверь не заперта. Она легко взбежала по ступенькам, миновала, никого не встретив, прихожую и приостановилась у дверей в первую комнату, поскольку услышала голоса. Что подумает незнакомый посетитель мсье Аслана, если увидит её в такой час, входящую в квартиру одинокого мужчины без стука! Камилла замялась, не зная, что предпринять, прислушиваясь к голосу своего поклонника, приглушенно звучащему из-за дверей. Разобрать можно было только отдельные слова, и Камилла быстро соображала, подождать ли, когда гость уйдёт, или… В этот момент гость мсье Аслана заговорил, и нить Камиллиных рассуждений прервалась.
На такой голос нельзя было не обратить внимания. Камилла слышала в Опере много красивых голосов, но этот был какой-то особенный, завораживающий, притягивающий… Прекрасный голос. Только интонации этого голоса были странными, и Камилла быстро поняла, в чем тут дело: голос говорившего был совершенно лишен эмоциональной выразительности, был каким-то… гладким, не тон его был равнодушным, а словно сама сущность его. Сам голос лишь внешне отражал полное внутреннее безразличие ко всему. И только благодаря необыкновенной красоте его звучания он не казался мёртвым.
Слова скользили, будто ледяные шарики скатывались по ледяной горке, ей даже показалось, что она различает хрупкий серебряный звон, когда они сталкиваются, ударяясь друг о друга.
«Кто бы это мог быть? – думала заинтригованная Камилла. – Интересно, как может выглядеть человек с таким голосом?» Другой - знакомый голос мсье Аслана - перебил говорившего, взволнованно повышаясь, и Камилла ясно услышала слова: «… прошу тебя, Эрик! Поклянись мне, что ты не сделаешь этого. Слышишь, Эрик! Поклянись!» Мысли Камиллы закружились, как в водовороте… «Эрик! Неужели тот самый Призрак Оперы?! Невероятно! Что делать?..»
- Ты же знаешь, что я не выполняю своих клятв, не так ли? Это общеизвестно, - это говорит он, Эрик-Призрак!
«Спрятаться и посмотреть? Здесь негде. О, на улице, у подъезда, нет, лучше из кареты…. Тогда Мэг со своим ухажером…. удивятся, пристанут с расспросами… лучше у подъезда…»
Она начала тихо, медленно, еле переступая, пятиться от двери. В комнате что-то громко и взволнованно говорил Аслан. Камилла начала спускаться по лестнице.
- Тихо! – слово прозвучало, как выстрел. Аслан замолчал. Голос таинственного Эрика продолжил. - За дверью кто-то есть…
Он так произнес эти слова, что Камилле стало почему-то страшно, хотя он даже не повысил голоса. Камилла замерла, стоя так, как её поймал этот голос – на одном носке, другая нога приподнята и чуть вытянута – арабеск!
- Это Дариус, он всегда поблизости, когда ты приходишь, ты сам знаешь, Эрик.
- Бдительный верный Дариус, - с непонятным выражением: не то ирония, не то утверждение. А может даже лёгкое недоверчивое удивление. – Позови его, дарога.
Раздались три хлопка в ладоши, в только что покинутой Камиллой прихожей раздались быстрые шаги, звук открываемой двери. «Вы звали меня, господин?» – «Да, ты нужен мне, Дариус…»
Камилла выскользнула из подъезда и притаилась за углом здания, в десяти шагах от двери. Только бы Мэг не окликнула её из кареты в самый неподходящий момент… Впрочем, никто её не замечает, из экипажа доносится смех Мэг. Всё понятно… Мэг в своем репертуаре.
Тёмная фигура возникла внезапно, Камилла не услышала ни звука шагов по лестнице, ни скрипа открываемой двери.
Только что никого не было, а вот уже высокий худой человек быстро удаляется по улице в противоположную от неё сторону неслышными, лёгкими шагами. Несколько мгновений – и он растворился в темноте. Камилла только и успела заметить, что черную шляпу с низко опущенными широкими полями, да складки чёрного плаща, летящие за спиной.

***
Примерно год назад, в одной из рецензий на очередное представление неувядаемого балета «Гентская кружевница», поставленного ещё самим славным Альбером, возобновленным к бенефису мадмуазель Ла Сорелли и идущим время от времени на сцене Гранд Опера, отмечалось: «Юная выпускница Академии Музыки, мадмуазель Фонтейн проскользнула в одну из последних сцен балета и заставила заметить себя из-за легкости, которая её возрасту присуща, и тонкости ума, которая преждевременна».
Этот несколько двусмысленный комплимент принес свои плоды.
Камилла была быстро переведена в корифейки и стала получать самостоятельные партии. Ребячески хрупкая с виду, притом смелая, выносливая, ловкая, дебютантка поражала необычностью своей техники.
«Она танцует, как хорошо воспитанный постреленок», - гласил один отзыв. «Её живой и капризный танец как будто отражает её характер, - говорилось в другом. - Она напоминает бабочку, за которой едва успевает следить взгляд, и которая ускользает в тот момент, когда вы считаете её пойманной. Нельзя пожелать большей пылкости, живости, увлечения и правдивости пантомимы, чем та, которую предлагает нам м-ль Фонтейн».
Что ж, комплименты были точны. Всё сказанное соответствовало действительности. Так же, как и то, что Камилла Фонтейн была умна.
Со страстью приступая к репетициям новых партий, она трезво оценивала их эклектичность и беспомощность хореографии. Танцуя в гарделевской «Обманутой служанке», она расценивала её как ступеньку к «Жавотте» Сен-Санса, а роль в смертельно скучном романтическом балете «Нина, или Сумасшедшая от любви» – шагом к её любимой «Жизели».
Станцевать партию Жизели было заветной мечтой Камиллы, с того самого дня, когда она впервые увидела её в исполнении блистательной Карлотты Гризи. Собственно, её покорил сюжет этого творения Адана, сама идея, что от любви можно умереть, потрясла её девичье воображение, а мистический второй акт, где любовь торжествует над смертью, оставив за чертой жизни месть, щемил ей сердце.
Тогда-то и появился тот самый портрет Теофиля Готье, сначала лежавший в ящичке её комода, а теперь занявший своё место над зеркалом в её артистической уборной.

Сегодня в Гранд Опера давали «Красавицу спящего леса» Омера, и Камилла танцевала pas de deux в дивертисменте, наяду в третьем акте, и сложный grand pas d’ action с четырьмя кавалерами в четвертом. Балет был тяжеловесный и растянутый, заканчивался он поздно, и Камилла очень устала. Больше всего ей сейчас хотелось быстренько добраться до дома и поскорее лечь спать, но она помнила, что неосмотрительно пообещала мсье Аслану поужинать с ним.
Камилла старалась держать свои обещания – из принципа. Кроме того, мсье Аслан был самым её настойчивым поклонником. Вообще-то говоря, он немного забавлял её, ей нравилось подшучивать над ним, неявно, как она умела. Пожалуй, ему это даже нравилось, он снисходительно смотрел на неё, как на шаловливое дитя, на которое нельзя обижаться; по крайней мере, Камилла видела, что этот немолодой грузный господин всерьёз увлечен ею.
И он не был надутым снобом, как все эти аристократы, для которых романчики с балеринами и певицами были чем-то вроде обязательного атрибута их блестящей светской жизни.
Камилла с презрением относилась к таким вариантам развития артистической карьеры, дав себе слово, что пробьётся без помощи сомнительных патронов.
Хотя и отдавала себе отчёт, как это непросто…
Но любой девушке приятно, что за ней ухаживают…
Да и было ещё одно… ещё один повод, из-за которого она решила не отменять ужина с мсье Персом…

***

В маленьком кафе на улице Сент-Оноре, недалеко от сите Ретиро, было шумно. Публика здесь собиралась пестрая, все чувствовали себя свободно. Красавчики в узких брючках, художники в широкополых шляпах, добропорядочные буржуа, натурщицы и натурщики, одинокие дамы – последовательницы Сафо, светские господа, сопровождавшие актрис: всё здесь перемешивалось. Камилла потому и предпочитала бывать тут. Она – представительница богемы, мсье Аслан - вполне респектабельный господин: все на своих местах. Кроме того, она очень любила наблюдать за людьми, а здесь собирались интересные образчики различных слоёв общества. И цены здесь были умеренные. Камилла знала, что мсье Аслан отнюдь не Крёз, и не собиралась ставить его в неудобное положение.
Камилла, быстро подмечавшая всё смешное, к чужим слабостям, тем не менее, относилась снисходительно. Она сразу угадала в своём кавалере чревоугодника по натуре, чьи пристрастия корректировались только состоянием его финансов, и лукаво посмеивалась над ним, называя мсье Аслана «таким же гурманом, как кошка епископа». Тот лишь улыбался в свои пышные, черные усы, которыми очень гордился.
Эти усы, честно говоря, не давали Камилле покоя. Глядя на них, она пыталась представить себе, каково это – целоваться с настолько усатым мужчиной. И давала себе обещание: никогда не соглашаться на подобного рода эксперименты. Наверное, это было бы ужасно смешно!
Почтенному Аслан-беку и в голову не приходило, что предмет его гордости может вызвать у женщины такую реакцию; он был уверен, что прекрасная Камилла смотрит на них с восторгом…
Так этот вопрос и оставался пока невыясненным. Самое большее, что позволяла Камилла – это дать поцеловать себе руку. Но как раз сегодня дарога собирался поставить вопрос ребром!
Во время ужина он несколько раз пытался погладить маленькую руку девушки и взять её за локоток, но та грациозно и словно бы невзначай уклонялась от этой процедуры.
Несмотря на усталость после спектакля, юная балерина была весёлой и оживленной, шутила и с присущим ей небрежным артистизмом, просто очаровывавшим дарогу, передразнивала манеры некоторых посетителей кафе, показавшихся ей забавными. Аслан-беку оставалось только надеяться, что его этой чаровнице никогда не приходило в голову изображать… Наивный, как он ошибался…
Наконец за десертом, взглянув на окончательно размягченного её обществом кавалера, м-ль Камилла решила, что уже пора…
- Кстати, - небрежно начала она, - вы что-то последнее время не часто бываете в Опере, мсье Аслан.
- Вы знаете, Камилла, что я стараюсь бывать на всех ваших спектаклях, - серьезно ответил её спутник, - когда мне это не удаётся, как на прошлой неделе, я чувствую себя несправедливо наказанным. Рад, что вы замечаете моё отсутствие. Это вселяет в меня надежду…
Камилла поспешно переменила скользкую тему.
- Я только хотела рассказать вам театральные новости, которых вы, наверное, ещё не слышали, поскольку всё происходило на днях. Вчера Сесиль Жамм получила «вторую танцовщицу», и мне, наверное, тоже скоро дадут: об этом мне шепнул по секрету администратор мсье Мерсье. Мадмуазель Сорелли добивается второго бенефиса, за неё очень хлопочет её нынешний покровитель, маркиз Латур-Ивелен, ну тот, что заменил графа де Шаньи, когда тот умер.
Зоркая девица заметила, как что-то мелькнуло в зеленоватых глазах слушавшего её поклонника. Она продолжала:
- Вы, конечно, помните это таинственное происшествие? Правду тогда говорили, что оно было как-то связано с исчезновением певицы Кристины Дааэ? – Камилла из-под полуопущенных ресниц следила за выражением лица своего собеседника (все девушки в совершенстве владеют этим искусством, особенно в Опере), и выражение это оправдывало её ожидания. – А ещё говорили, что это не было несчастным случаем, что тут заварилась какая-то загадочная и ужасная история с участием, - она помедлила, - некоего призрака!…
«Точно, дурочка Сесиль была права, - подумала Камилла, наблюдая за изменившимся лицом мсье Аслана. - Об заклад бьюсь, он что-то знает. Никогда не видела у него такого выражения».
- Неужели такая умная девушка, как вы, Камилла, верите в призраков? – медленно проговорил дарога. – Никогда бы не подумал про вас!
Камилла кокетливо пожала плечиками.
- Я вовсе не такая уж умная, мсье… И вообще, это вовсе не такой уж комплимент для девушки - назвать её умной. Это значит, что её нельзя назвать красивой!.. Я могу обидеться на вас…
- Не обижайтесь, Камилла… - всё также медленно, словно он что-то обдумывал, прикидывал, как лучше ответить, продолжил Аслан-бек, - никакого призрака, конечно, не было. Была просто цепочка случайностей, которые, соединившись, привели к трагическому финалу. Почему вы так интересуетесь этой старой историей? Она не заслуживает вашего внимания.
- Мне просто интересно, я с детства любила читать истории про таинственные происшествия и загадочные преступления, мсье Аслан, - ответила Камилла, не погрешив против истины.
Мать Камиллы… впрочем, не стоит сейчас углубляться в эту не слишком веселую историю. Достаточно сказать, что она обожала читать и привила эту любовь своей дочери. С ранних лет, может быть даже чересчур ранних – и даром это не прошло – Камилла начала читать книги из их обширной библиотеки.
Она поглощала так называемые готические романы, любимые романы матери; и, конечно, знаменитый «Мельмот-Скиталец» Метьюрена стал её настольной книгой. Потом к ним прибавились «Мемуары» Видока и бальзаковский «Блеск и нищета куртизанок» - роман, возможно, не совсем подходящий для барышень, но так уж получилось. Камилла зачитывалась им, вполне естественно перейдя к Полю Февалю, Габорио и американцу Эдгару По.
Сыщик-любитель Шарль Дюпен стал, на некоторое время, образцом для подражания для впечатлительной девицы.
«Ну, и что могло вырасти из такой девочки?» - вздыхая, думала Камилла. Так они и жили, пока цепочка случайностей, соединившись, как выразился только что её достойный кавалер… и так далее.
Сказано: не будем углубляться!.. Значит, не будем…
- В преступлениях нет ничего увлекательного, милая Камилла. Возможно, читать про них и интересно, но реальные преступления совсем… неаппетитны. И почему вы думаете, что я знаю больше других?
Девушка весело рассмеялась.
- Вы всегда подбираете свои сравнения в области гастрономии, мсье Аслан! Но мне, всё-таки, очень хотелось бы услышать ваше мнение. Ну расскажите мне, пожалуйста, что произошло на самом деле…
И, видя, что Аслан-бек отрицательно качает головой, Камилла поспешила добавить:
- Нет, нет, не отпирайтесь…
Сочтя, что настало время ввести в бой тяжелую артиллерию, она нагнулась над столом, накрыла его руку своей и продолжила:
- …Я точно знаю: вы осведомлены об этих событиях лучше, чем кто-либо другой.
- С чего вы взяли, Камилла? – сделал ещё одну попытку уклониться от расспросов настойчивой девицы бывший начальник тайной полиции Мазандерана, поглядывая на маленькую ручку, лежащую на его руке.
- Секретарь дирекции мсье Реми сказал, что вы были другом Призрака Оперы, - поставила все точки над i Камилла.
Но жертва ещё делала попытки сопротивляться. Замкнутое, серьёзное выражение, появившееся на лице Аслана, несколько озадачило Камиллу, но она не собиралась отступать. Раньше она не получала от поклонника отказов, мсье Перс старался, по мере возможностей, выполнять её прихоти.
- Я ничего не могу рассказать вам, не спрашивайте меня, Камилла. Всё это сплетни, не верьте им. И сами не выдумывайте, это вам не к лицу…
Никогда ещё её поклонник не отчитывал её подобным образом, да и вообще не говорил с ней в таком тоне. Это задело Камиллу. Да что он, считает её такой же дурочкой, как Сесиль Жамм?
- Я не обращаю внимания на сплетни и не склонна культивировать пустые домыслы, мсье, - начала она с достоинством. - У меня есть своя голова на плечах. И свои глаза, которым я доверяю. Я сама видела…
- Что вы видели? - прервал её собеседник, подавшись вперед.
- Я сама спускалась на самый нижний уровень и видела подземное озеро, и на берегу (Камилла с удивлением посмотрела на руку мсье Аслана, судорожно сжавшую её запястье) я обнаружила, например, лодку. Привязанную к кольцу, а в ней фонарь. Ясно же, что кто-то пользуется всем этим. Фонарь был заправлен свежим маслом, - добавила она, - я проверила. Я думаю, что владельца этих предметов следует поискать на другом берегу озера и…
Камилла замолчала, с удивлением и некоторым испугом глядя на медленно поднимавшегося из-за стола господина Аслана. Он нависал над ней всей своей массивной фигурой, лицо его было искажено неподдельным волнением, глаза впились в её лицо. Голос мсье Аслана, когда он заговорил, звучал напряженно, и первые слова, слетевшие с его губ, были бессвязными и непонятными:
- О Аллах, так это были вы… я никогда… хвала Аллаху, что Эрик…
Он явно делал усилия, чтобы взять себя в руки, и, наконец, это ему удалось.
- Умоляю вас, Камилла, не приближайтесь больше никогда к этому озеру! Слышите – никогда! Даже близко, заклинаю вас…
«Да ведь он просто испуган, - поняла Камилла, - просто смертельно испуган».

Как бы там ни было, сейчас, по прошествии времени, Аслан в целом испытывал удовлетворение от результатов. В целом. Но иногда он задавался вопросом: что, собственно, делает Эрик, как он проводит своё время?
Аслан знал, что оперные представления Эрик больше не посещает. Ложа номер пять ныне в полном распоряжении администрации. Эрик, казалось, утратил всякий интерес к общению с господами Ришаром и Моншарменом - директорами Гранд Опера, отныне не получавших таинственных писем, написанных красными чернилами. Никто не шантажировал господ директоров разными угрозами, не диктовал им, каким певицам поручать сольные партии, не вмешивался в решение кадровых вопросов и не советовал, как управлять во вверенном их заботам театре. И денег не требовал, что особенно радовало господ директоров.
Эрик вообще очень редко выбирался на поверхность, по крайней мере, служащие Оперы теперь ничего не рассказывали о своих встречах со зловещим Призраком, хотя эта тема ещё некоторое время волновала воображение. Особенно долго не могли успокоиться «массовочные» девицы – хористки и балерины третьей линии кордебалета, танцевавшие, как это называлось на театральном жаргоне, «у фонтана». То есть у самого задника декораций.
Но нигде так быстро не забываются вчерашние сенсации, как в Париже. А Опера всегда могла служить примером переменчивости интересов общественного мнения. Так же быстро, как забываются вчерашние кумиры, забываются и вчерашние загадочные преступления, и на смену им приходят новые, ещё более интригующие. Именно потому, что они помечены сегодняшним днём.
Так был забыт и Призрак Оперы. Видимо, навсегда, думал Аслан, если только какой-нибудь досужий журналист в поисках острого сюжета в период летнего межсезонья и отсутствия новостей не попробует вернуться к этому забытому делу, вытащив его на свет и хорошенько стряхнув с него пыль. Может быть, даже постаравшись добавить к нему придуманные им самим подробности и украсив повествование блёстками своей фантазии, чтобы придать остроты и правдоподобия довольно скудному на детали сюжету.
Но вряд ли этот сюжет кого-нибудь заинтересует… он изжил себя, вот сейчас свежей сенсацией, волнующей парижан, стал так называемый Парижский Вампир, его тема вовсю муссируется газетными писаками, а пройдет время – и о нём позабудут суетные люди, объявится какой-нибудь «Потрошитель Из Предместий», или «Оборотень Пале-Рояля»…
Конечно, лучше было бы, если бы Эрик перебрался куда-нибудь в другое место. Но в его теперешнем состоянии, которое дарога не мог охарактеризовать иначе, чем безразлично отстраненное, подобного ожидать не приходилось.
Что ж, в таком состоянии Эрик, по крайней мере, наименее опасен. А пока он живёт на прежнем месте, Аслану легче будет за ним присматривать. Время от времени посещая Оперу, поговорив с тем или другим её… кхм… служащим.
У бывшего начальника тайной полиции Мазандерана, или «дароги», как его должность именовалась в Персии, помимо так и не пропавшей, вполне объяснимой профессиональной склонности к подобного рода времяпрепровождению, имелся ещё и чисто личный интерес.
Почтенному Аслан-беку очень нравился балет.
Ну и балерины, конечно.
ГЛАВА 2.

- Правда, Сесиль? Откуда ты об этом знаешь? - девушка, задавшая этот вопрос, внимательно смотрела на свою собеседницу. – Кто тебе сказал?
- Реми, - кокетливо ответила Сесиль, - ты же знаешь, он всё мне рассказывает, если я его хорошенько попрошу. А он осведомлён о том, что происходит в Опере, лучше всех. Во всяком случае, лучше, чем мсье Моншармен, - и говорившая весело подмигнула.
- Секретарю и полагается знать всё обо всех и обо всём – должность такая. Это доставляет ему удовольствие. Особенно он, правда, любит навещать больных артистов. Вернее, артисток… И вообще, сплетник он, твой Реми! Не стоит верить всему, что он рассказывает, Сесиль.
Изящный носик мадемуазель Жамм сморщился.
- Он настолько же мой, насколько и твой, Камилла, - проговорила она, изображая гримаску безразличия. Но её голубенькие глазки-незабудки искрились самодовольным лукавством. – И вообще! Я же не попрекаю тебя твоими поклонниками. Вот сегодня я видела в театре мсье Перса, например… А правду говорят, что у него дурной глаз?
Камилла досадливо пожала плечами. Она терпеть не могла, когда говорили глупости: пустенькая болтовня её товарок по балетной школе раздражала её; теперь, когда она стала корифейкой, ей так же, как в школьном рекреационном зале, зачастую нелегко было поддерживать разговор с другими балеринами в театре. Но за тот, без малого, год, что она из выпускницы балетной школы Национальной Академии Музыки стала полноправным, хотя пока и не очень заметным членом труппы Гранд Опера, Камилла вполне усвоила приёмы разговоров и с прима-балеринами, вроде Ла Сорелли, и с кордебалетчицами.
Первых надо было молча выслушивать, кивать и изображать на лице восхищение. Причём, очень стараться было не обязательно – сходила даже небрежная лесть.
С остальными достаточно было делать большие глаза, слушая постоянные излияния по поводу многочисленных любовных романов, и в соответствующих местах произносить что-нибудь типа: «Ну, нет, вы только подумайте!», или «А он что?.. А ты ему что?…». Таким образом, Камилле удавалось поддерживать неплохие отношения с коллективом, не слишком глубоко вникая во внутренние дрязги и интриги. Этим ей некогда было заниматься.
Камилла Фонтейн пришла в Гранд Опера с твердым намерением превзойти славу Марии Тальони. Или, на худой конец, Фанни Эльслер. Над её зеркалом в артистической уборной, которую Камилла делила с Сесиль Жамм и Мэг Жири (пока! только пока! это дело времени!), гравированные портреты этих великих танцовщиц соседствовали с портретами Луи-Антуана Дюпора, Огюста Вестриса в роли Азаэля и, также, совершенно неожиданно, Теофиля Готье.
- Боже, Сесиль, какая ерунда! Как можно верить в такие глупости!
- Не такие уж глупости, Мили… Ты же сама носишь свой счастливый талисман, я же знаю, что ты его никогда не снимаешь. И я прекрасно помню, как ты интересовалась… ну тогда… ну ты понимаешь, - Сесиль понизила голос до зловещего шепота, - когда Кристина Дааэ исчезла… ты тогда её всё расспрашивала…
Тут мадмуазель Жамм оглянулась по сторонам и продолжала ещё тише:
- …о Призраке!
- Говори громко, Сесиль! Если не стесняешься говорить чепуху, то не стесняйся делать это во всеуслышанье, - резко оборвала подругу Камилла, - я думала, мы все переросли эти детские фантазии. В конце концов, это всё было что-то вроде игры, которую все охотно поддерживали. Игра в Призрака Оперы… Девчонки всегда любят повизжать и поужасаться, только повод дай… Нет никаких призраков! И не было…
- Ой, потише, пожалуйста… - пугливо озираясь, ныла Сесиль, - Кристина ведь и правда пропала…
- Да я уверена, она просто сбежала со своим поклонником, виконтом де Шаньи. Или графом?.. Вы все, пустоголовые девчонки, только об этом и мечтаете, будто ничего важнее в жизни нет, - окончательно раздражившись, выпалила Камилла. – Курицы!.. Бестолковые курицы!
Мадмуазель Жамм обиделась. Поскольку она знала, что сердиться ей к лицу, то, сверкнув своими прелестными глазками, а потом прищурив их, она перешла в наступление.
- Ах, так! Конечно, ты одна у нас умница! А, между прочим, я распрекрасно тебя видела, как ты следила за Кристиной, даже в подвал этот жуткий ты лазила, я-то знаю! – она ехидно наклонила голову набок, готовясь сказать нечто, долженствующее совершенно уничтожить обидчицу, не забыв при этом бросить взгляд на своё отражение в зеркале. – Ты ей завидовала, что не на тебя Призрак внимание обратил, что, съела?
- Дура!
- Сама дура! Ты и сейчас туда свой нос суёшь, Реми мне сказал: тебя видели на нижнем уровне, где-то недалеко от подземного озера. Ты же не только умней всех, ты же самая храбрая, да?.. – Сесиль прытко увернулась от рук Камиллы, попытавшейся дернуть её за волосы. – Лучше своего толстого обожателя расспроси, он тебе всё про Призрака расскажет. Реми говорил, он его лучший друг был…
И Сесиль рванула дверь гримерной, намереваясь выскочить из комнаты. В это же мгновение дверь распахнулась, чуть не стукнув Сесиль по лбу, и в гримерную влетела Мэг Жири. Её живые, черные, как терновые ягоды, глаза весело блестели, смуглые щеки раскраснелись. Мэг вообще отличалась живостью натуры, рассмешить её ничего не стоило. Вот и сейчас она давилась от смеха.
- Представляете, Габриель, хормейстер, налетел на меня в коридоре, и у него… - она затряслась от смеха, не в силах продолжать, - и он… он…
Мэг упала на стул, продолжая хохотать. Когда она смеялась, её ничуть не расхолаживали серьезные и даже мрачные лица окружающих.
- Ну ладно, я пойду, это надолго, - сказала Камилла, поднимаясь.
Она гордо прошествовала к двери и вышла. Закрывая дверь, она услышала, как Мэг, перестав смеяться, спросила с недоумением:
- Что это с ней?

***

Покряхтев, Дариус нагнулся, подобрал с пола рассыпанные бусины чёток. Несколько бусин закатились под диван. Дорогие чётки. Немногое из того, что удалось сберечь. Настоящая афганская ляпис-лазурь. Дариус сам их спрятал, сохранил, зная, как они важны и дороги хозяину, Аслан-беку, да продлит Аллах его дни. Даже годы нужды не заставили его расстаться с чётками, продать их. Потом, уже в Париже, когда он с поклоном протянул их хозяину, тот не смог удержать слёз.
Нет ничего позорного в том, что достойный муж, перенесший такие тяготы, которыми Аллах удостоил испытать правоверного, окропил своими слезами благословенные чётки из Медины. Да ещё исполненные для него особого смысла любви и воспоминаний.
Что же могло так сильно взволновать или расстроить хозяина, если он, обычно такой сдержанный и осторожный с вещами, рванул чётки с такой силой, что порвал трижды навощённую нить биссуса, на которую нанизаны бусины? Недюжинная сила нужна для этого! Или это сделал не он?
Значит, это мог сделать только… Не пристало слуге указывать хозяину, но и не может верный слуга спокойно смотреть на того, кто так и остался для хозяина источником тревог и забот, как и в давние времена. Когда неверный этот явился тем самым зерном зла, которое, разросшись, чуть совсем не погубило благородного Аслан-бека, лишив его милости шаха и ввергнув его в страшные темницы Мазандерана… Разве не разумнее было бы держаться от этого человека как можно дальше?
Неисповедимы пути Аллаха: случайно ли пересекаются тропы, которыми ведет Он людей?
Вот и почтенный Аслан-бек видит перст судьбы в том, что он вновь встретил в Париже, городе, где Аллах (и пресветлый шах) судили ему пребывать в изгнании, того самого человека, чья жизнь в Персии столь причудливо переплелась с его собственной.
И не верному его слуге Дариусу обсуждать поступки, которые его хозяин полагает необходимым совершать…

Дариус с трудом поднялся с колен (сказывалась старая рана, повредившая коленный сустав), аккуратно сложил синие бусины разорванных чёток в шкатулку красного дерева, инкрустированную перламутром. Прежде чем вновь нанизать чётки, следовало правильно подготовить нить для них, а раздобыть такую нить в Париже будет не так-то легко…
Услышав негромкий троекратный хлопок в ладоши, Дариус поставил шкатулку на низкий столик у окна и поспешил в спальню. Хозяин сидел на оттоманке, откинувшись на подушки, курил. Длинный янтарный мундштук кальяна, который он задумчиво перекатывал во рту, тускло отсвечивал в пламени камина.
Следуя безмолвному указанию, отданному движением руки, Дариус задернул тяжелые шторы. На улице быстро темнело.
Курение кальяна подразумевает спокойное, погруженное в себя молчание, и Дариус хотел, как и всегда, тихо выйти из комнаты. Но, вопреки своему обыкновению, хозяин остановил его, заговорив:
- Не забудь приготовить то, что я просил тебя сегодня утром, Дариус.
Дариус поклонился, несколько обиженный.
- Всё готово, хозяин. Я выполнил поручение ещё утром.
- Не обижайся, Дариус, это важно… Поставь коробку на столе в гостиной. Сегодня вечером придет эфенди Эрик, если он не захочет войти в дом, просто передай ему коробку. Если он выразит желание меня увидеть, проведи его в комнату. Всё, иди.

Как и всегда на протяжении последних месяцев, ожидая визита этого гостя, Дариус чувствовал тревожное напряжение. Визиты были нечастыми, скорее, очень редкими. И Дариус чувствовал себя гораздо спокойнее, когда гость приходил в дом хозяина, а не наоборот. Как в то время, уже более года назад, после всех этих событий в парижском театре, едва не приведших к несчастью с хозяином… Опять! И вновь по вине этого человека! А благородный Аслан-бек, не помня зла, столько времени провел в мрачной обители этого чудовища, возвращая того к его презренной жизни… Как Дариус волновался каждый раз, провожая хозяина, порываясь сопровождать его, получая отказ и ожидая его дома! Но всё-таки, сейчас, находясь в их доме…
- Две бусины остались незамеченными, Дариус. Они под диваном, - произнёс тихий голос позади него.
Дариус подскочил, как ужаленный, и обернулся. О, Шайтан!..

***
Эрик вошел, как всегда, неслышно, и сейчас стоял у двери. Он не позвонил, просто вошел, словно запертые на два засова двери не являлись сколько-нибудь серьёзным препятствием для него. Да так оно, собственно, и было.
В его неподвижной, одетой с головы до ног в чёрное фигуре, не было ничего угрожающего. Ничего явно угрожающего. Но взглянув на неё один раз, сразу хотелось отвести глаза и больше не присматриваться. Дело было даже не в маске. Она теперь была почти не заметна. По крайней мере, с первого взгляда. Мельком глянешь - просто очень бледное, неподвижное лицо…
Нет, было что-то другое. Холод, мертвенность… отсутствие жизни. Словно одна оболочка человека, старательно и аккуратно изображающая человека. Словно идрис вселился в мертвое тело и руководит им, заставляя двигаться, ходить, говорить, смотреть пустым мертвым взглядом на живых.
Эрик сделал несколько бесшумных шагов, сразу оказавшись у двери в спальню хозяина. Повернулся, протянул руку к Дариусу. Тот инстинктивно отшатнулся.
- Вот, возьми, - на длинных, обтянутых чёрной кожей перчаток, пальцах покачивалась, свисая, тонкая серебристая нить. – Соберешь чётки.
Дариус взял нить, стараясь не прикоснуться к руке, держащей её. Биссус, слава Аллаху: теперь он вручит хозяину чётки ещё до наступления вечерней молитвы.
Эрик легко повернулся на каблуках, так, что его чёрный плащ спиралью завился вокруг ног, и, открыв двери, исчез за портьерами. Не постучав.

Когда, примерно через полчаса, Эрик вышел, Дариус, как и всегда в течение этих визитов старавшийся находиться где-нибудь поблизости, старательно полировал поднос.
Хозяин шел вслед за гостем, и Дариус услышал конец произносимой им фразы:
- … надо быть осторожней, Эрик, - слова были произнесены вполголоса.
- Теперь это не имеет никакого значения, дарога, - не оборачиваясь, ответил Эрик, - ни малейшего. Ты отлично это знаешь.
Его голос был всё так же прекрасен, как и раньше. Такой, каким Дариус помнил его с давних времен, когда этот голос поразил его с первой же встречи. Только теперь он был… каким-то холодным, отстраненным, словно доносился откуда-то издалека. И слова произносил, будто нехотя, сразу забывая о них, как о лишенных всякого смысла, необязательных.
Повинуясь знаку хозяина, Дариус взял со столика приготовленную коробку и с поклоном вручил её Эрику. Тот небрежно перебросил её с руки на руку, словно прикидывая её вес.
- Не беспокойся, всё будет цело, - так же небрежно звучал и его голос. – Я скоро верну… то, что останется, - он усмехнулся. – Скоро.
Он пошёл к дверям, но остановился, не дойдя до них.
- Что-то я зачастил к тебе, дарога, боюсь, верный Дариус не слишком рад этому. Не так ли, любезный Дариус, - Эрик медленно повернул голову, его жёлтые глаза блеснули из тени, отбрасываемой полями широкополой шляпы. Дариус невольно поёжился: взгляд был неподвижным и холодным, как взгляд гюрзы. И слова его не были вопросом, требующим подтверждения: просто констатация факта. – Сожалею, что причиняю беспокойство. Впрочем, не так уж велики мои сожаления. Разве не является гость драгоценным камнем на подушке вашего гостеприимства, о друзья мои?
Улыбка, появившаяся на его узких бескровных губах в то время, как Эрик произносил эти слова, не отражалась в его глазах, остававшихся холодными и невыразительными. Выглядело это страшновато… Он перевел взгляд на Аслана.
- Оставь свою иронию, Эрик, - негромко промолвил тот, внимательно глядя на Эрика, - она здесь неуместна.
Эрик притронулся к шляпе.
- Я ухожу. Благодарю, дарога. Так помни: не повторяй последней ошибки. Я сам приду, когда сочту нужным. Я и так чересчур посвятил тебя в мои дела. Ты знаешь, это не в моих обычаях. Но… - внезапно неприятная улыбка исчезла с его губ, словно отклеилась, - в свете событий последнего месяца это было… необходимо, Аслан. А я не хочу, чтобы с тобой что-нибудь случилось. Я вынужден усилить меры безопасности, ты понимаешь. Вынужден, - повторил он раздельно, поворачиваясь к дверям.
Аслан проводил Эрика до дверей своей квартиры, Дариус вышел затворить за ним двери. Эрик сел в фиакр, и подошедший к окну Аслан услышал, как он сказал кучеру: «На площадь Оперы». Фиакр исчез в ночи.
Аслан ещё некоторое время стоял у окна, глядя в темноту. Он очень ясно, как если бы это случилось вчера, вспомнил, как почти год назад стоял, также глядя вслед удаляющемуся фиакру, увозившему Эрика. Только тогда Эрику понадобилась помощь Дариуса, чтобы дойти до фиакра и сесть в него. А он сам, глядя на удаляющийся фиакр, думал, что в последний раз видит бедного, несчастного Эрика.
Тогда он ещё неделю колебался. Не зная, что будет правильнее: выполнить просьбу Эрика, оставить всё как есть и спокойно дожидаться его смерти, чтобы произвести известные манипуляции, либо, махнув рукой на благоразумие, нашептывавшее ему, что так будет намного спокойнее для всех (и для него в первую очередь), попытаться Эрику помочь. Как он однажды и поступил, поплатившись за помощь этому человеку, но, по большому счету, так и не считая тот свой поступок ошибкой. Несмотря ни на что…
Придя к такому решению и уповая на волю Аллаха, дарога отправился в дом за подземным озером, и хотя, честно говоря, больше всего ему хотелось повернуть назад, он добрался до него, старательно отгоняя воспоминания о тех обстоятельствах, которые сопровождали его последний визит.
Но, добравшись туда, Аслан обнаружил Эрика в таком состоянии, что все сомнения его исчезли, уступив место простому человеческому сочувствию. В конце концов, это было делом принципа. Неправильно было бы, уже один раз заплатив такую цену, спасти жизнь человека, а теперь, когда требуется всего лишь толика внимания, отказать ему в помощи. Поступив так, Аслан обесценил бы в собственных глазах своё давнее деяние. Всё, следовательно, оказалось бы напрасным: опала, потеря всего, жизнь вдали от родины…
Укрепляя свой дух подобными рассуждениями, Аслан принялся за дело, столкнувшись сначала с такими трудностями, что несколько раз отчаивался в успехе.
Эрик был жив, но уже не реагировал на окружающее. Практически не ел и не спал, находясь в некоем подобии ступора, из которого его надо было, во что бы то ни стало, вывести. Из своего жизненного и должностного, если так можно было выразиться, опыта, дарога знал, что добиться желаемого результата можно только сильной психологической встряской, дающей мыслям человека иное направление, выбивающей того из замкнутого круга, по которому он ходит и ходит, неотвратимо приближаясь к центру, имя которому – безумие.
Поэтому дарога впоследствии с удовольствием вспоминал, как идея, осенившая его, принесла свои плоды ощутимо и почти незамедлительно.
Когда он показал Эрику напечатанное в газете «Эпок» траурное объявление, гласившее: «Эрик умер», то сразу увидел, что это был верный психологический ход.
По крайней мере, он сработал. Аслан понял, что Эрик «начал реагировать»: он, хотя бы, слушал, что Аслан говорил ему… Раз уж они теперь похоронили его, то ничто не мешает ему жить дальше – такой была основополагающая мысль, которую развивал дарога. Он никогда не узнал, что по этому поводу думал Эрик, и что происходило в его сознании, на эту тему тот никогда потом не говорил, но результат был. А это уже хорошо.

Я не знаю, кто его написал, но знаю точно, что не я. Все, кому интересен Призрак Оперы, все, что с ним свяазно, прошу, наслаждайтесь. Своеобразное продолжение.

"Эрик - Призрак Оперы,
или Частная Жизнь Жизели".

«Я ещё не хочу умирать… Не так сразу…»
Гастон Леру. «Призрак Оперы».

«Чем меньше увидишь, тем больше можешь вообразить…
Иногда, - прибавил он, - лучше вовсе не видеть».
Питер Акройд. «Чаттертон».
ГЛАВА 1.

… и так прошли три недели, и ещё, и ещё много недель, а он не умер, хотя, не желая сразу умирать, жить он тоже не хотел: просто не было сил…
У него не было сил, чтобы жить, но их не хватало и для того, чтобы умереть… Иногда для этого недостаточно просто нежелания жить, нужно ещё стремление умереть, особенно если твоё тело противится смерти, по-животному иррационально, отличаясь большей, чем полагается добропорядочному человеческому индивидууму, живучестью.
О нет, добропорядочным он не был, как, по-видимому, не был и просто человеческим индивидуумом… Он был «монстром», «чудовищем» - или чем там ещё его называли?
Целая вереница оскорбительных, грубых, жестоких названий, на которые не скупились окружающие… Кто бы его ни окружал… Удивительно легко слетали эти жалящие, как раскаленные угли, слова. Обжигающие… Он получал их «за просто так», только за то, что был не таким, как они.
Они все…
Ничто не могло компенсировать его внешность, его проклятую оболочку, заставить забыть о ней. Она лишала его права на нормальное человеческое отношение, и это не обсуждалось. Это казалось всем вполне естественным, это ставило его вне принятых между людьми норм поведения, с ним можно было поступать так, как цивилизованные воспитанные люди никогда бы не позволили себе поступить с «нормальным» человеком. Его судили по другим, гораздо более жестким, меркам.
И какими бы талантами и достоинствами он не обладал, они ничего не значили рядом с его лицом. Лицо его – подписанный приговор, не подлежащий обжалованию. Наказание за необъявленную вину, и никому не интересно разбираться, в чем она.
И так всегда было, даже для тех, кто знал его лучше других.
Как мало их, знающих его. За всю его жизнь их набралось всего ничего. Чтобы всех пересчитать пальцев на руках было чересчур много. Даже на одной руке - хватало в избытке…
Вообще, они оказались лишними для него. Пальцы, он подразумевал.
Его длинные, тонкие пальцы: просто кости, покрытые слоем кожи мертвенного оттенка. Изумительный инструмент, хорошо послуживший ему: звуки его музыки, линии рисунков и чертежей – застывшая музыка архитектуры, фантазии, организующие пространство, преобразующие бесформенный хаос в гармонию формы… недостижимой для него самого. Волшебные ключи, открывающие… нет, не ключи – отмычки. Ловкие, искусные: он открывал всё, что хотел. Всё – кроме самого желанного, без чего, как оказалось, всё остальное не могло сохранить смысл.
Его пальцы так и не смогли достучаться до сердца женщины.

Впрочем, это больше никоим образом его не задевало… не правда ли?
Да и как может такая суетная вещь волновать человека, который безнадежно мертв… по крайней мере, наполовину… или больше? Нет, конечно, больше. Интересно высчитать в процентах, какая часть его души мертва… возможно, как-нибудь на досуге он этим и займется. Непонятно только, для чего это ему может понадобиться. И так хорошо. Но особенно непонятно, как он ухитряется жить с таким скудным процентом души… и зачем? Чего ради?
Но лучше не задумываться над этим. Благословенный инстинкт самосохранения наглухо заблокировал некоторые участки мозга, совершенно бесполезные сейчас. Как нервы – они словно перестают реагировать на боль, если боль чересчур сильна, непереносима: в медицинских терминах это называется шок. В первые моменты после очень сильной травмы не чувствуешь боли. Он хорошо это знал. Испытал на своей шкуре: чего-чего, а травм в его жизни было предостаточно.
Состояние шока имеет свои преимущества, но, похоже, его инстинкт самосохранения на этот раз перестарался. Дело, видимо, в том, что он у него очень развит, натренирован. Иначе он бы не выжил в своей кошмарной жизни. Но этот шок всё не проходит; теперь он так и живет, исключительно по привычке. Привык, знаете ли, давно живу, вот и вошло в привычку – двигаться, ходить, даже разговаривать. Всё это необязательно, но что он может поделать?
Вокруг него пустота, а пустота всегда чем-нибудь заполняется, природа не терпит пустоты. Внешняя пустота заполняется механическими движениями, щемящая, тоскливая, тупая пустота внутри него не заполнена ничем. Может быть, теперь под его маской нет ничего, маска теперь - полая оболочка, лишенная теплой сердцевины содранная кожура, бесполезная высохшая скорлупка, хрупкая опустевшая раковина: хрустящий под ногами мусор, пригоршня праха.
Боль была лучше, когда была боль, он знал, что ещё жив. Теперь, когда боль прошла, притупилась, он не в силах сказать определенно, жив он или мертв, и это самое отвратительное. Живой мертвец. Теперь он, наконец-то, стал соответствовать той внешности, которой его одарила природа, или наказал Бог… и он не знает, за что. Одарила… Как издевательски это звучит, как бы он хотел избавиться от этого подарка. Дары Богов… «Не следует бежать от даров Бога», - так любит повторять Аслан. Куда от них убежишь… Дары подобного рода возвращают только смерти, для последующей передачи дарителям. Но он не смог.
Ослепительный взрыв, в небо медленно, величественно, тяжеловесно взмывают обломки, толстые каменные стены оседают внутрь, вслед за проваливающимся Аполлоном, вздымающим свою лиру в тщетной попытке вырваться, взмыть в небо, вернуться к себе, на свой Олимп.
Но Олимп недосягаем для таких, как он… закованных в жесткий камень, или заточенных в страшную плоть.
Потом обломки падают на землю, они падают ещё медленнее, чем взлетали в воздух, потом оседает пыль и затихает грохот, и наступает тишина…
Роскошная, величественная гробница – руины парижской Гранд Опера, грандиозное надгробие в новейшем стиле, на зависть ветхим египетским фараонам, прячущим свои иссохшие лица за золотыми масками, так же, как и он. Он отказался от него, но не жалеет об этом. В этом не было смысла, как не было его ни в чем, потому что она не полюбила его, нет, она его не любила. Всё одинаково бессмысленно – и жизнь, и смерть… так зачем они ему. Раз ему равно не нужна своя смерть и своя жизнь, зачем ему чужие жизни, хотя ему и не составляет труда взять их. Это так легко – как прыжок кузнечика. Кузнечик пружинисто отталкивается от опоры, берет высоту и исчезает, и вместе с ним исчезает всё… бронзовый кузнечик, изящная безделушка… Но без любви всё теряет смысл. Купить любовь ценой смерти нельзя. Стоит ли поднимать такой шум.
Как ему всё надоело…
Кстати, возьмем, к примеру, Аслана…
Аслан проявляет необычайную бдительность, сказывается профессиональная закалка. Дарога не оставляет его своим вниманием, крутится, наблюдает за его жизнью. Жизнью Эрика, бывшего Призрака Оперы, его призрачной жизнью… сколько их у него? Не дай Бог – штук девять, как у кошек. Ну, несколько явно уже израсходовано, слава тебе… Сколько же может эта мука продолжаться, право… надоело, устал… осточертело всё…
Так вернемся к дароге… Что ж, он имеет право на свои принципы, какими бы странными они ни казались. Дарога серьезно полагает, что оказал ему любезность, не оставив в покое.
Нашел, теребил, уговаривал, тормошил… Заставлял пить настойки. Стоял над душой, требуя, чтобы он их составлял. Следил, чуть ли не по часам, чтоб принимал.
Ему в тот момент было вообще всё равно, он был как автомат его собственного изготовления. Вложил программу, нажал кнопки – и пошло.
В своё время он сделал их немало: искусно изготовленных кукол, неотличимых от своих живых прототипов, фальшивых людей, людей-обманок, с внешностью и повадками человека и темной пустотой внутри…
Создатель изготовил человека по своему образу и подобию. Чтобы понять, как работает тот или иной механизм, лучше всего разъять его на составные части и изучить детали, их расположение и сочленение. Возможно, он пытался уподобить себя Создателю? В любом случае, он так и не понял, почему он такой. Манекены выполняли всё, что он хотел. Люди тоже… он умел заставлять их… но не всегда… И, может быть, теперь его собственный манекен незаметно подменил его самого, а Аслан не понял, не разобрался…
Зачем?.. Зачем говорил всё время, убеждал, разубеждал… Он его почти не слышал, а Аслан всё говорил, говорил… монотонно, обыденно, по-житейски рассудительно… Проходит всё, пройдет и это… пройдет… И есть заставлял, насильно, фактически. Зачем?..
Маятник колебался между жизнью и смертью. Его достаточно было только легонько подтолкнуть.
Надо было подтолкнуть его в сторону смерти, Аслан. Это было бы милосерднее. Ты ошибся, Аслан.

Я столько всего о нем перечитала.

Здесь необыкновенно заворажывает.

Это был не совсем рисунок из Призрака, но ладно. Теперь точно оттуда.

Давайте что-нибудь для разнообразия. К примеру пару фоток Призрак Оперы.