Однажды мои знакомые механики все куда-то подевались. В скорби сидел я на крыше и чувствовал, как мой лоб прорезает глубокая морщина. С высоты было удобно наблюдать за светопреставлением, которое творилось вокруг избушки этих подевавшихся. Всё смешалось в единый поток стенаний, междометий и неподписанных актов (последние особенно раздражали, ибо были вездесущи и постоянно путались под ногами). Представители высших рангов старались сохранять мужество и спокойствие. Шофера же, коих было большинство, выглядели довольно жалко: с лицами, исполненными тоски и страха, они то вскакивали с места и принимались стремительно ходить по территории, крича что-то на своем непонятном языке, то снова забивались под забор, жалобно повизгивая. Прошло несколько часов, механиков не было. Высшие ранги постепенно слились с шоферами в едином всезаглушающем стоне. Всё творящееся преобразовалось в один вопрос, который повис над всеми нами тяжёлой давящей тучей: ВЕРНУТСЯ ЛИ?
И они вернулись. Поздним утром 24-го марта, бодрой походкой, один за другим, насвистывая свою любимую песенку, они ворвались в нашу жизнь ослепительным светом, в раз озарившим вечную тьму, которая окутала этот маленький мир с той поры, как они пропали. К этому времени половина шоферОв померло от недоедания, да и высший ранг понёс некоторые потери. Я спустился с крыши по пожарной лесенке и кинулся в центр механиков. «Дитя моё, - сказали механики хором, - у тебя на лбу пролегла глубокая морщина». В степи начиналась весна. Мы все кидались друг в друга тающим снегом, а высший ранг потягивал лимонад и снисходительно улыбался, глядя на нас в монокль.