Молебное пение Божией Матери. Икос 1, Кондак 2, Икос 11, Кондак 13

 

Из молебного канона с акафистом Божией Матери совершаемого в Троице-Сергиевой Лавре. Запись 1987г.

Душа

Душа без Бога счастья не имеет.

Тоскует...плачет...мечется...болит...

И в мире нет целебного елея,

который эту душу исцелит.

Ей нужен Бог.

Лишь он её отрада,

ничто другое и никто другой.

Больной душе молиться Богу надо.

В котором мир, и радость, и покой.

Об истинном счастье

Наша повседневная жизнь доказывает многочисленными примерами, что человек обретает счастье лишь тогда, когда его сердце к кому-нибудь привязывается. Каждый человек постоянно и усердно ищет сочувствующее ему сердце и, если не находит сочувствия и любви, то считает себя несчастным. Ничто: ни наука, ни искусство, ни жизнь в роскоши, ни высокое положение – не приносят ему радости и удовлетворения. Он чувствует себя одиноким, всеми брошенным, и его все время обуревают гнетущие и безрадостные эмоции. Но как только человек обретает друга, к которому он привязывается всем естеством своим, которому может открыть свой внутренний мир, с которым может поделиться своими мыслями, желаниями и чувствами, тогда он преображается и переполняется счастьем...

Закономерность, подобная этой житейской, всем известной и понятной, действует и на ином, более высоком уровне: человек может достигнуть непоколебимого счастья в своем единении с Богом, ибо Бог – личностное существо, но при этом абсолютно совершенное и блаженное. Бог любит всех людей без исключения. Он готов соединиться со всеми, наполнить всех Своей всесильной и всеохватывающей благодатью и всех сделать счастливыми. Подобно тому, как передается нам тот или иной душевный настрой друга, как радуемся мы счастливой взаимной любви любимого человека; подобно тому, как близкий друг утешает и уменьшает нашу грусть и печаль во времена скорби, так же и духовная жизнь Всевышнего переходит в душу человека, переполняет ее.

Митрополит Давид (Качахидзе)

В.Я. Брюсов. "Мне грустно оттого, что мы с тобой не двое...

Протоиерей Артемий Владимиров

Из книги "С высоты птичьего полета"

 

«Вспоминаю, как, прогуливаясь со мной в направлении храма по 2-му Обыденскому переулку, Николай Николаевич* говорил с присущей ему манерой вкладывать в каждое слово всю сердечность его удивительной души:

– Тёмочка, запомните: чуть только Вам станет плохо, нехорошо, гадко на душе, – тотчас бегите в храм, благодать Божия всё поправит и образует. Уж, пожалуйста, запомните мои слова».

 

Примечание.

*

Николай Николаевич Бобринский.

- Потомственный русский граф, друг матери священника Артемия (Владимирова).

Свят. Николай Сербский об исповеди

Исповедь — требование Церкви, чтобы помочь человеку увидеть свою тень.
Исповедь — требование Церкви, чтобы помочь человеку открыть душевные раны, которые он прикрывает видимостью здоровья.
Исповедь — требование Церкви, чтобы помочь человеку открыть свою немощь, которую он скрывает под маской силы.
Исповедь — требование Церкви, чтобы помочь человеку вскрыть зловонный гнойник своей души, который он искусно заглушает внешним благоуханием.
Исповедь — требование Церкви, чтобы человек, вообразивший себя прекрасным рыцарем, увидел себя тем карликом-горбуном, каким он предстает наедине с Богом.

источник:
http://happy-school.ru/publ/mudrye_slova/svjat_nikolaj_serbskij/108-1-0-6250

Чтение. Об исповеди

«Доверишь листу — не донесешь Христу»

Двадцать лет я совершаю таинство исповеди. За эти двадцать лет я могу вспомнить не более двух десятков случаев, когда исповедь была настоящим таинством второго крещения, когда люди свидетельствовали перед Крестом и Евангелием подлинную метанойю, переменяли свою жизнь и не возвращались более к исповеданным тяжёлым грехам. И все эти исповеди совершались отдельно от Литургии, в пустом храме, без очереди за спиной исповедника. И в такой исповеди и мною, и исповедующимся христианином явственно ощущалась радость совершающегося Таинства, любовь и милость Христа, невидимо соприсутствующего нам.

Совершенно очевидно, что такое великое церковное действие невозможно в рамках нашей общепринятой исповеди перед причастием, и не только потому, что последняя совершается в условиях «поджимающего времени» в окружении большого количества людей, но прежде всего потому, что такое покаяние — действительно духовное событие, равнозначное Таинству Крещения, и оно не может и не должно совершаться каждую неделю.

Что же происходит на нашей исповеди перед причастием? Ещё в начале 90-х годов прот. Владимир Воробьёв здесь всё разложил по полочкам. Предпричастная исповедь — это смесь из дисциплинарного фильтра по допуску к Чаше (или, если хотите, «благословения на причастие»), осуществляемого священниками, и отчёта в повседневных, повторяющихся, одних и тех же мелких грехах со стороны мирян, этакое своеобразное «откровение помыслов» — профанированное, незаконно привнесённое в церковную повседневность редчайшее и высочайшее монашеское делание. К собственно Таинству Покаяния это всё зачастую имеет малое отношение.

Я отставляю сейчас в сторону вопрос о том, как сложилось в нашей практике такое положение дел, о связи дисциплинарной исповеди с причащением и т.п. Об этом уже давно всё сказано, неинтересно двадцать лет повторять одно и то же. И я не буду касаться проблемы властолюбия и клерикализма пастырей — в конце концов, всем ясно, что это плохо. Гораздо более важный вопрос — как православные воцерковлённые христиане воспринимают сегодня само покаяние и Таинство исповеди.

Прежде чем ответить на этот вопрос, приведу (по памяти, нет возможности искать цитату) учение св. Феофана Затворника по этому поводу. Вот что он пишет:

Покаяние есть:
1) осознание своего греха пред Богом;
2) укорение себя в этом грехе с полным исповедованием своей вины, без перекладывания ответственности на других людей или на обстоятельства;
3) решимость оставить грех, возненавидеть его, не возвращаться к нему, не давать ему места в себе;
4) молитва к Богу о прощении греха, до умирения духа.

Мы видим, что здесь нет речи собственно о Таинстве. Всё, о чём говорит Святитель — это внутреннее покаяннное делание. Оно должно совершаться всякий раз, когда мы осознаём в себе нечто недолжное, и заканчиваться «умирением духа», то есть неким извещением от Бога, что грех, в котором я каюсь и об оставлении которого молюсь, прощён Богом. Св. Феофан пишет дальше, что для “повседневных”, мелких грехов должно быть достаточно этого внутреннего покаяния; лучше всего его совершать на вечерней молитве, когда мы осмысливаем прожитый день. Выноса же на исповедь требуют грехи существенные, когда сердце не умиряется совершением такого вот внутреннего покаяния. В первенствующей Церкви исповеди вообще подлежали только лишь смертные, тяжкие грехи.

Это норма. Теперь посмотрим, что происходит у наших аналоев. Большинство исповедников уверенно, что они обязаны вынести на исповедь ВСЕ свои недолжные поступки, слова и греховные помыслы, замеченные ими за отчётный период. Это значит, что на своей покаянной молитве они не получают отпущения от Бога грехов, о прощении которых они молятся. Это значит, что им неведомо «умирение сердца», о котором пишет святитель Феофан. Это значит, что они вовсе не молятся, потому что подлинная молитва есть вещь «двустороняя», в ней обязательно наличествует не только обращение нашего ума и сердца к Богу, но и тот или иной ответ от Него. Этот ответ реже всего бывает в словах или образах, он приходит обычно в виде некоего поворота духовного чувства, когда наша душа получает уверенность, что молитва принята, просимое получено, и в душу от соприкосновения с Богом приходит радость, мир и благодарение Бога.

И именно здесь стоит, подобный бетонной плите, главный «блок»: православные христиане уверены, что таких вещей в их духовной жизни ни в коем случае не должно быть. Никакого прощения мелких грехов просто вот так, по нашей молитве, быть не может. Все читали святителя Игнатия, все знают, что это прелесть. Поэтому всё надо занести на бумажку и во всём отчитаться батюшке. Никакой самостоятельной «двусторонности» в общении с Богом мы недостойны… Таким образом, исповедь превращается в имитацию и подменяет собой собственно жизни во Христе. Ибо подлинная духовная христианская жизнь именно «двусторонняя», и никакой иной быть не может.

Почему же так происходит? Ответ, на мой взгляд, прост, и я не раз писал об этом. Христиан этому просто не учат. Получилось так, что наша церковная педагогика настроена не на то, чтобы объяснить человеку, что такое богообщение и способствовать ему, а чтобы предостеречь от вычитанных из книг ошибок на этом пути. Многие ли пастыри делятся со своею паствою своим опытом реальной, внутренней жизни во Христе, опытом богообщения, который, по словам святителя Феофана Затворника, только и составляет цель и смысл церковной жизни? Составляет ли жизнь во Христе, богообщение, молитва, всё более и более возрастающая «двусторонность», о которой я говорил выше, главный интерес в жизни нынешних православных христиан? Вот тот вопрос, который стоит за нынешней дискуссией об исповеди.

***


Философ Иван Ильин писал, что человек должен научиться сосредотачивать свое внимание, свою любовь, свою волю и свое воображение не на том, чего ему не хватает, чего он «лишен», но на том, что ему дано.

— Тот, кто умеет с любовью вчувствоваться и вжиться в дарованное ему, — говорил он, — тот будет находить в каждой мелочи новую глубину и красоту жизни. Человек найдет как бы некую дверь, ведущую в духовные просторы...

Без нее очень трудно

Если не молиться по-настоящему, не иметь подлинной памяти о Боге, то невыносимо трудно жить — жизнью истинной, а не тенью ее. Слишком много такого, что убивает наше сердце, фактически уничтожает нас самих, делает всецело земными, не знающими неба. Так легко «стать плотью», в которой «не имеет пребывать Дух Божий» (ср.: Быт. 6, 3), так легко забыть о высочайшем призвании своем! Все к тому влечет — и попечения об этой плоти, не всегда простые, часто многосложные и затрудненные обстоятельствами, и жизнь, еще более многосложная, и грехом пропитанная, и подлая, и низменная, ибо такова она в особенности сейчас. И наши собственные страсти, от этой жизни еще более умножающиеся, и наши привычки, и наши слабости, и многое, многое… И только молитва и живое воспоминание о Боге дают силы быть хотя бы в какой-то степени тем, кем хочет видеть нас Господь, дышать воздухом вечности, наполняющим и исцеляющим наши сердца.

Стоит перестать молиться или начать молиться формально, «по долгу», как возникает чувство, словно ты в полынье, а лед стягивается над твоей головой. Чувство обыденности, серости, безнадежности и даже бессмысленности всего. Поэтому тот, кто не молится, часто унывает. А потом это состояние становится хроническим, и уже ни на что духовное нет в принципе сил. И когда советуют человеку молиться, чтобы выкарабкаться из той ямы, из той полыньи, в которой он оказался, он отвечает: «Да я молюсь…», не понимая уже, что есть молитва и что — лишь подобие ее, муляж. А муляж — то, в чем вообще не участвует сердце, даже на мгновение краткое, это правило, которое только потому и совершается, «вычитывается», что «надо».

Молитва должна быть окошком, через которое в нашу темницу горестей и скорбей льется чистый и радостный свет. Должна быть ветром, который пробуждает и отрезвляет нас, когда опьянены мы успехами, быстро преходящими, и благами, скоро истлевающими. Она должна быть рукой, протянутой Богу, чтобы взял Он нас за нее и вывел на простор, на «широту» (Пс. 17, 20) из тесноты искушения. Должна быть ниточкой, связывающей нас с Ним, тонкой, но крепкой до неразрывности…

…Она обязательно должна быть, потому что без нее очень трудно.

Алина Бадртдинова. «Так бывает»