В первые дни консервации книг он сильно уставал от большого количества перенесённых тяжестей. Чуть позже приспособил для транспортировки тачку. Это простейшее приспособление позволяло с меньшими усилиями перевозить большие объёмы литературы. На ступени лестниц он укладывал доски и по ним перевозил пачки книг.
Месяц за месяцем он загружал контейнеры. Перебирался от одного объекта к другому, параллельно с работой готовил себе еду. На туристической бензиновой печке закипала вода в котелке, туда он бросал очищенную и порезанную картошку, вываливал из банки тушёнку, добавлял зелень, приправы. Аромат пищи разносился вокруг, пробуждал аппетит.
Раза два в месяц он готовил в большой кастрюле борщ. На протяжении двух-трёх часов добавлял в ёмкость ингредиенты, нарезанные овощи делил на порции, часть их обжаривал на сковороде, а остальные в известной лишь ему последовательности порциями подбрасывал в кипяток.
Оставшееся после обеда количество еды вечером он переправлял в холодильник.
Хлеб ему заменяли лепёшки собственного приготовления.
Работая под солнцем, он сильно загорел, кожа приобрела красивый тёмно-коричневый цвет. «Этот загар не смывается, - оценивающе думал он, рассматривая себя в зеркало. – Раньше я старался увильнуть летом в тень, а теперь и не думаю о холодке». Он подумал о солнце и лучик связи его со светилом на какой-то миг прочертил свою линию. «На кого я похож? – он вопрошающе смотрел на своё отражение. – Бабушка говорила, что я похож на её брата, который жил в Паттерсоне. А на родного деда, получается, я похож меньше. Дед по молодости извозчиком работал. Зашёл он как-то в церковь, а там батюшка никак не может согнать с иконы филина. Дед взмахнул арапником, кожаная плеть стеганула птицу, и та замертво повалилась на пол.
Умер дед сразу после войны, застудил себе на фронте все внутренности. И ничего я о нём не знаю, так, лишь несколько картинок-рассказов из его жизни.
А как мой отец повёл бы себя, окажись на моём месте? Скорее всего он все свои силы направил бы на поиски людей. И это сломило бы его. Помню, он сильно тосковал по маме, когда она гостила у меня две недели…
Ну вот, - подумал Он, - посмотрел я на себя в зеркало и полезли разные мысли, даже, кажется, сердце кольнуло…».

* * *

Приближалась осень. Он маркировал контейнеры с книгами и думал над тем, что до сих пор так и не решил, куда будет перевозить их на хранение. Энтузиазм его поутих, к работе он относился взвешенно, избирательно вычленял книги для консервации. Невозможно было охватить огромное количество столичных библиотек, тем более спасти от гибели все книги.
Некоторые картины сейчас он обходил вниманием, развившийся эстетический вкус подсказывал ему, какие произведения действительно достойны уважения.
Первоначальные его планы разрушились. Теперь он и не надеялся в текущем году выбраться из Москвы. Он уже смирился с мыслью, что придётся зимовать в городе. Узор путешествия в Америку распался, когда он увидел, что не вписывается во временные рамки. «А кто меня перебросит через океан?» - однажды подумалось ему.
Он нашёл в подвалах издательства помещение, подходящее ему для хранения овощей, оборудовал его миниэлектростанцией для поддержания в зимний период нормальной температуры и перевёз туда сбор урожая.
«Чем я буду заниматься зимой?» - однажды спросил он себя. И отмахнул вопрос как ненужный.
«А вдруг ровно через год люди вернутся?» - он соображал, чего больше в этих словах, надежды или насмешки.
Он посмотрел вверх, на деревья, некоторые уже отряхнули свои листья, устремились голыми ветками в небо. Ему показалось, что деревья приглашают его взобраться как в мальчишестве, вверх, оттуда и мир интересен и небо совсем рядом.
«Как-нибудь залезу», - пообещал он мысленно. Он брёл, загребая ногами листву. Шуршание казалось неестественным в задумчивости пустого города, здесь главенствовали только естественные звуки растительного мира. И ещё случалось, напоминал о себе след исчезнувшей цивилизации: где-нибудь звякала болтающаяся на проволоке жестянка, раскачивающаяся от дуновения ветра, или поскрипывали ржавые петли форточки.
В воздухе витали осенние запахи. Стволы деревьев, ветки, пожелтевшая листва источали тонкие ароматы, которые невозможно уловить весной или летом, даже если подходить и принюхиваться к стволам, ветвям. Сезонные запахи.
«Лето ушло, - подумал Он, - оно что-то с собой унесло», - Он попытался представить, что именно потеряно, и в душе образовалась пустая, свободная область. Умом он представлял огромное количество книг в контейнерах, километры холстов, его спешка и мельтешение, всё переплеталось в мыслях, в извилинах мозга, а в душе ощущалось опустошение. Словно там обвалился в никуда целый мир.
«Ну ничего, ещё наступит бабье лето… - приплёл он себе фразу. – А пройдёт оно без баб, так сказать», - прибавилось уточнение. Он огляделся вокруг, словно искал предмет, способный выручить его в трудной ситуации и начал говорить себе мысленно, что думает с этой минуты только об очень важных вещах. А в данный момент просто идёт за велосипедом.
Уже давно он поменял авто на вело и с удовольствием крутил педали. Треск и грохот двигателей угнетающе действовали на него, и механизмы он пускал в ход лишь при необходимости.
Мир отправился в вечность без живых организмов. Отрезок пути уже пройден, растения молча захватывают улицы, затем они полезут на дома. Их корни разрушат асфальт и бетон, переплетут пространство, которое когда-то у природы захватили люди.
«В марте земля вернётся на прежнюю точку в пространстве», - начал мечтать Он, но затем подумал, что обманывает себя. На прежнюю точку планета не сможет вернуться никогда, это абсолютно невозможно, поскольку галактика находится в постоянном перемещении. Такова правда, горькая правда.
«Вот и поеду к себе на Правду», - сыграл он словами, а ещё действиями он пытался уходить от ощущения безысходности. Он учился защищаться и не собирался отступать, опускать руки.
«Умереть или погибнуть легко, а ты вот попробуй выстоять», - предлагал Он себе.
«Дождусь людей и будет всё путём». – Он хвалил себя за сговорчивость и подозревал, что может однажды сорваться, зареветь одичавшим плачем, смыть слезами опостылевшее ничто, разорвать одинокое сердце.

* * *

Луна светила ярким мягким светом, казалось, что она даже подлетела поближе к земле, чтобы выглядеть крупнее, дабы Он мог лучше рассмотреть её поверхность. А он уходил спать в вагончик с мыслью, что и во сне способен видеть её, изучать рельеф и кратеры и даже заглянуть на обратную её сторону. Он чувствовал в такие фазы луны душевную и физическую лёгкость, словно поубавил в собственном весе. В качестве объяснения он допускал, что луна может элементарно сильнее обычного притягивать его.
«А вдруг я начинаю страдать лунатизмом? Насколько это опасно?» - от луны мысли его перемещались в пространство космоса, он слушал удары своего сердца, толчки эти уходили волнами в бесконечность и находили там, в вакууме, отзвук. Что-то огромное, живое делало попытку сказать ему ответное слово. – «Наверное это космическое эхо. Бескрайний мир состоит не только из космических объектов, в нём, как и в человеке, помимо молекул живёт душа». Он вслушивался во вселенские сигналы и не мог понять язык импульсов. Для собственного успокоения он приводил пример, что никогда не делает попыток расшифровать звучание ветра. Достаточно просто знать, что такова его природа.
«А что, если это люди из глубин мироздания обращаются ко мне, хотят, чтобы я услышал и понял их? Вот-вот, именно люди! А что, если всё-таки на земле есть люди. Останься человек в глубинке, он запросто может отправиться путешествовать и очень вероятно, что в сторону столицы, Москва притягательна. Но за несколько месяцев путешественники мне здесь так и не повстречались. Наверное, перезимую и отправлюсь куда-нибудь сам. Всех книг мне не спасти, обнаруживаются новые архивы, запасники и, быть может, пора уже подумать о целесообразности предпринятых усилий, - он прервал мысли и через какое-то время спросил себя: - Что, устал, волк? – слово «волк» показалось ему неуместным. - Почему волк? Зачем я так сказал? – недоумение вопрошало.
«Дисциплинировать себя нужно. – Отрезал он.
«Осень – по-настоящему восхитительная и задумчивая пора, - думал Он, любуясь очарованием природы. - Каждый день – ожидание, каждый миг – прощальный. И вот, ни с чем вроде бы не прощаюсь, а в душе испытываю чувство печали и разлуки. Зимой тоже переживаю похожие настроения, появляется и ожидание. Но ждёшь чуда. В том-то и разница!
Это всё приобретённые чувства, а какие же тогда врождённые? Что изначально вложено в меня природой, одни лишь инстинкты? Я ведь человек. А ещё животное существо. Одно на всю мою округу. На всю мою неизвестность.
Жалко себя? – саркастически спросил он внутренне, мысленно. - Сам себя не пожалеешь, никто не пожалеет.
Дождь смывает меня, размывает…» - Он стоял под козырьком крыльца, смотрел на капли. Тысячи их разбивались о ступени, дробились на мелкие частицы, разбрызгивались. - Может быть, просто дождик навеял мне скучные мысли? Вода падает с неба и мне не видно тучу, которая проливает свои слёзы. Очень возможно, что дождевые кали обладают магическим действием, отвлекают, умеют заставить забыться и, быть может, душа в такие минуты не печалится, а отдыхает? Да, моей душе действительно нужен отдых, а какой? От общения она уже давно отдыхает...
После осени пойдёт снег, я буду так же стоять, смотреть на него задумчиво и рассуждать о том, что моя истосковавшаяся душа отдыхает. Душа моя не в сердце, она в груди, пойди, попробуй её найди! Цитируй – не цитируй строчки, а на сердце легче не становится. Случайно не есть ли это форма наблюдения за своим собственным психическим состоянием? Всё раздумываю о душе, оцениваю, правильно ли я поступаю. Какие-то поиски смыслов. Для чего они вообще, всяческие человеческие усилия? Чем люди занимались? Ради чего? Работа, в которой есть практическая польза, оправдана. Рационально заниматься строительством жилища, шить одежду, печь хлеб. А уж на сытое брюхо можно и песни петь. Так что ли? Смысл в многообразии? Или смысл в моём непрекращающемся внутреннем диалоге?
Почему я вожусь с картинами и книгами? Через минуту здесь вдруг появятся миллионы людей, которым, чтобы жить, надо есть. Через неделю они съедят залежалые крупы, а что дальше, зубы на полку, да? Вот и выпячивается бессмысленность всех моих усилий. Оказывается, брат, для людей ты должен был выращивать картофель! – камнем свалилась на него мысль, придавила. – хотя бы сам был живописцем, что ли!» – Он подумал, что и рисовать-то не умеет. Некоторые школьные задания за него раньше делал отец – взрослый неумелый рисовальщик-тракторист. Однажды своими огрубевшими пальцами отец нарисовал зайца с тремя лапами, четвёртую никак не удавалось прилепить правдоподобно… - «Я не имею права осуждать батю, он многому научил меня. Он же познакомил меня с хорошими слесарными инструментами, металлами…»
И тут Он вспомнил о своих фигурках, амулетах, которые вытачивал в свободное от работы время из редких пород камней несколько лет подряд. Он сам не отдавал себе отчёта, почему занялся этим ремеслом. Попробовал однажды отполировать случайно попавший в руки осколок родонита и с тех пор увлёкся, не мог уже остановиться, искал различные поделочные породы. Сам изготавливал резцы, инструменты для обработки заготовок, смастерил станок с алмазным диском для резки минералов.
Ему казалось, что в некоторых камнях живёт душа. Это ощущалось уже в заготовке, она и выглядела как-то иначе, нежели другие, сразу выделялась своей формой, подходящей для обработки. И в руке такой камешек удерживался как в гнезде. Некоторые заготовки он подолгу носил в кармане, прежде чем начинал ваять из них фигурку или кулон. Из мелких осколков и камешков он делал ожерелья, бусы, браслеты.
Камни стали для него священным материалом, поклонение которому усилилось после того, как он нашёл плоский кусок метеорита, похожий на овальную художественную палитру. Находку он воспринимал чуть ли не как знак, посланный ему свыше.
В своём творчестве он обходился без набросков, эскизов, потому что не дружил с рисунком. Его воображение легко подсказывало форму будущего изделия, он запросто отсекал лишние части заготовки, выбирал углубления в намеченных точках, придавая камню желаемые черты.
О его творчестве узнавали знакомые, знакомые знакомых. Так же и на работе. Его воспринимали как изготовителя каменных поделок. У многих сотрудников складывалось впечатление, будто он штампует их десятками. Пустили сплетни, якобы Он обогащается на продаже амулетов. Мистические названия его безделушкам присваивали женщины. Они же открывали в них чудодейственные целительные свойства. И ему буквально начали досаждать начальники и командиры. В различной форме они пытались надавить на него, чтобы заполучить изделие даром. Его угнетала такая обстановка, в которой руководство, используя служебную субординацию, отнимает его таланты, вложенные средства и силы. Все попытки объяснять дороговизну камней пропускались мимо ушей. Чинуши, выросшие из обирателей, и не думали об оплате материалов, труда. Пожизненная привычка отнимать выдавливала фразу : «Подари».
И он дарил по доброте своей или же чтобы уклониться от наказания, которое неминуемо настигнет его как месть за отказ. Он сожалел о том, что мир делился на людей хороших и плохих.
«За все эти семь месяцев я ни разу не притронулся к камню, – с сожалением подумал Он, - занимаюсь творениями человечества, вместо каменной пыли глотаю пыль архивную».
Вечером он затопил титан, уселся рядом на самодельную скамеечку, смотрел в открытую топку на пламя. Поленья шипели, выстреливали искрами.
«Уютно около огня, тепло, - думал Он, - только одиноко. «Затоплю камин, буду пить. Хорошо бы собаку купить…», - вспомнились слова Бунина. – Разница лишь в том, что я не Бунин, пить мне не хочется, да и собаку негде купить. – Он потрогал ладонью стенки водяного бака, там внутри нагревалась вода. – Все физические процессы в действии, в топке – плазма, объекты в движении, растительность жива. Живых организмов нет. Интересно, я выпал или сохранился? Если взглянуть на это с моей точки зрения, то получается, оба утверждения правомочны. А если посмотреть с позиций общества, то я из общества выпал, поскольку я не с ними. А может быть я и с ними? Вдруг мой двойник живёт там, среди людей, вместо меня. Но… такое маловероятно», - попытался убедить Он себя.
«Я словно отрёкся здесь от жизни, мог бы взять кинопроектор, посмотреть фильм или включать изредка магнитофон, слушать музыку. Но мне ничего этого не хочется, я ограничиваю себя только работой. Дикарь. Настоящий отшельник. Пытаюсь всматриваться внутрь себя, хочется знать, что скрывается там у меня, боль? Зачем флора забрала меня из общества людей в своё царство, для каких-то своих целей, и не считает нужным объяснять мне чего-либо?
И всё-таки я чувствую, мир ежедневно прислушивается к ударам моего сердца. А что, если растения наблюдают за мной, они, кажется, способны чувствовать человека. Хотя, может быть, ботаны просто насочиняли сказочек про всё такое.
Я сам есть высокоорганизованная природа и сам себя, природу, осознаю и наблюдаю. А что толку? Окружающий мир от этого не изменяется. Может быть, я попал в эту отстранённую среду потому, что люблю мечты? Я никогда не хотел учиться танцевать, например, зато развивал образное, пространственное мышление. Может быть, я всю жизнь мечтал о чуде, и вот оно произошло? Только сейчас я об этом подумал, и ведь есть правда в этой мысли! Вдруг чудеса возможны, только они не такие, какими представляются или желаются?
Ничего подобного! Все мои соображения – обыкновенные домыслы, мне нужно просто поменьше бродить среди грёз. Реальная жизнь – та, с которой сталкиваешься воочию. Фантазия у меня работала бы и в любой другой ситуации. И если бы раньше я шлындал по дискотекам, всё равно уверовал бы, что у меня супероригинальное мышление. А фактически – пустота.
Вот я и выбрался к трезвой самооценке. Остаётся только узнать, что со мной случилось. Этот вопрос скоро будет меня смешить. Он разрастается надо мною каждый миг, его масса обязана элементарно раздавить меня, разнести на атомы. А я всё ползаю здесь и продолжаю дышать.
Вот и ладненько, пока двигаюсь, надо работать, от рассуждений толку нет».
После купания и ужина Он лёг на топчан, погасил светильник. Через несколько минут стихли далёкие звуки бензогенератора. Он заправлял его настолько, чтобы топлива хватало для работы двигателя пропорционально вечерним запросам.
«Книги я не читаю, - протяжно подумал Он, - не хочется бегать глазами по строчкам чередующихся символов, пропускать сквозь себя смыслы и настроения фраз. То всё сочиняли люди.
И вслух я уже давно ничего не говорю и не читаю. Язык у меня случайно не отсох?» – на этот вопрос у него появилось желание сказать что-нибудь вслух, но он просто кашлянул, невысоко оценил этот звук, в котором достаточно было и смысла и информации.
«Кричать фразы в темноту не буду, я же не дурак, - заключил Он мысленно. – Наверное это деградация, у меня всё меньше появляется желаний. Хотелось понять тайну исчезновения людей, а как её узнаешь? Окажись на моём месте крупный учёный, смог бы он выкарабкаться обратно, или так же, как и я, медленно, по-своему сходил бы с ума?
Лезут в голову разные глупые мысли, сон перебивают. Можно вечность лежать вот так, вертеться с боку на бок и не получится уснуть. Об одном и том же думаю, ничего интересного не приходит на ум. Тоска. А ведь надо бы радоваться! Я оказался в райских условиях, весь мир подарен мне!
Нет, всё вокруг принадлежит само себе, мне оно просто доступно, только незачем это всё мне, я обхожусь малым. Даже жить перебрался чуть ли не в землянку». – Он подумал о домах, о квартирах и ему уже в который раз показалось, что там обитают духи. Комфортабельные склепы его не привлекали, из магазинов уже давно не брал какие-либо продукты, налёт вездесущей пыли отталкивал его.
«Что день грядущий нам?.. – он перебросил мысли в завтрашний день, там проглядывал список однообразных сиюминутных хлопот. – Размышляю обо всём, а за мыслями скрывается ожидание встречи с людьми. И там же слабости мои и страхи, всевозможные переживания. Разрастаются они и хотят прорваться наружу сквозь сердце, из-за них у меня подавленное состояние и тревога…» - нейронные связи его мозга продолжали работать, а сознание окуталось пеленой сна.

(продолжение следует)