Ёлку купили короткошерстную, небывалой кучерявости. Туловища не разглядеть за причёской, такая выхухоль.
На углу перекрёстка неопознанный латышский крестьянин выгрузил их целый сеновал. Понатыкал вокруг тайгу, заходишь – тут заросли, бурелом и валежник, там пуща, сям роща, только чёрные совы из чащи на людей свои очи таращат. И в овраге за горою волки бешеные воют. Шишкин, ей-богу.

Раньше на том углу огородные кикиморы всяким укропом торговали с табуреток, потом бомжи черникой и лисичками, а при Штирлице бочка с квасом стояла.
Теперь вот ёлки. В основном бухгалтерского типа, верх худой, задницу не обозреть без бинокля. В честь таких сибиряки зовут своих бухгалтерш – «настоящее таёжное страшилище».
Были также измождённые, кто любит туберкулёзниц а ля Иван Тургенев, могли себе присмотреть. Были плешивые, для тёмных помещений, покусанные, для жалостливых покупателей, кракозябровой породы, уж не знаю для кого. В подарок, наверное. Ещё однобокие, какие в угол удобно задвигать.
И, как водится на филфаке, среди целой дискотеки дефективных студенток скучала одна Елена Офигенная. В неё-то я и вцепился.

Она была гений чистой еловой красоты. Фигура, улыбка, душевный трепет – всё как у Чулпан Хаматовой.
- Она прекрасна – вздохнула Маша. – Давай назовём её Эсмеральда. (Из всех имён Маша умеет выбрать самое нелепое).
- Я буду спать с ёлочкой – сказала Ляля, которой её собственная кровать всё ещё кажется бескрайней.
- Называй её Эсмеральда – поправила Маша.
- Сама ты Эсмеральда, я буду спать с ёлочкой.
Девочки мои очень разные. Общего у них только родители и способность в три предложения сойти от прераснодушия к изощрённому детскому хамству.
- А ты козявка из носа.
- А ты обжора, Карлик-Рот.
- А ты белая кобыла.
- А ты рыжая вонючка.
Обычный человек от таких оскорблений умер бы, не сходя со стула, а эти – ничего. Иммунитет, наверное.
Я сказал детям гав-гав, они стали дружить против меня.

Крестьянин же, нет бы торговать, ушёл кофе пить. У крестьян дурная привычка, когда на них намерзает слой льда толще пяти сантиметров, они всё бросают – трактора, картошку, продажу ёлок – и идут кофе пить. А в тайгу набежали всякие Ипполиты в бобровых шапках и ну вожделеть наш выбор. Ходят кругами, притворяются, что в сторону, сами на нас косятся. Мы оборону заняли, крестьянина ждём. У меня есть противо-Ипполитное средство: плюнуть в глаз жёваным трамвайным талоном. Теоретически, череп Ипполита можно проплюнуть насквозь, надо только разогнать талон до 3 км/с.
Стоим, держимся за кристмаз три. Я боевой талон жую, Лялька врагам язык показывает, Машка шепчет страшные заклятия из Гарри Поттера. Крестьянин вдали кофе глыжжет, Ипполиты сужают круги.

И когда самый наглый Ипполит уже пошёл на нас, разинув наглый кошелёк, когда Лялькин язык посинел от демонстраций, а у Машки кончились заклятия и надежда покинула нас, когда решился я бежать, не заплатив за красоту, прискакал крестьянин, сказал что все ёлки по три и по пять, а эта по десять.
Чтобы умыть Ипполита, десять латов совершенно не деньги, я считаю. Принесли ёлку домой, повесили стописят лампочек, шариков три ведра и один пластмассовый персик. За этот персик три дня уже бой идёт: кто его сопрёт с ёлки, тот и царь. Всё это и ещё мандарины у русских называется Новым годом.