Той уходящей и одинокой осенью, я сорвалась в Вильнюс.
Мне было плохо, я не успела отойти от первого расставания достаточно далеко, поэтому болело резко и по-живому.
Для меня лучшим лекарством всегда была дорога. Всё равно куда ехать, только бы ложилась под колёса серая асфальтовая лента, только бы приходило то блаженное забытие, только бы менялась за окном картинка, не оставляя ничего на сетчатке и оставляя в душе невесомую лёгкость. В наушниках тогда жил арбенинский SMS, раз за разом, по кругу, до бесконечности.
И главное, больше ничего не надо было говорить. Можно было просто молчать, слушать и смотреть в окно.
Мне было очень уютно в этом осеннем молчании. Поэтому не хотелось ни экскурсий, ни выходного воскресного многолюдья, ни чужих голосов, ни дат и событий от экскурсовода, которые сразу же вылетали из головы.
Сильно и без церемоний ударивший ветер, вынес из-под тонкой куртки последние остатки тепла. Я ёжилась, но спрятаться от него было совершенно некуда.
Что меня всегда удивляло в туристических группах - их готовность следовать программе, совершенно не задумываясь - а зачем? С одной стороны понятно, раз уж "уплочено", то надо хватать достопримечательности по полной и про запас.
Поэтому, когда на пути приключился очередной туристический аттракцион, я нехотя, нога за ногу поплелась за группой.
Это была часовня Остробрамской Божьей Матери.
Толпа стояла ещё в дверях. Все в их позах и выражениях лиц - застывших в предвкушении, с вытянутыми шеями и масляным блеском глаз, говорило о неутолённом до судорог любопытстве. Я нахмурилась, но шагнула вперёд, пытаясь рассмотреть, что же их так заинтересовало.
В полутьме маленькой часовни, среди серебряных сердец и едва мерцавших огоньков свечей шёл молебен.
...Он сидел, подперев рукой щёку и склонив голову набок, смотрел на икону. Было видно, что он очень болен: болезнь глядела из него невероятной худобой, старостью до срока, затуманившимся, рассеянным взглядом душевнобольного и уже нездешним светом. Сквозь редкие седые волосы просвечивала кожа черепа. Но главным было не это...
То, как он смотрел на потемневший тонкий лик.
Меня словно толкнуло.
Мука, вера, отрешённость и детская надежда были в его взоре.
Мне никогда не было так стыдно, как в тот момент. За паскудное и жадное любопытство толпы глазевшей на него, и, за своё паскудное любопытство, делавшее меня частью этой толпы.
Я развернулась и пошла прочь.
И знаете что?
Я как-то очень плохо представляю себе, что некто, по неразумию или из суетного желания сиюминутной славы, закроет лицо маской, придёт в эту часовню, на эту территорию веры, достанет гитару и устроит панк-концерт, а остальные примутся снимать это. А потом, другие, с оксфордами и гарвардами, со степенями по политологии в анамнезе, читавшие в подлиннике Сартра и Кьеркегора, об этом примутся говорить и придумывать оправдания, и, станут произносить очень красивые слова, вроде: "политический перфоманс", "феминистический акционизм" и заодно приплетут "узников совести". А третьи, раскатывающие на статусных машинах, разбирающиеся в дорогих коньяках и брендовом шмотье, продавшиеся богу рейтингу за возможность вертеть гладкой ботоксной мордой в телевизоре, начнут хмурить бровушки, изображая озабоченность состоянием свободы совести в одной отдельно взятой стране.
А я, со своим бакалаврским от БРИ, полученным на деньги с расклейки, буду смотреть на них и ничего не понимать.
Какой совести? О какой совести тут, вообще, может идти речь?
Бить детей и ангелов очень легко. Они ведь глядят на вас снизу вверх, с надеждой и не ожидая подлости. Поэтому удары всегда приходятся в мягкое и никогда не встречают сопротивления. Главное тут, задавить в себе способность слышать крик чужой боли. Потом всё пойдёт намного легче.
И можно будет явиться в Яд ва-Шем и устроить там скотобойню под портретом фюрера. В знак протеста или в защиту чего хотите. Или в Бабьем Яру открыть стриптиз-клуб с заводной музычкой и силиконовыми девками. В Хатыни отгрохать луна-парк с американскими горками, чтобы визжать в восторге, пролетая над остывшим пепелищем. А вместо срытой бульдозерами под корень Горы Крестов возвести спа-отель звезды на четыре, чтобы у всех хватило средств для приятного времяпрепровождения.
Почему бы и нет, если вы сами убили ангела у врат зари? Вам даже стараться не пришлось. Ведь бить детей и ангелов очень легко.
Гораздо легче, чем понять - есть вещи, которые делать нельзя. Никогда. Ни при каких обстоятельствах.
Потому что это вещи, которые делают нас людьми, а не жрущим, безмолвным и безмозглым стадом.
И спускать такие вещи нельзя. Никогда. Ни при каких обстоятельствах.
Если хотим оставаться людьми.
Dixi.