Буду позже
Серая безмятежность зимы за окном пугала Вадима, он сидел на старом обугленном стуле на даче, один и смотрел на пролетающие пейзажи жизни. Серость, свет, тяжесть, тоска. Было все-таки жаль все то, что он оставил в городе, городе мечты, от которого он убежал, чтобы обрести свободу души, и, как он думал, стать самим собой. Который день и ночь уже прошли за окном, а он все сидел и ловил взглядом мгновения великого гиганта и крошечного ничтожества- времени. Тоска, вот все, что он видел сейчас, казалось бы, есть все, но в тот же миг не было ничего. Всё и ничего было в тике старых часов, он застыл в динамической тоске, секунда- вечность, день- мгновение. Чтобы это могло быть? Возраст был составлен из таких же кусочков времени, что и всё вокруг - отметалось сразу, было ли это чувством не поддающимся описанию, хм, тоже вряд ли, скорей это было то, что по привычке называют ..., слово не нуждающееся в произношении, все и так всё знали, все - он один и он один - все. Да. И Вадим знал это. В поисках он зашел в тупик, и сейчас рядом с ним не было тех, кто его понимал, а понимал ли он себя? Вадим встал со стула и по обыкновению подошел к кухонному шкафу, достал банку с кофе, съел ложку и запил остатками самогона в стакане, подошел к двери, снял пальто, защищавшее его от укусов боли прошлого, открыл дверь и вышел на улицу. Он вышел из-под тени крыльца и яркий свет ударил в глаза молодого старика. Серое лицо было странно искорежено, он приподнял руку и прикрыл ею глаза от холодного зимнего солнца. Бросил взгляд на забор, он заметил, что кто-то за ночь приколотил еще одну доску к нему, и теперь ограждение представляло собой бронированного дракона, где в три ряда были забиты пожухлые фанерные листы стихов, прогнившие доски воспоминаний и приставлены тысячи прутьев его серой тоски, которые он сам регулярно приставлял к забору, чтобы, не дай Бог, ограждение не обвалилось и он не оказался один на один с миром странных людей, людей-желаний, людей-стремлений, людей-воинов света - яркой силы, движущей миром во имя стереотипов и людских принципов. Вадим засунул руку в нагрудный карман своего потертого жилета и достал из него ключ от двери, и, не закрывая дверь, положил его под дверной коврик. Открыв зонт он пошел по весенним лужам, дойдя до зеленеющего дерева, он взял палку в руку и сбил пару спелых плодов с яблони, поймав яблоко вместе с парой пожухлых листов он сел на скамейку внутреннего мира, пение птиц, стук дождя по крыше старого дома, аромат свежей травы и маленькие снежинки пустых надежд, что таяли в руках Вадима- все это в миг остановилось, надкушенное яблоко выпало из его рук. Взглянув на давно стоявшие старые командирские часы, Вадим понял - пришло его время, время уйти, чтобы вернуться позже. Он достал из кармана брюк огрызок карандаша и скомканный листок, корявым почерком написал на нем два слова и, сложив его пополам, положил его под сердце, туда, где уже давно лежали скорлупки разбитых надежд и фантики от мечты, что он собирал еще с далекого призрачного детства, там же были и осколки от горлышка бутылки чувств, что разбилась о забор, когда он пытался перелезть через 7-метровую преграду,,, все это было, есть и будет. И Вадим знал это. Он вновь полез в карман, у него была привычка- все свое ношу с собой, достал копеечную монету и подбросив ее поймал - ..., выбор сделан. Срок не определен за безысходностью бытия и потери веры, во что бы то не было, страшный визг прошелся по
тихому еще мгновение назад участку, и тут же - вновь безмолвная картина пустоты. Вадим стоял в серой комнате, впереди- стереотипный свет, сзади- мутная тьма, вокруг серость и безмятежная пустота. Шаги давались ему с трудом, но он все-таки шел, шаг на месте в пустоте, время есть, но где оно потерялось, давно не появлялось
прошлое ему во снах, а на устах застыли те два слова, что написал он на листке и то теперь остались в безмятежной пустоте, он знал, он вернется,,, куда, зачем и почему- это второе, но вернуться он был обязан, его ждали стереотипный свет и его страшная пустота, его ждала тьма, как и всех кто стремился к свету, такова жизнь. И Вадим знал это.
Пожелтевшее от времени, как стареют страницы древних книг, лицо Вадима, покрытое мелкими морщинками и большим продольным шрамом, проходящим, точно слеза, от глаза до подбородка, лицо, усыпанное детскими веснушками,,,улыбнулось, впервые улыбнулось солнцу, такому манящему и горячему, как сама жизнь, в карих глазах старика заиграли лучи солнца, став влажными от открытий
нового мира они закрылись, мила детская улыбка на его лице застыла, как и сомкнувшиеся очи старика, насегда. Это был конец начала и начало конца. И Вадим знал это. (с) Пифагор
